Текст книги "Тревожных симптомов нет (сборник)"

Опасная зона

Петлявшая среди холмов дорога неожиданно кончилась у металлических ворот в кирпичной стене. В свете фар вспыхнула белая табличка с надписью: «Въезд категорически запрещен».

– Вот здесь, – сказал шофер. – Проходная направо. Если Арсеньев будет спрашивать, скажите, что я вернулся на базу.

В караульном помещении пахло свежим ржаным хлебом, овчиною и еще чем-то, чем пахнет только в караульных помещениях и сторожках.

Старенький вахтер долго изучал пропуск, сличал его с паспортом и несколько раз поверх очков оглядел меня с ног до головы.

– А справка есть? – спросил он, возвращая мне паспорт.

– Что за справка?

– Насчет прививки. Без справки не велено пускать. Сам Алексей Николаевич распорядился.

– Не знаю, о какой прививке вы говорите, – сказал я. – Мне выдали пропуск на базе без всякой справки.

– Без справки не пущу.

– Хорошо, – сказал я. – У вас есть телефон?

– Есть.

– Соедините меня с Арсеньевым.

– Нету их. С утра уехали с Максимовым в город.

– А кто его замещает?

– Никто не замещает. Одна барышня осталась.

– Какая барышня?

– Известно какая. Беата!

Я сел на топчан:

– Что же мне делать?

Вахтер пожал плечами:

– Без справки пропустить не могу. Ждите Алексея Николаевича.

Минут десять прошло в молчании.

– На базу от вас можно позвонить?

– С территории можно, а отсюда нельзя.

– Арсеньев когда должен вернуться?

– Кто их знает. Может, сегодня, а может, завтра. Он мне не докладывается.

Я не знал, что предпринять. Нечего сказать, приятная перспектива: добравшись с таким трудом до цели, просидеть всю ночь в проходной!

– А этой барышне можно позвонить?

– Звоните, – сказал он, указывая на полевой телефон в углу.

Я покрутил рукоятку и снял трубку.

– Слушаю.

– Здравствуйте, – сказал я. – Моя фамилия Шеманский. Арсеньева должны были предупредить о моем приезде.

– А-а-а. Вы в проходной?

– Да. Меня не пропускают. Требуют справку о какой-то прививке.

– Разве вам ее не сделали на базе?

– Нет.

– Ну хорошо, – сказала она после долгой паузы, – сейчас я к вам выйду.

Через несколько минут в караульное помещение вошла девушка в накинутом на плечи пальто.

В левой руке она несла брезентовую сумку с красным крестом. Забинтованная правая рука была подвешена к шее на темной повязке.

– Здравствуйте, – сказала она, кладя сумку на стол. – Меня зовут Беата.

– Здравствуйте. Извините, что побеспокоил, но я попал в глупейшее положение. Никто мне не сказал, что требуется прививка.

– Да. Против лучевой болезни. У нас здесь зона повышенной радиации.

– Что же делать?

– У меня есть ампулы и шприц. Только… – она посмотрела на свою руку, – придется вам уж как-нибудь самому.

Беата вынула из сумки спиртовку, никелированный бачок, налила из чайника воды и приступила к стерилизации иглы.

Укол был очень болезненным. Может быть, сказалась моя неловкость.

– Надеюсь, все? Теперь меня пропустят?

– Через четыре часа. Сейчас вам нужно лечь. Не возражаете, – обратилась она к вахтеру, – если он полежит тут у вас?

– Пускай лежит.

Я лежал на узком жестком топчане, прислушиваясь к шуму дождя, барабанившего по крыше. После укола болела и чесалась рука. Вахтер курил одну самокрутку за другой. От табачного дыма и тепла чугунной печурки, на которой стоял солдатский котелок, трудно было дышать. Ломило виски и затылок. Кажется, у меня начинался жар.

– Поешьте грибного супа, – сказал вахтер, ставя на стол котелок.

– Спасибо, не хочется. Я лучше посплю.

* * *

Меня разбудил треск подъехавшего мотоцикла. Вахтер оправил гимнастерку и метнулся в проходную.

Через открытую дверь я увидел высокую широкоплечую фигуру в плаще с капюшоном.

Вернулся вахтер:

– Алексей Николаевич приехали.

Вскоре в проходной появилась Беата.

– Пойдемте, – сказала она, – я вас проведу к Арсеньеву.

Мы поднялись по лестнице на второй этаж.

Освещенный одной тусклой лампочкой коридор был завален ящиками и частями каких-то аппаратов. Ловко лавируя между ними, Беата подошла к двери, обитой черной клеенкой.

– Вот здесь.

В глубине комнаты, за столом, сидел бородатый человек в комбинезоне и пил чай. Перед ним красовался большой, начищенный до блеска самовар.

– Это Шеманский, – сказала Беата. – Он приехал вечером.

– И что же?

Вопрос был задан совершенно безразличным тоном.

– Мне говорил Лабковский…

– Я вас сюда не приглашал, – перебил он меня, – и мне совершенно неинтересно, что вам говорил Лабковский. Туда я вас все равно не пущу.

– Вот разрешение комитета.

Я подошел к столу и положил перед ним запечатанный конверт.

– Комитета, комитета! – Его лицо покрылось красными пятнами. – А что они там понимают, в вашем комитете? Попробовали бы влезть в мою шкуру, а потом давали бы разрешение всяким…

– Алексей Николаевич!

– Ладно, – Арсеньев виновато взглянул на Беату, – садитесь пить чай, переночуете у нас, а утром я вызову с базы машину и отправлю вас обратно.

Я молча сел за стол. Беата налила мне чаю в толстую фарфоровую кружку и придвинула тарелку с печеньем.

– Послушайте, Шеманский, – в голосе Арсеньева звучали мягкие, мне показалось, даже заискивающие нотки, – я хорошо знал вашу жену. Понимаю чувства, которые вами руководят. Но в зоне вам делать нечего. Не так там… – он на мгновение запнулся, – не так там все просто.

– Поймите, – сказал я, стараясь сохранять спокойствие, – что мне…

– А почему вы не хотите понять, – перебил он меня, – что ваше присутствие здесь никому не нужно? Мы топчемся, не решаясь даже выяснить, что же там произошло, и вот является человек, который… Впрочем, все это пустые разговоры, – махнул он рукой, – не пущу, и все тут! Можете жаловаться на меня в комитет.

– Я отсюда не уеду, не побывав там.

Мне хотелось быть твердым и решительным, но выдал голос.

Беата кинула на меня сочувственный взгляд.

Мое волнение привело Арсеньева в ярость.

– А кто вы такой?! – загремел он, ударив кулаком по столу. – Может, вы физик и объясните, почему уровень радиации не падает, а повышается? Или вы – биолог, разбирающийся в этих, как их, дендритах и светлячках с температурой в триста градусов? Да кто вы такой, кроме того, что муж Шеманской? Можете мне сказать? Почему вы молчите?

– Я… лингвист…

– Лингвист! – захохотал он. – Вы только подумайте! Лингвист! Нет, – сказал он, неожиданно переходя на серьезный тон, – к счастью, лингвист пока не требуется.

Я молчал. Арсеньев допил чай и встал:

– В общем, все ясно. Завтра я вас отправлю назад. Беата покажет вам, где можно переночевать. Спокойной ночи!

Дойдя до двери, он обернулся, посмотрел на меня долгим, изучающим взглядом и вышел.

Несколько минут мы сидели молча.

– Скажите, – нерешительно спросила Беата, – вы… очень любили Марию Алексеевну?

– Очень.

– Тогда… действительно, вам лучше туда не ходить.

– Но почему? Объясните мне, ради бога, что это все значит. Честно говоря, я меньше всего ожидал такого приема.

Беата задумчиво мешала ложечкой остывший чай.

– Не сердитесь на Алексея Николаевича. Ему тоже нелегко. Вчера он опять получил нагоняй в комитете.

– За что?

– За все, по совокупности. Неделю назад отправили в город Люшина со смертельной дозой радиации, а тут я еще со своей рукой. Арсеньева, с одной стороны, обвиняют в медлительности, а с другой – в пренебрежении опасностью, связанной с работой в зоне. Ну, я-то, допустим, сама виновата, а Люшин? Разве кто-нибудь мог предполагать, что там такие виды излучения, которые не задерживаются скафандрами? Теперь нужно переделывать скафандры под электростатические ловушки, но нет батарей. С ними какая-то задержка. В дополнение ко всему еще вы.

– Но я все-таки не понимаю, почему вы считаете, что мне туда лучше не ходить. Если речь идет об опасности, то…

Беата неожиданно положила свою ладонь на мою руку.

– Не надо, – сказала она, глядя мне в глаза. – Пожалуйста, не надо об этом говорить. Все гораздо сложнее, чем вы думаете. Пойдемте, я покажу вам вашу комнату. Вот только… – замялась она, – постельного белья не найдется.

– Не важно, – сказал я, – обойдусь и без белья.

Она провела меня по коридору и открыла одну из многочисленных дверей. В пустой комнате стояла кушетка, какие обычно бывают в кабинетах врачей.

– Вот здесь. К сожалению, больше ничего нет.

– Спасибо, – сказал я, – спокойной ночи!

– Спокойной ночи! – ответила она. – Как хорошо было бы для всех, если бы вы утром уехали!

* * *

Ворочаясь на неудобной кушетке, я снова перебирал в памяти события прошедшего дня.

Мне не в чем было упрекнуть работников комитета, хотя разрешение я получил только после длительных и настойчивых просьб. Во всяком случае, там все были со мной вежливы.

Хотя в грубости Арсеньева чувствовалось что-то нарочитое, у меня не возникало сомнений, что он приложит все усилия, чтобы вернуть меня в город. По-видимому, у него были какие-то причины не допускать меня к месту аварии. Самое странное было то, что он все равно ничего от меня не мог скрыть. Я читал все, что печаталось в официальных отчетах, и внимательно следил за дискуссией в журналах. Значит, в зоне было что-то, что не фигурировало в его донесениях, и он боялся, что я об этом узнаю. Мне вспомнился взгляд, который бросил на меня Арсеньев, выходя из комнаты. Так смотрит врач на больного, приговоренного к смерти, но еще не подозревающего об этом.

И что могла означать последняя фраза, оброненная Беатой? Почему для всех было бы лучше, чтобы я уехал? Если к этому и есть какие-то причины, то отчего мне прямо о них не сказать, хотя бы из уважения к памяти Марии? Нельзя же меня считать совершенно посторонним человеком!

Я уснул с твердым намерением не уезжать отсюда, не добившись посещения зоны.

Когда я проснулся, было уже светло. Мне не хотелось откладывать разговор с Арсеньевым, и, кое-как приведя себя в порядок, я вышел в коридор.

– Как вы спали?

Я не сразу узнал в мальчишеской фигуре, облаченной в мешковатый комбинезон, мою вчерашнюю знакомую.

– Спасибо, наверно, хорошо. Скажите, где я могу видеть Арсеньева?

– Он уехал в город, будет не раньше обеда.

– И вернется таким же злым, как вчера?

Беата рассмеялась, обнажив ослепительные зубы безукоризненной формы. Вечером я не заметил, что она такая красивая.

– Можете его больше не бояться. На прощанье Арсеньев сказал, что пусть все решает Максимов. Сейчас я вас с ним познакомлю. Он, наверное, выходит из себя, ожидая нас завтракать.

Мы направились в столовую.

– Знакомьтесь, Юра, – сказала Беата курчавому юноше, пытавшемуся открыть перочинным ножом банку консервов. – Это Шеманский.

– Здравствуйте, – ответил он, – может быть, у вас есть консервный нож?

Ножа у меня не было.

Завтракали мы молча. Поднимая глаза от тарелки, я каждый раз ловил устремленный на меня взгляд Максимова.

Первым заговорил я:

– Вы бывали в зоне, Юрий…

– Просто Юра, – ответил он. – Нет, там были только Люшин и Беата, оба не очень удачно. О зоне я знаю только по их рассказам. Сейчас Арсеньев запретил работу до переоборудования скафандров.

– Неужели последствия взрыва…

– Да никакого взрыва не было, – перебил он меня. – Просто когда установка вышла из-под контроля, из нее вырвался поток излучения невообразимо большой энергии. По-видимому, здесь мы имели дело с неизвестными до сих пор частицами. Они-то и вызвали вторичную радиацию.

– Скажите, – спросил я, – они… тогда… очень мучились?

Максимов бросил быстрый взгляд на потупившуюся Беату.

– Нет, не думаю, – ответил он каким-то делано небрежным тоном. – Вероятно, они перестали существовать как материальные образования за какие-нибудь миллионные доли секунды. На пути потока не могло остаться ничего живого.

– Но Арсеньев говорил о каких-то светлячках.

Он замялся:

– Видите ли… ничего… с точки зрения тривиальных представлений о формах жизни. Однако там было много металла, в котором излучение породило очень странные явления. Впрочем, об этом вам расскажет Беата лучше, чем я. Ведь она у нас первый в мире металлобиолог.

Максимов поднялся из-за стола:

– Прошу меня извинить. Мне нужно поехать на базу.

Он подошел ко мне и крепко пожал руку:

– Так вы все-таки настаиваете?

– Да, – ответил я.

– Зачем вам это? – спросил он совсем тихо.

– Там погибла моя жена… Я не могу…

– Хорошо, – сказал он, – вы туда попадете.

* * *

– Не знаю, чем вас занять, – сказала Беата. – Пойдемте в библиотеку, может быть, что-нибудь подберете почитать.

Мы прошли по коридору и поднялись на третий этаж.

Книги в библиотеке были свалены на полу. Вероятно, их собирались вывезти.

Я подошел к окну.

– Это там? – спросил я, указывая на гигантское сооружение, напоминавшее формой бублик.

– Нет, это ускоритель. Пульт – в конце левого крыла.

Я посмотрел на ее руку:

– Результат посещения пульта?

– Да, те самые светляки с температурой триста градусов. Я пыталась взять одного, но он расплавил перчатку.

Мне вспомнились слова Максимова о металлобиологии.

– Они металлические? – спросил я.

– В основном, по-видимому, они состоят из металла. Точный химический состав пока неизвестен, хотя по аналогии с дендритами можно считать их состоящими из сложных металлоорганических соединений.

– Живые?

Беата задумалась:

– Пока еще трудно сказать. В них протекают окислительные процессы, напоминающие дыхание, и восстановительные – на базе реакций фотосинтеза. Они могут ассимилировать металлы из сохранившихся там конструкций и некоторые элементы почвы. Может быть, они даже размножаются делением. Это еще неясно.

– А дендриты?

– Там все гораздо проще. Это – металлоорганические растения. Многое в механизме обмена веществ у них уже разгадано.

– Эти светляки летают?

– Нет, ползают, и то очень медленно. Значительно медленнее улиток. Их движение очень трудно заметить.

– Чем занимается сейчас Арсеньев?

Кажется, я задал вопрос, на который ей не хотелось отвечать.

– Видите ли, – сказала она после длинной паузы, – Арсеньев человек со странностями. Он не может простить себе, что уехал в тот день в город. Считает, что все произошло по небрежности. Впрочем, – спохватилась она, – не нужно было вам этого рассказывать. Ведь ваша жена…

– Замещала его в тот день?

– Да.

– Беата, – спросил я, – вы можете совершенно честно сказать, почему Арсеньев не хочет пускать меня туда?

– Совершенно честно? – переспросила она, глядя себе под ноги. – Нет, честно не могу. И пожалуйста, вообще больше ни о чем меня не спрашивайте!

* * *

За обедом Арсеньев и Максимов разговаривали о каких-то счетчиках. На меня они не обращали никакого внимания. Беата молчала, погруженная в изучение толстой тетради, которую ей передал Арсеньев.

Мне не хотелось есть. Я все время пытался найти объяснение странному поведению Арсеньева. Вообще, вся эта атмосфера недомолвок и нескрываемой холодности начинала меня раздражать.

Арсеньев прервал разговор с Максимовым и повернулся к Беате:

– Ну как?

– Замечательно! – ответила она, с трудом отрываясь от листка, покрытого формулами. – Просто изумительно!

– Живые? – спросил Арсеньев.

– Никаких сомнений.

– Ну что ж, поздравляю.

Арсеньев отодвинул стул и направился к двери. Я тоже встал:

– Алексей Николаевич!

Он скосил глаза в мою сторону и шагнул в коридор.

– Договаривайтесь обо всем с Максимовым.

Я снова опустился на стул.

– Ладно, ладно, – примирительно произнес Максимов, – завтра начнете помогать мне готовить скафандры.

* * *

Подготовка заняла пять дней. Я помогал Максимову крепить на скафандрах металлические сетки ловушек, пришивал карманы для батарей, таскал в грузовик кислородные баллоны, отправляемые на зарядку.

Рабочих на территории не было. Максимов сказал мне, что весь вспомогательный штат экспедиции находится на базе.

– Арсеньев, – пояснил он, – не любит, когда кто-нибудь тут околачивается.

В зону поражения должны были отправиться Арсеньев, Максимов и я. Однако в последний момент Арсеньев передумал и велел Максимову находиться в главном корпусе «в готовности номер один», как он выразился.

Вероятно, я выглядел очень жалким в тяжелом скафандре, согнувшись под тяжестью кислородного баллона, потому что, увидев меня в полном облачении, Беата не могла сдержать улыбку.

Зато Арсеньев был просто великолепен. Выпрямившись во весь свой двухметровый рост, он, казалось, совершенно не чувствовал веса многочисленных приборов, висевших у него на груди.

Наконец приготовления были закончены. Максимов проверил поступление кислорода в шлемы.

– Готово! – услышал я его голос в наушниках.

– Пошли! – ответил Арсеньев. – Идите, Шеманский, за мной.

Тяжелые ботинки со свинцовыми подошвами скользили на гладком полу. Я пытался приспособить свой шаг к легкой, размашистой походке Арсеньева, но мне это плохо удавалось.

Коридор завернул вправо. Арсеньев скрылся за поворотом.

– Вот черт!

Я поскользнулся и шлепнулся на пол.

– Ну что там случилось? – спросил Арсеньев.

– Ничего.

– Ничего, так идите!

Я встал на ноги.

– Может быть, вернетесь, Шеманский? – раздался в шлеме голос Максимова.

– Нет.

Арсеньев поджидал меня, нетерпеливо постукивая перчаткой по стене.

– Старайтесь не отставать.

– Хорошо.

Мы прошли еще несколько десятков метров. Коридор кончился. Впереди была массивная металлическая дверь.

– Вхожу в зону, – сказал Арсеньев. – Вы слышите, Юра?

– Слышу.

Арсеньев открыл дверь, и мы начали спуск по винтовой лестнице.

Я изнемогал под тяжестью баллона. Дышалось с трудом. Липкий пот заливал глаза. Казалось, что этому спуску не будет конца. Низ лестницы терялся во мраке.

– Осторожно! – сказал Арсеньев. – Не споткнитесь.

Я почувствовал под ногами пол.

Арсеньев зажег висевший у него на груди фонарь. Мы находились в большом зале, облицованном белой плиткой, со множеством панелей на стенах.

– Как связь, Юра? – спросил он.

– Ничего. Много помех.

Их голоса прерывались в наушниках моего шлема треском разрядов.

– Пишите, Юра, – сказал Арсеньев.

Он начал диктовать цифры, перемежающиеся короткими фразами: «жесткая составляющая», «градиент», «вектор».

– Перестаньте сопеть, Шеманский, – неожиданно сказал он. – Вы что, плохо себя чувствуете?

– Нет.

– Если вам трудно дышать, прибавьте кислорода.

Я повернул рычажок на груди. Сразу стало легче.

– Все? – спросил Максимов.

– Все. Сейчас я пройду в сектор А-три. Оттуда, наверное, связи не будет. Вы, Шеманский, ожидайте меня здесь. Слышите, Юра? Шеманский остается в диспетчерской.

– Слышу.

Арсеньев пересек зал и шагнул в темный проем. Некоторое время я еще видел отблеск его фонаря на стенах уходящего вдаль коридора.

В шлеме опять раздался голос Максимова:

– Алексей Николаевич!

– Да.

– Хорошо бы попытаться там снять векторную диаграмму вторичного излучения.

– Попробую, если…

Дальше я не расслышал. Мешал треск разрядов.

Прошло минут пять.

– Ну, как у вас дела, Шеманский? – спросила Беата.

– Стою, как соляной столб.

– Вот и умница! – В ее голосе мне почудилась насмешка.

Все это начинало меня бесить. Я приехал сюда вовсе не для того, чтобы останавливаться на полпути и служить объектом иронии какой-то девчонки.

Я сделал несколько глубоких вдохов и отправился искать Арсеньева с твердым намерением объясниться здесь же начистоту.

Пройдя по коридору несколько сот шагов, я обнаружил, что он раздваивается.

– Алексей Николаевич! – позвал я.

Никакого ответа.

Не имело смысла гадать, в каком из коридоров он мог находиться. Я свернул налево.

В красном свете неоновой лампочки индикатора электростатического поля, горевшей на моем шлеме, многочисленные двери, обитые свинцовыми листами, отливали тусклым металлическим блеском. Я попробовал открыть одну из них, она оказалась запертой.

Я пошел дальше. Мария много рассказывала мне об установке, но я никогда не предполагал, что это такое грандиозное сооружение. Настоящий подземный город.

Неожиданно впереди мелькнул голубоватый свет.

– Алексей Николаевич! – снова позвал я.

Опять нет ответа, только треск разрядов.

Сначала мне показалось, что одна из дверей усеяна сотнями маленьких лампочек. Подойдя ближе, я понял, что это светлячки, о которых рассказывала Беата. Они сидели на свинцовой обивке двери среди странных наростов, напоминавших кактусы.

Я уже не мог тратить время на то, чтобы получше их разглядеть. Прошло более двадцати минут, как я расстался с Арсеньевым. Он уже мог вернуться. Легко представить себе его ярость, когда он увидит, что меня нет на месте.

Я прошел еще немного и уже собирался повернуть назад, когда заметил яркое пятно света вдали.

Часть коридора в этом месте была разрушена. В большом проломе виднелось голубое небо. Впереди коридор был завален обломками бетона вперемешку со стальными конструкциями. Слева в стене зияло большое отверстие. Я заглянул туда. В огромном зале перед параболическим экраном стояла человеческая фигура.

«Арсеньев? Но почему он без скафандра?» В его неподвижности было что-то зловещее.

Я пролез в проем и побежал к нему. Бешено колотилось сердце от бега. Я задыхался, перед глазами мелькали красные пятна. Смотровое стекло запотело от учащенного дыхания.

Я остановился, чтобы продуть шлем…

Это был не Арсеньев. Вполоборота ко мне, прижав левую руку к груди, стояла… Мария! Нет, не Мария, а ее статуя, отлитая с необычайным искусством из зеленоватого тусклого металла.

Я сделал несколько шагов вперед.

Очень медленно, как это бывает только во сне, она повернула голову и улыбнулась.

Дальше все потонуло в клочьях серого тумана, перешедшего в густой плотный мрак.

* * *

Мне очень трудно восстановить в памяти все, что было дальше.

Очевидно, я долго находился в бессознательном состоянии.

Когда я открыл глаза, то лежал на полу без шлема. Моя голова покоилась на гладких металлических коленях.

– Очнулся? – спросила Мария, кладя мне на лоб ледяную руку. – Мне пришлось снять с тебя шлем. Кончился кислород, и ты начал задыхаться.

«Теперь уже все равно», – подумал я.

– Я знала, что придешь.

– Что с тобой случилось? – спросил я.

– Не знаю. Я очень плохо помню тот день. В памяти осталась только вспышка света, а потом наступила вот эта странная скованность. – Она провела рукой по моим волосам. – Ты мало изменился.

– Вот только поседел, – сказал я.

– Как я рада, что ты здесь. Ведь мне почти никого не приходится видеть.

– Разве… у тебя кто-нибудь бывает?

– Один раз приходил какой-то парень с девушкой. Они были в таких же скафандрах, как ты. Я просила их забрать меня отсюда, но они сказали, что это пока невозможно. Я очень радиоактивна. Обещали потом что-нибудь сделать. Вот теперь я и тебя погубила. Ведь ты без шлема.

– Ах, теперь все равно, – сказал я.

– Милый!

Зеленая металлическая маска склонилась над моим лицом. Я в ужасе закрыл глаза, почувствовав прикосновение холодных твердых губ.

– Милый!

Острые как бритвы ногти вонзились мне в плечо.

Дальше терпеть эту пытку не было сил.

– Пусти!!!

* * *

Я открыл глаза. Склонившись надо мной, стояла Беата.

– Ну вот! Опять расплескал все, – сказала она, стараясь разжать ложкой мне губы.

– Беата?!

– Слава богу, узнали! – засмеялась она. – А ну, немедленно принять лекарство!

– Где я?

– На базе. Ну и задали же вы нам хлопот! Арсеньев с Юрой целый час вас разыскивали в этих катакомбах. Назад тащили на руках. Ваше счастье, что были в бессознательном состоянии. Дал бы вам Алексей Николаевич перцу!

– Где меня нашли?

– У статуи.

– Значит, это правда?!

– Что именно?

– То, что… статуя… живая.

– Глупости! С чего это вы взяли?

– Но… она… шевелилась.

– Игра расстроенного воображения. Наслушались моих рассказов о светляках, и вот почудилось невесть что. Не зря Арсеньев не хотел вас туда пускать. А я-то, дура, еще за вас просила!

Я никак не мог собраться с мыслями.

– Откуда же эта статуя?

– В момент аварии ваша жена стояла перед параболическим экраном, на пути потока излучения. Очевидно, пройдя через нее, поток как-то изменил собственную структуру и выбил из поверхности экрана ее изображение, сконцентрировавшееся в фокусе параболоида. Впрочем, Юра вам расскажет об этом более подробно, я не сильна в физике.

– А что Арсеньев намерен с ней делать?

– Положить в свинцовый гроб и зарыть в землю. Она вся состоит из радиоактивных элементов. Люшин облучился, когда пытался ее исследовать.

– Скажите, – спросил я, помолчав, – Алексей Николаевич очень на меня сердится?

– Очень.

– А вы?

– Убить готова! К счастью, вас сегодня отправят в город.

Я подождал, пока за ней закрылась дверь, расстегнул на груди рубашку и поглядел на левое плечо… Там были четыре глубокие ссадины… Вероятно, я поранился, когда упал.