Текст книги "Философия"

– Полноте, полноте, учитель, вспомните о чаше, если я должен погибнуть, и не пытайтесь вложить вашу мудрость в такой неустойчивый дом. Но я готов обещать вам всё что угодно, отказаться от всяких предприятий, если это вас обнадёжит. Что касается до русских, это даже не любопытство, это отвращение и стыд, так как на что-нибудь чистоплотное они не способны. А так как, кроме того, они ни на что не способны, то вообще из этого ничего не стоит. Я отрекаюсь, слышите, я больше не русский!

– Прекрасно сказано, – раздался за спиной Ильязда знакомый и громовой голос, Ильязд и Озилио обернулись оба и увидели стоявшего на пороге Синейшину. Но тогда как Ильязд только вскрикнул от удивления, Озилио попытался было приподняться, но потом как-то нелепо замахал руками и, повалившись на пол, начал биться в припадке. Синейшина бросился к нему, оставив раскрытой дверь, и принялся расстёгивать ему ворот.

Сегодня он ничуть не походил ни на Синейшину парохода, ни на того вчера на Лестнице. Борода была выбрита, оставлены только усы щёткой, одет он был в щеголеватый костюм турецкого офицера и, несмотря на такую перемену, оставался настолько самим собой, точно никогда и не бывал иным.

– Вы отрекаетесь и, однако, потом затеваете целую историю из-за русской эскадры, опять отрекаетесь и, однако, проводите целый вечер в обществе русских и в самых постыдных местах. Отрекаетесь ещё один раз и, однако, только и думаете о соотечественниках, поселившихся в ямах, и ради этого, ради их общества, о человеческая порода, отказываетесь от всех сокровищ Озилио, что ещё более замечательно, так как вы верите в их искренность. Оставьте его так, он отлежится и скоро придёт в себя, бедняга. И ради ваших же соотечественников, вы мучите этого несчастного, этого запоздалого пророка, истинного учителя, несчастье которого, что он родился в наш позитивный век, когда никто на него не обращает внимания, кроме беременных или бесплодных женщин. Родись он лет триста назад, вам бы не так легко было над ним проделывать опыты.

Ильязд попробовал протестовать.

– Бросьте, вы себе не отдаёте отчёта, что делаете. К этому несчастному вдруг подходит отлично одетый молодой человек, слушает внимательно его разговоры, делает вид, что берёт всерьёз, конечно, это его довело до припадка. Но к делу. Я вас с трудом нашёл, и хотя в Константинополе, по милости союзников, нет никаких почти полицейских, кроме английских пьяниц и французских мздоимцев, меня всё-таки быстро осведомили, куда вы делись. Вчера, убедившись, что вы были в театре, я, уходя, оборонил записку. Будьте любезны, верните её мне.

Ильязд посмотрел пристально на Синейшину и заметил, что хотя тот должен был снять бороду только сегодня, кожа у него была подозрительно загоревшей, чтобы это могло произойти за одну ночь.

– Я вас вчера видел с бородой. Это, по-видимому, не та, что была на пароходе.

– Что же из этого?

– Почему вы выдаёте себя за русского?

– Вы ошибаетесь, – расхохотался Синейшина. – Я себя за русского вовсе не выдаю. Я только пользуюсь своим сходством с русским.

– Чтобы?..

– Чтобы следить за вашими соотечественниками.

– Что вы офицер турецкой армии, я знал, но не знал, что вы служите в контрразведке.

– Это неподходящее слово, так как нет никакого шпионажа, я наблюдаю за вашими соотечественниками из полицейских соображений. Надеюсь, вы меня не упрекнёте, что я служу своему правительству?

– Ничуть. Я только немного удивился, встретив вас на Лестнице.

– Я шучу. Даже полиция тут ни при чём. Я просто отправился туда в таком виде, чтобы легче сбыть мой запас Передвижной Республики. Но моя записка с вами?

– Вот она, – Ильязд нагнулся и, подобрав записку, протянул её Синейшине.

– Вы всё-таки показали её Озилио? – осведомился Синейшина с гневом в голосе.

– Извините мне эту неделикатность, но я не был уверен, что это вы, и так как я в этих каракулях ничего не смыслю, то я показал её Сумасшедшему, для которого нет тайн.

– И что же он сказал?

– Он даже не пробовал читать. Но он сказал тотчас, что вы оборонили её нарочно, чтобы я её прочёл.

Синейшина пришёл в искреннее веселье.

– До чего у вас всех разгорячено воображение. Ведь эти каракули – просто-напросто абиссинские письмена, и это самое обыкновенное письмо, назначающее мне свидание, только я запамятовал где. Поэтому я вас и искал.

– Поверьте, знай я ваш адрес, я доставил бы её вам лично.

– Ах да, я до сих пор не отыскал вас и не пригласил к себе. Между тем я вам многим обязан. Знаете что, я живу неподалёку отсюда, сейчас же позади Селима, пойдёмте ко мне выпить чашку кофе. Кстати, мы можем поговорить вдали от этой мрачной обстановки.

Ильязд бросил последний взгляд на лежавшего в обмороке Озилио и вышел на улицу. Синейшина следовал за ним.

– Вы извините мне, что я вам преподаю уроки, – продолжал Синейшина, – но я у себя, а вы в чужом городе. Берегитесь воображения. Вам всюду кажутся чудеса, восточные тайны и прочая чепуха, о которой вы наслышались у себя дома и которой на деле нет. Грязный, несчастный город, испоганенный сперва союзниками и окончательно опозоренный русскими, до этого разорённый пожарами и идиотским режимом, вот и всё. Никаких тайн, никаких сказок, нищета, нищета и убожество. Посмотрите направо, налево. Или вы ничего не видите? Но вам нужна сказка, нужно что-то чудесное, вопреки всему, войне, истории, материализму, потому что ваше воображение требует жертв, и оно действительно их получит, во-первых, вас самого. Сегодня, когда спозаранку я принялся за ваши поиски, меня тотчас осведомили, что вы живёте на улочке Величества. Что вас толкнуло забраться в эту дыру, жить в этой чудовищной грязи, если не ваше воображение?

Он ронял слова сверху, почти с пренебрежением, но голос его звучал слишком искренне. Чего добивается этот, спрашивал себя Ильязд, чтобы я продолжал искать тайну или действительно перестал искать? Что за невероятные люди, они говорят: делайте, и надо угадать, значит ли это «делайте» (по правилу подчинения) или «не делайте» (по правилу бунта). Считают ли они вас за [не]покорного или за раба? И говорят то или иное, потому что принимают вас за того или другого?

Какая пустая трата времени! И какое затруднительное положение! Делать или не делать? Разве можно прийти к какому-нибудь выводу, пока не узнаешь, чего добиваются эти господа? Но когда, каким образом?

Хорошо ещё, что есть искренние Хаджи-Баба и Озилио. Но Озилио тоже просил его не делать.

Спутники миновали Селима и спустились к Розе Неувядаемой[119]119
  Очевидно, автор так именует мечеть Роз (Гюль-джами, бывш. визант. церковь Св. Феодосии), находящуюся неподалёку от ворот Айя-Капы и берега Золотого Рога.


[Закрыть].

– Вот и мой дом, – заявил Синейшина, указав на самую обыкновенную постройку, втиснутую между двумя такими же.

Ни вход, ни гостиная не принесли Ильязду ничего нового. Правда, на стенах были развешаны старинные турецкие ковры из Кутахии, и только. Тишина, простота, покой обыкновенного турецкого дома, без всякой мишуры. Ничего показного, много благородства. Подали кофе.

– Озилио занимает вас, – переменил [тему] Синейшина, – это одна из достопримечательностей Стамбула. Но до чего он должен быть несчастен. Единоверцы его не признают, хахамбаши[120]120
  Хахамбаши Константинополя – утверждавшийся в должности тур. султаном главный раввин города, являвшийся одновременно представителем всего евр. населения Османской империи.


[Закрыть] отрицает за ним какое-нибудь значение, он беден, богатые избегают его помощи, одни только бедные женщины, без различия религий, обожают его. Вот вам ещё одно доказательство того, что со сказками кончено. Я убеждён, что он знает очень многое, безо всякой настоящей проверки, правда, так как происходит из рода Шабтая якобы или одного из его приверженцев. Он также, кажется, утверждает, что говорит на всех языках, на языках ангелов и зверей. Но кому это теперь нужно? Великое еврейское движение мессианизма и Каббалы[121]121
  Из бумаг Зданевича известно, что он интересовался Каббалой, особенно увлекаясь её прованс. вариантом, появившимся среди евреев южной Франции, историю которых он стал изучать в 1950-е гг. В связи с темой Каббалы в романе интересно обратить внимание на речи Яблочкова в «обжорке» о роли магических слов, знаков, формул и заклинаний в судьбе России и революции (гл. 12).


[Закрыть], достигшее расцвета здесь, в Турции, в XVI и XVII веках, теперь окончательно идёт на убыль, и если Озилио не преследует официальная церковь, зато и адептов у него нет никаких. Берегись будить надежды в этом несчастном существе.

– Вы же сами сказали, что в Стамбуле встречаются достопримечательности, бен Озилио – одна из них, и я считаю его действительно примечательным, так как он вовсе не сумасшедший и далеко не несчастен. Но есть и другие. И вот, вместо того чтобы читать мне нотации, вы лучше бы показали мне ваше отечество.

Ильязд встал и, выйдя на середину комнаты, встал в позу нападающего.

– Послушайте, Изедин-бей, вы знаете, что я люблю Турцию, люблю ислам и люблю искренне.

– Знаю.

– Так вот, не оставляйте меня без помощи. Я могу вам пригодиться. Хотя [я] не такой писатель, которого читают и, может быть, никогда не буду писать вразумительно, но, может быть, и буду, но вам не мешает пренебрегать искренним другом, который может быть вам когда-нибудь хоть сколько-нибудь полезен. Я не скажу, что в Европе ненавидят Турцию как государство, вы, может быть, найдёте новых друзей вместо Германии[122]122
  Турция была союзницей Германии в Первой мировой войне. Во Второй мировой войне официально сохраняла нейтралитет, но в августе 1944 г. разорвала дипломатические и экономические отношения с нацистской Германией, а в феврале 1945 г. объявила ей войну.


[Закрыть], но ненавидят и долго будут ненавидеть ислам.

– Нас занимает теперь не ислам, а Турция, – отрезал Синейшина. – Мустафа Кемаль[123]123
  Мустафа Кемаль (1878–1938) – генерал тур. армии, младотурок, в 1919 г. возглавил национальное движение против власти султана и оккупационных войск. Сторонник модернизации и европеизации страны, основатель и первый президент Турецкой республики (с 1923 по 1938 г.).


[Закрыть] произведёт первую реформу после победы – отделение церкви от государства. Вы опять весь воображение.

– Нет, всё-таки это личное ваше дело. Но ислам, вы должны думать об оправдании его. Не перебивайте меня, я не ошибаюсь, я на верном пути, помогите мне оправдать ислам там, где я не могу сделать один, и это вы отлично можете сделать, показав мне Константинополь. Начнём с Айя Софии.

Трудно себе представить, какое впечатление произвело это имя на Синейшину. Он хотел остаться спокойным, но не мог, лицо его налилось кровью, вены вздулись, точно он задыхался. Он приоткрыл рот, исказив его, и бросил на Ильязда взгляд, полный такой настоящей ненависти, что продолжать игру было незачем, всё было ясно. Ильязд так и остался стоять против Синейшины, вытянув шею и наблюдая, чем это кончится.

– Вы вызываете меня на теологический спор, – прохрипел тот, когда способность говорить ему вернулась, – несмотря на ваше пресловутое отречение. Но хорошо, я удовлетворю ваше любопытство, чтобы лишний раз доказать вам ваше вероломство. Обязанности хозяина мне ничего не позволят добавить к этому.

Ильязд встал и простился.

– Мой адрес: улица Величества, номер восьмой, под минаретом Тула. Вы мне напишите, когда вы сможете оправдать Айя Софию.

Синейшина, вернувший себе всё своё самообладание, проводил Ильязда до порога. Почему он не раздавил этого нахала? Действительно, законы гостеприимства? Неизвестно.

В полусне Ильязд спустился на большую дорогу и зашагал в направлении дома. Если бы он постоял ещё несколько минут, то увидел Озилио, спускавшегося с высот, размахивающего руками, что-то выкрикивающего. Когда же он, наконец, дотащился до дому, где его встретили удивлённые фигуры друзей, Хаджи-Баба передал ему только что присланный пакет. В пакете оказался его старый костюм и письмо от Суварова: «Посылаю Вам, милый друг, Ваш костюм, так как смокинг[124]124
  Вариант: фрак.


[Закрыть] может Вам надоесть. Повторяю ещё раз, будьте благоразумны».

К письму была приложена бумажка в пятьдесят лир.

7[125]125
  Рядом с номером гл. вписана фраза: Нет ничего редкостнее стамбульской зимы (эту фразу Зданевич повторяет в разных местах на оборотах страниц рукописи).


[Закрыть]

Настала столь редкая в Константинополе зима. Снег выпал за ночь, к полудню исчез, опять выпал с наступлением вечера, но без всякой настойчивости. Но слякоть развёл повсюду такую, что передвигаться нельзя было без отвращения.

Это служило только лишним оправданием Ильязду, который решительно переменил образ жизни и стал домоседом. Волнения двух ночей быстро прошли, никаких следов, и так как по ночам Ильязд больше не разгуливал, а Сумасшедший на площади больше не появлялся (да, вероятно, сезон для него был окончен до весны), то хотя Ильязд и вспоминал изредка и об Озилио, и о Синейшине, но на воспоминаниях не задерживался. Жизнь протекала теперь исключительно мирно на улице Величества среди цветов, воспоминаний о гареме и врачебных занятий (свиные зубы оказались в целости в кармане присланного Суваровым костюма), и если бы не смокинг, висевший на чердаке, и добрая пятидесяти лир [так!], которых Ильязду не на что было тратить, можно было подумать, что этих событий никогда и не было. Так как вставал Ильязд теперь рано и времени от занятий с Шерефом и Шоколадом было достаточно (а Хаджи-Баба ограничился свиными зубами, никаких новых поручений не давал, возможно, во избежание нового исчезновения), то Ильязд вспомнил даже о своих литературных занятиях и начал писать новое действо – «ЛеДантю Фаром»[126]126
  Завершающая цикл «аслааблИчья» (1918–1923) пятая заумная драма Зданевича, посвящённая его погибшему в 1917 г. другу художнику М.В. Ле-Дантю. Это назв., означающее «Ле-Дантю как маяк» (или «Ле-Дантю как светоч»), преобразованное в «Ле-Дантю маяком» и в «Ле-Дантю фаром» (от фр. le phare или итал., исп. faro, греч. faros, англ. pharos – маяк), согласно правилам правописания, принятым в «дра» Зданевича, было изменено на «лидантЮ фАрам». С таким заглавием кн. вышла в Париже в 1923 г. Факт, что Зданевич начал писать пьесу именно в Константинополе, подтверждается его письмом к В.Ф. Маркову от 7 декабря 1968 г., см.: Крусанов А., Обатнина Е. Переписка В.Ф. Маркова и И.М. Зданевича. С. 293.
  Интересно, что образ маяка возникает в романе не раз: клуб «Русский маяк», район Фенер (Фанар), что с греч. пер. как «маяк», минареты на мечетях («минарет» происходит от араб. «манара», т. е. «маяк»), некий Маяк, упоминающийся в гл. 9, и, наконец, Галатская башня, служившая когда-то не только тюрьмой, арсеналом, пожарной башней, но и маяком.


[Закрыть].

Но вот однажды утром его потребовал вниз почтальон и передал ему два конверта, в одном заключалось пятьдесят новых лир с запиской Суварова, что вот новое месячное жалованье, и только, а в другом – приглашение грузинского консула на торжественный молебен в грузинском монастыре по поводу праздника Святой Нины.

Записку Суварова он порвал, лиры спрятал в карман, но приглашение консула вызвало в голове Ильязда ряд весёлых воспоминаний и сопоставлений. Представитель демократической республики, входящей во II Интернационал[127]127
  Второй интернационал, международное объединение социалистических рабочих партий, был организован в 1889 г., его правопреемником себя объявил Социалистический интернационал, возобновивший свою деятельность в 1951 г. Провозглашённая 26 мая 1918 г. независимая Грузинская демократическая республика возглавлялась социалистическим правительством, поначалу коалиционным, а затем – меньшевистским.


[Закрыть], приглашающий на молебен, да ещё к монахам в гости. И потом столько знакомых лиц, давно исчезнувших с ильяздного горизонта, другая жизнь, другие люди.

Он целый день провёл за чисткой и починкой своего костюма, сходил к прачке за бельём и на следующий день отправился в консульство, откуда должен был с дипломатом совместно отправиться в расположенный в окрестностях Константинополя монастырь Св. Нины[128]128
  Возможно, имеется в виду груз. мужская лавра Непорочного зачатия Богородицы, построенная в 1870-е гг. в Константинополе стараниями груз. католического священника Петре Харисчирашвили. После установления в Грузии сов. власти монастырь предоставил приют мужчинам-беженцам, а их семьи размещались в здании груз. консульства.


[Закрыть].

В эти месяцы Грузинская независимая республика, возникшая после распада Российской империи и надеявшаяся удержаться в качестве буфера между Россией и Турцией, доживала свои последние и наиболее обманчивые месяцы. Получив от Англии порт Батум, который по Брест-Литовску доставался Турции, заключив договор с Советским Союзом[129]129
  Речь идёт о РСФСР – образование СССР было провозглашено лишь 30 декабря 1922 г., т. е. позднее описываемых событий. Брест-Литовский мирный договор между РСФСР и Германией, Австро-Венгрией, Османской империей, а также Болгарией был подписан 3 марта 1918 г. Т. наз. Московский договор между РСФСР и Грузинской Демократической республикой был подписан 7 мая 1920 г.


[Закрыть], признанная фактически и готовая к признанию юридически и вступлению в Лигу Наций, – Грузинской республике только не хватало для полного объединения нескольких потерянных уездов и в особенности присоединения к ней исторического Гюрджистана, который на висевшей в официальных учреждениях карте республики был помечен особым цветом – ни Грузия, ни Турция, а особый цвет, и хотя центр турецкой политики находился в Ангоре, а не в Константинополе, всё-таки положение константинопольского представителя было особо ответственным и щекотливым. Ему приходилось и представлять республику, и поддерживать затруднительные отношения с подданными оттоманскими, будущими грузинами, и многое прочее, если вспомнить, что Грузия, участник Второго интернационала, принуждена была в борьбе за независимость против Советов опираться на реакционные правительства авторов версальского договора. Если присовокупить к этому, что Константинополь уже был театром грузино-германско-турецкой конференции и грузинам приходилось однажды лавировать между потерпевшими поражение, как теперь выигравшими войну, то станет ясно, до какой степени была запутана константинопольская обстановка.

Войдя в кабинет консула и обратив внимание на заштрихованные на карте провинции Гюрджистана, Ильязд невольно погрузился в раздумье, вспомнив о своём путешествии, о своих разбитых надеждах, и показался самому себе далёким, наивным и сильно изменившимся (с тех пор). И всё вместе взятое – и консул, и Грузия, и провинции, всё показалось ему до такой степени далёким, не связанным с его настоящей жизнью, что он почувствовал себя ещё более в состоянии совершенного равновесия.

Грузинский католический монастырь оказался ничем не замечательным[130]130
  Далее в скобках написано: данные о монастыре и местонахождении.


[Закрыть][131]131
  На обороте одной из страниц рукописи есть две записи, касающиеся данного эпизода. Первая: «Описание грузинских танцев и песен после молебствия». Вторая: «Описание праздника во дворе грузинского монастыря. Зурна, лезгинка, пьянство и вино, вино. Пиросманашвили. Пьют за здоровье Ильязда, который открыл национального художника». Здесь отмечен действительный факт: Зданевич был одним из первооткрывателей живописца (вместе с М.В. Ле Дантю и К.М. Зданевичем), опубл. о нём первые газ. ст. (1913, 1914), а также начал экспонировать его работы. О встрече И. Зданевича с Пиросмани см. в его мемуарах 1927 г.: Из архива Ильи Зданевича / Публ. Р. Гейро // Минувшее: Историч. альманах. Вып. 5. М.: Прогресс; Феникс, 1991. С. 157–159.


[Закрыть]. Гораздо занимательнее оказался некий Чулхадзе, который, как сообщил по секрету консул, ещё недавно назывался Чулха-заде и, вероятно, ещё продолжал так называться у себя на побережье к востоку от Трапезунда (распространённое среди отуреченных грузин обыкновение менять окончание дзе на турецкое заде), который по-грузински изъяснялся, вероятно, не слишком хорошо, предпочитая турецкий или французский язык, и, введённый в соблазн именем и присутствием Ильязда, начал знакомство с того, что назвал его Ильядзе – переделка, с которой он так никогда и не расстался. Узнав, что Ильядзе хорошо знакомо ущелье Чороха, он, не скрывая той роли, которую он теперь играл в невыкупленных областях, Чулха (как его называли окружающие, по-видимому, из желания избежать щекотливого вопроса об окончании его фамилии), пришёл в невероятный восторг и немедленно постарался показать собеседнику, что он ездил вглубь страны и знает всё ущелье Чороха, и течение Тортума-чая, и оба грузинских прохода, восточный и западный, и потерянные соборы, и много всякой всячины, совершенно невероятной, о быте местных жителей, горах и о свойствах льда, и так как Ильязд не собирался с ним спорить, то Чулха разоврался до такой степени, что Ильязд, когда надо было возвращаться в Константинополь, отблагодарил консула за любезность и предложил Чулхе поехать с ним обедать, готовый расстаться с лирами, но не таким величественным вруном.

Вот этот умел и знал видеть секреты и сказки. Его можно было даже заподозрить, что он читал древних авторов, так как в стране, оказывается, было всё, начиная с золота, которое валяется глыбами на берегах Чороха, и вплоть до амазонок, которые скачут по ущельям. Ильязд видел пархальский храм, а сокровища? О хитрые горцы, они ничего не показали, на самом деле в погребах хранятся драгоценности и рукописи, украшенные картинками, и бездны золотой утвари. Тортумское озеро, а вот высеченные в скалах фигуры вы проглядели, в десять человеческих ростов каждая. Базилика Четырёх церквей, а на крышу не вздумали влезть. Если бы вы пробрались в замуравленную комнату, и так далее.

К богатствам людским прибавлялись богатства природы. Кроме золота, все какие угодно металлы, и самоцветные каменья, и прочее. Словом, страна – самый богатый в мире угол, и Грузинская республика, если её получит, станет самой богатой в мире страной. Здорово задумано.

Ильязд остановил его:

– Господин Чулха, вы, вероятно, думаете, что я грузин и связан с правительством. Я и не грузин, и равнодушен к интересам грузинского правительства.

– Правда? Почему же вы были сегодня там?

– Я просто хорошо знаю Грузию и очень ценю грузин, но у меня свой взгляд на вещи. Поэтому скажите мне просто: у грузин много шансов на восстание и добровольное присоединение этих провинций?

– Никаких.

– У меня сложилось такое же впечатление.

– Да и потом беда невелика, какие-то вшивые трущобы, не пройти, не проехать, никакого значения и населено настоящими дикарями.

– Я предпочитаю такое отношение к делу. За ваше здоровье, Чулха. Поговорим теперь просто, вы хорошо знаете эту страну?

– Я ли не знаю, по торговым делам мне приходилось из Байбурта ездить и за маслом, и за лесом, и за шерстью. Правду сказать, богатства, может, в ней есть, медь и прочее, но это такая дыра.

– Когда вы были в последний раз?

– Был и во время русской оккупации, был и по возвращении турок, знаю Пархал, Испир, Ишхан и ездил через проход к Эрзеруму.

Теперь Ильязд счёл нужным расхваливать страну:

– А Хахул, какое великолепие, а Экек? – воспоминание об Экеке вызвало у него образ старшины.

– Были в Экеке. Я жил там два дня.

– Помните голубоглазого старшину?

Чулхадзе рассмеялся:

– Самозванца помню. Только ему вскоре пришлось бежать.

– Как самозванца? – Ильязд был ошеломлён.

– Очень просто, он явился туда неизвестно откуда, уверяя, что он беженец из занятых русскими областей, но когда русские надвинулись, уже не бежал, а потом, когда турки вернулись и навели справки, оказалось, что всё выдумка и ему пришлось скрыться. Так мне рассказывали, когда я в новый приезд не нашел его.

До чего только Ильязд был сконфужен. Поиски голубоглазых, следы расы блондинов, докатившейся до перевалов на Эрзерум, измерение черепов – и вот, оказывается, этот изумительный экземпляр был вовсе не уроженцем, а пришельцем, и притом личностью самой подозрительной. И Ильязду почему-то показалось, что это сообщение бросает новую тень на Синейшину.

– А что вам ещё рассказывали о нём? Я, видите ли, очень был им заинтересован как типом, такой красавец, поражён был найти такого в горах.

– Это вы попались на удочку, потому что иностранец, а я сам сразу увидел, что он из других стран, да и говорил он как-то странно, и манеры у него были подозрительные, только раз беженец, так беженец, я никакого этому не придал значения.

Они сидели во французском ресторане, подле французского посольства, и превосходного покроя черкеска Чулхи и весь его вид (хотя, по его словам, на побережье он одевался как турок) вызывали общее внимание. Это только взвинчивало этого сластолюбца, который много пил и, стараясь уже не завираться, пытался всё-таки удовлетворить во всём любопытство собеседника.

– Ах, что за страна, что за люди эти бывшие гюрджи! Вы были там во время оккупации, когда всё население призывного возраста отсутствовало, а когда эта публика там, так таких воров, как этот народ, нигде никогда не сыщете. Контрабандисты все поголовно. Уверяли вас, что занимаются, мол, отхожими промыслами, как бы не так, хороший промысел – контрабанда. Попробуйте провести туда дорогу – убьют. Им необходимо, чтобы страна оставалась такой недоступной и дикой. Если бы вы знали, после войны те немногие дороги – тропы, а не дороги, что провело русское командование, – разрушались местными жителями. Не верите, я сам видел. Дичь, это их хлеб. А так как турецкое правительство не желает делать эту страну для русских доступной тоже, то оно и поощряет эту запущенность. Понять не могу грузин, на кой чёрт сдались им эти трущобы, и пропагандой занимаются, и деньги, и кукурузу, и прочее посылают. Населению-то, понимаете, на национальный вопрос наплевать, по-грузински, правда, никто больше не говорит, но большинство помнит, что были грузинами, да и тип у них другой, да и по соседству, в Эрзеруме или Байдурже их называют не иначе как гюрджи. Да не в этом дело. Если провинции отойдут к Грузии – прощай, контрабанда, не эрзерумскую же пустырь снабжать. А тут ещё муллы вмешались, рассказывают, как грузины-христиане под Батумом унижают их единоверцев-мусульман. И думаете, это дело, чтобы в Константинополе грузинский консул показывал всем, что он представитель христианского государства? Куда работать в таких условиях? Но просят, отказать потому не в силах.

Ильязд был окончательно очарован.

– Всё это прекрасно, Чулха, вы неоценимый и очень умный человек, но скажите, вы могли бы узнать экекского старшину, если бы его встретили?

– Разумеется.

– Я думаю, что он гуляет по городу, и надеюсь вам его показать.

– Он здесь, не может быть, где вы его нашли?

– Я встретил его случайно, не далее как вчера. Итак, вы окажете мне эту услугу?

– Услугу, какая там услуга, я должен разоблачить этого негодяя, выяснить, кто он, это вы мне окажете услугу, показав его.

– Отлично. Завтра рано утром в Чёрной деревне, часов в восемь.

– Обязательно, голубчик, вы не хотите ли заглянуть со мной к консулу, он меня ждёт вечером, я только на одну минуту, он будет рад услышать от вас об организации праздника в монастыре.

До консульства было недалеко. После нескольких минут обмена любезностями консул взял со стола конверт и с торжественным видом произнёс:

– Мой дорогой Ильязд, сегодня вдвойне торжественный день. Как вам известно, почтовых сношений между Константинополем и Грузией ещё нет, письма идут с оказией. И вот мы решили с сегодняшнего дня открыть грузинскую почту в Константинополе. Завтра бюро будет открыто для публики.

– Браво, превосходная мера!

– Для этой цели мы выпустили марки, и я, чтобы отблагодарить вас за посещение, прошу вас принять на память эту серию.

Ильязд открыл конверт, в нём было несколько грузинских марок с домашними надпечатками – «Константинополь»[132]132
  Этот фрагмент романа связан с реальным фактом – в январе 1921 г. консул Грузии Б. Гоголашвили дал самовольное распоряжение об изготовлении 14 видов таких почтовых знаков, причём заработанные в результате этой операции немалые деньги в Грузию переправлены не были, см.: Горбунов А. Грузинский Левант: Выпуск марок почты консульства Грузинской демократической Республики в Константинополе (Турция) в 1921 г. // Филателия: Журн. для коллекционеров. 2011. №. 4. Апрель. С. 88–89. В АЗ хранится сделанный, возможно, самим Зданевичем эскиз надпечатки на почтовые марки, где на фр. и груз. языках написано «Константинополь» и указана стоимость в 10 пиастров (на обороте листа есть уменьшенные до размера марки отпечатки – один с этого эскиза, др. – с номиналом в 30 пиастров).


[Закрыть]. – («Я был бы разочарован, – подумал он, – если бы это дело обошлось без участия Суварова. Неужели нельзя никуда деться, чтобы не наткнуться на деятельность этого прохвоста?»)

– Но вы знаете, господин консул, что этим маркам, по-видимому, временного характера, предстоит иметь большую ценность. Вспомните об английской почте в Батуме.

– Я знаю, выполнявший нашу эмиссию под нашим контролем нас в этом уверил. Тем более я доволен, что мой подарок представляет ценность (восхитительный дипломат).

– Вы не сами их печатали.

– Мы их печатали здесь, но чтобы всё было сделано согласно правилам, мы поручили организацию этого торговому дому «Суваров и К^о». (Ильязд вздохнул с облегчением: «Утешительно всё-таки, что это один и тот же прохвост, а не то, что их множество».) И он бережно спрятал предложенный консулом конверт в бумажник.

На следующий день Ильязд проснулся в самом превосходном настроении духа. В воздухе пахло событиями, и за месяц он достаточно отдохнул и переварил в себе обстоятельства, чтобы быть в отличном состоянии. Ещё не было восьми часов, и Чёрная деревня была лишена оживления, когда он устроился в открывшейся только что кондитерской, ожидая появления Чулхадзе. Грузин оказался точным до подозрительного. Они взяли пароход и поехали вверх по Золотому Рогу. Январские сравнительные холода нагнали чаек больше обыкновенного, и они не только вертелись вокруг, но то и дело садились на борты пароходика. Паруса, паруса, и ещё паруса, точно ни паровые, ни прочие двигатели ещё не были изобретены. Последние признаки снега на кипарисах, вокруг Сулеймание и впереди на склонах, запирающих Золотой Рог. Холодно, хотя и безветренно. Ильязду всё кажется весёлым и занимательным.

Чулхадзе оказался не менее разговорчивым и увлекательным, чем накануне. Он знал превосходно не только глубины страны, но и самое побережье Лазистана и пространно рассказывал об их обычаях.

– Меня все лазы знают, – уверял он. – Спросите любого: Чулха. Немедленно скажет.

Они доехали до третьей пристани, сошли.

– Я думаю, что старшина, который живёт вот в том доме, должен направляться в город по этой дороге. Сядем в это кафе, я не думаю, чтобы он вышел уже из дома. Во всяком случае, мы можем тут просидеть весь день, тут же будем завтракать и его увидим.

– Обязательно, – подтвердил Чулхадзе, – я готов хотя бы два дня просидеть здесь, лишь бы увидеть этого негодяя.

Но ждать им пришлось недолго. Словно Синейшина только и ждал, когда они закажут кофий. Через несколько минут он спускался по улице, в форме и без бороды. («Здесь он, очевидно, не показывался иначе, но где он в таком случае переодевается русским?» – подумал Ильязд.)

– Вот он, Чулхадзе.

Тот уставился на спускавшегося. Синейшина прошёл мимо сидевших, их не заметив, и направился к пристани.

– Вот этот? – спросил Чулхадзе, когда тот прошёл, – это не тот.

– Как не тот, он снял бороду, но рост, но глаза, и главное, вы обратили внимание, левая рука изувечена?

– Рука-то изувечена, но вы ошибаетесь, уверяю вас. И потом это офицер какой-нибудь знатный, а тот…

– Не обращайте внимания на его форму, это ваш самозванец, уверяю вас.

– Слушайте, голубчик, вы в прошлый раз ошиблись, не различив в нём иноземца, и на этот раз ошибаетесь, так как не улавливаете разного их духа. Поверьте мне, он очень похож и рука изувечена, но вы ошибаетесь. Я был крайне вчера удивлён, когда вы мне сказали, что тот в Константинополе. Он где-нибудь в горах Кавказа, черкес, вероятно.

Они подождали, пока пароход с Синейшиной отойдёт, и взяли обратный следующий. Чулхадзе заявил, что уезжает на днях в Трапезунд и будет хранить постоянно память об их встрече. «Приятно найти человека, который не только знает такие чёртовы дебри, но и умеет о них говорить». Они сошли, Ильязд проводил Чулхадзе до туннеля[133]133
  Имеется в виду Тюнель, подземный фуникулёр, спускающийся от Grand rue de Pera к Золотому Рогу.


[Закрыть], а потом, не желая идти через мост, проехал в раздумье и потеряв всякий признак хорошего настроения по набережной до Арсенала[134]134
  Речь идёт о находящемся у южного нач. Босфора (по соседству с Галатой и недалеко от бухты Золотой Рог) квартале Топхане, где располагались пушечные заводы.


[Закрыть], где подозвал лодку, чтобы переплыть на тот берег к вокзалу. Лодочник показался ему знакомым и в свою очередь рассматривал его пристально.

– Говоришь по-русски? – спросил Ильязд.

– Говорю.

– Я тебя где-то раньше видел. Лаз?

– Да, лаз!

– В Трапезунде, нет в Ризе, нет, помню, в Пархале ты покупал золото.

Радости лодочника не было границ.

– Эфенди, эфенди, – закричал он, путая турецкие слова с русскими, – инженер, мечеть, мерил, мерил, когда давно приехал в Константинополь?

– Недавно, а ты?

– Я после войны, нечего было делать, вернулся к лодочному делу, мы здесь на перевозе все лазы из Атины, Вице, Кемера. Эфенди, ты спрашивал много о лазах, здесь есть такие, которые ещё говорят по-лазски, старики, знают песни, длинные песни, помнят ещё наизусть, вот там, на той стороне, мы найдём нескольких, я тебя познакомлю, они тебе всё расскажут, есть здесь столовые, где готовят лазы, можешь найти пирог, начиненный анчоусами, я помню, ты спрашивал. Я уже языка не знаю, говорил тебе, мать турчанка, но здесь много таких, которые знают. («Совпадение одно невероятнее другого, – подумал Ильязд, – только что проверил Синейшину, теперь проверим Чулху».)

– Я плачу угощение тебе и всем твоим друзьям и время, которое вы потеряете со мной в кофейне. Я рад видеть лазов, я люблю лазов, во время войны я в английских газетах и в русских писал в защиту лазов[135]135
  См. Приложение 2.


[Закрыть], и за это мне русские отказали в сотрудничестве. Я знаю, что нет народа поэтичнее вас. У вас, у тех, которые ещё говорят по-лазски, нет письменности, и однако вы сочиняете поэмы в десятки строк, которые держатся на одной рифме, и на одной ножке ваши столы. Я тебе уже говорил, что я друг лазов и гюрджи, я рад буду видеть всех лазов, каких ты знаешь. Я долгое время подписывался в газетах «Мживане»[136]136
  Нами обнаружены четыре очерка И. Зданевича в газ. «Закавказская речь» за 1915–1916 гг. под общим назв. «В будни», подписанные псевд. Мживанэ (см. Приложение 2). См. также Приложение 1, где эта тема дана в более развёрнутом виде.


[Закрыть], ты не знаешь этого слова, но те, кто говорят, так называют птичку, которая сидит на шарманке и вытаскивает билетики с предсказаниями.

– Мживане, мживане, здесь есть один такой, ходит с шарманкой и чижиком по дворам, я тебе дам его адрес.

У Сиркеджи они действительно нашли нескольких лазов, молодых и стариков, которых легко было узнать по их чалмам: обитатели берегов никогда не носили одну феску, а непременно обмотанную чалмой. Лодочник объяснил с жаром своим товарищам, кто был его пассажир, познакомил, и все отправились в первое попавшееся из многочисленных кафе.

Ильязд не мог бы сказать, сколько часов он провёл там, слушая рассказы, песни, легенды и перебирая воспоминания о Ризе, Коне и Вице. Но когда темы стали истощаться, он попросил адрес шарманщика и пошёл проводить лодочников. Перед тем как расстаться, он спросил старого знакомого:

– Скажи, ты не знаешь такого Чулхадзе, или Чулха-заде, или просто Чулха из Трапезунда, который часто путешествует по стране?

Лодочник ничего не ответил, а обратился к соотечественникам. Они быстро заговорили между собой, восклицая:

– Чулха, Чулха.

– Мы его знаем, – отвечал первый, – это плохой человек.

– Что он делает?

– Много плохого делает.

– Но что же такого? Ты его знаешь?

– Да, я видел его вчера и даже сегодня с грузинами.

– Да, да, вот, вот. Вы можете мне сказать?

– Он ввозит в страну оружие.