Текст книги "Вселенная русского балета"

Как же мне это знакомо! Мой незабвенный педагог Наталья Викторовна Золотова зачастую могла крикнуть, когда кто-нибудь тяжеловато прыгал: «Ну что ты, мать моя, как торпеда?!» Для нас, балетных, это не обидно. Обидно другое – когда тебя в классе не замечают.

Школьные годы пролетели быстро. И вот на носу выпускной. С этим событием связано столько переживаний и столько надежд! На выпуск приходят артисты с именем, педагоги, там не бывает людей случайных и равнодушных. Вечеслова танцевала Коломбину в одноактном балете Петипа «Арлекинада» – в коротком платьице и шапочке с перышком она буквально порхала над сценой, такая девочка-артистка, непосредственная, обаятельная. И в этом – рука Вагановой, она всегда очень точно определяла, что должна танцевать ее ученица на выпуске. А Уланова танцевала мазурку и вальс из «Шопенианы».

В тот вечер многие признали рождение двух больших балерин, и даже были сложены стихи в их честь:

 
В двадцать восьмом году, в мае, в городе, что на Неве,
Выросли незабываемые девушки две.
Засияли две балерины солнышком из тумана,
Имя одной – Галина, имя другой – Татьяна.
 

В 1928 году обе пришли в Мариинский театр (тогда он назывался ГАТОБ – Государственный академический театр оперы и балета) и оказались в одной гримерной. Труппой руководил Федор Васильевич Лопухов. В это время Ваганова в училище, а Лопухов в театре боролись за то, чтобы защитить наследие Петипа, которое многие считали не нужным и неинтересным для советского балета. Но если не будет классики, что и как будут танцевать выпускницы великой Вагановой – многообещающее новое поколение?

Вечеслова начала свой первый сезон фантастически: экстренный ввод в балет «Корсар», партия Гульнары. Невероятно! Мой отец всегда говорил нам с братом: «Ребята, каждому в нашем искусстве дается шанс, и нужно быть готовым этим шансом воспользоваться». Такой шанс появился у Татьяны, причем при совершенно неожиданных обстоятельствах.

Однажды на репетиции «Корсара» Лопухов, недовольный балериной – Гульнарой, сказал ей:

– Знаете что, или вы будете делать, как прописано у Петипа, или извольте покинуть зал!

Артистка ушла, а Лопухов, обращаясь к Вечесловой, произнес:

– Идите на примерку костюма. Вы – танцуете.

Вечесловой показалось, что она ослышалась.

– Этого не может быть! Спектакль – послезавтра, роль – большая, трудная! Я только пришла в театр! Никакого опыта…

Но на репетиции присутствовала Ваганова, и она сказала:

– Иди и выступай! Память у тебя хорошая, партию ты видела много раз еще ученицей – справишься. Благословляю!

Все было как в чаду: Тане помогали коллеги, подсказывали мизансцены – когда нужно вступить, а когда – уйти. Этот день она не забудет до конца жизни – еще бы, такой неожиданный дебют! Сколько страха, но сильнее, чем страх, было другое чувство – желание танцевать, танцевать и танцевать!

Юная Татьяна Вечеслова миновала кордебалет, а вскоре стала участницей громкой премьеры – первого советского балета «Красный мак» на музыку Глиэра. Роль китайской танцовщицы Тао Хоа принесла ей успех, и, даже более того, этой ролью Вечеслова открыла направление, которое стало основополагающим в советском балете, – направление хореодрамы, позволившее самой балерине полностью раскрыть свою индивидуальность.

На ее первые спектакли откликнулся один из лучших критиков того времени Иван Иванович Соллертинский. Он писал, что выпускницу Вечеслову поставил бы в первые ряды талантливой молодежи, среди которой Марина Семёнова, Ольга Иордан, Галина Уланова: «Ее [Вечесловой] танец полон темперамента, ее широкие и плавные полеты по сцене, стремительные прыжки не кажутся трюком, но по-театральному убеждают. Правда, стиль ее танца не вполне определился, но это лишь вопрос времени, потому что техническая виртуозность Вечесловой раскрывает перед ней пути и к старым классическим канонам, и к новой хореографии».

Относительно стиля – да, он был прав: несмотря на то что после «Красного мака» Вечеслова легко станцевала целый ряд классических балетов – «Щелкунчик», «Лебединое озеро», «Спящая красавица», – они не стали открытием. Лопухов на это сказал: «Вы идете на балерину, чтобы быть одной из лучших в сегодняшней труппе. Вы обязаны уметь танцевать весь репертуар. Пробуйте! А там будем определять ваше амплуа».

Вскоре Вечесловой суждено будет станцевать роль, которая станет ее визитной карточкой. И опять трудно поверить – на подготовку у нее будет всего один день! Случилось так: в афише стоял балет «Дон Кихот», а исполнительницы нет. Спектакль целевой – то есть билеты на него полностью выкупила некая организация. «Дон Кихот» предложили заменить на «Красный мак», но оказалось, что купившие билеты этот спектакль уже видели. Если не «Дон Кихот», то пусть будет «Эсмеральда», балет на музыку Цезаря Пуни и Риккардо Дриго, по мотивам «Собора Парижской Богоматери» Гюго. В первоначальную хореографию Жюля Перро внес изменения Мариус Петипа, а потом – Агриппина Ваганова. Что делать? На замене в случае «Красного мака» стояла Вечеслова, но «Эсмеральду» она не танцевала. Ситуация была безвыходная, но Вечеслова сказала: «Я станцую, если вы мне доверите. Я не подведу». Поступок дерзкий, решительный – но, в общем-то, типичный для артистов того поколения, потому что роли, о которых они мечтали, знали наизусть независимо от того, получат они эту роль или нет, и ведь никаких видеозаписей тогда не существовало.

Итак, на следующий день выступление. Рассказывая об этом, Вечеслова вспоминает старый скандинавский афоризм: «Хорошие дни выпадают на долю разумных людей, но лучшие дни достаются тому, кто посмеет быть безумным».

Спектакль имел грандиозный успех! А когда Вечеслову поставили на второй спектакль – театр уже брали штурмом. Партия главной исполнительницы – сложнейшая. Именно об этой роли когда-то мечтала великая Кшесинская – однажды она подошла к Мариусу Петипа и призналась:

– Я бы хотела станцевать этот спектакль.

Мэтр посмотрел на нее и ответил:

– А ти страдаль? А ти любиль?!

Ни Ваганова, ни Лопухов не задавали таких вопросов молодой Татьяне Вечесловой. С первого появления, когда она выходила на сцену, звеня бубном, зал взрывался аплодисментами. С точки зрения техники в ее исполнении было всё – и стремительные вращения, и высокие легкие прыжки, но самое главное – она сумела заставить каждого человека, сидящего в зале, сопереживать тончайшим движениям души своей героини. Очень редкий случай, когда в старинном балете, перетанцованном множество раз (первая постановка относится к 1844 году, а в Мариинском он был поставлен в 1886-м), молодая исполнительница показывает себя так, что партия становится одной из лучших в ее творчестве.

Говорили, что Вечеслова родилась Эсмеральдой, а знаменитую вариацию с бубном до сих пор называют «вечесловской», потому что никому больше не удавалось так рассыпать мельчайшие па-де-бурре – это когда балерина на пальчиках, перебирая ножками, преодолевает пространство сцены. Про юную балерину сказали: «Вечеслову ставим выше всех. Она – грандиозная актриса». А Ваганова, ее педагог и хореограф спектакля, подарила Татьяне свою фотографию с надписью: «Моей талантливой ученице, прекрасной Эсмеральде. Милой Тане». Эту фотографию Вечеслова бережно хранила.

Яркий дебют привлек внимание интеллектуального Ленинграда – композиторов, художников, поэтов. Именно тогда Татьяна познакомилась с известным театральным художником-постановщиком Валентиной Михайловной Ходасевич. Гостеприимный дом Ходасевич стал для Вечесловой таким же особенным, как дом Елизаветы Тиме для Галины Улановой: там можно было встретить Алексея Толстого, Петра и Сергея Капицу, Ираклия Андроникова… Вечеслова говорила, что от Валентины Михайловны готова выслушать любую критику, даже самую суровую. А Ходасевич наставляла юную балерину: «Вы должны любоваться собой на сцене. Вам должно у себя нравиться всё – и руки, и ноги, и движения. Вы должны получать удовольствие от того, что вы делаете, ведь это то, чему вы посвятили свою жизнь».

Валентине Михайловне Ходасевич посвящены стихи, написанные Вечесловой:

 
И близость векового сада,
И дар судьбы – приход к тебе,
И Фельтена чугунная ограда,
Всё след оставило в судьбе.
Твои мадонны, зеркала и Будды
Мерцают светом прожитых веков,
Пусть я счастливой никогда не буду,
Но у тебя мне дышится легко.
У мрамора камина разговоры,
В них я хотела все постичь, все знать,
И творческие необузданные споры —
Что нам любить и что нам презирать.
 

Вечеслова с блеском танцевала Эсмеральду, а Уланова в этом спектакле вместе с Вахтангом Чабукиани исполняла па-де-де Дианы и Актеона – в 1935 году Ваганова специально поставила его для своей ученицы. Виртуозное, яркое, бравурное, очень техничное – его и по сей день можно увидеть на балетных конкурсах. Что же касается неистового Вахтанга Чабукиани – до войны он был постоянным партнером Вечесловой. Изумительный танцовщик, создатель героического стиля танца, изобретатель новых движений, исполнявший немыслимые прыжки и вращения – настоящий танцовщик от Бога!

В 1933 году Вечеслову и Чабукиани отправили в гастрольную поездку в США. Они стали первыми советскими артистами – гастролерами за океаном. Добирались на теплоходе «Европа», по пути давали концерты. В Нью-Йорке им предстояло выступать в легендарном «Карнеги-Холл» – том самом, где во всем блеске показали свой талант Рахманинов и Тосканини, Дункан и Павлова, Шаляпин, Горовиц и Хейфец. Если артисту предлагают сцену «Карнеги-Холл», он точно чего-то достиг в профессии, в мире таких залов совсем немного.

Программа была невероятно сложной, и танцевать предстояло без перерыва: американцы приходят на балет, и ничего другого им не нужно. У Чабукиани и Вечесловой между номерами было не более трех минут передышки, чтобы успеть переодеться: «Со всех сторон слышалось – быстро! быстро! быстро!» А еще надо поправить грим, и кажется, что это проще сделать самой, чем объяснить кому-то. Мешает до блеска натертый пол, потому что его запрещают канифолить. И мы, с риском повредить себе ноги, танцуем как на катке. Но с каждым выходом на сцену успех все увеличивается. После вариации концерт останавливается из-за оваций, а в конце вечера публика просто кричит, свистит и стучит стульями! Мы спрашиваем: «Что это? Что случилось?» А нас успокаивают: «Не волнуйтесь, это выражение полного восторга. Вы прошли „Карнеги-Холл“».

В США они станцевали более тридцати концертов – в Нью-Йорке, Бостоне, Чикаго, Лос-Анджелесе, Сан-Франциско… города менялись стремительно. Как только они выдержали это? На молодых советских артистов было направлено все внимание, потому что только-только СССР установил с США дипломатические отношения. Ими восхищались, а в конце гастролей даже подарили лавровые венки.

Возвращение на Родину было триумфальным. В середине тридцатых Вечеслова, казалось, получила всё, о чем мечтала в начале своей карьеры в театре. Тогда она говорила: «Хочу только одного – танцевать, танцевать и танцевать!» Она танцевала практически во всех балетах, которые выходили один за другим. Вайнонен, Лавровский, Чабукиани, Захаров, Лопухов – все предлагали ей партии в своих постановках. Чабукиани видел ее в образе беззаботной Паскуалы в балете «Лауренсия», и пусть это не главная роль, но Вечеслова была блистательна в ней. Чабукиани также пригласил ее в грузинскую историю «Сердце гор»; Татьяна танцует в «Утраченных иллюзиях», «Тарасе Бульбе», «Пламени Парижа», «Медном всаднике», украшая эти спектакли.

Но одна роль заслуживает отдельного рассказа: в спектакле «Бахчисарайский фонтан» на сцене встретились две подруги – Таня Вечеслова и Галя Уланова. Роль Заремы заняла в репертуаре Вечесловой особое место, как и роль Марии в репертуаре Улановой. Актерская индивидуальность Вечесловой в этом спектакле блеснула новыми гранями.

Зарему Татьяна станцевала в премьерной серии «Бахчисарайского фонтана» в 1934 году. Она прошла весь репетиционный процесс вместе с Улановой, правда была во втором составе – в день премьеры, 28 сентября 1934 года, на сцену вышла Ольга Иордан, также выпускница Вагановой. Но дело не в этом, обе ученицы Вагановой – и Иордан, и Вечеслова – блестящие балерины, что, собственно, никто и не ставил под сомнение.

Значение этого спектакля для советского балета трудно переоценить. Позже историки напишут, что «Бахчисарайский фонтан» – это манифест драмбалета, ведь «Ромео и Джульетта» в постановке Леонида Лавровского появится только через шесть лет. И Уланова, и Вечеслова вели свои партии, как большие драматические актрисы, при этом максимально раскрывая хореографию Ростислава Захарова. Очевидцы говорили, что в исполнении Вечесловой было понятно абсолютно все – каждое движение души героини. Если в начале спектакля гордая Зарема нисколько не сомневается в своем первенстве, то с появлением в гареме новой пленницы – Марии – в душе восточной красавицы начинают клокотать страсти. Как страшна была Зарема, когда она в ярости наносила смертельный удар сопернице!

В 1944 году Галина Сергеевна Уланова переехала в Москву, но, приезжая в Ленинград на спектакли, всегда просила о возможности танцевать «Бахчисарайский фонтан» именно с Татьяной Вечесловой. Не только потому, что они были подругами, – в этом спектакле две гениальные балерины дополняли друг друга, творя на сцене магию.

В творческой жизни Татьяны Вечесловой был такой случай. Однажды, выступая в Тбилиси, она настолько вошла в образ, что нанесла исполнительнице роли Марии самую настоящую рану. Грань между танцем и жизнью для нее стерлась. Знаменитый кинорежиссер Сергей Юткевич, который однажды увидел Вечеслову на сцене, очень точно обозначил свои впечатления: «Ей удалось полностью добиться уничтожения граней между танцем и драматической игрой. Ее танец – осмыслен и эмоционален».

Война разделила жизнь всей страны на «до» и «после». Вечеслова вспоминала, как в первые военные месяцы ей казалось, что сейчас не время танцевать – нужно делать что-то другое, более полезное. Но, оказавшись в эвакуации в Перми, она поняла, как это важно – представлять свое искусство: танцевать для бойцов, которые лечатся от ран или уходят на фронт. После выступлений артисты, едва успев снять грим, голодные и уставшие, часто оставались в госпиталях помогать санитаркам, а потом шли на репетицию. В концертах Вечеслова обычно исполняла русский танец, а заканчивала выразительной лезгинкой. В воспоминаниях она писала, что участие в концертах помогало артистам чувствовать себя причастными к большому делу – приближению Победы.

Эвакуация Кировского театра сыграла большую роль в культурной жизни Перми. Город, тогда он назывался Молотов, был совсем небольшим. В центре – театр, гостиница, почтамт, но в основном – улицы с дощатыми мостками вместо тротуаров, деревянные домишки без водопровода, зато с палисадниками в цветах. Пермские зрители полюбили балет, а когда Екатерина Гейденрейх основала в Перми хореографическое училище, город на долгие годы стал средоточием культурной жизни. К слову, из Ленинграда в Молотов были перевезены экспонаты Государственного Русского музея, туда же эвакуировали многие ленинградские учебные институты.

Именно в Перми Арам Ильич Хачатурян на разбитом пианино закончил партитуру балета «Гаянэ», и Вечеслова стала первой исполнительницей партии Нунэ. Хачатурян буквально за полчаса написал для нее вариацию, зная, что характерную роль лучше Вечесловой никто не исполнит.

Удивительно, но в военное время была поставлена «Тщетная предосторожность» – совершенно беззаботный, хулиганский старинный балет о любви деревенской девушки Лизы к бедному крестьянину Колену.

Зачем такой спектакль был нужен в 1943 году? Ответ прост – потому что в тяжелые военные годы людям нужна была сказка, нужна была надежда на то, что совсем уже скоро все снова заживут мирной счастливой жизнью.

Вечеслова танцевала Лизу. В Перми спектакль собирали буквально из ничего – ни красивых декораций, ни специально сшитых костюмов, но премьера все-таки состоялась. Чего только не вытворяла Татьяна на сцене! Она была настолько заразительна в своих шалостях, что зрители реагировали как дети, бурно аплодируя после каждой сцены.

Когда только-только начала восстанавливаться жизнь в Ленинграде, Татьяна Вечеслова была уже там – на улице Росси, в своем родном училище, и в театре. Еще в 1942 году, в Перми, она станцевала Китри в «Дон Кихоте». Опытная балерина, безукоризненно владеющая техникой – ей всегда с легкостью давались любые движения, – свою Китри, по уши влюбленную в цирюльника Базиля, она очень точно сыграла драматически. Стремление к характерности определило круг ее последних ролей – тех, что ей были действительно интересны. Вечеслова была убеждена, что любая, даже незначительная роль, имеет значение. Она – звезда – нисколько не смущалась исполнять партию Белой Кошечки в балете «Спящая красавица». «Ну и что? – пожимала она плечами. – Уланова ведь тоже танцевала вставное па-де-де в “Эсмеральде”, а Сергеев танцевал Синюю Птицу в “Спящей красавице”. Маленькая роль никого не может уронить. К тому же за один эпизод отличиться и запомниться намного сложнее, чем за весь спектакль». Именно за роль второго плана – карикатурную Кривляку в «Золушке» – Вечеслова получила Сталинскую премию в 1946 году. Вот что значит честное служение своей профессии! Но, конечно, свою любимую Эсмеральду Вечеслова не забывала никогда. Ее участие в спектаклях, неважно в какой роли, по-прежнему собирало полные зрительные залы.

Большое место в жизни Татьяны Михайловны занимал дом – уютный петербуржский дом на улице Дзержинского. По сути, он стал театральным салоном, где после спектаклей собирались друзья и коллеги. Заходили москвичи – Катя Максимова и Володя Васильев. Много раз в доме Вечесловой был мой отец. Много вечеров в обществе Вечесловой провели Евгений Мравинский, Ираклий Андроников, Ольга Андровская, Михаил Царев, Софья Преображенская, Фаина Раневская – всех не перечислить.

Но один человек заслуживает особого внимания.

Из воспоминаний Вечесловой:

«Где и когда я встретилась с Анной Андреевной Ахматовой? Как ни странно – не помню. Не хочу и не могу ничего придумывать, не имею на это права. Я робела, я затихала в ее присутствии и слушала ее голос. Особенный этот голос, грудной, чуть глуховатый, он равномерно повышался и понижался, завораживая слушателя. А впервые в гости к ней я пришла в 1944 году, в Фонтанный дом, где она жила. Была глубокая осень, мы сидели в одной из двух ее комнат, обе в пальто, потому что было холодно. Сидели перед электрическим камином. Передо мной на стене висел ее портрет – рисунок Амедео Модильяни. Я сидела, смотрела на Анну Андреевну, на ее суровую комнату, чувствовала, что у нее свой мир, свои герои, свои представления, свои старинные вещи рядом, и она сама – спокойная, тихая, в черном, гордая, как королева, простая и беззащитная одновременно».

Однажды в доме у Вечесловой собирались гости на обед. Все уже давно пришли, не было только Анны Андреевны, и в ожидании ее компания болтала, не садясь за стол. Как только Ахматова появилась в дверях, все – и молодые и старые – встали, не сговариваясь. «Невозможно было сидеть», – пишет Вечеслова. Дело не в этикете – просто одним своим появлением эта удивительная женщина так влияла на окружающих.

Узнав Анну Андреевну ближе, Татьяна набралась смелости и спросила:

– Скажите, а как вы пишете стихи?

Ахматова наклонилась и на ухо тихо ответила:

– Это таинство.

Ахматова была поэтом во всем и оставалась поэтом даже в долгие годы молчания. Она никогда не жаловалась, не роптала на жизнь, проявляя подлинное величие. Вечеслова всегда поражалась тому, как Ахматова умела радоваться пустякам – такой мелочи, как распустившийся цветок, небо в вечернем свете или пение птицы. И она никак не могла понять, чем же заслужила нежность со стороны этой женщины.

«Как-то я должна была танцевать Китри, и неожиданно Анна Андреевна выразила желание пойти в театр. Я страшно заволновалась – вдруг не понравится ей балет или мой танец разочарует. После спектакля все зашли ко мне за кулисы. Помня о честности Анны Андреевны, я была уверена, что, если ей не понравилось, она скажет правду. Я подошла к Ахматовой, она посмотрела на меня и сказала: „Таня, вы – Жар-птица!“ И я видела ее волнение, видела, как много своего, ахматовского, вложила она в это слово. А после спектакля Фаина Раневская пригласила нас всех к себе в номер в „Асторию“, где она жила тогда, заказала бутерброды и вино – больше ничего не было. Но тот вечер после моего спектакля, вместе с Ахматовой, во всем казался удивительным и необыкновенным».

И снова из воспоминаний Вечесловой:

«Сорок шестой год. Прихожу к Ахматовой, у нее Раневская. Давно не виделись – я болела и собиралась поехать в санаторий. Замечаю на столике новый томик стихов.

– Анна Андреевна, вышел?

– Вышел, – говорит она, улыбаясь.

– Анна Андреевна, дайте почитать, я верну вам в целости и сохранности.

– К сожалению, не могу – это сигнал. Правда, завтра-послезавтра выйдет тираж. Но сколько людей приходит ко мне посмотреть на книжку, потрогать ее.

И тут на помощь приходит Раневская:

– Анна Андреевна, Танюша больна, ей тоскливо, потом она будет в санатории, а ваши стихи осмыслят жизнь. Отдайте ей книгу, ведь завтра сборник будет у вас.

Ахматова посмотрела на меня, улыбаясь своей загадочной улыбкой, и вдруг просто сказала:

– Берите, Танюша. Правда, ведь сейчас это вам нужно.

И она мне подписала: “Первый экземпляр этой книги – самОй Тане. Ахматова”».

Однако в 1946 году сборник Ахматовой не был издан, и так получилось, что у Татьяны Михайловны остался тот единственный, сигнальный экземпляр. Потом кто-то из знакомых Ахматовой спросил Анну Андреевну:

– Неужели Вечеслова не вернула вам эту уникальную книгу?

И та спокойно ответила:

– Если бы она это сделала – я бы оскорбилась.

Вечер, звонок по телефону:

– Таня, это Анна Андреевна. Я только что написала о вас стихи.

– Анна Андреевна, прочтите!

– Не могу, никогда не читаю сразу стихов. Они еще сырые, должны отлежаться.

– Анна Андреевна, это жестоко! Я не дам вам покоя, пока вы не прочтете. Поймите, как же я могу ждать? Я прошу вас!

– Ну, хорошо, слушайте:

 
Дымное исчадье полнолунья,
Белый мрамор в сумраке аллей,
Роковая девочка, плясунья,
Лучшая из всех камей.
От таких и погибали люди.
За такой Чингиз послал посла,
И такая на кровавом блюде
Голову Крестителя несла.
 

Эти стихи Ахматова написала на фотографии, подаренной Вечесловой. Фотография была сделана при забавных обстоятельствах. Мне приятно напоминать о том, что Галина Уланова и Татьяна Вечеслова пронесли свою дружбу через всю жизнь. Они сумели перешагнуть через все, что обычно сопутствует балетной карьере, – через зависть, через соперничество, которых между ними и не было. Бывало, они делали совместные фотопортреты. На одном из них – две склоненные друг к другу головки, полуобнаженные плечи, закутанные в тонкую белую ткань… Но с этим портретом связана одна история. Портрет делал мастер-фотограф. «А потом, – рассказывает Вечеслова, – я заставила фотографа поставить свет, аппаратуру и приказала выйти из грим-уборной. Как только он ушел, скинула халатик и встала перед камерой. На затвор нажала Галя Уланова». Так что у Ахматовой была фотография Вечесловой, обнаженной по пояс. А стихи, вдохновленные танцем балерины, позднее вошли во многие сборники Анны Ахматовой.

«Последний раз я была у Анны Андреевны в Комарово в 1964 году, – вспоминает Вечеслова. – Она чувствовала себя неважно, увидев меня – обрадовалась и сказала:

– Как хорошо, что вы приехали, какой молодец! Пойдем ко мне, поболтаем, выпьем вина. Хотя мне и нельзя, но с вами бокал выпью.

Смеркалось. Анна Андреевна зажгла две свечи на маленьком рабочем столе, принесла бокалы.

– Хотите, я почитаю вам свои стихи?

– Конечно! Конечно хочу.

И Ахматова читала:

 
Была над нами, как звезда над морем,
Ища лучом девятый смертный вал,
Ты называл ее бедой и горем,
А радостью ни разу не назвал.
Днем перед нами ласточкой кружила,
Улыбкой расцветала на губах,
А ночью ледяной рукой душила
Обоих разом. В разных городах.
И никаким не внемля славословьям,
Перезабыв все прежние грехи,
К бессоннейшим припавши изголовьям,
Бормочет окаянные стихи.
 

Шумели сосны, и казалось, что шумело где-то неподалеку море. Легкий ветер шевелил пламя свечи, и знаменитый патрицианский профиль Ахматовой налился прозрачностью, а таинственный голос завораживал».

Больше они не виделись…

Сама Татьяна Михайловна Вечеслова тоже была не чужда поэзии и с юных лет пробовала писать стихи. А позже она написала две книги: «Я – балерина» и «О том, что дорого», также она автор нескольких статей. Очерк Вечесловой «Ее таинственный голос», посвященный великой поэтессе, вошел в сборник «Воспоминания об Анне Ахматовой».

Еще Вечеслова играла на фортепиано и прелестно пела под гитару, очень любила старинные романсы – салонные, городские и цыганские.

Мужем Татьяны Вечесловой был Святослав Кузнецов, артист балета Кировского театра. К сожалению, брак распался, но у пары в 1951 году родился сын Андрей, который пошел по стопам родителей. Одно время он танцевал в Кировском, а потом стал балетмейстером.

Расставание со сценой – увы, неизбежное – Татьяна Михайловна Вечеслова переживала мучительно, в отличие от своей подруги Галины Улановой. Уланова закончила танцевать в пятьдесят лет. Вечеслова оставалась на сцене до сорока трех – тоже долгий век для балерины. Она была в прекрасной форме, но сама себе все чаще напоминала: «Лучше раньше, чем позже». В день последнего спектакля, состоявшегося в июне 1953-го, коллеги приготовили ей сюрприз: на поклонах на сцену вышли персонажи, сыгранные ею за двадцать пять лет, – Зарема, Эсмеральда, Тао Хоа и другие. Это был пронзительный, до слез, момент и для нее самой, и для всех, кто это видел.

Оставив сцену, Вечеслова продолжала быть в центре балетной жизни. Она никогда не пропускала премьеры, посещала рядовые спектакли и вводы, интересовалась всем, что происходило в театре, заседала в Комитете по Ленинским премиям и, конечно, передавала свой опыт ученикам Ленинградского хореографического училища. Удивительно, но вела она не балетный класс, а класс актерского мастерства. Могу представить, как это было грандиозно! Когда такая личность открывает ученикам тончайшие нюансы профессии – это высший пилотаж. Думаю, что и моему отцу, выдающемуся артисту балета, было бы что передать тем, кто делает свои первые шаги на сцене. Я вижу его в этой роли.

Как рассказывают ученики Вечесловой, ее любимой фразой была «Уметь включиться в образ по приказу». В театральном училище, возможно, сказали бы: «Научиться управлять актерским механизмом». Сама Вечеслова умела это делать прекрасно. Ее часто просили помочь подготовить роль. Она репетировала с Еленой Евтеевой, с молодой Ириной Колпаковой, Аллой Осипенко, Натальей Макаровой.

Вечеслова умела увидеть талант и восхититься талантом. Она писала о моем отце: «Неповторимый, удивительный танцовщик-актер. Я встречалась как репетитор с Марисом в Ленинграде и Тбилиси, на репетициях “Легенды” и “Жизели”, а когда я вижу его Красса, в глубине сцены делающего первые повелительные жесты, у меня пробегают мурашки, о которых писал Шаляпин. Образы, созданные артистом, всегда насыщены чувством, мыслью. Пластика его танца удивительна! Я вижу руки артиста в “Видении розы”, где они безупречно классичны, как будто лепестки прекрасного цветка. И, глядя на образы, созданные Марисом Лиепой, я вновь и вновь убеждаюсь, как важен на балетной сцене мыслящий, многогранный, одаренный актер».

Вечеслова умела увлекать и вдохновлять. Ее искусство дополняет блестящий портрет Кировского балета, когда на сцене танцевали выдающиеся мастера – Наталия Дудинская, Алла Шелест, Ольга Иордан, где расцвел уникальный талант Галины Сергеевны Улановой, взошла звезда непревзойденной характерной танцовщицы Нины Анисимовой, где танцевали Фея Балабина, Нинель Кургапкина, где заявляли о себе новые вагановские выпускницы. Танец Вечесловой не запечатлен на кинопленке, но ее обессмертили стихи Ахматовой и балетные предания. Неслучайно место последней встречи двух удивительных женщин – Комарово – стало местом их последнего приюта. Их памятники на Комаровском кладбище стоят рядом – памятники двум уникальным женщинам, которые обогатили свою эпоху и танцем, и словом.