Текст книги "Близнецы"

Адли бросила Нарайе лошадиную кость. Нарайя посмотрел на выцарапаннœ ногтём имя и всё понял. Всадник, точнее Всадница, тоже всё поняла. Она сняла маску, подошла к Джошуа и молча взглянула на него, как бы напоследок. Джошуа понуро кивнул, а человек сказал:

– Будь по-твœму, Нарайя. Моя сестра согласна. Вот моё слово.

Когда в XVI веке давали обещание, то становились на колени и поднимали в воздух правую ладонь. Вот и Джошуа с человеком синхронно провернули тот же манёвр, после которого Нарайя зловеще ухмыльнулся Джошуа и подмигнул несчастной Кайле. Зато Шторм в порыве ревности заперлась с новорождёнными близнецами в бункере и в одиночку устроила над ними суд, который Джошуа и сам хотел устроить для осуществления свœго пресуществления, извиняюсь за каламбур. Так или иначе, но ревность Шторм к решению Нарайи получить себе Кайлу никак не повлияло на ритуал пресуществления – к удивлению Джошуи, он получился даже и без его участия. Бур! Он всё понуро стоял и обнимал несчастную Кайлу, пока человек не подошёл к нему и не сказал:

– Ты гораздо старее, чем кажешься.

Джошуа слегка улыбнулся. И даже у Кайлы дёрнулись губы.

– Всё суета и поверхностность, – сказала она и стала помогать рыдающей Адли добираться до бункера.

Пуще прежнего рад был Бог жертве человеческих младенцев, поэтому пресуществление Джошуа удалось – человек стал вылитой его копией, а Адли превратилась в таинственную Серпентин – однако ревность продолжала терзать Шторм изнутри. Невидящим взором она скользнула по подглядывающим за ней Кайлой и Серпентин и покинула бункер. Вместо разговора с Нарайей она направилась в город псов, учить местных детей той логике льда и воды, что вызревала в её женской мстительной душе. Как у Оголивы, у Шторм был второй день её женских мук. Этим, конечно, очень многœ можно объяснить, но лучше не стоит, особенно при тебе, моя любимая. Как и Оголива, Шторм лечила себя ползучей жимолостью, но та ей не помогала. Зато отвар из этой пресной «жэ» проделал странную дыру в пространстве, вследствие которой твой любимый, любимая моя, Симон Маг, отшельник и алхимик, вместо золота при превращении получил кровь Оголивы и стал мною, моя любимая, и теперь я говорю от первого лица! Я осознал себя и преисполнился оптимизмом! Я повзрослел и теперь стремлюсь в открытую перевернуть планету! Я за прекращение работы предприятий, за судный день для пролетариев, я за классическую архитектуру и жизнь в вигваме, за одинокую стрекозу под церковным потолком и пасторальную мессу, посвященную мœй седьмой или восьмой девушке.

Её звали Илзе, и она любила эклектичный стиль в одежде. Голая и тощая, она нашла свой путь, так сказать, украла на помойке старые брюки из мешковины, надела их и села на восьмой, треснувший стул, чтобы посмотреть луча-либре, но вместо этого ей показали антипремии, первые в истории, и главную антипремию в этом первом году выиграл Мэтт Харди. Илзе объелась, впрочем, звёзды Близнецов обещали ей лёгкую прогулку, обещали ей меня… да-да… но чесночная пицца и тройной гамбургер с ветчиной и сыром сделали своё дело, она завалилась спать. Книга пророчеств выпала из левой штанины, заляпанной горчицей, в которую ненадолго вляпалась церковная стрекоза. Странная картина могла присниться Илзе, но этого, моя любимая, я касаться не буду, ибо это неэтично. Книгу пророчеств, раз уж мы её упомянули, Илзе сберегла от нескольких напастей, например, одиннадцатого июня она весьма cпорно защитилa её от психованного бородача по имени Си́ла, который был парнем не промах и не дозволял никому, даже ей, путать имена апостолов Христовых. Сам он тоже был апостолом, молодым из семидесяти, семнадцатым по счёту, жил в Македонии и Коринфе, растил белобрысую бородку, полную столь же мелких тварей, сколь полон ими тот музыкальный конкурс, который Илзе так обожала, проповедовал в Сирии, какал, извиняюсь, под лиственницей, охранял копьё Фомы Неверующего и совершал прочие, достойные упоминания, деяния, такие как попытка кражи книги пророчеств у мœй седьмой или восьмой Илзе, и он занимался бы ими и дальше, однако по воле Иегова Шалом, апостола Си́лу загрыз медведь, и книга пророчеств уцелела, только маленькая слезинка появилась под косящим глазом Илзе, и больше ничего, ну и ещё статус «ew Autumn» под аватаркой в социальной сети «hooklove», но это обосновано не зубами медведя, а скорее расстройством от факта, что за её любимую песню с названием «Subterranean Homesick Alien» я отдал всего три голоса вместо двенадцати, хотя i have done nothing, если цитировать эту или уже другую какую-то песню с этого конкурса, я даже не помню, седьмой ли Илзе была или восьмой, так что глупо будет мне, любимая моя, предъявлять за слова из песен, из последних, как известно, слов не выкинешь, но заменить легко, ха-ха… Кастор и Поллукс нависали над обнажёнными Адамом и Евой с заточёнными кóсами дабы срéзать сплетённые друг с другом жизни и передать их по отдельности Господу Богу Творцу, ха-ха…

– В общем, – перебила меня ты, – ты забрал у Илзе книгу пророчеств, я же правильно поняла?

– Нет-нет.

За первую неприятно-красную точку, из которых сотворено наше мироздание, отвечали Близнецы, завершающие цикл жизни и осмысляющие всё сотворённое Тельцом. Но пока итоги жизни в Эдемском саду не подведены, пока над влюблёнными парит благословляющий ангел, шестой в ранге ангелов, и направляет, извиняюсь, струю не на Древо познания, задушенное змием позади праматери Евы, а на Древо жизни, и так пышным цветом сияющее перед глазами смущённого Адама. Почему смущённого? Да потому что в отражении цветов Адам видит три фигуры заместо двух, юношу и двух девушек, себя и Еву, то есть, но ещё и Лилит, которую принимает поначалу за неверную игру света и потому считает её тоже Евой, но эта Ева предстаётся обольстительной, тогда же как первая кажется невинной. Эту обольстительную искушает змей и обвивает теперь уже её заместо Древа познания, и его раздвоенный язык соприкасается с её чарующим, обещающим ласки ещё не созданных публичных домов, тогда как у девушки невинной заместо прекрасного лица Адам порою видит солнце над идиллистической пасторалью из девятнадцати берёз, хотя если приглядеться, то за последней и чахлой березóнькой можно заметить его и Евы играющих детей на фоне каменной стены, на передней стороне которой выведены буквы «вав» и «куф», а на скрытой от глаз задней двадцать пять всяких разных рисунков, среди которых особо выделяются парные кони под небом цвета бриз, старые быки и их тестикулы, размазанные что отчётливо на задней, что неприметно на передней стороне стены, а также сами Кастор и Поллукс, зодиакальные Близнецы, означающие по отдельности Ветхий и Новый Заветы. В Ветхом Завете был спрятан треугольник из Тигра, Лошади и Собаки, а в Новом неприкрыто обнажался крест из самих Близнецов, а также Стрельца, Девы и Рыб, где Близнецы точили кóсы на вершине креста, а Рыбы плавали в его основании, а под сáмым основанием, т.е. ещё ниже дна, бесчисленные люди считали себя богами и адептами интеллекта, и, помимо скучных оргий, производили редкие и малоизвестные мистерии грехопадения, в качестве одной из которых для примера можно привести средневековую Польшу, выступающую в союзе с ганзейскими городами против Тевтонского ордена, стоящим по ту сторону реки Лиелýпе, с ударением-таки на первую «е», ибо балты так ударяют слова, как третий присяжный ударял визиткой по столу в своем офисе. Визитка принадлежала ему, имя там было Ли Джей Нортон, и про него что можно такого сказать? да, пожалуй, что он не был устремлённым в предприятиях и неуязвимым в собственном достоинстве, каковым был сильный Тит Андроник, и не имел столь долгой разлуки, каковую имел отец Улисс с сыном Телемахом, поэтому мог впрах разругаться с собственным сыном, что и произошло в один уязвимый день из-за магии Стрельца или галлюцинаций Цирцеи. Бизнесмен Нортон тяжело переживал этот конфликт времён Джорджии, обращался за помощью к Блаженной Матроне, блаженному Никите, георгиевскому кресту и опоздавшему астрологу, но, не получив её, всё же нашёл в себе силы поднять на вилы унаследованную от праотцов немецкую лютеранскую уравновешенность и последним из присяжных заседателей сказать «не виновен» собственному сыну, когда того судили за перенаправленные контрабандой из Грузии (и в самом деле таковые) десять булав времён царицы Тамары, о да, отец был последним, кто сказал сыну «не виновен», это важно повторить, дабы вернуться вновь к бесконечным метаморфозам вещей, к этому Протею, одновременно собирающему волчие персики-помидоры на «берегах илистых Бразилии» и, наглотавшись ртути в Северном Брабанте, слагающему стихи наподобие этих:

 
Der Blitz, der Turm, der Stern
und tout les etoiles
dans poche d’Empereur Cai,
de la maison-dieu
papeder!
 

Как же мог молочный брат Артура, целиком утащивший и без остатка всю трусость из общего молока, все замашки хвастуна и паяца, как же мог такой хвастун Кей оказаться императором? Всё на самом деле просто. Будучи de sénéchal при Артуре, Кей за его спиной имел шпионские контакты с Рыцарем Дев, который по молодости докучал ангельским сёстрам святого Павла последним священным щитом Марса, сделанным для него оруженосцем Норуи. Буквой «A» на щите Рыцарь Дев показывал зверей, преимущественно черепаху, сороку, белку и вóрона, буквой «u» он занимался любовью с женою Норуи со странным именем Лит, причём в позе подковы, с буквой «c» он обращался в десятого ламедвовника и идеального мужчину с длинным копьём и властью над рабами-славянами-полянами, буквой «t» он использовал метаязык и призывал к себе Эль-Шаддая для ощущения полёта мысли, легко из лёгкого становящимся чёрным как Инь, буквой «o» он возглашал веселое спасение с помощью ангела Исраэля и движение по кругу, дающее нам шестнадцатый Рим и девятую Византию, с буквой «r» Рыцарь Дев, наконец, раскрывал, свои подлинные титул и имя, титул «дук» и библейское имя «Самсон», над буквой «i» он ставил точку с таким же усилием, с каким в перерождениях строил для блаженных Августинов и Иеронимов Стридонских Сиро-малабарскую католическую и для безымянных юродивых Сиро-маланкарскую такую же католическую церкви с совокупным приходом в четыре миллиона триста тысяч прихожан, дабы аскеты-подвижники без людских пороков, но с безумием Бога распевали там на ортодоксальный манер «О боже, помилуй» или «Богородице дево, радуйся», но родная католическая церковь пресекла в зародыше его чудесные обличения святых, а аборт есть убийство, как мы знаем, но с буквой «t» дук Самсон немного вернулся в прошлое и поговорил с шестнадцатым из семидесяти апостолов Христовых по имени Стахий, настолько молодым, что злые чары обращались в его тёмном видении в цикл стихотворений, и настолько остробородым, что кончиком его бороды могла быть прóткнута лескóвская блоха, сияющая при свете солнца словно образ Руси и миров просветления, а вот уже после разговора со Стахием при букве «a» дук Самсон обратился ко млечному брату Артура по имени Кей, и этот шут с комичной желчью в лирических стихотворениях добровольно принял на себя муку быть de papeder et d’Empereur, впрочем, Артур его быстро убил и его быстро забыли, но перед этим Кей отобрал у дука Самсона последнюю букву на последнем священном щите Марса, а именно букву «s», и обратил её, волею бес-бесноватой шутки, в греческую:

Zζ

Глава третья кончается тем, что белый визирь с буквой Y на челе находит тверскýю невестку Ли Джей Нортона, то есть, русскую жену его оправданного за контрабанду сына, и заражает её болезнью Венеры с названием, созвучным славянскому названию летнего месяца… болезнь «червень», может, слышала о такой, любимая?.. Ну вот, и я, слава Богу, нет, поэтому главу четвёртую я просто посвящу этой несчастной заражённой, такой красивой в своём девичестве, что два пегаса с планеты Солярис придумали фейные сказки специально для неё, ты уж не ревнуй.

Ⰶ, Ⰷ, Ⰸ (живете, зело, земля)

На одном из пегасов, ближнем к тебе, любимая, Geliebte, сидит Беранже со шестым священным Марсовом щитом. На дальнем он держит неизвестную статуэтку настолько небывалой яркости, что бабка Коробочка из совершенно другой области, не из Тверской, потирает треснутое стекло в прабабкиных роговицах 1880-х годов и причитает: «Прометей! решительный Прометей!», вот уж каким впечатляющим был третий сын Эмона на летающем коне! Но не бабка и не угол меж Тверцой и Волгой привлекли сюда Беранже. Он знал, что у Тверцы стоит девочка с кувшином и невишнёвой красотой на вкусно пахнущих губах. Он преклонил пред ней колено, два пегаса тоже положили перед ней четыре крыла, подарил ей яркую статуэтку и совершил под её скромные некарие глаза июньскую литургию красоты. Беранже исчезнет, здешние бесы похитят статуэтку, сама девочка вырастет и окажется в Джорджии, где умрёт заражённая червенём или чéрвнем или невишнёвым сифилисом, однако все и всё исчезают и умирает, но вот такие мгновения остаются навсегда…

В нашем храме третий посетитель. Сквозь заросли французского райграса в святилище пробрался ободранный художник. Он преодолел все внутренние противоречивия, принял теневые стороны, насылæмые ему злыми дэвами, осознал их и по-гегелевски снял и этим, пожалуй, только усилил свои врождённые способности к обучению и науке. Он хромал, как норвежский пастор, опирался на копьё и из его походной сумки явственно воняло солёной треской из Бергена. Я немного напрягся, так как, по-мœму, он меня убивал, и потому никак не стал прекословить его неследованию правилам храма. Но художник, вопреки моим опасениям, повёл себя достойно, как невинный маг со знаком минус. Он положил копьё на скатерть, немного насладился танцем персиянки, послушал её пение и стал пытаться объяснять ламедвовнику-воину философию языка, ибо так вышло, что художник и сам был седьмым ламедвовником, хромым и ещё не одноглазым (или уже) поэтом с мёдом птицы.

– Что в мире… Что в мире…

– Сегодня 14-е июня, не забудьте, комиссар!

Комиссар уничтоженного Парижа забыл. Он был мужчиной в тату, поэтом с жасмином в руках и фанатом рестлера Криса Бабилеро, причём настолько, что перенимал его манеры «аятоллы оф рок-н-роллы». «Герои» же его поэм были не те, что колят в бока и пронзают рёбра, но были живущими в скуке и мечтающими о скуке лунатиками, но рижским девочкам и этой пресной воды оказывалось достаточно для снятия носочков, а что ещё нужно комиссару Джеду Рейку, футфетишисту и наркоману, от этого бренного мира, где всякœ случæтся? Он видел, что его творчество имеет практический смысл для его фаллической фазы и потому в высоком качестве свœго творчества сомневаться не мог. Крепкий и венозный столб превращал его в Иуду с его неблагим принципом, а девочку с жасмином между пальцами ног в Гефсиманский сад оливковых деревьев. Иными словами, в комиссаре возрождался Симон Маг, а в любой его женщине воскресала Елена.

– Что в мире? – спросила Елена.

– Смотрю, как ты без меня, – ответил Симон.

– Плохо.

– И я плохо.

А плохо, потому что вместо тридцати осталось двадцать пять сребренников. Теорема в пять монет для красной королевы отсрочила Иуде обещанный престол и стоила Близнецам влюблённых детей, ибо Раку их удалось отобрать, и его запасённой наглости оказалось достаточно для кражи повозки у Стрельца, невзирая на все колкости и богоухищрения, применённые Воху Маной, покровительствующим скоту. Затем Козерог погасил у себя Луну и в виде матери-земли погасил солнце у Близнецов, и те оказались настолько ранеными, что это позволило очередным интерпретациям Симона Мага и Елены вернуться в их первые тела свœго рода Близнецов, которыми они дружили, в тело первого Воздушного и первого изменчивого знака, и их двойственная природа мужчины и женщины стала отталкиваться друг от друга, как антимагниты, и в конце концов еретик и блудница замерли друг от друга в виде двух вертикальных колонн. Врата познания Елены были прикрыты одеждой без обещанных звёзд от Тельца, а вот в покоях мудрости Симона Мага обнажилось сверхчувственнœ восприятие и расцветал высший разум. Вокруг его колонны бегала глупая обезьяна, подверженная частым сменам настрœний, а возле колонны Елены мирно дремала Божественная, неаполитанская обезьяна, сокровищница духа и прародительница семьи. Близнецы были детьми, матерями были Весы с девятью чашками и симметричным зовом сердец, а отцом был одинокий и щедрый на обещания Водолей, ярый враг эротики. В собственных глазах Симона Мага все им нарушенные обещания и искусные обманы обретали характеры чуда, к которому разве что особи с сангвиническим темпераментом могли обратить свои радостные лица. Глупая обезьяна создавала много хлопот, и, отгоняя её, Симон Маг с ужасом замечал хрупкость мужчин и мужественность женщин в умирающей империи. Долой! К разнообразию! Симпатия бесов… Кто близок мне по духу? Явно не мужчины, склонные к мужеложеству, скорее женщины с острова Лесбос, когорта кривоногих проституток с эротическим ароматом мнимой красоты, но ярким цветом души. Одна его девушка, страшная как жизнь, спросила его:

– Что мне это даст?

Симон ответил «ничто» и превратил её в глупую обезьяну. Хихи, хаха, хихи, хаха, её прыжки и бой в тарелки были так далёки от утончённой пошлости французской нации, что Симон Маг впервые пожалел о своих чародейских способностях. Соседняя

колонна по имени Елена была строга, мечтательна и поэтична, архитектура её тела возбуждала его, музыка её голоса пленяла, а мистика её происхождения, пожалуй, делала четкость его мышления легкомысленной, словно бронзовые перья вдруг обращались в пух из-под подушки. Наконец, колонны óжили, и Парфенон обрушился, дева язычества потонула в монотеистическом блуде, а Симеон Маг стал кыхать и кашлять, бронхиальная астма настигла волшебника. Но туберкулёз простого смертного не одолеет правого аскета, и Симеон

Маг, поправив своё здоровье фосфорнокислой магнезией, бросил в рубище Елены вместо звёзд Тельца все пёстрые камни Земли и присœдинился к ней в её пляске Святого Вита, по-новому, не по-христиански оскверняя Афину, Парфенон и жирную Элладу. Пусть лилия саранка хоть и рождается из сердца воина, а не танцора, но если танцор по-военному храбрый, то его сердце безотлагательно выступает не то как десятое колесо счастья, не то как регистратор солнечного света и перенаправляет белый поток, символизирующий невинность, в её нежные руки из слоновой кости. После этого её правая рука машет солнцу в полдень, в час, три, шесть, десять и пять часов, то есть шесть раз в сутки, на её пятый и шестой взмахи в городе разводятся и «заводятся обратно» мосты соответственно, и происходит расширение от преграды, поэтому олицетворению Воздуха ничего не стоит появиться, и Оно появляется, проводит удаление нехороших водорослей, налипших на елизаветинские опоры, затем Воздух перевоплощается в просто изящную легконогую девушку, возможно даже в тебя, моя любимая, которая увлекательно сражается с прочими стихиями, например, когда пожары охватывают дорогие шторы, то она совершает не просто изящный белый уход от стихии Огня, а легчайший и неуловимый для органов чувств, и если таковой уход происходит двадцать седьмого мая, то девушка-Воздух оказывается в бараках Невского синдиката, по сути в новгородском отделении ганзейского союза, где в последнее время купеческие корабли регистрируются в качестве акционерных сообществ, которым дозволено вести торговлю без двойной бухгалтерии. Всё это время в противостоянии среды находились Венера и Венера. Близнецы смотрели на «Гео против Гелио» (22 мая – 21 июня).

Ношение полога при сияющем Меркурии дозволялось во дни скирофориев, которые праздновались в двенадцатый день двенадцатого и последнего месяца греческого календаря. Тонкие Близнецы в изящных позах обращали музыкальный слух к Водолею, льющему Воду для Рыб, и слышали сладкое очарование нежнейших звуков, словно музыканты, обгоняя звёзды, переносили слушателя в далёкие страны, где служба городу в молитве за рекáми казалась лично Богом в семидесятидвухкратном имени, Всемогущем в своём сострадании ко всему живущему, а доставляющий Ему необходимое для проповедников лекарство Матфей не только выдавал проповедникам контакт римлянина Лукулла, но ещё и обучил куда бóльшую, чем из двенадцати, группу апостолов делать сотни других лекарств, однако самым лучшим, без сомнения, без болезни и без истечения, по-прежнему оставалась дорофейская мелисса, естественным путём произрастающая в Абхазии, листьями которой лечила бессоницу аж сама Елена Прекрасная, когда носила белый полог в честь Афины во время религиозных процессий маститого старца Клеопы, чествующего Афину под своим настоящим именем, но после последней из прижизненных проповедей Иисуса по Иудее старик поменял вдруг имя «Клеопа» на имя «Симеон», что не очень-то и удивительно, ибо Клеопа, а теперь Симеон был и есть отдалённый сродник Господень, вот только был Клеопа любимцем Афины и Елены, а теперь Симеон есть тринадцатый из семидесяти апостолов Христовых, презирающий звёзды Близнецов на белом пологе и чествующий в месяц сивана, в третью джьештху и в двенадцатый скирофорион на дворе, в это восьмое воскресенье после Пасхи, на Её пятидесятый день, двадцать пятого мая, переходящий праздник Дня Святой Троицы, и перемена троицы с Зевса, Посейдона и Аида на Отца, Сына и Святаго Духа докатилась, и тоже довольно музыкально, аж до длинных гласных в языке финских шаманов, которым поэтично и с преобильной злостью в ударах по бубну объяснялось посредничество новгородской ганзейской конторы аж с золотым Тельцом у Средиземноморья, но вскоре оказалось, что ГДЕ-ТО у Мёртвого моря Левий перерезал жилы этому Тельцу по прихоти своей, и прóклята была ярость его, ибо свирепой была она настолько, что не уместилась бы и в шести сыновьях Лии, даже если рóстов они бы были исполинских, как гигант Самуил, великан Лука, титан Иоанн, кровожадный Эль, олигарх Элоах, атлант Элохим, чьи имена, конечно, звучали не как вышеприведённые. Но вот да, третий сын Иакова и Лии носил имя Леви и был известен своим заветом о священстве и гордости, который его колено, Колено Левия, чтило только в срéду или в средý, день солнца, луны и звёзд, и который до наших дней дошёл сохранённым в неизменном виде только в накаченных руках Ахмада, который в 1342м году попал на остров с раем для птиц, которые щебетали псалмы Гермесу, и где Ахмаду было отведено миллионы времён на распутывание турецкого узла и на чтение книги пророка Амоса, из девяти глав которой Ахмад прочитал только три, про гонение, нечистóты и ненависть, но воздержание находилось в четвёртой, а битва Ноя даже не в пятой, а в шестой, так что Ахмад в турецких узлах не смог увидеть одиноким мысленным взором, а птицы не желали того пропеть, как Ной в борьбе с Астаротом испил семь чаш гнева и отдал цветок гвоздики, эту полную чистоты и безупречности предтечу Кайлы-Камиллы, в руки любовников-галатов, которые открыли завершённую наготу её, взяли самодисциплинированных сыновей её, абадзехов из Ингушетии, и дочерей её, ответственных областеначальниц и трудолюбивых градоправительниц, которые верою побеждали царства с коронованным в них запахом тлена, исходившим от Танатоса, всегда руку об руку шагавшим с Эpосом, отправили детей её в шалаши на берегу перед утренней зарёй, а её саму убили на рассвете игрушечным мечом ребёнка, который, в изложении Матфея, и во взрослые годы вёл себя как наивный дурачок, поцелованный архангелом Рафаилом. По версии её тогдашней сестры Оголивы, пастух Амос, предсказывающий конец света, и грядущий светлый спаситель Исайя, в мире беззакония, изобилия и красоты, объединились в цели сделать её позором между женщинами, прочитали двенадцать заповедей (когда их десять!) и совершили над нею суд, подобный суду первосвященника Каиафы, и казнь, подобную предпервой из десяти императора Никифора.

– Вот Ревекка пред тобою, – говорил Оголиве восьмой ламедвовник тоже с именем на букву «О», – вот и бери с Ревекки пример, ибо хороша она как поле гвоздик и цветёт она дольше, чем поле распутных роз…

Оголива не дослушала ламедвовника и сразу пошла в поле роз, где она развращённее была в любви своей, и блужение её превзошло блужение предтечи Кайлы-Камиллы… которая ведь тоже же была гвоздикой, не так ли? А? Куда ты ушёл, ты, восьмой на букву «О»?! Но он ушёл в горы и не видел, как Оголива пристрастилась к рукам любовников-галатов, которые уже стали пышно одетыми всадниками и после себя передавали Оголиву отборным юношам своего народа, которые кормили Оголиву печенью больных коней.

далэт.

Восьмой ламедвовник Оуна, говорящий по памяти слова Агура про слабый народ горных мышей, что ставили дóмы свои на скале и на третье место помещали Божию веру, а вот первые два заменяя, напоминая, забывая и отдавая двум старцам, сидящим на двух престолах, одним из которых был девятый нерукопожатый ламедвовник принц Рубин, любящий трепаться и в нашу и в не наши эры про реально существующий пергамент с перепиской Сенеки и апостола Павла, на лицевой стороне которого были не буквы, но рисунок с изображением Земли в виде горы пяти сокровищ, на которой стоят два мира, мир Сенеки, мир города, (1), и мир Павла, мир леса, (0), а вот на оборотной стороне пергамента были, немного-немало, переведены на латынь слова самого Бога, из серии: «Я есмь Тот, Кто есмь, Я есмь Сущий, кто послал Моисея к сынам Израилевым, а четырнадцатого и пятнадцатого из семидесяти апостолов Христовых, Епафрáса и Архиппа соответственно, я посылал в Колоссы, Лаодикию, Иераполь, Фригию, Ургенч, Лидию в песке и Антиохию Сирийскую на святых горах, где они не только несли имя Яхве, Иегова, знамя Моё, Слово Моё, живя на грани вымирания в страхе и вкушая всю видимость правил этой Земли, то есть уже Воздуха, ставшего Землёй, то есть уже теперь Земли пребывающей в Огне, но и могли искренне радоваться земному счастью и небесному исходу простого колоссянина Филимона, который, то есть исход, в отличии от троекратного отречения Петра, нигде не упоминается у Матфея и прочих, но про который четырнадцатому и пятнадцатому рассказал пятьдесят восьмой не из семидесяти двух колоссян Эммануиловых, но из семидесяти апостолов Христовых, тот самый молодой Евод, что шею свою превращал в лежащую корову, нос свой короткий – в зайца, подбородок – в гепарда, Иакова Зеведеева – в Филиппа, своё ухо – в ухо слона, свою щекý – в слоновий хобот, а кончик своей едва показавшейся бороды, увитой гвоздиками, обратил в камень под номером «раз» халкидон, упирающийся в камень под номером «два» ИЗУМРУД, в который была всечена буква:

Υυ».

Другим старцем, сидящим на другом престоле, был Хусейн ибн Али. Согласно ламедвовнику Оуне, Принц Рубин за фразу «моя клятва – Бог» ударил Хусейна подаренным ножом ровно пятьдесят четыре раза, по числу дней рождения Хусейна, отрубил ему голову, как в своё время отрубал дракону, и унёс себя по реке в землю славянских языков, дабы там сохранить свою древнюю тайну в общении с потомками Левия, остатками Колен Израилевых, больше думающих про инвестиции в монетки, нежели чем про Бога, хотя с другой стороны именно с помощью одной из ихних монеток римские солдаты вскоре разыграют царскую корону Иисуса Христа, похожую теперь на оленьи рога вокруг Его головы, в Которой, в голове то бишь, тоже будет ожидать своего воскрешения потенциальный интеллект меня, моя любимая, Geliebte, архетип которого тоже воплотился от Девы Марии и Святаго Духа…

– Можешь повторить, – попросила ты, – слова Бога из пергамента, ну те, о Земле, то есть Воздухе, который уже Земля пребывающая в Огне? Мне этот момент непонятен, как и многие прочие, если честно…

– Легко, – сказал я. – Повторяю своими словами. Формация аж из двух Земель, одного только Воздуха и только одного Огня превратила стихию Близнецов, то есть Воздух, во вполне себе Зéмлю, из-за чего сюда явилась Ева-мать в ароматах свежесрезанных гвоздик, женское естество в примятых светлою любовью ягодах, слепая женщина с пудрою на глазах и обезьяна в лодке – как её не называй, а она сюда пришла, то есть, ты, любимая моя, Geliebte, сюда явилась в цветочных нотах на недовольных губах, поцеловала в круп неподвижного коня Гестии и увидела, как всё-таки хорошо идёт дыхание при июньском тепле в средней полосе России, как здесь свежо над липою густою – полдневный зной над грядками репчатого лука наполнял слабый ветер запахом плача, ma venti diversi11
  но другиe вéтры


[Закрыть] по воздушной спеси дули в женские перси, в взвеси будущей мамы из молока с амальгамой. Два Близнеца в её утробе уже жили несогласно и предвещали своими ссорами внутреннюю беду Великого Андрогина. Вóды матери, служившие им жизнью, могли бы уместиться в семь чаш, но одна из этих чаш стала бы общей для Близнецов, в ней одинаково бы находились мужской дорийский ордер и ордер ионический женский, когда в трёх других были бы женский эрос, ночь и подземное царство (ἀνδρόγυνος ещё не поделился на ἀνήρ и γυνή), а в трёх ещё других таилось бы надземное царство, утро и эрос мужской – вот тут уже пошлó полное разделение Великого Андрогина, мужчина стал греком, женщина – турчанкой, женщина хотела танец, мужчина – борьбы, и он получил своё, этот шулер с бубновым тузóм! Если говорить про него, про мужчину-борца, то слюна женщины, его проклинающая, будет начинаться на НКИБМШЫБ —

Нет Кресту Исуса Бога!

Мечеть Шайтану не Ылык22
  Ilık – тёплый


[Закрыть]!

Боже мой! Гальбе просьбу Елены выполнить не удалось, как и сменившему его Отону. Ни Вителий, ни даже Веспасиан не успели её выполнить. Выполнил её только сын Веспасиана, Тит, который и знать не мог о загадочном визите Диониса и о таинственной незнакомке со змеями. После разрушения Второго Храма Тит, как по наитию, подошёл к одной из пещер, но войти туда не решился, т.к. услышал оттуда стоны любви. Zeffiretti dolci33
  ветер Зефир


[Закрыть] молча обдувал волчье логово хромого Симона и лисички Адли, глухих в своём единении и отрешённых от иудейской катастрофы и бесчисленных римских полчищ. К Титу подошла Елена Прекрасная, увитая пионами вместо питонов, и сообщила Титу, что «его-то она как раз и ждала».

– Давай и мы займёмся любовью, – предложила она.

Тит несколько опешил.

– Я не смогу этого сделать, не узнав твоё имя.

– Меня зовут Ад…

Она не договорила, пещера озарилась ярким светом, и из неё вышел Первый Андрогин, страшный свœй силой и мощью. Левая половина принадлежала обыкновенной персиянке, а правая ему, её несравненному и непостижимому Симону Магу, ради которого она прошла сквозь унижения, смерть и очередные унижения. Она припала к его ногам и зарыдала:

– Ô, Первый и могущественный из Андрогинов! Ты питæшь великие замыслы и посягæшь не только на власть кесарей, но даже и на власть богов! В свœй новой форме, которую ты побрезговал разделить даже с мной, ты дерзæшь совершить восхождение на небо, чтобы напасть на богов! Обычная смертная шлюха стала твœй половиной, но не я! Ответь мне только на один вопрос, ô Андрогин! Почему после всех моих похищений, после сломленных мечей ахеян и пролитой крови троянцев, ты выбрал не меня, но заурядную чернобровую лису с курчавыми подмышками, обречённую, в отличие от меня, и на старость, и на смерть?