Текст книги "Размышления на каждый день. «Имей мужество пользоваться собственным умом»"

О частной собственности на землю

Земля (под которой подразумевается вся почва, пригодная для заселения) в отношении всего подвижного на ней должна рассматриваться как субстанция, а существование всего подвижного – лишь как присущность, и так же как в теоретическом смысле акциденции не могут существовать вне субстанции, так и в практическом смысле все подвижное на земле не может быть своим кого-то, если предварительно не будет допущено, что земля находится в его правовом владении (как его свое).

В самом деле, предположим, что земля никому не принадлежит; тогда я могу любую движимую вещь, находящуюся на ней, переместить, дабы занимать это место самому до тех пор, пока она совсем не затеряется, причем от этого свобода любого другого, который в данный момент как раз не держатель этой вещи, не ущемляется; но все, что можно разрушить: дом, дерево и т. д. (по крайней мере в отношении материи) – подвижно, и если вещь, которую нельзя переместить, не разрушив ее формы, называют недвижимостью, то под моим и твоим по отношению к вещи подразумевается не субстанция, а присущее ей, а это не есть сама вещь.

О личном праве

Приобретение личного права никогда не может быть первоначальным и самовольным (ведь таковое не соответствовало бы принципу согласия свободы моего произвола со свободой каждого и потому было бы неправым). Точно так же я не могу [ничего] приобретать нарушающим право действием другого (facto iniusto alterius); в самом деле, если бы это случилось со мной и я мог бы с полным правом потребовать от другого удовлетворения, то этим только сохранилось бы в целости мое, но я не приобрел бы ничего сверх того, чем я владел раньше.

Следовательно, приобретение действием другого [лица], которого я определяю к этому действию на основании правовых законов, всегда производно от своего этого другого, и такое произведение как правовой акт не может быть совершено этим другим как негативный акт, а именно как акт оставления своего или отказа от него (per derelictionem aut renunciationem), ведь таким путем свое того или другого лица только ликвидируется, а не приобретается; указанное приобретение может произойти лишь путем передачи права (translatio), которая возможна только через общую волю, посредством которой предмет постоянно поступает в распоряжение одного или другого; тогда кто-то один отказывается от участия в этой общности и объект, таким образом, будучи принят им (стало быть, через положительный акт произвола), становится своим. – Передача права на свою собственность другому лицу есть отчуждение (Veräusserung). Акт объединенного произвола двух лиц посредством которого вообще свое одного переходит к другому, есть договор.

Брачный договор

Брачный договор исполняется посредством супружеского сожительства (copula carnalis). Договор двух лиц обоего пола, когда заключается тайное соглашение относительно воздержания от плотской близости или одна либо обе стороны знают о своей неспособности к половой жизни, представляет собой фиктивный договор, на котором не может быть основан брак; такой договор может быть расторгнут любой из сторон по своему усмотрению. Но если неспособность наступает после вступления в брак, то брачное право не может терпеть ущерб из-за этого непредвиденного случая.

Приобретение супруги или супруга происходит, следовательно, не facto (путем сожительства) без предшествующего договора и не pacto (по одному лишь брачному договору без последующего сожительства), а исключительно lege, т. е. как правовое следствие из обязательства вступить в половую связь не иначе как посредством взаимного владения лицами, которое осуществляется лишь через такое же взаимное пользование их половыми свойствами.

О правах и обязанностях родителей

Право родителей для поддержания и формирования ребенка, до тех пор пока он не будет в состоянии владеть своими членами, равно как и пользоваться своим рассудком, воспитывать его, а не только предоставлять ему питание и уход и формировать его как в прагматическом отношении, дабы он мог в будущем содержать и кормить себя, так и морально, ибо в противном случае вина за нерадение о детях падает на родителей; все это до того времени, когда родители отпускают из-под своей власти детей (emancipatio), отказываясь от своего родительского права приказывать, равно как и от всякого притязания на возмещение расходов за прежний их уход и заботу: за это и по завершении воспитания они могут указывать детям их обязанности (по отношению к родителям) лишь как чисто нравственный долг, а именно как благодарность.

Из того, что родители – личности, следует также, что, хотя детей никогда нельзя рассматривать как собственность родителей, они все же принадлежат к их мое и твое (потому что подобно вещам они находятся во владении родителей и могут быть против их собственной воли возвращены из владения любого другого [лица] во владение родителей) и что право родителей не чисто вещное право и, стало быть, не отчуждаемо (ius personalissimum), однако оно и не чисто личное право, а представляет собой вещно-личное право.

Здесь бросается, таким образом, в глаза, что в учении о праве к рубрике о вещном и личном праве должна быть еще добавлена рубрика о вещно-личном праве, и, следовательно, прежнее деление прав было неполным, ибо, когда речь идет о праве родителей в отношении детей как части их домоустройства, родители могут не только ссылаться на обязанность детей вернуться, если они убежали из дому, но вправе также завладеть ими, как вещами (как сбежавшими домашними животными), и их поймать.

Дети в доме, составляющие вместе с родителями семью, выходят из-под опеки после достижения совершеннолетия (maiorennes) без какого бы то ни было договора о прекращении их прежней зависимости, просто благодаря тому, что приобретают способность содержать себя (это наступает отчасти как естественное совершеннолетие в соответствии с обычным порядком вещей, отчасти в соответствии с их особыми природными данными), т. е. они становятся сами себе господами (sui iuris) и приобретают это право без особого правового акта.

Еще раз о деньгах

Деньги – это вещь, пользование которой возможно лишь потому, что ее отчуждают. Это хорошая номинальная дефиниция денег, а именно она достаточна для различения этого рода предметов произвола от всех других; но эта дефиниция не разъясняет нам возможность подобной вещи. Все же отсюда видно, во-первых, что такое отчуждение при обращении задумано не как дарение, а как средство взаимного приобретения (через pactum onerosum); во-вторых, поскольку деньги мыслятся (в народе) просто как общепринятое средство торговли, которое само по себе не имеет никакой ценности в противоположность вещи как товару (т. е. тому, что имеет ценность и удовлетворяет отдельную потребность того или другого человека в составе народа), они представляют все товары.

Четверик зерна имеет величайшую непосредственную ценность как средство удовлетворения человеческих потребностей. Этим зерном можно кормить животных, служащих нам пищей, средством передвижения и замещающей нас рабочей силой, и таким образом увеличивать число людей и содержать этих людей, которые не только все снова и снова воспроизводят указанные продукты природы, но и могут способствовать удовлетворению наших потребностей при помощи искусственных продуктов: они содействуют строительству наших жилищ, изготовлению одежды, изысканным наслаждениям и вообще всевозможному комфорту, которые составляют блага промышленности. Деньги же имеют лишь косвенную ценность. Их самих нельзя потреблять или, как таковые, непосредственно использовать для чего-то; и в то же время они самое употребительное средство среди всех вещей.

На этом основании можно пока дать такую реальную дефиницию денег: деньги – это всеобщее средство взаимного обмена труда (Fleiss) людей; таким образом, национальное богатство, поскольку оно приобретено посредством денег, есть по существу лишь сумма труда, который люди уплачивают друг другу и который представлен обращающимися в народе деньгами.

Итак, вещь, дабы называться деньгами, должна сама стоить столько труда, нужного для ее производства или для предоставления ее другим, чтобы он был равен тому труду, при помощи которого должен быть приобретен товар (в виде продуктов природы или умения) и на который он обменивается. В самом деле, если материал, называемый деньгами, легче было бы произвести, чем товар, то на рынок поступало бы больше денег, чем выставлено на продажу товаров; и так как тот, кто продает, должен был бы затрачивать на свой товар больше труда, чем покупатель, к которому деньги поступают быстрее, то труд, затрачиваемый на изготовление товара, и потому ремесло вообще и промысловый труд, имеющий своим последствием общественное богатство, уменьшались бы и сократились. – Поэтому банкноты и ассигнации нельзя рассматривать как деньги, хотя некоторое время они их замещают; дело в том, что на их изготовление не затрачивается почти никакого труда и ценность их основана исключительно на мнении о том, что и впредь, так же как это удавалось до сих пор, их можно будет обменять на наличные деньги; между тем эта возможность внезапно исчезает, если оказывается, что наличных денег нет в количестве, достаточном для легкого и надежного оборота, и это неизбежно ведет к прекращению платежей. – Таким образом, промыслового труда у тех, кто в Перу или в Новой Мексике разрабатывает золотые или серебряные копи, особенно из-за напрасно затраченного труда при разного рода неудачных попытках найти рудные жилы, вероятно, больше, чем затраты труда на изготовление товаров в Европе, и было бы невозместимой потерей и, следовательно, крайне нерачительно дать этим странам вскоре разориться, если труд Европы, поощряемый именно указанными материалами, не будет в то же время соразмерно расти, дабы постоянно поддерживать у жителей Перу и Новой Мексики деятельное стремление к занятию горным промыслом при помощи предлагаемых им предметов роскоши: таким путем труд всегда будет поощрять труд.

Как труд становится деньгами

Но как возможно, чтобы то, что сначала было товаром, становилось в конце концов деньгами? Это происходит, когда высокопоставленное, обладающее властью лицо расходует какой-нибудь материал, который оно поначалу использовало лишь для придания блеска и лоска своим слугам (двору) (например, золото, серебро, медь, или какие-то красивые ракушки, называемые каурис, или, как это принято в Конго, особые циновки, называемые макутами, или железные прутья в Сенегале, или даже рабы-негры на Гвинейском побережье), т. е. когда какой-нибудь государь взыскивает со своих подданных налоги в виде такого материала (в качестве товара) и затем платит этим же материалом тем, чей труд, затрачиваемый на изготовление этого материала, должен быть таким образом поощряем; все это совершается по требованиям обмена между ними или с ними вообще (на рынках или на бирже). – Только таким образом (по моему мнению) товар может стать законным средством обмена трудом между подданными и тем самым – средством обмена государственным богатством, т. е. стать деньгами.

Понятие вещи, которая, будучи охвачена обращением имущества (permutatio publica), определяет цену всех других вещей (товаров), к каковым принадлежат даже науки, поскольку им обучают других не бесплатно, есть, следовательно, интеллектуальное понятие, под которое подведено эмпирическое понятие денег; сумма денег, которыми располагает народ, составляет его богатство (opulentia). В самом деле, цена (pretium) – это публичная оценка стоимости (valor) вещи в отношении к соразмерному количеству того, что служит всеобщим замещающим средством взаимного обмена труда (обращения). – Поэтому там, где обмен большой, золото и медь считаются не деньгами, как таковыми, а лишь товаром, так как первого слишком мало, а второй слишком много, чтобы легко пустить их в обращение и в то же время иметь их такими мелкими частями, какие требуются для обмена на товар или ряд товаров при самой небольшой покупке. И потому в широком мировом обмене за подлинный материал денег и за мерило всех расчетов и расценок принимается серебро (в большей или меньшей смеси с медью); прочие металлы (а еще менее неметаллические вещества) могут служить деньгами лишь у того народа, у которого небольшой оборот. – Первые два из указанных металлов, если они не только взвешены, но и отчеканены, т. е. если на них есть знак, указывающий их стоимость, представляют собой деньги, установленные законом, т. е. монету.

«Итак, деньги (по Адаму Смиту) – это тело, отчуждение которого есть средство и в то же время мерило труда и через которое люди и народы производят взаимный обмен»13. Эта дефиниция возводит эмпирическое понятие денег к интеллектуальному тем, что она имеет в виду лишь форму взаимных услуг в обременительном договоре (и отвлекается от их материи), и, таким образом, к правовому понятию в обмене мое и твое вообще (commutatio late sic dicta), дабы надлежащим образом представить вышеприведенную таблицу априорного догматического деления и, стало быть, метафизики права как системы.

Книга

Книга – это сочинение (здесь безразлично, написано ли оно пером иди напечатано, много в нем страниц или мало), представляющее речь, обращенную кем-то к публике в зримых знаках языка. – Тот, кто обращается к публике от своего собственного имени, называется сочинителем (autor). – Тот, кто в сочинении публично выступает от имени другого лица (автора), есть издатель. Если издатель делает это с разрешения автора, то он правомерный издатель; но если он не имеет такого разрешения, он неправомерный издатель, т. е. перепечатчик. Сумма всех копий оригинала (всех экземпляров) представляет собой издание.

Сочинение есть не непосредственное выражение понятия (как, скажем, гравюра на меди, изображающая определенное лицо в виде портрета, или гипсовая отливка, дающая такое же изображение в виде бюста), а речь, обращенная к публике, т. е. сочинитель выступает публично через издателя – Издатель же выступает (с помощью своего мастера, operarius – наборщика) не от своего имени (ведь в этом случае он выдал бы себя за автора), а от имени сочинителя, на что он имеет право, только если последний предоставил ему полномочие (mandatum). – Перепечатчик хотя и выступает в своем самовольном издании от имени сочинителя, однако не имеет на это полномочия (gerit se mandatarium absque mandato); таким образом, он совершает против издателя, избранного автором (стало быть, против единственно правомерного издателя), преступление – похищает выгоду, которую издатель мог и хотел извлечь из пользования своим правом (furtum usus); следовательно, перепечатание книг по закону запрещено.

Причина того, что такая, пусть на первый взгляд и резко бросающаяся в глаза, несправедливость, как перепечатание книг, кажется основанной на праве, заключается в следующем: книга, с одной стороны, есть физическое изделие (opus mechanicum), которое может быть воспроизведено (тем, кто правомерно владеет экземпляром, его), стало быть, по отношению к ней имеется вещное право; с другой стороны, книга есть просто обращенная к публике речь издателя, которую он не имеет права повторять, если у него нет на это полномочия автора (praestatio operae), т. е. она есть личное право; и ошибка состоит в том, что эти два права смешиваются.

Доброе имя человека

Было бы нелепостью считать, что умерший может еще чем-то владеть после смерти (т. е. когда его уже нет), если бы то, что он после себя оставил, было вещью. Но доброе имя – это прирожденное внешнее, хотя и чисто идеальное, мое и твое, присущее субъекту как лицу, от естества которого – перестало ли оно существовать после смерти или же еще остается, как таковое, – я могу и должен отвлечься, потому что я рассматриваю [его] в правовом отношении к каждому другому исключительно с точки зрения его принадлежности к роду человеческому; стало быть, я рассматриваю его действительно как homo noumenon, и, таким образом, всякая попытка создать ему после смерти ложную дурную славу всегда подозрительна, хотя бы выдвигаемое против него обвинение было обоснованно (стало быть, правило de mortuis nihil nisi bene неверно), потому что распускать дурные слухи об отсутствующем и не имеющем. возможности защищаться человеке, не будучи полностью уверенным в их правильности, – это по меньшей мере невеликодушно.

Что человек благодаря безупречной жизни и положившей ей конец смерти приобретает (негативно) доброе имя как свое, остающееся за ним, когда его уже нет как homo phaenomenon, и что оставшиеся в живых (свои или чужие) уполномочены защищать его перед судом (потому что недоказанное обвинение означает для них всех опасность такого же обращения с ними в случае их смерти) – что он, говорю я, может приобрести такое право, – это удивительное, но тем не менее бесспорное явление a priori законодательствующего разума, простирающего свои веления и запреты за пределы самой жизни. – Если кто-то распространяет слухи о каком-то преступлении умершего, которое при жизни лишило бы его чести или хотя бы сделало его достойным презрения, то всякий, кто в состоянии доказать, что данное обвинение умышленно ложное, может публично объявить того, кто распространяет о покойном дурные слухи, клеветником, стало быть обесславить его самого; этого ему не следует делать, если у него нет основания предполагать, что покойный был бы оскорблен выдвинутым против него обвинением, хотя он мертв, и что защита доставила бы ему удовлетворение, хотя он уже не существует. Правомочие выступать в роли защитника умершего он может и не доказывать, так как всякий человек берет на себя такую роль как принадлежащую не только к долгу добродетели (если рассматривать с этической точки зрения), но и к праву человечества вообще; для того чтобы дать ему право на такого рода обвинение [против клеветника], вовсе не обязателен особый личный ущерб, который могли бы иметь от такого позорного пятна на умершем его друзья и родственники. – Таким образом, такое идеальное приобретение и право человека после смерти по отношению к живым бесспорно обоснованы, хотя возможность такого права не допускает никакой дедукции.

Общение с усопшими

Не надо делать фантастические выводы относительно предчувствия загробной жизни и невидимых отношений с усопшими! Ведь речь здесь идет только о чисто моральных и правовых отношениях, имеющих место и при жизни человека, – отношениях, в которых находятся люди как умопостигаемые существа, когда мы логически отделяем, т. е. отвлекаем, от этого все физическое (относящееся к их существованию в пространстве и времени); однако это не значит, что люди при этом сбрасывают с себя свою природу и становятся духами, в каковом состоянии они будто бы чувствуют обиду, наносимую им клеветниками. – Тот, кто через сто лет распустит обо мне ложные слухи, оскорбляет меня уже теперь, ибо в чисто правовых отношениях, которые абсолютно интеллектуальны, отвлекаются от всех физических условий (времени), и оскорбитель (клеветник) точно так же подлежит наказанию, как если бы он совершил свой проступок при моей жизни; но наказывается он не уголовным судом, а тем, что по праву возмездия общественное мнение наносит его чести тот же урон, который он наносил чести другого. – Даже плагиат, который совершает сочинитель в отношении умершего, хотя это и не пятнает чести покойного, а лишь похищает у него долю этой чести, все же с полным правом карается как ущерб, наносимый человеку (как похищение людей).

Загробная жизнь

Гипотезу о загробной жизни вовсе не следует примешивать к представлению о грозящей каре как полной по своему осуществлению. В самом деле, в этом случае о человеке, рассматриваемом с точки зрения его нравственности, сверхчувственный судья судит как о сверхчувственном предмете не по условиям времени; речь идет лишь о существовании человека. Земная его жизнь, короткая она, или длинная, или даже вечная, – это лишь существование его в явлении, и понятие справедливости не нуждается в более точном определении; собственно, вера в загробную жизнь вовсе не предпосылка того, чтобы показать воздействие карающей справедливости на человека, а, скорее, наоборот, вывод о загробной жизни делается из необходимости наказания.

Об улучшении человеческой природы

Склонность показывать себя с лучшей стороны и высказывать убеждения, которых в действительности нет, служит первоначально для того, чтобы вывести человека из грубости и заставить его сначала, по крайней мере, усвоить манеры добра, известного ему, а затем, когда правильные основоположения уже развились и вошли в образ мышления, эта лживость должна быть постепенно искоренена, потому что иначе она развращает душу и не дает добрым чувствам подняться из-под сорной травы красивой внешности.

* * *

В человеческой природе есть некоторая порочность, которая, в конце концов, как и все исходящее из природы, должна содержать в себе задатки к добрым целям.

* * *

Благодаря склонности скрывать свою природу и придавать себе пристойный вид люди не только цивилизовались, но и постепенно в известной степени морализировалисъ, так как, не будучи в состоянии сорвать маску благопристойности, честности и благонравия, всякий находил для себя школу для совершенствования в мнимых примерах добра, которые он видел среди окружающих.