Текст книги "Размышления на каждый день. «Имей мужество пользоваться собственным умом»"

Как стать мыслителем

Благодаря огромному различию умов в способе рассмотрения одних и тех же предметов, равно как и друг друга, благодаря взаимному их столкновению, соединению и разъединению природа дает крайне любопытный спектакль на сцене созерцателей и мыслителей бесконечно различных видов. Следующие максимы (которые были уже упомянуты выше как приводящие к мудрости) можно сделать незыблемыми законами для класса мыслителей:

1) Думать самому.

2) Мыслить себя (в общении с людьми) на месте любого другого.

3) Всегда мыслить в согласии с самим собой.

О наслаждениях

Удовольствие есть чувство, споспешествующее жизни, а страдание – чувство, затрудняющее ее. Но жизнь (животного), как уже заметили врачи, представляет собой беспрерывную игру антагонизма между тем и другим.

Следовательно, всякому удовольствию должно предшествовать страдание; страдание всегда первое. В самом деле, результатом беспрерывного повышения жизненной силы, которая ведь не может подняться выше определенной степени, была бы только быстрая смерть от радости.

Не может также одно удовольствие непосредственно следовать за другим, между одним и другим всегда должно появиться страдание. Небольшие помехи жизненной силе с промежуточными моментами ее повышения, – вот что составляет здоровое состояние, которое мы ошибочно считаем беспрерывно ощущаемым хорошим состоянием; на самом деле оно состоит только из приятных ощущений, рывками (всегда с промежуточными моментами страдания) следующих друг за другом. Страдание – это стимул для нашей деятельности, и прежде всего в нем мы чувствуем нашу жизнь; без него наступило бы состояние безжизненности.

Страдания, которые проходят медленно (как постепенное выздоровление от болезни или медленное приобретение утраченного ранее капитала), не имеют своим следствием большого удовольствия, так как переход незаметен. – Под этими положениями графа Верри я подписываюсь с полным убеждением.

Игра или труд?

Почему игра (особенно на деньги) так заманчива и, если она затеяна не с корыстными целями, представляет собой лучшее развлечение и лучший отдых после продолжительного напряжения мышления (ведь от ничегонеделания мы поправляемся лишь медленно)? Потому что игра есть состояние беспрерывной смены страха и надежды. Ужин после игры вкуснее и лучше переваривается. – Почему спектакли (все равно, трагедии или комедии) так интересны? Потому что в каждом из них между надеждой и радостью появляются некоторые затруднения – опасения и тревоги – и таким образом к концу пьесы борьба противоположных друг другу аффектов повышает жизненную силу зрителя, внутренне приводя его в движение. – Почему любовный роман оканчивается свадьбой и почему так противен и пошл всякий приложенный к нему том (как у Филдинга), который рукой кропателя продолжает роман еще и в браке? Потому что ревность, как страдание влюбленных среди их радостей и надежд, до брака есть для читателя услада, а в браке яд; ведь, говоря языком романов, «конец страданий от любви есть в то же время и конец любви» (разумеется, любви в сочетании с аффектом). – Почему работа – лучший способ наслаждаться жизнью? Потому что она нелегкое (само по себе неприятное и радующее только своим результатом) дело и уже от одного прекращения утомительной работы отдых становится заметным удовольствием, радостью, иначе в отдыхе нет ничего отрадного. Табак (курительный или нюхательный) вначале связан с неприятным ощущением. Но именно потому, что природа (выделением слизи из гортани и из носа) мгновенно устраняет это страдание, табак (особенно курительный) заменяет до некоторой степени общество и возбуждает все новые ощущения и даже мысли, хотя мысли в данном случае бывают очень неопределенными. – Кого же, наконец, не может побудить к деятельности никакое положительное страдание, на того негативное страдание, [т. е.] скука, как отсутствие ощущений, которое человек, привыкший к их смене, замечает в себе, стремясь чем-нибудь занять свой жизненный импульс, часто оказывает такое действие, что он чувствует себя побужденным лучше сделать что-нибудь себе во вред, чем ничего не делать.

Скука и развлечение

Чувствовать, что живешь, наслаждаться жизнью – значит лишь постоянно чувствовать потребность выйти из данного состояния (которое, следовательно, должно быть столь же часто возвращающимся страданием). Этим объясняется гнетущее, даже мучительное, ощущение скуки у всех тех, кто внимателен к своей жизни и своему времени (у образованных людей). Это давление или побуждение к тому, чтобы оставлять каждый момент времени, в котором мы находимся, и переходить в следующий, торопит жизнь и в конце концов может вырасти до решения покончить с жизнью, ибо пресыщенный человек испытал все виды наслаждения и ничего нового для него уже нет; так, в Париже говорили о лорде Мордоне: «Англичане вешаются, чтобы провести время». – Отсутствие ощущений, когда мы его замечаем, возбуждает ужас (horror vacui) и вызывает как бы предчувствие медленной смерти, которая считается мучительнее, чем та, когда судьба быстро обрывает нить жизни.

Этим объясняется, почему времяпрепровождение иногда отождествляется с удовольствием: чем быстрее проходит у нас время, тем бодрее мы себя чувствуем. Так, если компания в увеселительном путешествии в течение трех часов была занята оживленным разговором, то при выходе из кареты кто-нибудь, посмотрев на часы, весело скажет: «Куда делось время!» или: «Как незаметно прошло время!» Но если внимание к движению времени есть внимание не к страданию, от которого мы стремимся отделаться, а к удовольствию, мы справедливо сожалеем о каждой минуте потерянного времени. – Длинные разговоры об одном и том же скучны (langweilig) и потому тягостны; веселого (kurzweiligér) человека мы считаем если и не серьезным, то приятным; как только он входит в комнату, лица всех гостей светлеют, как это бывает в минуты радости, когда избавляются от какой-то трудности.

Удовлетворение

Но как обстоит дело с удовлетворением (acquiescentia) в течение жизни? – Для человека оно недостижимо ни в моральном (удовлетворенность своим поведением), ни в прагматическом отношении (удовлетворенность своим состоянием, которое он намерен обеспечить себе, проявляя способности и житейскую мудрость). Природа сделала страдание стимулом к деятельности человека, неизбежно толкающим его всегда к лучшему; даже в последние моменты жизни удовлетворение последним ее периодом можно назвать только сравнительным (потому что мы сравниваем свою судьбу и с судьбой других, и с самим собой); оно никогда не бывает абсолютным и полным. – Быть в жизни (абсолютно) довольным – это признак бездеятельного покоя и прекращения всех побуждений или притупления ощущений и связанной с ними деятельности. Но такое состояние так же несовместимо с интеллектуальной жизнью человека, как и прекращение работы сердца в животном организме, за которым, если не появится (через страдание) новое побуждение, неизбежно следует смерть.

Жизнелюбие

Быть всегда расположенным к веселости – это в большинстве случаев [особое] свойство темперамента, но часто это может быть и действием принципов, как, например, принципа наслаждения Эпикура; так называли этот принцип другие, и потому он приобрел дурную славу, хотя в сущности под ним подразумевалось постоянное веселое расположение духа мудреца. – Уравновешен тот, кто не радуется и не печалится; он сильно отличается от того, кто равнодушен к событиям жизни, стало быть мало чувствителен. – Уравновешенности противоположен капризный (launische) способ чувствования (возможно, что он первоначально назывался lunatisch), который представляет собой предрасположение субъекта к внезапным приливам радости или печали, причины которых он сам указать не может; это бывает чаще всего с ипохондриками. Это свойство совершенно отличается от юмористического (launichten) таланта (такого, как у Батлера или Стерна), когда остроумный человек преднамеренно ставит предметы в неверное положение (как бы вниз головой) и тем самым с лукавой простотой предоставляет слушателю или читателю удовольствие самому поставить все на место. – Чувствительность (Empfindsamkeit) не противоположна уравновешенности, ведь она есть сила и способность допускать и состояние удовольствия, и состояние неудовольствия или не допускать их в душе; следовательно, у нее есть выбор. Другое дело – сентиментальность (Empfindelei); она слабость: даже против воли поддаваться сочувствию к состоянию других, способных как бы играть на [внешних] органах сентиментального человека по своему усмотрению. Первая свойственна мужчине, ибо мужчина, который хочет избавить от трудностей или страданий женщину или ребенка, должен иметь тонкого чувства столько, сколько нужно, чтобы судить об ощущении других не по своей силе, а по их слабости; и эта нежность его чувства нужна для великодушия. Бездеятельное же сочувствие, когда свое чувство симпатически звучит в тон с чувствами других и таким образом лишь пассивно поддается воздействию, есть нечто нелепое и детское. – Так можно и должно быть благочестивым, сохраняя хорошее настроение; так можно и должно исполнять трудную, но необходимую работу, сохраняя хорошее настроение; и в таком же хорошем настроении надо даже умирать, ибо все это теряет свое достоинство, если совершается или испытывается в дурном настроении и мрачном расположении духа.

Внутренний укор

Удовольствие, которое достигается своими усилиями (законосообразно), испытывается вдвойне: во-первых, как выигрыш и, кроме того, как заслуга (внутреннее сознание, что человек сам его создал). – Заработанные деньги доставляют больше удовольствия, по крайней мере, оно бывает продолжительнее, чем то, которое дают нам деньги, выигранные в карты или в лотерее; если даже не принимать во внимание общий вред лотереи, в каждом выигрыше заключается нечто такое, чего благомыслящий человек должен стыдиться. – Несчастье, в котором виноват кто-нибудь другой, огорчает, но несчастье, в котором человек сам виноват, омрачает и сокрушает.

Но как объяснить или понять то, что при несчастье, которое случилось по вине других, говорят двояко? – Так, один из пострадавших говорит: «Я был бы доволен, если бы в этом была хоть малейшая моя вина»; другой говорит: «Мое утешение в том, что в этом нет ни малейшей моей вины». – Страдание без вины [страдающего] возмущает, так как это оскорбление со стороны другого. – Страдание по своей вине сокрушает, так как оно внутренний укор. – Совершенно ясно, что из указанных двух человек второй лучше.

Вкус

Вкус (словно формальное чувство) сводится к сообщению своего чувства удовольствия или неудовольствия другим и содержит способность через само это сообщение испытывать удовольствие и ощущать удовлетворение (complacentia) этим вместе с другими (в обществе). Это удовлетворение, которое можно рассматривать как значимое не только для ощущающего субъекта, но и для каждого другого, т. е. как общезначимое, ибо оно должно заключать в себе необходимость (этого удовлетворения), стало быть априорный принцип его, чтобы его можно было мыслить как такое, есть удовлетворение от соответствия удовольствия субъекта с чувством каждого другого по некоему всеобщему закону, который должен вытекать из общего законодательства чувствующего [субъекта], стало быть из разума; т. е. выбор на основе этого удовлетворения по своей форме подчинен принципу долга. Следовательно, идеальный вкус имеет тенденцию внешне содействовать моральности. – Делать человека благонравным (gesittet) для его общественного положения – не значит еще воспитывать его нравственно (sittlich) добрым (моральным), тем не менее это значит подготовлять его к этому через стремление нравиться другим в этом своем положении (быть любимым и вызывать восхищение). – В этом смысле можно вкус назвать моральностью во внешнем проявлении, хотя это выражение в буквальном значении содержит в себе противоречие, ведь благонравность означает внешний вид или манеры нравственно доброго и даже некоторую степень его, а именно склонность усматривать ценность уже в одной лишь видимости его.

Благонравие

Быть благонравным, благопристойным, учтивым (с удалением всякой грубости) – это еще только негативное условие вкуса. Представление об этих свойствах в воображении может быть внешне интуитивным способом представления о предмете или о собственной личности на основе вкуса, но только для двух внешних чувств – для слуха и зрения. Музыка и изобразительное искусство (живопись, ваяние, зодчество, садоводство) притязают на вкус как на восприимчивость к чувству удовольствия от одних лишь форм внешнего созерцания: музыка – в отношении слуха, изобразительное искусство – в отношении зрения. Дискурсивный же способ представления через громкую речь или письмо дает два искусства, в которых может проявиться вкус: красноречие и поэзию.

О моде

Естественна склонность человека сравнивать себя в своем поведении с кем-нибудь более авторитетным (ребенок со взрослым, простые люди с более знатными) и подражать его манерам. Закон этого подражания – стремление казаться не менее значительным, чем другие, и именно в том, при чем не принимается во внимание какая-либо польза, – называется модой. Мода, следовательно, относится к рубрике тщеславия, так как в ее цели нет внутренней ценности; точно так же она относится и к рубрике глупости, так как при этом имеется некоторое принуждение – поступать в рабской зависимости исключительно от примера, который дают нам в обществе многие. Быть модным – это дело вкуса; тот, кто вне моды придерживается старого обычая, называется старомодными того, кто даже считает достоинством не придерживаться моды, называют чудаком. Все же лучше быть всегда дураком по моде, чем дураком не по моде, если вообще хотят указанное тщеславие обозначать этим оскорбительным словом. Но погоня за модой действительно заслуживает такое название, если ради этого тщеславия жертвуют истинной пользой или даже долгом. – Всякая мода уже по самому своему понятию представляет собой непостоянный образ жизни. В самом деле, если игра подражания фиксируется, то подражание становится обычаем, и в этом случае уже не обращают внимания на вкус. Следовательно, именно новизна располагает к моде, и быть изобретательным во всевозможных внешних формах, хотя бы эти формы и выродились в нечто причудливое, а частью и отвратительное, – это дело придворных, задающих тон, главным образом дам, которым другие жадно подражают; в низших сословиях с этими модами возятся еще долго после того, как они уже оставлены в высших. – Таким образом, мода в сущности не дело вкуса (ведь она может быть в высшей степени противной вкусу), а дело одного лишь тщеславия – желания принять важный вид – и соперничества, чтобы в этом превзойти друг друга (élégants de la cour, иначе petits-maîtres – это вертопрахи).

С истинным, идеальным вкусом вполне сочетается великолепие, стало быть нечто возвышенное, что в то же время прекрасно (например, великолепное звездное небо или, если это звучит не слишком низменно, собор Св. Петра в Риме). Но пышность, хвастливое выставление на показ хотя и могут иногда сочетаться со вкусом, но не без сопротивления с его стороны, так как пышность рассчитана на широкую публику, в которой немало черни, грубому вкусу которой нужны больше чувственные ощущения, чем способность суждения.

Художественный вкус и поэтический дар

Принцип души, который оживляет посредством идей, называют духом. Вкус – это не более как регулятивная способность суждения о форме при соединении многообразного в воображении; дух – это продуктивная способность разума a priori давать образец для этой формы воображения. Дух и вкус: первый – чтобы создавать идеи; второй – чтобы ограничивать их ради формы, соответствующей законам продуктивного воображения, и таким образом создавать (fingendi) первоначально (не подражая). Продукт, обнаруживающий и дух, и вкус, можно вообще назвать поэзией; это – произведение изящных искусств все равно, предлагают ли его [внешним] чувствам через глаза или непосредственно через уши, и его можно назвать также художественным творчеством (poetica in sensu lato): оно может быть искусством живописи, садоводства, зодчества, музыки и стихотворства (poetica in sensu stricto). Поэзия отличается от красноречия только по взаимной субординации рассудка и чувственности: первая есть игра чувственности, упорядоченная рассудком; второе есть дело рассудка, оживляемое чувственностью; оба – и оратор, и поэт (в широком смысле) – творцы и сами из себя создают новые образы (разную компоновку чувственно воспринимаемого) в своем воображении.

Так как поэтический дар – это умение и в сочетании со вкусом талант к изящным искусствам, которые отчасти сводятся к обману (хотя и сладкому, часто даже косвенно целительному), то вполне естественно, что в жизни он находит значительное (а часто и вредное) применение. – Поэтому стоит затронуть несколько вопросов и сделать несколько замечаний о характере поэта, а также о том влиянии, которое его труд оказывает на него самого и на других, и об оценке его.

О поэзии

Почему среди изящных (словесных) искусств поэзия имеет при одинаковых целях преимущество перед красноречием? – Потому, что она есть в то же время музыка (нечто певучее), т. е. звуки, приятные сами по себе; простая же речь такой не бывает. Даже красноречие заимствует у поэзии звук, приближающийся к музыкальному тону, – ударение, без которого речь была бы лишена необходимых промежуточных моментов спокойствия и оживления. Но поэзия имеет преимущество не только перед красноречием, но и перед каждым другим изящным искусством – перед живописью (к которой надо отнести и ваяние) и даже перед музыкой; ведь музыка только потому изящное (а не просто приятное) искусство, что она служит средством для поэзии. И среди поэтов нет столько поверхностных (непригодных к делу) умов, сколько среди музыкантов, так как первые обращаются ведь и к рассудку, а вторые – только к чувствам. – Хорошее стихотворение – самое сильное средство для оживления души. – Не только о поэтах, но и о всех представителях изящных искусств можно сказать: для этого надо родиться и этого никогда нельзя достигнуть усердием и подражанием; так же верно и то, что художник для успеха своей работы нуждается еще во внезапно охватывающем его счастливом настроении, как бы в моментах вдохновения (поэтому его и называют vates), так как то, что делается по предписаниям и правилам, лишено духа (имеет рабский характер), а продукт изящных искусств требует не только вкуса, который может возникнуть на почве подражания, но и оригинальности мысли; а эта оригинальность, как нечто оживляющее из себя самого, называется духом. Живописец природы с кистью или пером в руках (с пером – ив прозе, и в стихах), поскольку он лишь подражает, еще не обладает художническим духом; единственный мастер в изящных искусствах – это живописец идей.

О поэтических вольностях

Откуда же поэтические вольности, которые не полагаются оратору, – время от времени нарушать законы языка? Вероятно, оттого, что закон формы не стесняет оратора до такой степени, чтобы он не мог выразить глубокую мысль.

Почему посредственное стихотворение невыносимо, а посредственную речь все же можно слушать? Причина, по-видимому, в том, что, слушая торжественность тона в каждом поэтическом произведении, ожидают многого, и именно потому, что эти ожидания не сбываются, стихотворение считается еще хуже, чем оно могло бы считаться по своему прозаическому содержанию.

То обстоятельство, что в старости поэтическая жилка высыхает, тогда как человек с головой все еще пользуется добрым здоровьем в области наук и проявляет энергию в делах, объясняется тем, что красота – это цветок, а наука – плод; т. е. поэзия должна быть свободным искусством, которое ради многообразия требует легкости, в старости же (и вполне справедливо) эта легкость мысли исчезает; далее, привычка продолжать научные занятия в том же направлении дает вместе с тем и легкость; следовательно, поэзия, которая для каждого своего продукта требует оригинальности и новизны (и для этого ловкости), не вполне соответствует старости, за исключением, быть может, случаев едкого остроумия, эпиграмм и афоризмов, где поэзия, однако, уже не столько игра, сколько серьезное дело.

О роскоши

Это проявляющий вкус избыток внешнего благополучия в обществе (противоречащий, следовательно, благу общества). Этот же избыток, но без вкуса называется откровенным мотовством (luxuries). – Если и то, и другое рассматривать по их влиянию на [общественное] благо, то роскошь есть излишние расходы, которые доводят до бедности, а мотовство – расходы, которые доводят до болезни. Первая еще совместима с развивающейся культурой народа (в искусстве и науке), второе переполняет жизнь наслаждениями и в конце концов вызывает отвращение. И в том, и в другом больше хвастливости (стремления к внешнему блеску), чем умения пользоваться благами жизни (selbstgenießend); первая желает проявить шик (балы и спектакли) для идеального вкуса; второе – блеснуть избытком и многообразием для вкушения (для физического чувства, например, званые обеды). – Вправе ли правительство ограничивать и то, и другое законами против излишней роскоши, – это вопрос, ответ на который здесь нас не интересует. Но изящные и приятные искусства, которые отчасти ослабляют народ, облегчая тем самым возможность управлять им, действовали бы явно вопреки намерениям правительства, если бы наступил период спартанской суровости.