Текст книги "Белая мышь"

17

По адресу на визитке оказалось серое офисное здание, на первом этаже которого продавались автомобили. У входной двери она увидела кнопки звонков, похожие на квартирные, и только рядом с самой нижней кнопкой было скромно написано: «Пожалуйста, звоните».

Нэнси позвонила и стала ждать. Боже, неужели снова всё будет, как вчера. Наконец что-то запищало, и дверь открылась. Узкий лестничный пролёт – и она оказалась в широком вестибюле. Двадцать лет назад это наверняка было вполне модное здание в стиле ар-деко, но сейчас всё выглядело весьма ободранно. И тихо. Обшитые светлым дубом стены, дверь лифта с надписью «не работает». Полное отсутствие напыщенных офицеров. Нэнси не знала, хорошо это или нет.

Женщина за столом на этот раз была моложе и улыбнулась Нэнси какой-то безумно жизнерадостной улыбкой. На губах у неё была ярко-красная помада.

– Хотите купить облигации, мадам?

Нэнси показала ей вчерашнюю визитку, и девушка нажала на кнопку какого-то звонка у себя на столе.

– Красивая у вас помада, – ответила Нэнси, – но я понятия не имею, зачем я здесь.

– Это свойственно людям, – сказал мужской голос из-за её спины, и Нэнси обернулась. В скрытом за обшивкой стены дверном проёме стоял Гэрроу. Он протянул ей руку. Нэнси вскинула голову.

– Прошу прощения, что не пожму руку, Гэрроу. На меня вчера какой-то странный мужчина напал, и теперь я веду себя сдержаннее.

– Это хорошо, – ответил он, кивком приглашая её войти в кабинет. – Значит, сегодня нам не придётся слушать про вагину.

Девушка за столом чуть не расхохоталась, и ей срочно пришлось делать вид, что это кашель.

– Спасибо, мисс Аткинс.

Они оказались в проходном кабинете, который вёл в следующий коридор. Дойдя до его конца, они повернули направо, что казалось невозможным, учитывая планировку здания. Поднявшись по лестнице, Гэрроу постучал в какую-то дверь и, не ожидая ответа, открыл её и впустил внутрь Нэнси.

Окон в комнате не было, а стены были оклеены картами Франции. По площади она была больше, чем та кроличья нора, в которой её собеседовали вчера, но стол был грубо сколочен из строительных лесов, а все имеющиеся стулья были складным металлическим кошмаром. И куда только подевались с началом войны все нормальные стулья?

Внутри находился всего один человек – высокий, худой мужчина с густыми усами. Он сидел за столом с чашкой чая в руке. Рядом стояла тележка с чайником, ещё одной чайной парой и грустной тарелкой с печеньями. Он изучал какой-то документ и лишь мельком оторвал от него взгляд, чтобы посмотреть на неё. Сесть её не пригласили. Пахло несвежим табаком.

– Гэрроу, я же сказал, нам нужны новобранцы, а не замученные пьяницы.

Нэнси молча хлопала глазами.

– Все достойные погибли на войне, сэр, – ответил Гэрроу. Он подошёл к тележке и налил себе чашку чая. И как только англичане умудряются его пить в таких количествах?

– Ещё и не такая красивая, как на фото, – продолжил мужчина, переворачивая страницу.

– Вы, ребята, просто умора, – сказала Нэнси и мило улыбнулась.

– Может, она сгодится на секретаря, – вздохнув, сказал мужчина. – Не забыла ещё, как стенографировать?

Он начал просматривать следующую страницу. Нэнси стало это раздражать. И сам документ тоже. Она достала из сумки зажигалку, подошла к столу, наклонилась и всё с той же милой улыбкой подожгла бумаги. Мужчина целых три секунды остолбенело смотрел на них, и этого времени как раз хватило, чтобы огонь хорошо взялся. Бумаги полетели в ноги Гэрроу. Тот затопал, взял с тележки чайник и залил тлеющие страницы чаем и чайными листьями.

В комнате повисла долгая тишина. Мужчины молча лицезрели остатки документов. Нэнси щёлкнула зажигалкой и вернула её в сумку.

– Такого ещё никто не делал, – сказал мужчина за столом, встал и протянул руку. – Мадам Фиокка, добро пожаловать в «Управление Специальных Операций». Я полковник Бакмастер, руководитель французской секции.

– Тогда Франция обречена, – ответила Нэнси. – И, поскольку Анри сейчас гостит у гестапо, мне пока лучше пользоваться девичьей фамилией. Уэйк.

– Думаю, мы её обидели, сэр, – сказал Гэрроу, и Нэнси показалось, что он улыбнулся. – Нэнси, садитесь.

Она заколебалась, но села. А что ещё ей оставалось делать?

– Гэрроу мне сказал, что вы хотите воевать, – сказал Бакмастер, снова садясь за стол. – Это правда?

– Да.

– Хорошо. – Он достал из кармана трубку и начал её набивать. – Потому что, в отличие от Свободных французских сил, мы, возможно, предоставим вам такую возможность. Черчилль дал УСО команду поджечь Европу, а судя по этому небольшому представлению, вы можете неплохо справиться.

Нэнси ничего не ответила.

– Значит, вы жили во Франции с двадцатилетнего возраста…

– Работала журналисткой в газетной корпорации Хёрст.

Бакмастер пренебрежительно махнул рукой.

– Да, чтиво из-под вашего пера никакое, но вы, очевидно, немало поездили по стране, а затем воспользовались деньгами мужа, Анри Фиокка, и наладили работу Сопротивления в Марселе, назвав себя Белой Мышью.

То обстоятельство, что все её документы превратились в мокрое место на полу, казалось, не доставляло Бакмастеру никаких проблем. Нэнси подозревала, что он выучил всё наизусть ещё до её прихода.

– Это не я называла себя Белой Мышью, а нацисты.

– Когда-нибудь кого-нибудь убивали, мисс Уэйк?

– Нет, но…

– Вам нужно будет этому научиться. Как и многому другому. Как вы думаете, что из себя представляют военные действия во Франции? Словесную перепалку с нацистами? – Он вздохнул и улыбнулся грустной улыбкой, которую рассвирепевшей Нэнси захотелось стереть с его лица. – Если вы выдержите курс военной подготовки…

– А это будет нелегко, – вставил Гэрроу.

– Это правда. – Эти двое были как комический дуэт. – Если вы выдержите курс военной подготовки, мы отправим вас в одну из ячеек Сопротивления во Франции. Там вам останется жить совсем недолго, и в оставшееся время нужно будет пачкать руки в крови, видеть, как люди умирают ужасной смертью, а вы ничем не сможете им помочь. Ну что, вы уверены, что не хотите всё-таки поработать секретарем?

Он что, всерьёз ожидает, что она сейчас даст задний ход? Начнет трястись и скажет, что пусть лучше воюют мужчины? Нацисты разрушили ей жизнь. Она так боролась за свою жизнь, так любила её и Францию, и Анри – до глубины своего сердца, до самого нутра. А они хотят, чтобы она просто сидела и ждала, что кто-нибудь принесёт ей это всё на тарелочке, пока она будет печатать на машинке? Она вспомнила того мальчика в Старом квартале, Антуана с пистолетом во рту.

– От меня будет больше пользы во Франции.

– Кому, Нэнси? – Бакмастер оставил дружеский тон и включил режим злобного демона. Он хлопнул кулаком по столу так, что задрожала чашка с чаем. Нэнси и бровью не повела. – Мне? Англии? Вашему мужу? Это не сказочная спасительная миссия. Это жестокая борьба до смерти.

Господи, некоторые люди настолько упёртые!

– Ты мне можешь не сотрясать здесь воздух, сукин ты сын, – чётко выговаривая каждое слово, спокойно сказала Нэнси. – Я там была. Я знаю Францию, знаю французов, знаю немцев. Я знаю, каково это – видеть, как умирает человек, а потом стирать со своих рук его кровь и идти делать своё дело. И я знаю, что вам нужны агенты больше, чем секретари, так что не надо мне тут зубы заговаривать. Давай ближе к делу.

Он долго на неё смотрел, и Нэнси впервые задумалась о всех тех женщинах и мужчинах, которые сидели на этом стуле до неё и говорили то же, что и она. Ведет ли он учёт, сколько из них погибли, сколько живы, сколько пропали без вести? Уголок рта Бакмастера пополз вниз, и он снова превратился в дядюшку Бака.

– Ладно, Нэнси. Мы тебя берём.

Он взял следующую папку из близлежащей стопки и начал её читать. Гэрроу выпрямился.

– Пойдем, Нэнси. Нужно будет оформить документы.

И всё. Нэнси вышла вслед за Гэрроу, и они вернулись в его кабинет у входной двери. Он вытащил откуда-то ещё одну проклятую папку и достал из неё несколько страниц, заполненных машинописным текстом. Она взяла со стола ручку и, пока он говорил, не читая подписала там, где он указал.

– Официально мы зачислим тебя медсестрой. Документы пришлём на твой адрес на Пикадилли. Будь готова уехать из Лондона в течение недели, ничего не планируй.

Он сложил бумаги и буквально вытолкал её за дверь, в убогий маленький холл. Пока он закрывал дверь прямо у неё перед носом, она увидела, что он еле заметно кивнул мисс Аткинс. Что бы ещё она ни хотела его спросить, сколько бы вопросов или остроумных ответов ни витали у неё в голове, на этом разговор закончился. Дверь захлопнулась, и, пребывая в некотором шоке и не понимая, что делать дальше, Нэнси просто направилась к лестнице.

– Эй, Нэнси? – Она повернулась. Мисс Аткинс что-то ей бросила, и Нэнси поймала. Это была помада. – Называется V for Victory. От Elizabeth Arden. Добро пожаловать на борт.

Часть II

Эресиг, Инвернесс-шир, Шотландия

Сентябрь 1943

18

Первый день на тренировочной базе оказался сущим кошмаром – и всё потому, что она слишком сильно сюда хотела. Недели после собеседования с Бакмастером были настоящей пыткой из-за бесконечного ожидания. Она подпрыгивала при каждом приходе почтальона и боялась отлучиться и пропустить желанный звонок.

Наконец, документы пришли. Она сложила вещи в соответствии с инструкцией, заполнила талоны на поездку и уехала в Шотландию, отправив перед этим записку Кэмпбеллу с новым адресом и просьбой оставить квартиру за ней.

Прибытие на базу не ознаменовалось никакими неприятностями – поезд прибыл на закате, на вокзале её встретил вполне приличный инструктор и довёз до места на машине. Лагерь располагался в охотничьем доме какого-то аристократа. Он стоял на краю озера, в окружении утопающих в голубой дымке горных вершин, а красота фиолетово-розового заката поражала воображение. Инструктор сказал, что, кроме неё, женщин в группе не будет, но она лишь равнодушно пожала плечами в ответ. Она привыкла быть единственной женщиной среди мужчин ещё со времен работы репортёром и хорошо их понимала. Поэтому, когда её привели в пустую комнату, заставленную двухъярусными кроватями, и сказали, что она будет жить отдельно, Нэнси запротестовала, но инструкторы остались непреклонны: ни при каких условиях ей не разрешат жить с мужчинами.

На следующий день в шесть утра она в прекрасном расположении духа явилась на первую тренировочную сессию и тут же увидела его – рыжего. А он увидел её. Несколько мужчин пожали ей руку и дружелюбно поприветствовали, но рыжий не мешкая собрал вокруг себя небольшую группу, и они стали оглядываться на неё и смеяться. Через некоторое время к ним вышел сержант и повёл их на кросс. Рыжий демонстративно тёр глаза, изображая плач, и хныкал: «О, я потеряла сумочку. Пожалуйста, принесите мне её», после чего театрально всхлипывал, и все смеялись.

Надо было сразу же пойти и сбить с его лица эту гадкую ухмылку и рассказать всем, как он ныл во время перехода, но не успела она сжать кулаки, как явился сержант. Пойти при нём? Нет, тогда её отправят домой ещё до начала курса. Ей придётся снова идти к Бакмастеру и умолять его взять её секретаршей. Лучше уж умереть. Терпение, Нэнси.

– Мистер Маршалл, вы готовы? – спросил сержант. Рыжий улыбнулся и стал вольно. Значит, вот как зовут этого говнюка.

Нэнси подозревала, что бежать будет нелегко, но не предполагала, что настолько. Ей казалось, что все те передвижения, езда на велосипеде с радиодеталями и депешами закалили её, но половина группы уже состояли на военной службе и бегали кроссы годами. Она старалась не отставать и держаться в последней трети группы не самой последней, но и ненамного впереди них. Ей было слышно, как за спиной, совсем рядом, сержант высмеивает отстающих. Сам он был невысоким и коренастым, сантиметров на семь ниже Нэнси, но он как будто бы родился для того, чтобы бегать по холмам с лёгкостью, характерной для расслабленной прогулки по широкой ровной улице. Откуда у него столько воздуха в лёгких?

Минут через двадцать после старта, а может, через три, или через полтора часа – Нэнси очень быстро потеряла счёт времени, лишившись возможности нормально дышать, – она увидела Маршалла. Он начал бежать в самом начале группы, а потом понемногу начал отставать и пропускать остальных. Вскоре он оказался рядом с ней и улыбнулся. Потеряв голову от собственной наивности, Нэнси решила, что он хочет извиниться.

– Значит, тебя зовут Нэнси? Ты в порядке?

– Отлично. – Говорить было тяжело, но одно слово она из себя выдавила.

– Просто… наверное, тебе очень тяжело бежать, – этот гад даже не задыхался, – и приходится эти огромные трясучие сиси перед собой нести.

Он сказал это достаточно громко, и бегущие перед ними мужчины начали оглядываться и улыбаться. Он выставил руки, держа воображаемую грудь, высунул язык от усердия и изобразил на лице боль и страдания.

– Да пошёл ты! – ответила Нэнси. Неоригинально, но коротко.

В ответ он подставил подножку, поймав её в фазе полета, и она растянулась. Приземление было жёстким – лицом в грязь и на выдохе. Подняв голову, она увидела, как он без каких-либо усилий догоняет начало группы и занимает место лидера. А её теперь обгоняли те, кто плёлся сзади.

– Вставай, Уэйк! – Сержант подбежал к ней, но не встал, а перешёл на бег на месте.

– Я…

– Просто вставай.

Она поднялась на колени, затем на ноги. Футболка почернела от грязи и облепила тело. Волосы прилипли к лицу, на щеке ощущалась кровь. Сержант осмотрел её.

– Жить будешь. Теперь беги.

Конечно, она прибежала последней. Потерянное время было не нагнать. Из-за того что ей пришлось идти в душ, она опоздала на первое занятие. Извинившись перед инструктором, она села на свободное место. Маршалл и его свежеприобретённые шестёрки сидели рядом и вытирали воображаемые слёзы.

Это вошло у них в привычку. На полосе препятствий кто-нибудь обязательно сталкивал её с бревна или наступал на руку, когда они карабкались по верёвочной сетке. То и дело Нэнси слышала смешки в свой адрес – и в столовой, и на полигоне, и в классе. Она сжимала зубы и терпела.

После третьего кросса, который ей впервые удалось преодолеть, не упав в грязь, сержант отозвал её в сторону, протянул эластичный бинт и пару булавок.

– У нас тут в прошлом году девчушка одна была, одарённая в области груди. Она обматывалась этим перед пробежками. Говорила, что так поддержки больше, чем от бюстгальтера.

Он хоть и покраснел до корней волос, произнося «бюстгальтер», но оказался прав. С бинтом стало гораздо легче.

Мебель, стоявшую здесь в довоенное время, которое уже было и не представить, вынесли. От картин на стенах остались только светлые квадраты. Анри бы понравилось в этой комнате. Очевидно, раньше здесь стояли кожаные кресла и шкафы со старыми книгами. Теперь же из мебели остался только привычный металлический стол, складные металлические стулья и пара серо-голубых стеллажей. И этот мужчина. В руках он держал листок с чернильным пятном теста Роршаха и смотрел на неё. Его звали доктор Тиммонс. У него были светло-голубые глаза и жидкие волосы.

– Что вы видите?

– Чернильное пятно. А ещё как вы на меня таращитесь, – сказала она, засовывая руки в карманы и вытягивая ноги. Не самое удобное положение, но ей не хотелось сидеть перед ним ровно, как первоклассница на уроке. Доктор был психиатром, но все, включая инструкторов, называли его психолухом.

Он переместил лист в левую руку, а правой начал что-то писать.

– Теперь вы ещё и впустую чернилами разбрасываетесь.

Она отвернулась и посмотрела в окно. Мужчин из их группы снова куда-то погнали. Она бы предпочла пойти с ними и карабкаться в гору под проливным дождём, чем терпеть вот это.

– Это тест, Нэнси. Психическое здоровье не менее важно, чем физическое. А может, даже и более, если говорить о военном деле. Что вы здесь видите?

– Дракона.

Он натянуто улыбнулся и положил листок на стол.

– Вы третий человек из группы, который это повторил. Неужели у вас так плохо с воображением?

Она пожала плечами и скрестила ноги.

– Очень хорошо. Тогда давайте сделаем всё по старинке. Расскажите мне об Австралии, о вашем детстве.

Она захлопала глазами. Всё это время инструкторы учили их, что у каждого должна быть легенда, которая должна от зубов отскакивать, а она совершенно забыла придумать себе легенду для этого доктора. Козёл! Перед глазами встал дом её матери. Старшие братья и сёстры уже не жили дома, и в нём остались только они вдвоём. Общения между ними не было. Нэнси не могла вспомнить ни единого разговора с ней – только тирады о том, какая Нэнси уродливая, глупая и вообще воплощённый грех.

– Я была абсолютно счастлива.

– У вас было много друзей? – спросил Тиммонс, делая пометки.

– Куча, – ответила Нэнси. Воспоминания были такими яркими, что даже сейчас она чувствовала, как печёт солнце по дороге из школы домой. С каждым шагом она шла всё медленнее и медленнее. Ей не хотелось приближаться к этой норе, обшитой вагонкой. Там её ждёт мать. Но не с любовью, не с теплотой, а с очередным монологом из жалоб и обвинений, приправленным цитатами из Библии. Во всем всегда была виновата Нэнси. Нэнси – это Божье наказание, пусть даже миссис Уэйк не понимала, что она такого сделала, чтобы заслужить такого уродливого, ненормального, непослушного ребёнка.

– А какие были отношения у ваших родителей? – спросил Тиммонс, склонив голову набок и став похожим на попугая из зоомагазина, мимо которого она проходила по пути в школу. Нэнси всегда казалось, что тот попугай тоже её осуждает.

– Невероятно счастливые, – отрапортовала Нэнси, попытавшись воспроизвести произношение, свойственное высшему классу.

Тиммонс вздохнул.

– Почему тогда ваш отец оставил жену с шестью детьми? Вам сколько было, пять? Вы с тех пор его видели?

– Она его довела, – отрезала Нэнси. – Старшие дети уже ушли из дома. Она выносила ему мозг своими претензиями, к тому же была религиозной фанатичкой, и он просто не мог больше это выдерживать.

– Значит, была виновата она?

Какая вообще разница? Их так хорошо научили стрелять с бедра, доведя этот навык до автоматизма, что у неё руки чесались застрелить этого ублюдка.

– Конечно, она, папа был настоящий принц – смешной, добрый, и очень меня любил.

И это было правдой. Она чувствовала его любовь, и только эти воспоминания помогли ей не сойти с ума и дождаться знакомства с Анри. Тиммонс снова начал что-то писать.

– Но не настолько, чтобы забрать вас с собой. Он дождался, пока остальные дети повзрослеют и покинут дом, но для вас он того же самого не сделал, так?

Это удар ниже пояса. Раз. Два. Двойной выстрел. Маленький лысеющий ублюдок. Она промолчала.

– Вам удалось выпорхнуть на волю в шестнадцать лет, убедив семейного доктора, что вам уже восемнадцать. Вы получили паспорт и сбежали. Предприимчивая вы девушка. У вас хорошо получается вертеть мужчинами.

Как они это про неё узнали? Ну и что, даже если это правда? У неё же всё получилось! Она обзавелась друзьями, получила профессию, наслаждалась жизнью и – вишенка на торте – влюбилась в Анри.

– Было бы глупостью оставаться там дальше и терпеть эту травлю.

Он скрестил пальцы за головой, отвёл локти назад и потянул спину, оставив незащищёнными и горло, и бока. Применив знания и умения, полученные здесь за последние несколько недель, Нэнси могла бы убить его в одно мгновение, и этот грустный усталый вздох вполне мог бы стать для него последним.

– Но всё же вы здесь, Нэнси.

– В смысле?

– Половина мужчин вас ненавидит, вас постоянно травят. Но вы не сдаётесь.

Она поджала ноги и подалась вперёд.

– Потому что я хочу наказать грёбаных нацистов. Всё очень просто. Я видела их. В Австрии. Во Франции. Они мрази. Их просто нужно стереть с лица земли. Мне нужно стереть их с лица земли. – Она постучала пальцем по его блокноту. – Зачеркните «грёбаных», добавьте немного пафоса и патриотизма, размешайте, и всё на этом. Вы довольны?

Он выдержал её взгляд, и Нэнси сдалась.

– Вы хотите стереть нацистов с лица земли, так, Нэнси? Что ж, мы, конечно, все будем вам за это очень благодарны. Но вы – часть команды, часть армии, часть страны.

Он снова вздохнул. Как же это раздражает!

– Возможно, вы станете хорошим агентом, Нэнси. Сектору «Д» очень нужны самостоятельные думающие люди, но вам также нужно понимать, что вы часть чего-то большего, чем вы сама. Может, это станет для вас шоком, но война не крутится вокруг вас.

Ох, ну хватит уже.

– Вы считаете, я всё это делаю из-за того, что папочка ушёл от мамочки, а мамочка считала меня огромной жабой, сидящей всю жизнь на её груди? Думаете, я обижена на весь свет?

Он взглянул на чернильное пятно.

– Оно похоже на жабу, не так ли? Интересно. – Он снова что-то записал. – Нэнси, послушайте. Мне кажется, вы решили, что вам надлежит страдать – и здесь, и, скорее всего, во Франции. Вряд ли это сознательное чувство, но эта потребность в страдании в вас есть. Вам кажется, что вы его заслужили, что вы на самом деле то чудовище, которым считала вас мать.

Нэнси сжала кулаки в карманах и почувствовала, как сжимаются челюсти.

– И вам ещё и платят за это?

В детстве, когда все было очень плохо, она пряталась под крыльцом и читала «Энн из Зелёных крыш». Освещением ей служило яркое солнце, пробивающееся между деревянных досок. Читала она до тех пор, пока не утихала боль и злость. До сих пор это был её любимый роман. Можно даже сказать, это был единственный роман, который ей нравился. Закрывая книгу, она всё оставляла там, под крыльцом, – и ярость, и страх, и ненависть к себе. Она была уверена, что настанет день, и эта адская смесь взорвёт дом. Всё те ужасные ядовитые чувства, которые она оставляла под досками, загорятся и – бум! Всё исчезнет. А потом ей исполнилось шестнадцать, и тётя неожиданно прислала ей чек. Нэнси тогда решила, что не может больше ждать взрыва, и просто оставила весь этот хлам за спиной. И теперь она точно так же взяла всё, что сказал Тиммонс, мысленно завернула в коричневую бумагу и засунула туда же, под пол. А затем, облизав губы, совершенно спокойно, словно они автобусные маршруты на коктейльной вечеринке обсуждают, спросила:

– А вы сами, доктор Тиммонс, никогда не хотели выйти из-за стола и повоевать?

Он повёл бровью.

– Значит, так, Нэнси? Очень хорошо. – Он снова что-то записал и снова вздохнул. – У меня к вам всего одна просьба. Постарайтесь, чтобы из-за этого вашего навязчивого самобичевания никто не погиб, хорошо? На этом всё, вы свободны.