Текст книги "Открытки от незнакомца"

17

Кара, 2017

Как и ожидалось, ужин у Мэриэнн получился на славу. Я съедаю гораздо больше, чем следовало бы, но это редкая возможность, вот я и даю себе волю.

– Кому кофе? – спрашивает Мэриэнн, подавая десерт.

Я кошусь на Майкла, но он уже отодвигается от стола.

– Было бы чудесно, дорогая, но нас с Карой ждет важный разговор. Про отца, – поясняет он.

Я не встреваю.

– Думаю, мы посидим в пабе.

Брови Мэриэнн взлетают на лоб.

– Это лишнее, – говорит она таким тоном, словно Майкл вздумал увести меня в темный сарай. – Я уложу девочек спать и приберусь на кухне. – Она оглядывает свою кухню, где все вплоть до последней ложечки разложено по местам. – А вы посидите в гостиной.

– Спасибо, но мы лучше пройдемся, – отвечает Майкл уже с намеком на резкость. Я тут же вспоминаю отца. – Тут неподалеку есть недурное местечко, Ка. Бери пальто, пошли.

Паб действительно находится в двух шагах. Это беленький домик, увешанный корзинками, с низкими темными окнами. Майкл идет вперед и быстро находит удобный столик сбоку. Я устраиваюсь спиной к стене. Майкл осведомляется, что я буду пить.

– Пожалуй, бренди, – отвечаю я.

Он удивленно смотрит на меня:

– Тогда я заказываю то же самое?

– Почему бы нет?

Майкл без дальнейших вопросов отправляется к стойке, предоставляя мне время поразмыслить над тем, как лучше приступить к делу.

Он очень быстро возвращается с двумя стаканами, в каждом плещется, похоже, двойная порция бренди. Он протягивает мне стакан и падает на стул.

– Ну, объяснишь мне, из-за чего сыр-бор?

Я делаю глубокий вдох и начинаю:

– Все началось с миссис Пи…

Майкл непонимающе хмурится.

– Миссис Пи – наша сиделка. Я так ее прозвала, потому что… Неважно. Мы с ней как-то завели речь о маме…

Чувствую, он сейчас вспылит. Сам он не стал бы обсуждать нашу мать с чужим человеком. Не обращая внимания на его реакцию, я продолжаю:

– Эта миссис Пи – невероятно организованная особа, она бы тебе понравилась. Она навела в доме образцовый порядок, теперь ты бы его не узнал…

Я чувствую нетерпение Майкла, его раздражает моя манера заходить издалека. Он выразительно приподнимает одну бровь, но я не позволяю ему меня торопить.

– В общем, я поднялась на чердак поискать что-нибудь, что папа мог бы узнать, вспомнить…

– Ты поднялась на чердак! – повторяет он в притворном ужасе.

Атмосфера немедленно разряжается.

– Знаю, это непростительно. Я все думала, что меня поймают, – вообрази, разве не смешно? Он уже не тот, что раньше, Майкл. Вряд ли он даже помнит, что у нас есть чердак, не говоря о том, что нам когда-то было запрещено туда ходить.

У Майкла хватает такта изобразить сочувствие. Теперь я могу продолжить.

– Так что же ты нашла во время своего восхождения? – спрашивает он.

– Это самое главное, – говорю я и отпиваю бренди.

У стойки бара кто-то роняет рюмку. За звуком разбиваемого стекла следуют радостные крики и аплодисменты. Я оглядываюсь, потом снова перевожу взгляд на Майкла. Он смотрит на меня так, будто мой рассказ ничего не прерывало. Я продолжаю:

– У задней стены стояла коробка. В отличие от остальных на ней не было ярлыка с подписью, только буква «Э». Я ее открыла…

– …и выпустила стаю летучих мышей, а потом появилось привидение…

– Если ты не готов слушать серьезно…

– Извини. – Майкл опускает голову, делая вид, что ему стыдно.

– Теперь внимание! В коробке была куча почтовых открыток, как вот эти.

Я достаю из сумки конверт с несколькими открытками и пододвигаю его ему через стол.

Майкл не без колебания берет конверт, вынимает из него открытки, рассматривает их, переворачивает. Пока он читает написанное на одной, я вглядываюсь в его лицо. Он перебирает остальные открытки и вроде бы замечает, что в них написано одно и то же. Между его бровями появляется глубокая морщина.

– Как это понимать? – отрывисто спрашивает он. – «Милые мои детки, я люблю вас сильнее, чем вы можете представить. Пожалуйста, простите меня», – читает он невыразительным тоном, но с примесью сарказма, от которого мне делается не по себе. Можно подумать, что перед ним сидит нерадивая практикантка. – Откуда они взялись? – С этими словами он бросает открытки на стол и отодвигает их обратно, ко мне. Я в замешательстве, он необходим мне как союзник, но есть опасность его лишиться, так и не дойдя до самого главного.

– Взгляни на штампы, – говорю я торопливо. – Их немного, но все начинаются с марта 1987 года… – Я делаю паузу и жду, пока до него дойдет, почему эта дата важна. Судя по выражению его лица, он понимает, что я имею в виду. – Открытки приходили, пока мне не исполнилось восемнадцать лет. После этого их уже не было.

– Хорошо… – медленно выговаривает он. – Ты нашла старые открытки от какого-то психа с поехавшей крышей. И что дальше?

Я делаю еще глоток, бренди обжигает мне горло, потом желудок.

– Дальше начинается такое сумасшествие, что только держись. У меня возникла мысль – считай это просто странным предположением: вдруг все эти открытки оправляла наша мать?

– Каким же это образом? – отзывается Майкл пренебрежительным тоном. – Ты ведь сама уже сказала, что даже самая первая была отправлена после ее смерти.

Я не тороплюсь с ответом, жду, пока до него дойдет весь смысл моих слов.

– Все понятно! – Он откидывается на спинку стула и закладывает руки за голову. – Я понял. Прошу, скажи, что ты не намекаешь, будто наша мать жива.

Такое впечатление, что мы вернулись в прошлое. Я – глупенькая младшая сестра, привычно несущая чушь, он – мой старший брат-всезнайка.

– Видишь ли… – Я почесываю сморщенную кожу на своей пострадавшей руке. – Мне не приходит в голову других объяснений. Кто еще стал бы писать такие открытки? Да еще на протяжении всего нашего детства?

Майкл открывает рот, чтобы ответить, но я его опережаю:

– Но и это еще не главное.

– Тогда колись! Выкладывай.

Он все еще разыгрывает равнодушие, но помимо воли наклоняется вперед, и мы едва не сталкиваемся лбами. Я набираю в легкие побольше воздуха. Я знала, что будет нелегко, теперь все зависит от того, как он отреагирует на следующие мои слова. Мне необходимо спокойствие, надо просто изложить факты, воздерживаясь от эмоций, иначе он поднимет меня на смех и откажется вникать в услышанное.

– Я стала думать. Предположим, просто предположим, что открытки от мамы, что на самом деле она не умерла…

Брови у Майкла лезут на лоб, сейчас он скажет, что я схожу с ума. Но я продолжаю:

– Я стала искать в интернете, зашла на сайт с генеалогическими древами. Хотела отыскать ее свидетельство о смерти.

Я говорю все быстрее, слова налезают друг на друга, так мне хочется все высказать, прежде чем он окончательно махнет на меня рукой.

– Нет никакого свидетельства о смерти, Майкл! Я все перерыла и убедилась: свидетельства о смерти нашей матери не существует. Вдруг она не умерла? Слала нам эти открытки и жила себе? Если это так, значит, отец все эти годы нас обманывал. Не знаю, как дальше быть!

На меня вдруг наваливается усталость, накопившаяся за последние сутки. Сейчас из моих глаз хлынут горькие слезы. Дыхание учащается, я уже всхлипываю – громко, судорожно, как маленькая девочка. Майкл сидит неподвижно.

– Что, если я права, Майкл? – спрашиваю я сквозь слезы. – Что, если она где-то жила все эти годы и…

Я больше не могу говорить, роняю голову и сотрясаюсь от рыданий.

– Вздор! – произносит Майкл так громко, что я морщусь. – Наша мать скончалась, когда мы были маленькими детьми, и точка. Не знаю, кто все это отправлял, не иначе это был кто-то решивший подшутить над отцом. А что касается свидетельства о смерти, то ты, наверное, ошиблась, когда искала.

Разумеется, первая его мысль – что я что-то напутала. Иногда он бывает так похож на отца! Я не обижаюсь, главное для меня – не отвлекаться.

– Нет никакой ошибки, Майкл. В центральном реестре нет сведений о кончине Энн Фернсби в 1987 году или когда-либо еще. Если это настоящее имя нашей матери, значит, она жива. А открытки? Разве они не свидетельствуют о том же? Она уехала, но хотела, чтобы мы знали, что она нас любит, вот и отправляла открытки. Их сотни, Майкл, многие сотни!

– Как будто кучка открыток может компенсировать то, что она нас бросила.

Я чувствую, что он готов уступить, и хватаюсь за соломинку.

– Ты согласен, что она может быть жива? – спрашиваю я в отчаянии.

– Не знаю и не хочу знать. Для меня она умерла, когда умерла, или ушла от нас, или что еще она там сделала… А все это… – Он тычет пальцем в открытки и ненароком сбрасывает их со стола. – Все это неважно. У меня нет матери.

– Но, Майкл, разве тебе не хочется узнать, что произошло, почему? Тебе ни капельки не любопытно?

– Нет! – отвечает он со знакомой мне решимостью. – Мне неинтересно. Мне совершенно все равно. Больше ничего не желаю об этом слышать. Наша мать умерла, и точка. – Он хватает стакан и залпом его допивает. – Идем домой. И не вздумай обмолвиться об этом Мэриэнн. Не хочу, чтобы ты морочила голову своими фантазиями ей или девочкам.

Я смотрю на своего старшего брата и где-то глубоко, за его гневом и бравадой, вижу прежнего мальчишку – обиженного, сбитого с толку, потерянного. Это длится всего мгновение, и вот он уже торопится к двери. Я торопливо собираю открытки и хватаю свою сумку.

По дороге домой мы помалкиваем, Майкл так быстро шагает, что я едва не перехожу на бег, чтобы не отстать. Перед домом он останавливается, смотрит на меня, ласково кладет руку мне на плечо. Его лицо подобрело, голос стал спокойнее.

– Выкинь это из головы, Ка, – советует он. – Ничего хорошего из этого не выйдет. Раз она нас бросила, то это равнозначно смерти. Какой матерью надо быть, чтобы отказаться от своих детей? Лучше верни все это на чердак, туда, где нашла, и забудь.

К моему удивлению, он обнимает меня и легонько стискивает. После этого отворачивается и торопится к двери. Я бреду за ним, оторопевшая от произошедшего, но джинна не загнать обратно в бутылку, забыть о своей находке у меня не выйдет, здесь уж ничего не поделаешь. А даже если бы я могла забыть, то не хочу.

18

На счастье, к моменту нашего возвращения Мэриэнн уже легла спать. Я облегченно перевожу дух: не уверена, как мы с братом отреагировали бы сейчас на ее вопрошающий взгляд. Майкл проверяет на сон грядущий двери и окна – кто, кроме него, поступает так в наши дни?

Я забираюсь в кровать и укутываюсь в одеяло. В комнате витает слабый цветочный аромат – возможно, это розы; постель застелена прохладными хрустящими простынями. Несмотря на усталость, мой мозг не настроен на отдых. Лежа на спине, я прислушиваюсь к городскому шуму, который ночью беспокоит гораздо сильнее, чем днем. Дома сна меня лишит скорее уханье филина, чем сирена. Думаю, привычка быстро превращается в норму. Живи я в городе, мне бы не хватало темноты. В Лондоне не бывает по-настоящему темно, не то что на наших пустошах. Помню, как после переезда в Илкли я открыла для себя звезды: впервые обнаружила их на зимнем небе. Раньше для меня привычно было видеть только оранжевое зарево города, а тут вдруг обрели смысл слова колыбельных: все эти «звездочка, мерцай» и «человек на Луне» перестали быть выдумкой. Я поделилась с Майклом своим открытием, торжественно тыча в небо пальцем, но он лишь пожал плечами, как будто давно знал про звезды, чем обесценил мое великую находку.

Я широко раскрываю глаза: меня посетила одна мысль. Знаю, мысль важная, но она скользнула, как легкий дымок, и рассеялась во тьме. Мне срочно нужно ее воспроизвести, но чем настойчивее я пытаюсь ее ухватить, тем дальше она ускользает. Сирена, небо, темнота, звезды, Майкл… Все не то. Я заставляю себя закрыть глаза – и драгоценная мысль возвращается. Если я помню, как познакомилась со звездами в Йоркшире, то это значит, конечно, что я должна вспомнить, какими они были в Лондоне, а ведь это память о событиях, происходивших до маминой смерти. Если мне помнится одно событие, значит, можно вспомнить и другие, надо только определить, где искать. Я лежу и принюхиваюсь в надежде еще раз уловить запах роз, но это не помогает. Возможно, все исчерпывается одним-единственным воспоминанием, разбуженным возвращением в большой город. Но мне не верится, что это так. Наша память – непростая штука. Не может быть, чтобы она сохранила всего один случайный эпизод. Должны быть и другие, и со временем они всплывут. Надо только быть терпеливой и ждать. Увы, терпение дается мне с большим трудом.

Я уже отчаиваюсь уснуть – и, конечно, засыпаю. Часов в семь меня будит чье-то хождение по дому. Я встаю и одеваюсь, поленившись принять душ. Мне хочется поскорее уехать, вернуться домой, проверить, как там отец, и обдумать следующие свои шаги. Но первым делом надо поговорить с Майклом. Неужели он и вправду не желает иметь с этим ничего общего? А если я ее найду – что тогда? Не сообщать об этом ему? Нет, я уже ступила на этот путь, и он должен идти со мной, в этот раз у него нет выбора. Я не могу отпустить его на работу, не выяснив, до чего он додумался за прошедшую ночь, не убедившись, что он в порядке, что смягчился. Я увижу, что с ним происходит, всего разок на него взглянув. Я привыкла в нем разбираться.

Но я опоздала. Спустившись, я застаю Мэриэнн на кухне за приготовлением сэндвичей.

– Доброе утро! – приветствует она меня со всегдашней своей лучезарной улыбкой. – Выглядишь усталой, Кара. Не выспалась? Со мной всегда так на новом месте. Майкл только что ушел, у него ни свет ни заря совещание. Просил передать тебе привет и совет не волноваться. Представляю, как тебе трудно одной отвечать за отца. Помни, мы всегда готовы помочь, если понадобится, не стесняйся обращаться. – Она ловко нарезает сэндвичи треугольниками. – Кофе?

– Я, пожалуй, побегу, – говорю я. – Еще не все купила.

– Ты это брось, куда это годится – бегать на пустой желудок? А кто попрощается с девочками? Сядь, я налью тебе свежего кофе. Тост?

Я позволяю своей ловкой невестке поухаживать за мной. Где ей знать, что накануне вечером рухнул тщательно выстроенный мир ее мужа?

Когда впереди показывается мой дом, я почти перехожу на бег, сердце колотится от волнения. На пороге выстроились пустые молочные бутылки, рядом с ними радуют глаз зимние анютины глазки, посаженные в терракотовый горшок в мое отсутствие умелыми руками миссис Пи. Я вхожу и, еще на закрыв дверь, кричу:

– Привет, это я, я вернулась! – Молчание. Мне становится нехорошо. – Эй! Папа! Миссис Пи! Здесь кто-нибудь есть?

Я роняю сумки и принимаюсь распахивать дверь за дверью в поисках признаков жизни, но в доме чисто и очень-очень пусто. Я уже тянусь за мобильным телефоном, как вдруг в голову приходит мысль: кого я, собственно, собиралась найти? Отцу положено находиться в Центре помощи, а без него миссис Пи здесь нечего делать. Я смотрю на часы и понимаю, что так оно и есть.

На кухонном столе меня ждет записка от миссис Пи, в ней аккуратными печатными буквами написано:

«Дорогая Кара. Надеюсь, вы съездили успешно. Здесь все хорошо. Ваш отец в порядке. Увидимся вечером.

Ваша Анджела Партингтон

(миссис Пи)».

Ставя чайник, я чувствую себя немного глупо. Полагаю, мое чувство вины проистекает из недостаточной оценки рисков перед поездкой к Майклу. Все обошлось благополучно – но что было бы, если бы случилась беда? Едва появляется эта мысль, я от нее отмахиваюсь. Все хорошо, что хорошо кончается. Нет нужды переживать из-за разных «если». Тем лучше, потому что у меня есть более серьезные поводы для беспокойства.

Я разбираю свои покупки и раскладываю их по полкам в мастерской, когда раздается телефонный звонок.

– Привет! Тут такое, ты никогда не догадаешься! – слышу я энергичный голос, принадлежащий, конечно, Бет.

– Где-то собрали модель Тадж-Махала из кусочков сахара?

– Брось! Гораздо лучше: мы назначили дату свадьбы!

– С ума сойти! Можно поинтересоваться на когда?

– На Рождество! Правда, ты никогда не слыхала ничего романтичнее? Я вся в мыслях о мехах, свечах и ягодках падуба.

Я слегка ошарашена.

– Рождество в следующем году?

– Нет, глупышка, в этом.

Я мысленно считаю. Всего через восемь недель? Прикидывая, сколько еще остается времени, я одновременно думаю о других заказах и о том, успею ли за такой короткий срок управиться с платьем для Бет.

– Осталось восемь недель и пять дней, если совсем точно, – подсказывает Бет заразительно счастливым голосом.

– Фантастика, Бет! Поздравляю! Уже совсем скоро. Вы успеете подобрать и заказать место? Это же Рождество, когда все забито!

– Здесь вступает в действие романтика, – отвечает она. – Знаешь тот отель, где Грег сделал мне предложение?

Я киваю телефону.

– Так это там. Грег все заказал тайно от меня. Разве не шикарно?

– Он же сделал тебе предложение всего пару недель назад, – возражаю я. – Так быстро не…

– Он забронировал дату свадьбы еще до того, как сделал предложение. После того как я сказала «да», ему оставалось только подтвердить заказ.

Я так поражена, что не сразу нахожу, что сказать.

– Кара? – окликает меня Бет. – Ты меня слушаешь?

– Конечно, – выдавливаю я, лихорадочно соображая, как не ранить чувства Бет и не испортить ей момент торжества, – она ведь в восторге от того, как все складывается у них с Грегом. – Но тебе не кажется немного странным, что он заказал прием еще до того, как сделал тебе предложение? – спрашиваю я так ласково, как только могу.

– Не кажется! – смеется она. – В этом весь Грег. Вот такой он организованный человек. Он не сомневался, что мне понравится идея выйти замуж на Рождество. Будет замечательно! И он знал, что я соглашусь. Ты ведь тоже знала, что я отвечу «да», ты моя лучшая подруга. Чего же удивляться, что об этом знал мужчина, собирающийся стать моим мужем?

Действительно, удивляться не приходится, думаю я.

– Ну вот, – продолжает она. – Значит, вместе с платьем придется нацепить коньки. Знаю, времени в обрез. Как ты считаешь, мы успеем или я прошу слишком многого?

Я слышу в ее голосе страшное желание услышать мое «да». Я вспоминаю все принятые заказы; все не так уж плохо, потому что они оформлены еще только на весну. Думаю о своих обязательствах перед отцом, о коробке открыток, о Майкле.

– Никаких проблем, – слышу я собственный голос. – Только придется остановиться на чем-то попроще, тогда, уверена, мы успеем. Я как раз привезла из Лондона шелк, такого оттенка слоновой кости ты еще не видела. Покупая его, я думала о тебе. Надеюсь, тебе понравится.

– Люблю тебя, Кара Фернсби, – говорит она. Я буквально слышу ее улыбку.

– Знаю. Я вообще прелесть, ты жить без меня не можешь. Так, жду тебя у себя как можно скорее с фотографиями и с предложениями, чтобы можно было перейти к эскизам.

– Я знала, что ты меня не подведешь, – говорит Бет. – Грег боялся, что мы не успеем и что придется купить в Лондоне что-нибудь готовое, но я его заверила, что ты справишься.

Это все решает. Я сошью платье вовремя – самое красивое платье из всех, которые шила. Тут меня посещает мысль, что Грег мог намеренно тянуть с предложением, чтобы мне не хватило времени и чтобы пришлось пойти ему навстречу, но с Бет я этой мыслью не делюсь.

19

На следующий день Бет приволакивает кучу свадебных журналов, ее голова полна идей. Я не могу смотреть без улыбки на то, как она ковыляет по дорожке, нагруженная журналами. К тому моменту, когда я распахиваю перед ней дверь, она уже скрючилась, чтобы журналы не рассыпались.

– Скорее… – стонет она. – Помоги! – Она протискивается мимо меня в гостиную, где журналы наконец рассыпаются по полу.

– Все захватила, ничего не забыла? – спрашиваю я.

– Я вынесла их из дому аккуратно сложенными, сверху лежали мои любимые. Теперь придется все сортировать заново.

Непохоже, что это сложная для нее задачка, так ретиво она за нее берется: стремительно листает журналы и задерживается на страницах с загнутыми углами. Мне даже завидно. Планирование собственной свадьбы – заветная мечта любой девушки. Я многим с этим помогала, но до своей собственной свадьбы все не доходит. Как говорится, вечная подружка невесты никак не выйдет замуж сама… Прямо обо мне сказано.

– Такой широкий выбор, что глаза разбегаются, – жалуется Бет. Я побаиваюсь, что мне придется долго вытягивать из нее фасон платья. – Зато я определилась и знаю, чего хочу, – добавляет она.

– Тем лучше, – радуюсь я, отметая черные мысли. – Главное – договориться о фасоне, дальше все пойдет как по маслу. Поставлю-ка я чайник…

Отца я застаю там, где оставила, – за столом в кухне. Он листает книжку с кофейного столика, посвященную гербицидам, глядя на картинки так, словно ищет доступное ему одному решение некой загадки. При моем появлении он с надеждой поднимает глаза, но, поняв, что это только я, опять утыкается в книжку.

– К нам зашла Бет, она в гостиной, – говорю я ему. – Скоро она выйдет замуж. Я сошью ей платье. – Отец не подает никаких сигналов, непонятно, узнал ли он это имя. – Я предложу ей чаю. Как ты насчет чая, папа?

Он довольно кивает, потом широко улыбается – не мне, а кому-то у меня за спиной; оглянувшись, я вижу Бет с журналом в руках.

– Здравствуйте, мистер Фернсби, – говорит она, – как поживаете?

Отец кивает.

– Хорошо.

– Кара говорила вам, что будет шить мне свадебное платье? Вот это нравится мне больше всего. – Она передает мне поверх папиной головы журнал.

Отец пытается его перехватить, но он слишком медлителен. Я сама показываю ему фотографии. Платье красивое, элегантное и в то же время простое, в стиле двадцатых годов, оно органично смотрелось бы на съемочной площадке «Великого Гэтсби». Бет будет в нем сногсшибательной, но пошить его мне вполне по силам, и это бонус, учитывая, как невелик у нас запас времени.

Отец одобрительно кивает.

– Мило, – говорит он.

– Сегодня вы без миссис Пи? – спрашивает Бет.

– У нее выходной, – говорю я. – Сегодня мы одни, да, папа?

Он и мне кивает, и я не в первый раз гадаю, насколько он понимает теперь то, что при нем говорится. Возможно, я его недооцениваю.

– Это платье – только отправная точка или уже платье? – Надеюсь, что первое. Мне неинтересно копировать чужой фасон, не говоря уж о возможных юридических трудностях с авторством.

– Оно нравится мне как идея, но хочется талию пониже и больше складок у юбки. А еще я не уверена, что Грег одобрит платье без рукавов. Он всегда говорит, что свадьба – это свадьба, а не вечеринка. – Наверное, я изменилась в лице, потому что она спешит добавить: – Хотя это мое платье, и мне нравится это, оно элегантное. Ты только полюбуйся на ниспадающую спинку!

– Блеск! – хвалю я. – Пошли ко мне в мастерскую, я набросаю пару эскизов, посмотришь, понравится ли тебе. Еще я покажу тебе тот шелк. По-моему, это то, что надо, но вдруг ты будешь другого мнения.

Мы оставляем отца на пару с книжкой и переходим в мастерскую. Там Бет превращается в ребенка в кондитерской – настолько ее занимают мои коробочки с бисером и прочей мишурой.

– Вот он! – Я указываю на рулон искрящейся на свету ткани.

Бет ахает.

– О, Кара, это самый правильный цвет!

При этих ее словах я позволяю себе баловство: мысленно хвалю себя за то, что настолько точно угадала желание подруги.

– Обрежем угол кройки, будут вот такие складки… – Я беру рулон, отматываю пару метров и прикладываю к ней. – Будет очень красиво ниспадать. Какой шлейф ты предпочитаешь? – Судя по ее лицу, она еще об этом не думала. – Не беда, – говорю я, – сейчас кое-что набросаю… – Беру блокнот и карандаш и наношу длинные уверенные штрихи. Люблю эту часть своей работы: мне приятно показывать невестам, как мой замысел ложится на бумагу. Прямо у них на глазах воплощаются их мечты. Не всегда это получается сразу, иногда невесте трудно выразить свои пожелания словами. С Бет гораздо легче: она позволяет мне воплощать в рисунке мои собственные мысли. Я точно знаю ее вкус, и хотя мы никогда не обсуждали в подробностях свадебные наряды, я нисколько не сомневаюсь, что долго возиться не придется. Пока я рисую, Бет разглядывает фотографии на моей доске на стене.

– Какая ты умная, Кара!

Ее комплимент до того мне по душе, что я вся свечусь изнутри. Похвалы всегда были в этом доме в остром дефиците.

– Я очень рада, что ты заказала платье у меня, – говорю я. – Невзирая на возражения…

Напрасно я это сказала: ничего конкретного я не имела в виду, но Бет помрачнела.

– Думаю, он просто хочет, чтобы все было в лучшем виде. Честно говоря, он еще не знаком с твоей работой. Мало ли, вдруг ты шьешь мешки?

– И то верно, – соглашаюсь я. – Что ж, будем надеяться, что я его не разочарую. – Снова мой ответ резковат, Бет тоже это улавливает.

– Он ведь тебе нравится, правда, Ка? Знаю, он бывает немного напыщенным, но у него доброе сердце, и я знаю, что он меня любит.

Как ни осторожничаешь с подругой, всегда можно ненароком проколоть ее защитный пузырь. У меня остаются сомнения насчет Грега, но не я же за него выхожу. То, что он мне не нравится, еще не делает его бракованным женихом.

– Я тоже это знаю, – говорю я. Ответ компромиссный, но Бет он, кажется, устраивает.

– Что тебе понадобилось в Лондоне? – интересуется она, аккуратно отходя он чреватой конфликтом темы. – Кроме покупки для меня этого несравненного шелка.

Я ждала этого вопроса и заготовила ответ. Проще всего было бы сказать, что я с удовольствием повидалась с Майклом и Мэриэнн, и больше ничего не объяснять; до поездки я склонялась к тому, чтобы ограничиться этим. Я всегда была с Бет откровенной, но новость о моей матери слишком ценна, чтобы спешить с кем-то ею делиться. Боюсь, что сказать такое кому-то – значит все погубить. Все равно что лопнуть мыльный пузырь.

Но реакция Майкла все изменила. Если он будет стоять на своем и не пожелает реагировать на мое открытие, то полезно будет известить Бет. Кого, если не ее?

Я не медлю с решением и сразу действую, чтобы не было времени передумать. Я все ей выкладываю: про найденные открытки, про поиски в интернете, про спор с Майклом и про его решение.

Бет определенно шокирована моим рассказом, однако терпит, пока я договорю, прежде чем самой открыть рот.

– Ка, моя бедняжка! – Она гладит меня по изуродованной руке, еще чертящей в блокноте, как будто хочет уберечь от всей этой истории. – Что ты теперь предпримешь? Не можешь же ты расспрашивать отца!

Я мотаю головой.

– Ты сама видишь, какой он, – отвечаю я. – Он едва осознает себя самого, где ему справиться с такой темой! Нет, мне придется полагаться в этом на себя. Что бы «это» ни было.

– Так ты действительно думаешь, что она может быть жива? Станешь ее разыскивать? – Бет вглядывается в меня, стараясь ничего не упустить.

– Не знаю, – сознаюсь я. – Не уверена, как за это взяться. В интернете пусто. Меня не покидает мысль, что если бы она хотела, чтобы ее нашли, то оставила бы больше подсказок, чем коробка с открытками. Но если она все же жива, то я очень хочу узнать, почему она сбежала. Вернее… – Я мнусь. – Думаю, что хочу.

Бет кивает:

– Понимаю тебя. Странный поступок для матери – оставить своих детей.

Я благодарна ей за то, что она не выдвигает догадок. Я сама еще не достигла этой стадии.

– У тебя есть к кому обратиться с вопросами? У нее была родня?

За последние несколько дней я поняла, как мало знаю о маминых родственниках. Когда она исчезла из моей жизни, я была еще так мала, что никогда потом не задумывалась о том, кто ее окружал.

– Я не знаю. Думаю, ее родители уже ушли из жизни. Им было бы уже за восемьдесят.

– Возможно, Майклу известно больше, чем тебе. – Бет размышляет, накручивая на палец темный локон. – Ты бы его расспросила. Знаю, сам он не желает этим заниматься, но не станет же он препятствовать твоим поискам?

Я обдумываю ее слова. Вероятно, Бет права, но полной уверенности у меня нет.

Эскиз готов. Я поворачиваю блокнот и показываю ей результат. Это элегантное платье простого покроя, с ниспадающими складками, американской проймой, низким вырезом на спине, без рукавов. Бет оно подходит идеально, хотя ей еще только предстоит с этим согласиться. Она смотрит на набросок горящими глазами, кусая нижнюю губу, как всегда при сильном волнении.

– Лучше быть не может, – говорит она. – Думаешь успеть?

Глядя на свой эскиз, я прикидываю, сколько времени нужно на саму работу, приплюсовываю время на случай ошибок и исправлений, на окончательную доводку.

– Да, – медленно подтверждаю я. – Если тебе нравится эта ткань и если я сразу начну, то, думаю, мы справимся. Но только если ты не передумаешь после того, как я уже приступлю к кройке.

– Все прекрасно, Ка. С какой стати мне передумывать?

– Забери эскиз, даю тебе пару дней на размышление. Столько мы еще можем себе позволить. Я хочу, чтобы ты была полностью уверена.

– Хорошо, – соглашается она. – И еще кое-что…

– Надеюсь, не слишком много? – смеюсь я.

– Думаю, тебе понравится. Ты согласна быть подружкой невесты?

Честно говоря, мне было совсем не до мыслей об этой составляющей ее бракосочетания. Сейчас эмоции, копившиеся внутри, вырываются наружу, по моим щекам текут слезы.

– Сочту за честь, – лепечу я. Но тут меня посещает ужасная мысль. – Не хочешь же ты, чтобы я шила платье и себе?

Бет смеется.

– Нет, посвяти все свои усилия моему платью. Тебе мы купим, если не возражаешь.

Я слышу шаги на кухне и говорю:

– Мне надо проверить, как там отец.

– А мне пора идти, – говорит Бет. – Скоро вернется Грег.

Я стараюсь не обижаться на то, что играю у нее вторую скрипку.

– Ступай. Дай знать, если захочешь внести какие-то изменения в фасон. Допустим, послезавтра.

– Договорились. – Она берет листок с эскизом, аккуратно складывает его вдвое и прячет в сумочку. – Обязательно расспроси Майкла о ваших родственниках. Даже если ему самому это не нужно.

Знаю, это дельный совет.

Вечером я сажаю отца перед телевизором и набираю номер Майкла. Трубку берет Мэриэнн. Я внимательно вслушиваюсь в ее голос, силясь понять, изменилось ли что-нибудь, знает ли она о нашем с Майклом разговоре, но ничего не могу уловить. Майкл, взяв трубку у жены, говорит со мной осторожно. Я кидаюсь с места в карьер.

– Я помню, что ты говорил, но мне надо узнать больше. Никак не выброшу это из головы. Не уверена, что хочу ее отыскать, все еще об этом думаю. Мне нужно все разложить по полочкам у себя в голове. У мамы есть родственники? – Чувствую, что фраза в настоящем времени применительно к нашей матери звучит неуклюже, почти неестественно, но сознательно говорю именно так.

На том конце провода молчание. Оно затягивается.

– У нее была сестра, – в конце концов отвечает он. – Ее звали Урсула. Думаю, она художница. Живет в Штатах, в Сан-Франциско, что ли? Мы с ней не виделись, но мама часто ее упоминала. – Он использует прошедшее время. Что ж, это его выбор. Я очень стараюсь скрыть ревность: мой брат, в отличие от меня, помнит нашу мать, помнит разговоры, звук ее голоса, ее запах. А я не помню ни-че-го.