Текст книги "Плоскости времени. Стихи и проза"

Плоскости времени
Стихи и проза
Инесса Ганкина

Автор компьютерной графики и части фотографий Вера Кузьминична Готина

© Инесса Ганкина, 2017

ISBN 978-5-4485-1487-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

От первого лица. Попытка предисловия

Любой автор, представляя на суд читателя свою книгу, надеется на диалог. Проблема понимания заключается в зазоре между смыслами автора и смыслами читателя. Величина этого зазора зависит от возраста, личного опыта, убеждений и оценок читателя. С одной стороны, ни одно из прочтений не будет полностью адекватно смыслам автора. С другой – авторский смысл – это всего лишь один из многих.

Невзирая на трудности, автор надеется на плодотворную коммуникацию с читателем. Мало этого, автор предполагает и ждет такого понимающего соавтора-читателя.

Кто же идеальный читатель данной книги?

Человек, которому интересно отражение исторических событий ХХ века в истории конкретной семьи. Человек, размышляющий над проблемами становления человеческой личности, психологией ребенка. Именно он является предполагаемым читателем первой части книги. В «Семейном альбоме» делается попытка не только рассказать историю маленькой девочки (историю жизни автора), но и осуществить профессиональную психологическую интерпретацию событий. Эта интерпретация в некоторой степени обусловлена двадцатилетним профессиональным опытом автора – практического психолога. По жанру первая часть книги является документальной повестью с элементами психологического анализа и поэтическими вставками по ходу развития сюжетной линии.

Вторая прозаическая часть книги «Звенья цепи» посвящена отношению к языку как факту культуры и личного опыта. Тема продиктована культурологическим образованием автора, с одной стороны, и богатым опытом путешествий по разным частям земного шара – с другой. Этот опыт охватывает почти сорок лет жизни и в соответствии с теперешней политической картой включает более двадцати пяти стран. Далеко не все впечатления стали содержанием эссе «Язык», но все они подкреплены краткими научными данными, изложенными в доступной форме. Поэтические вставки позволяют окунуться в эмоциональный мир автора, т.к. эти тексты создавались в разные периоды жизни непосредственно как путевые заметки либо сразу после путешествий. Эта часть будет интересна путешественникам, любителям культуры и языка.

И, наконец, третья часть книги – это поэтические тексты последнего периода. В них попытка осознания актуальных событий, но не только. Это – живой мир человеческой души. Ее читатели – любители и ценители современной поэзии.

Каждая часть книги содержит большое количество иллюстраций. На страницах первой части размещены фотографии из семейного архива – визуальный портрет прошлого века (самые ранние относятся к концу двадцатых годов). Вторая часть сопровождается фотографиями, в том числе авторскими, и справочным иллюстративным материалом из открытых источников, позволяющими разобраться в научной информации, а также раскрыть образную структуру текста. Третья часть книги оформлена рисунками Веры Готиной и фотографиями автора. Этот изобразительный материал носит образный субъективный характер.

Время сказать спасибо всем, кто не просто помог подготовить книгу к печати, а фактически стал моими соавторами. Художник, музыкант и композитор Вера Готина, чьи рисунки украсили третью часть книги, а художественный вкус помог оформить две остальные части.

Моя давняя подруга, стиль-редактор и поэт Галина Андрейченко, не просто вычитала книгу с точки зрения ошибок и опечаток, но предложила ряд важных стилистических изменений, сделавших книгу лучше, а мысли, изложенные в ней, яснее.

И, наконец, моя семья, разбросанная по всему миру. Именно ее история рассказана в «Семейном альбоме».

Светлой памяти моей матери – Розы Кабак (урожденной Чунц), отца – Хаима Кабака, тети – Ривы Ганкиной (урожденной Чунц), дяди – Арона Ганкина, их сына – Бориса Ганкина, всего многочисленного старшего поколения большой семьи Чунц, Ганкиных, Немцовых посвящается эта книга.

Я рада, что одними из первых читателей книги стали Маргарита Мордухович (урожденная Ганкина) – моя сестра, Лена Мордухович – моя племянница, Маргарита Ганкина (урожденная Немцова) – жена Бориса Ганкина и все остальные ныне здравствующие члены семьи.

Особую роль в моей жизни, а значит и в творчестве, играет муж – Дмитрий Симонов, первый читатель, доброжелательный и в то же время самый строгий критик. Он стимулирует меня к постоянной работе над словом, а главное – над мыслью, которая ищет свое словесное воплощение.

Книга ждет читателя. Я надеюсь, что он – этот читатель – существует!

МГНОВЕНИЯ

Часть 1. Семейный альбом

Вступление

Перевести дух. Маленькой ложечкой разрезать вафлю, покрытую легким сливочным мороженым, лениво наблюдая, как на паркете летнее солнце оставляет темные движущиеся пятна веток, запутавшихся в шелесте листвы. И вдруг почувствовать, что это пришло…

А как прекрасно начинался день – первый отпускной! Точнее, он раскрылся ароматным цветком свободы еще прошлой ночью. Воскресно-вечернее посасывание под ложечкой – «завтра рано вставать» – сменилось блаженным необязательным ритмом длинных летних преподавательских каникул, когда день можно легко перепутать с ночью, а чтение из повседневной обязанности становится по-детски вкусной конфетой или мороженым – почти запретным плодом.

А потом был длинный, невзирая на позднее пробуждение, день: ласковое бурчание мужа сопровождали легкие, как летний туман мысли о планах, которые можно было отложить на… Ну хотя бы на следующую неделю.

Ближе к вечеру по привычному маршруту они отправились в старый городской парк. И там, сидя за столиком летнего кафе и пытаясь прожевать опасно похрустывающую на коронках пиццу, она заметила ее… Вернее сказать, их – маленьких детей, карабкающихся на скамейки, испуганно выглядывающих из цветных коробочек каруселей, их – маленьких владельцев нового века. И, беспечно направляя в эти лица объектив фотоаппарата, она почувствовала, что это пришло…

Минск. Парк Горького. Колесо обозрения. Фото автора.

И сейчас, дома, детство, ее собственное детство не просто мелькнуло, а навалилось, почти задушило полузабытыми цветами, запахами, вкусом вафли из брикета с ностальгическим названием «Двадцать копеек». Она поняла невозможность отложить на завтра, спрятаться или оттолкнуть… Она приняла этот груз – светлый и печальный, груз собственных воспоминаний. Приняла и включила компьютер – и текст потек между пальцами, оставляя следы на экране, и волна прошлого накрыла ее с головой.

Глава 1. У порога

Первое воспоминание легким облаком или темной тучей лежит на пороге человеческой жизни – чуть заметная преграда на привычном маршруте, бугорок на пути. Но однажды замеченное боковым зрением, препятствие попадает в фокус нашего самосознания и, возможно, отвечает на извечный вопрос о природе нашего «Я».

Глубина погружения в прошлое у каждого своя. Мальчик помнит небо с протянутыми через него шариками, покачивание коляски и невозможность освободить руку, чтобы схватить и присвоить эту разноцветную подрагивающую гирлянду. Целая жизнь отделяет этот момент от сегодняшних попыток покорить враждебный ускользающий от контроля взрослый мир. Целая жизнь или только один шаг продолжительностью в полстолетия? Кто знает, откуда вырастает дерево характера, что на самом деле питает его корни?

Она часто вспоминала раннее детство, перебирала немногие сохранившиеся фотографии, пытаясь ответить на эти вопросы. На эти и на многие другие. Жизнь вообще задает много вопросов, из их беспорядочного вороха человек выбирает свои, и именно они определяют направление роста. А наше сегодня – это всего лишь один из актуализированных вариантов ответа. Ответы способны изменяться и углубляться, образовывать воронки и течь вспять, а вопросы висят на стенах нашего жилища мстительными богами, ждущими своего часа, чтобы, опустившись у изголовья бессонной ночью, потребовать полного отчета. Некоторые называют его муками совести. Она предпочитала говорить о радости – радости само-, а дальше подставьте любое пришедшее на ум окончание «сознание», «утверждение» и прочие философские слова, неточно описывающие загадочную человеческую душу.

Инесса Кабак (Ганкина). Конец 50-х годов ХХ века. Фотография из семейного архива.

Наверное, уже достаточно стоять у порога, наведем же фокус и сделаем неуверенный шаг.

Глава 2. Обрыв

Сразу за домиком был обрыв. Крутой склон вел к желтому песку, цветным камушкам, перламутровым раковинам и серо-голубому мутно-прозрачному прибою неласкового Балтийского моря. Оно обжигало маленькую розовую ногу, заставляя прятаться в сыпучем одеяле нежного песка.

Так проходило четвертое или пятое лето жизни.

Первое лето, когда вспышки воспоминаний напоминают не мгновенные фотографии, а обрывки отснятого фильма. Начало и конец перепутаны, характеры героев смутны, но можно бесконечно вглядываться в пейзажи, вдыхать терпкие волнующие запахи, читать по губам и жестам, тоскуя о навсегда потерянном дне.

Спускаться страшновато, карабкаться наверх тяжело, но рука отца была всегда рядом. Не приходилось вымаливать, жалобно по-щенячьи повизгивая или агрессивно требуя, – все приходило само. Потом она прочла про базисное доверие к миру и вспомнила поросшую темными волосами отцовскую руку, сопровождавшую ее короткое, безутешно оборвавшееся детство, вспомнила, и тепло любви накрыло ее теплым одеялом мелкого балтийского песка.

И даже ежедневные прогулки с тремя кастрюльками из непривычного алюминия (он тогда только входил в моду) по надоевшей дороге не казались такими тоскливыми. В кастрюльках плескался и остывал скучный обед из соседнего дома отдыха.

Все было прекрасно, кроме еды. Как она ненавидела запах супа, пенки на молоке, тягучесть киселя, размякшую кашу да, в общем, почти все, чем кормили и на отдыхе, и дома, и в детском саду, худющую неуклюжую девочку с огромным бантом на торчащих во все стороны черных кудрявых волосах.

Главное насилие детства – еда. Кошмар полной тарелки, которая никак не становилась пустой, и даже отец не стремился встать на защиту. Да разве мог он, переживший не один голод ХХ века, почувствовать, подступающую к горлу позднего и болезненного ребенка тошноту? Но в этой пытке было свое утешение – истории, заставляющие замирать сердце и открывать рот. Истории, заманчивая прелесть которых заставляла забыть все, даже ненавистный вкус манной каши

Хаим Кабак. Отец героини. 1950 г. Фотография из семейного архива.

Глава 3. Книжная полка

Книги пахли по-разному. Старые – пылью и засушенными между страниц листами забытого гербария, новые – черными буквами типографской краски, любимых запахов детства было три: книг, мандаринов – из мешочка Деда Мороза на Новый год и шоколадных конфет «Мишка на Севере» – из того же мешочка.

Бесконечный диатез не позволял баловать единственного ребенка шоколадом и мандаринами, строгий запрет переставал действовать лишь раз в году. Проснуться рано утром, залезть на четвереньках под елку, нащупать в алом атласном мешочке пупырчатость мандариновой корки, присоединить к ней гладкость конфетной обертки, а затем со всем этим богатством оказаться на старом диване и погрузиться в новую книгу – яркие картинки, лощеные страницы, неведомые истории.

Очень долго, до начала самостоятельной жизни, новая книга оставалась для нее праздником, праздником, ради которого можно было пойти на все, даже на обман.

Сколько раз толстая обложка очередной истории предательски выглядывала из-под надоевшего учебника.

– Чем ты занята?

– Да уроками, конечно, так много задали.

Что же говорить о бесконечных бессонных ночах. Ура, из соседней комнаты доносится сонное дыхание взрослых, и, наконец, можно включить настольную лампу и читать, читать, пока за окном не начнет светать. Ну и черт с ним, что сон длился два часа, что нет сил подняться и идти в школу, зато волшебная ночь чтения осталась самым ярким воспоминанием и спустя несколько дней ее, возможно, удастся повторить.

Толстые стекла очков оказались платой за это безумство – одно из немногих безумств в ее жизни.

Все эти, да и многие другие печали и радости ждали девочку в неведомой перспективе школьных лет, а сейчас мы оставим ее на старом диване с книгой на коленях – маленького человека у книжной полки морозным утром, вкус которого она сохранит на всю жизнь.

Точнее – на множество жизней, имевших свои означенные границы. Движение по ступенькам, первая из которых могла называться – мама.

Глава 4. Мама

Глаза, руки, запах, голос матери – сколько сентиментальных и натуралистических, романтических и реалистических текстов можно найти на эту тему в мировой литературе… Молчанием, расплывчатым пятном, очертанием в тумане памяти, незнакомо-пугающим в нелепом больничном халате, пытающимся обнять, опереться, задержаться на грани этого мира образом… Сплошные многоточия, обозначившие женщину, давшую жизнь.

Затем уже взрослой, вглядываясь в фотографии, она видела огромные глаза, кудрявые волосы, тонкую талию и невольно смотрелась в зеркало, пытаясь уловить сходство. С годами родовые черты проступали ярче, на смену отрицанию нелепого, под влиянием минуты сделанного шага, приходило и понимание и прощение. Боль сиротства ушла на задний план, откатилась морским приливом, обнажив сочувствие и редкие камушки счастливых моментов. Возможно, в глубинах памяти их было больше, но песок времени, тина времени, ржавчина времени – покрывают, затягивают и разъедают минуты, часы и годы раннего детства.

Роза Кабак (Чунц). Мать героини. Конец 50-х годов ХХ века. Фотография из семейного архива.

Мама была связана с множеством вещей, красивых, шуршащих, блестящих и пахнущих на туалетном столике в спальне. Флакон духов «Красная Москва» с резким чуть пряным запахом и тугой неподдающейся пробкой; пудра, рассыпающаяся легким облаком в момент открытия круглой нарядной крышки; тюбики губной помады; театральная сумочка, пушисто-кудрявая каракулевая муфта, брошь и кольцо – загадочный мир женской красоты, притягивающий маленькую девочку. Все это можно было рассматривать и щупать, нюхать и осваивать, пока мама возилась на кухне или развешивала белье во дворе. Девочку не ругали за рассыпанную пудру или испорченную помаду, она любила изучать взрослый мир сама, без свидетелей.

Роза Кабак (Чунц). Мать героини. Середина 50-х годов ХХ века. Фотография из семейного архива.

Мама пыталась обучать дочку некоей премудрости, которая, сказавши честно, давалась плохо: палочки в тетрадке выходили косые, акварельные краски скатывались на бумаге в нелепые комочки, пластилин застревал в волосах и прилипал к рукам, единственное, что доставляло радость, – архитектурный конструктор, из которого можно было построить дом с балконом. Однажды девочку научили вывязывать петли из ниток, и она чрезвычайно гордо прикрепила их на все имеющиеся в шкафу полотенца.

Особая история – чтение. Буквы она, наверное, освоила очень рано, а книгу – «Сказку о мертвой царевне и семи богатырях» – прочла как-то сразу, догадавшись, каким образом из букв и слогов складываются слова и предложения любимых пушкинских стихов. Количество внимательного слушания резко перешло в новое качество собственного доступного чуда.

А до этого момента как она любила сидеть на диване, заглядывая в толстую мамину книгу и слушая непонятную, но притягательно прекрасную поэтическую речь! Потом спустя много лет она поняла, что четырех-, пяти летнему ребенку мать читала взрослые стихи Лермонтова и Пушкина. И, самое поразительное, она что-то понимала, раз сидела и слушала музыку русского стихосложения, отозвавшуюся во взрослой жизни многими строками собственных стихов.

Инесса Кабак (Ганкина) с мамой. Начало 60-х годов ХХ века. Фотография из семейного архива.

А еще была смешная попытка ставить ребенку оценки за поведение, а главное – показывать этот дневник вечером папе. Девочка не помнила, сколько длилась эта пародия на школу, но неприятный осадок от маминого «доноса» какое-то время царапал ее душу. Она не боялась отца, но очень не хотелось тратить редкие часы вечернего общения на глупые объяснения по поводу каши, кривых палочек или неубранных игрушек. Благо отец не принимал эти проблемы всерьез.

Вообще, она почти не помнила серьезных наказаний в раннем детстве. Единственный раз ее поставили в угол в спальне, и она на всю жизнь запомнила, как смеялись мать и отец за столом в гостиной, под круглым теплым светом абажура, а она смотрела в щелку и тосковала в своем одиночестве и отверженности, как тосковала вечером, когда ее отправляли спать, как тосковала во время долгих детских болезней, лишенная возможности слушать непонятные разговоры взрослых, – единственный ребенок немолодой супружеской пары. Нелепая жестокость двадцатого века прокатилась по судьбам родителей, во многом определив ее собственную, но все это она поймет, будучи взрослой, а пока светит настольная лампа на письменном столе отца, поблескивают блестяще-загадочные инструменты маминой готовальни, а девочка впервые сама читает знакомые стихи:

 
«Царь с царицею простился,
В путь-дорогу снарядился,
А царица у окна
села ждать его одна».
 

Глава 5. Одиночество

Эта нота звучит для каждого по-своему, имеет свой собственный цвет и вкус. Стремление к одиночеству и бегство от него в бессмысленные разговоры, одиночество в толпе, в семье, одиночество горя и праздника, возвышенное одиночество юности и печально-мудрое – старости, вынужденное и добровольное, творческое и болезненное.

Кому неведом этот горько-сладкий вкус? Искус одиночества рождает личность и он же способен разрушить самый прочный фундамент устоявшейся судьбы. Океан любит бесстрашных пловцов. Первый опыт во многом определяет путь.

Детская кровать с сеткой, невыносимый вкус хлористого кальция, очередная ангина. Можно заплакать, тогда придут мать или отец, скажут что-то ласковое, но потом противная дверь все равно закроется. Уж лучше не показывать виду, и она начинает строить замки и пропасти из большого и тяжелого одеяла, передвигаться по складкам маленькими пальцами и наконец засыпает. Так она впервые укротила демонов страха и горечи чудом творчества. Золотой ключик счастья оказался в собственных руках.

Она не раз возвращалась к переживанию одиночества в своих текстах. Но это случится во взрослой жизни, когда поэтическое начало проклюнется из опущенных в детстве в благодатную почву семян.

А сейчас девочка спит в волшебном замке, созданном собственными руками из колючего и тяжелого одеяла действительности, преображенной игрой.

Глава 6. Игры

Игры, игрушки, игривость – игровое начало человеческой культуры. Признаться в своих детских пристрастиях – все равно что открыть самый главный секрет, возможно, более важный, чем первый сексуальный опыт, ибо из детских игр, как из корня, вырастает дерево взрослости.

Неуклюжий, твердый, с грустным выражением лица медведь. Он украшает собой почти все детские фотографии и уже почти полвека спит возле ее постели. Порой кажется, что даже муж похож на медведя – на смешного сказочного и немного нелепого мишку – Вини Пуха: седого и усталого от жизненных проблем, а в лучшие минуты – непосредственного и по-детски творческого.

Инесса Кабак (Ганкина). Начало 60-х годов ХХ века. Фотография из семейного архива.

Инесса Кабак (Ганкина). Начало 60-х годов ХХ века. Фотография из семейного архива.

Кукол было мало – несколько голых существ, вечно теряющих закрепленные на резинках руки и ноги, с нарисованными прическами и безумно невыразительными лицами. Да и звали их соответственно: Танька и Манька, одним словом, советская тоска. Была, правда, Жанна, с настоящими кукольными волосами, и – о чудо! – одетая в симпатичный бордовый сарафан с карманом и пуговицами. Она казалась нездешней, красивой и недоступной, Барби шестидесятых годов, надменной немецкой гостьей в красивом наряде.

Но настоящим другом был только медведь, ибо он один в глазах девочки обладал чудесным даром жизни. Она могла заплакать, если мишка со стуком падал на деревянный пол. Боль, чужая боль вызывала сочувствие и находила отзвук в душе.

Однажды девочка оказалась в доме у родственников и увидела на кровати, на китайском покрывале розовое чудо – куклу, одетую, как маленькая принцесса: в чепчике, кружевах и атласном платье.

Она даже не мечтала обладать такой куклой, лишь теплилась слабая надежда, что мама сошьет что-то подобное голышам. В доме даже появились маленькие кусочки шуршащего атласа. Но надежда так и не стала реальностью.

В десять лет она попросила себе подарок и получила от тетушки еще одно безобразное советское чучело.

Разрыв между мечтой и действительностью, разрыв, который она старалась ликвидировать в своей взрослой жизни, не жалея денег и времени на радости, путешествия и подарки для себя и других.

Через много лет, приехав погостить в Штаты, она купит двум маленьким родственницам забавные мягкие игрушки, надеясь обрадовать незнакомых девчонок. Каково же будет ее изумление, когда она увидит игрушечных жителей американского дома, посуду и мебель, сказочные квартиры – мир чужого детства.

Но вернемся в комнату на первом этаже старого дома, где счастливая девочка строит на полу дворец из конструктора, дополняя недостающие детали воображением или книжными иллюстрациями. Она много болеет, поэтому большинство времени проводит в квартире.

Вечером ее ждет продолжение бесконечных историй про героев, чудовищ и дальние путешествия.

Так большой мир входил в маленькую комнату, манил, соблазнял и пугал одновременно.

Путешествия, история, культура, наука, языки – все богатства человечества лежали у ее колыбели. Чудесные дары, доступные многим, но оцененные по достоинству далеко не всеми.

Игры разума, игры чувства, игры детства, вкус знания и творчества, оставшийся на всю жизнь.