Текст книги "После революций. Что стало с Восточной Европой"

Энергетика всегда политика

«Называйте меня Павел Николаевич Кузнецов», – смеясь, представился Пал Ковач, выпускник Московского энергетического института, бывший госсекретарь Венгрии по энергетике. Но говорить все же предпочитает на английском: так у него лучше с терминологией.

Одна из слабых сторон венгерской экономики – недостаточное производство электроэнергии. Поэтому в отличие, например, от литовцев, отказавшихся от собственного производства атомной энергии при вступлении в ЕС, Венгрия свои энергетические интересы отстояла и АЭС «Пакш», построенную при социализме по советским технологиям (четыре энергоблока введены в действие с 1983 по 1987 год), не закрыла. Более того: Венгрия подписала соглашение с Росатомом на строительство еще двух энергоблоков. Правда, Европейскому союзу эта идея не понравилась. И то, что это Росатом, и то, что без тендера, и то, что на полученный от России кредит в 10 млрд евро на 35 лет. Но Венгрии этот вопрос все же удалось «продавить»: все необходимые разрешения от ЕС получены в марте 2019 года, в июне стартовали строительно-монтажные работы, а начало непосредственного строительства двух блоков запланировано на 2024 год. АЭС «Пакш» дает 50 % электроэнергии, вырабатываемой в стране, действующие блоки нужно будет выводить из эксплуатации начиная с 2032 года. «Энергетика всегда была и будет политическим вопросом», – заверяет, становясь совершенно серьезным, Пал Ковач – от задорного «Павла Николаевича» не осталось и следа.

– Насколько важны низкие цены на энергоносители для страны?

– Чтобы быть конкурентоспособным в Европе и глобально – это ключевой вопрос. Благодаря конкурентоспособности вы продвигаете свою экономику на мировой рынок, обеспечиваете занятость, от занятости правительство получает налоги. Высокие технологии и конкурентные цены могут улучшить экономику в стране, вы сможете пригласить тех промышленных производителей – компании из тяжелой промышленности, машиностроения, – которые сейчас находятся в других странах. Все это тесно взаимосвязано, это основа. Энергетика всегда была политическим вопросом и всегда будет.

– Как реформировали эту отрасль в 1990-е годы?

– Тогда было очень много изменений. Первое: весь государственный сектор начали приватизировать. Национальная валюта, венгерский форинт, котировалась только на региональном рынке. Думаю, это было шоком не только для Венгрии, но для Чехии, Словакии и других стран Восточной Европы. У нас практически все предприятия, производящие электроэнергию, за исключением АЭС «Пакш», были приватизированы.

– Этот шаг оправдал себя?

– Трудно сказать, добились ли мы этим того, чего хотели или что себе представляли и ожидали от этих так называемых рыночных механизмов. Мы ожидали настоящую конкуренцию, новые технологии, гораздо более удобную ситуацию с точки зрения безопасности поставок. Мы также ожидали, что цены для потребителей пойдут вниз. А результат? Сейчас мы видим, что с приватизацией или без нее, на таком маленьком рынке как Венгрия – это все маленькие рынки, если брать по отдельности Чехию, Словакию, Словению, Хорватию, Венгрию, – на таких рынках не может быть настоящей рыночной конкуренции. Возможно, в таких экономиках как Франция, Британия, Германия или Испания, это будет работать нужным образом, мы видим множество ценовых преимуществ на больших рынках. Частично это можно объяснить недоразвитостью энергетических систем. Второе. Мы ожидали снижения цен на энергию. Я был госсекретарем по энергетике, мы видели, что венгерский рынок, потребители и вся энергетическая отрасль угодили в спираль. Снижение цен потребует больше и больше инвестиций. А это значит, что, в конце концов, потребители должны будут платить больше и больше. Но мы видели, что платить по счетам за энергию могут меньше и меньше людей. Мы также ожидали, что к нам придут новые технологии. Практически все наши ожидания не оправдались. И в 2010 году, столкнувшись с этой ситуацией, мы создали долгосрочную стратегию до 2050 года. Один из главных вопросов – роль государства. Пришли к выводу, что венгерский рынок невозможен без государственной собственности, и мы начали увеличивать долю государства в уже приватизированных компаниях. Начали радикально регулировать цены, вмешались в рынок, чтобы расходы конечных пользователей на электричество, газ и отопление снизились. И это было успешно. Правительство Виктора Орбана проделало очень интенсивную работу, и сейчас самый главный вопрос – уменьшить зависимость от поставок. Есть вопрос хорошей и плохой зависимости. Всегда хорошо иметь надежные, ценные контракты по поставкам газа и электричества. Также ключевой вопрос, в каком направлении будет двигаться Европа. Мы решили, что Венгрия возьмет курс на большее использование возобновляемых источников энергии, а также сократит зависимость от импортных поставок. В долгосрочной энергетической стратегии мы решили, что Венгрия продолжит мирное использование ядерной энергии. Эти части – зеленая энергия, собственный уголь (у нас он еще есть в относительно больших количествах) и ядерная энергия, причем зеленая и ядерная энергия не производят выбросов углекислого газа в атмосферу – с их помощью мы намерены добиться целей, обозначенных в наших энергетической и экологической стратегиях. Эти шаги сейчас осуществляются, и мы надеемся, что вскоре Венгрия будет в лучшей ситуации.

– Что касается приватизации. Энергетический сектор был приватизирован венгерскими или международными компаниями?

– Международными. Тогдашнее правительство решило продать его и таким образом помочь национальному бюджету.

– Ваша стратегия подразумевает выкуп энергетической отрасли обратно, в государственную собственность?

– Да.

– Но ведь цена может быть неоправданно высокой, наверняка не все захотят продавать. Или правительство сделает такое предложение, от которого собственники не смогут отказаться?

– Правительство в каждой стране имеет силу, чтобы делать то, что хочет население и избиратели (улыбается почти загадочно: мол, ну, вы же понимаете, о чем я. Понимаю и улыбаюсь в ответ). Венгерские избиратели ясно заявили, что ежегодные расходы на электричество, газ, отопление и воду такие высокие, что средняя семья вынуждена тратить более 50–60–70 % своего бюджета только на это. У них остается очень мало денег на еду, не говоря о путешествиях или развлечениях. Правительство по-прежнему имеет в государственной собственности АЭС «Пакш» – это один из лучших производителей электроэнергии, потому что наименее затратный. И это лучшая опция для Венгрии. В комбинации с дешевым импортом электроэнергии, которая в основном производится на солнечных и ветряных станциях в Германии, мы оказались в ситуации, что правительство может достичь такой ценовой структуры, которая вынудит владельцев приватизированных энергетических компаний уйти с рынка.

Это простая арифметика, уверен Пал Ковач: произвести 1 кВт на АЭС «Пакш» стоит 11 форинтов. Потребитель платит 24 форинта. В Германии потребители платят за киловатт примерно 90 форинтов, а производство 1 кВт электростанциями на солнечных батареях стоит около 100 форинтов. Арифметика – в пользу атома, уверен он.

– В мире к атомной энергетике относятся с некоторым недоверием, но Венгрия намерена строить новые блоки. Почему?

– У нас очень позитивный опыт с атомной энергетикой. Мы производим электричество с помощью ядерных реакторов на АЭС «Пакш» с 1982 года. Опыт показывает, что мы можем оперировать этими реакторами безопасно и экономично. В наше время для всех компаний вопрос в конкурентоспособности, потом в низких ценах на электричество, так что вопрос цены энергии это вопрос ежедневной жизни – выживем или нет. Что я имею в виду. Если вы можете организовать доставку на рынок дешевых энергоресурсов, правительство сможет таким образом помочь промышленности быть более конкурентоспособной на европейском или глобальном уровне, как мы того хотим. Кроме того, атомный сектор – это не только промышленность, которая генерирует электричество или отопление, это высокие технологии, которые двигают экономику. Эта индустрия – флагман, как космическая отрасль. Как только вы видите требования по безопасности, точность технологий, количество мозгов, которые вы должны инвестировать в эти технологии… Если у вас в стране есть такой флагман, для всей промышленности – машиностроения, инженеров, строительных компаний, оперирующих компаний – это означает общее улучшение качества в культуре управления, безопасности. Это действительно много дает экономике. Поскольку оно ведет промышленность, это может вывести вашу страну на гораздо более высокий уровень в конкуренции с другими нациями. Без этих технологий мы бы потеряли десятки мест в рейтинге глобальной конкурентоспособности.

– На АЭС «Пакш» был инцидент.

– Да.

В 2003 году в первом энергоблоке во время планового ремонта случилось повреждение оболочки тепловыделяющих сборок. Этот инцидент потребовал трех с половиной лет восстановительных работ. По официальной информации, уровень загрязнения за пределами промышленной площадки не превысил допустимого.

– Из-за инцидентов, особенно из-за аварии на Чернобыле и проблемы с Фукусимой у многих есть страх перед ядерной энергетикой…

– Я живу в пяти километрах от станции (смеется).

– Тогда вы должны быть уверены в ее надежности.

– Я бы не жил так близко, – и, становясь серьезным: – Уверен, что и после инцидента 2003 года мы живем в безопасности. Я переезжать не планирую. Между прочим, регионы вокруг АЭС – одни из лучших для выращивания винограда. По соседству с нами делают прекрасное вино. У меня тоже есть винный погреб, я пью вино из винограда, выращенного возле АЭС, и уверен, что это безопасно. В Пакше действительно чисто и хорошо жить. Если с самого начала вы все сделаете правильно, то позже сможете расслабиться, выращивать свой виноград и получать удовольствие от жизни.

Пал Ковач, предпочитающий называть себя Павлом Николаевичем в русскоязычной компании, снова начинает смеяться, как будто убеждая нас, что если ядерной энергетикой занимаются такие жизнерадостные люди, то и сама эта энергетика – вещь исключительно позитивная.

Бренды, которые мы помним

Когда вы думаете о Венгрии, какие ассоциации первыми приходят в голову? Уверена, что очень многие сразу подумают о желтых – в большинстве своем они были именно желтыми – автобусах «Икарус» (предприятие еще существует, но массовым его производство уже не назовешь), многие вспомнят лампочки «Тунгсрам» (в 1990 году завод купила компания «Дженерал Электрик») и, конечно, знаменитый горошек «Глобус» – это известные венгерские бренды времен социализма.

На мой личный взгляд, самый знаменитый венгерский бренд – кубик Рубика. У меня его никогда не было, собирать не умею, но всегда завидовала его счастливым – я всегда была уверена, что они счастливые – обладателям. Эрнё Рубик изобрел свою игрушку в 1974 году. История ее успеха, как часто бывает, – это история случайных, но судьбоносных совпадений. А также история о том, как венгры умеют поддерживать своих. Первые партии кубиков Рубика (в Венгрии используется его оригинальное название – «Магический куб») были выпущены в конце 1977 года. Немецкий предприниматель венгерского происхождении Тибор Лаци случайно увидел в кафе, как официантка пытается собрать кубик, заинтересовался, пришел в восторг – и на следующий день помчался в государственную компанию Konsumex с предложением продавать кубик на Западе. Другой венгр по матери англичанин Том Кремер занялся маркетингом – и вот разноцветное чудо покоряет мир: продано 350 млн штук. Считается, что это самая продаваемая игрушка в мире, даже Барби недотягивает. Сегодня Эрнё Рубик возглавляет студию имени себя, разрабатывает видеоигры и пишет статьи по архитектуре, по специальности он инженер-строитель. Он создал немало объемных игрушек и головоломок, но ни одна из них по популярности не приблизилась к «Магическому кубу».

Наверное, самое широко используемое в мире венгерское изобретение (и вы им тоже пользуетесь, даже если не знаете о происхождении) – шариковая ручка. В 1931 году ее изобрел журналист Ласло Биро, переехавший в 1943 году в Аргентину, где шариковые ручки до сих пор называются биромами, а День изобретателя празднуют в день его рождения.

Желтые «Икарусы» были яркой приметой наших городов, и не удивительно: в середине 1980-х их выпускали почти 14 тысяч штук в год. В 1999 году предприятие стало иностранным: акции выкупил концерн Iveco-Renault, и в 2005-м остановил производство. Через два года бывшую гордость национального автопрома венгры выкупили обратно, и это вполне вписывается в схему перевода экономики на национальные рельсы. Сегодня на заводе работают немногим более 200 человек, которые производят около полутора тысяч автобусов в год. Общественный транспорт Будапешта и других венгерских городов – в основном «Икарусы», иногда очень старые. Кстати, в Будапеште ходят самые длинные в Европе трамваи – 53,9 метра. К «Икарусу» это отношения не имеет, но не могу не сказать.

Кажется, что у горошка и других консервированных овощей под любимой многими маркой «Глобус» судьба сложилась лучше: по крайней мере, эта марка на полках наших магазинов присутствует. Но и здесь обольщаться не стоит: теперь она французская, входит в концерн «Бондюэль», а «Глобусом» называется только на просторах бывшего СССР: именно потому, что мы помним его под этим именем. И под ним же хотим добавлять в салат «Оливье». Общая для бывших социалистических стран ностальгия – отличный маркетинговый ход для тех, кто знает, как ею воспользоваться.

Одной таблетки недостаточно

Председатель Совета директоров фармацевтической компании «Гедеон Рихтер» Эрик Богш – личность в венгерских деловых кругах легендарная. Он в компании с 1970-х, с 1992 по ноябрь 2017 года был ее генеральным директором. Ему удалось не только сохранить компанию почти венгерской, но и сделать это с минимальными потерями. Сегодня «Гедеон Рихтер» – самая крупная в Восточной Европе фармацевтическая фирма, у нее 11 тысяч сотрудников по всему миру.

– Девяностые для всех бывших социалистических стран были непростым временем. Многие компании исчезли, а ваша выжила и активно развивается. Как прошел переход из государственной формы собственности в частную?

Ответ Эрика Богша звучит как пошаговая инструкция по выходу из кризиса.

– В 1992 году доля государственного капитала составляла 86 %. Из-за изменений в бывшем СССР компания оказалась в очень плохом состоянии, были огромные долги и, конечно, очень высокая инфляция, в банках – очень высокие процентные ставки, а сама компания была убыточной. Убыточность и высокие долги означали, что мы должны делать большие выплаты банкам. Поэтому нужно было реструктуризироваться, но для начала провести исследования и сократить издержки. А сократить издержки – значит уволить работников. В то время у нас работало 6000 человек, мы сократили до 4500. Это был очень болезненный момент. Мы также приняли решение сфокусироваться на основном направлении – фармацевтике. У нас была косметическая индустрия – мы продали ее американской компании Palmolive. Была ветеринария – мы перестали ею заниматься. Еще у нас была агрохимия, мы продавали агрохимические препараты в СССР, но это прекратилось. Так мы оставили только фармацевтику. В то время мы проводили исследования в нескольких отраслях – сердечно-сосудистой, иммунологической, исследования центральной нервной системы, в области дерматологии. Решили, что мы слишком маленькая компания, чтобы делать все это, нужно сосредоточиться на одной области, и это будет центральная нервная система. Во всех республиках бывшего СССР мы создали собственную экспортную сеть, снова стали продавать в эти страны – наши мощности заработали, мы смогли получить столь нужный доход. В 1992 году у нас были убытки, а в 1993-м – уже небольшой доход. А затем государство захотело продать часть акций, и мы смогли его убедить, что самое лучшее – котировать компанию на бирже. И в 1994 году наши акции торговались на бирже. Это было сделано с помощью очень известных банков в Лондоне, мы получили увеличение капитала. С помощью увеличившегося капитала смогли выплатить долги и снова начали увеличивать расходы – покупали новое оборудование и расширяли маркетинг. Тогда государственное участие сократилось с 86 до 63 %, а в 1997 году государственное участие стало еще меньше – 25 %. Почему эти 25 % так важны? Это практически блокирующее меньшинство. Потому что для того, чтобы изменить какие-то фундаментальные вещи, нужно иметь более 75 %. Это вопрос собственности. В Венгрии, конечно, не было частных денег, так что это было только государство, которое с помощью своих 25 % гарантировало, что «Рихтер» сейчас находится в Будапеште, а его акционеры – различные финансовые инвесторы, фонды, но они владеют небольшими процентами. У нас около 300 различных инвесторов – не частных лиц, а фондов, но никто из них не владеет крупной долей акций.

– То есть вы – венгерская компания?

– Мы международная компания, которая расположена в Венгрии, 40–45 % наших акционеров находятся в Венгрии, остальные – в основном в Великобритании и других частях Западной Европы. Конечно, мы были бы рады, если бы у нас было больше венгерских акционеров, но здесь не так много денег. Но главное, что штаб-квартира в Будапеште, и основная деятельность – исследования и производство – по-прежнему находятся в Будапеште. У нас есть филиалы во многих странах, около 1500 человек в бывшем Советском Союзе и около 300 на производстве в Москве. У нас сейчас есть филиалы в каждой западноевропейской стране, офисы или филиалы во всех центральноевропейских, бывших коммунистических, странах. Также есть филиалы в Латинской Америке, совместное предприятие в Китае и структура в Индии для производства активных химических ингредиентов. И есть совместное предприятие в Германии, недалеко от Гамбурга. В социалистическое время у нас не было филиалов, а сейчас мы охватываем почти весь мир. Отвечая на ваш вопрос: мы единственная компания, которая не была куплена западноевропейскими инвесторами, все остальные на 100 % принадлежат французским, израильским или индийским компаниям.

– Почему вы решили сосредоточиться на восточноевропейском рынке?

– Потому что наш бренд был там хорошо известен.

– Это помогло остаться независимой компанией?

– Да, абсолютно. Поэтому страны бывшего СССР до сих пор для нас самый важный рынок, на него приходится около 40 % оборота. А вообще 90 % нашей продукции идет на экспорт.

– А на рынок Западной Европы пробиться сложнее?

– В 1990-е мы продавали только активные ингредиенты, из которых местные компании производили таблетки. Первое, что нужно было сделать, – зарегистрировать препараты с нашей собственной документацией, чтобы продавать под собственной маркой. Сейчас мы все еще работаем через партнеров, у нас недостаточно денег.

– Что было самым трудным в 1990-х?

– Изменить менталитет, заставить людей измениться. Мы должны были производить только то, что приносит доход. Вал, объем производства перестали иметь значение, важен был только доход.

– Это было трудно?

– Очень.

– Какой в 1990-х годах была экономическая политика государства? Была ли какая-либо помощь?

– Помощь от государства заключалась в том, что они не вмешивались в бизнес.

– В некоторых случаях этого достаточно.

– Да. А благодаря инвестициям у нас были налоговые льготы, мы платили меньше налогов.

– Об этом я как раз хотела спросить: была специальная налоговая политика, условия для экспортеров?

– Первое, что нужно было сделать, – инвестиции, капитальные расходы, экспорт. За это у нас были налоговые льготы в течение пяти лет, а в следующие пять лет более низкие налоги. И сейчас благодаря высокой активности в научных исследованиях мы платим более низкие налоги. Так что – да, мы получили некоторые налоговые льготы. Но их также получили, например, «Дженерал Электрик» или «Ауди». Мы ничем не отличаемся от других, кто делает инвестиции в Венгрию из других стран – Германии или Франции. Мы получаем то же самое.

– Никакого специального отношения как к национальной компании?

– Нет. Как ко всем остальным.

Помните, Дьюла Тюрмер, руководитель Венгерской рабочей партии, говорил о том, что сегодня некоторые предприниматели, выросшие при социализме, считают, что должны что-то вернуть? Кто-то, рассказывал он, помогает деньгами или завещает квартиру, а вот Эрик Богш, получивший образование и сделавший блестящую карьеру в социалистической Венгрии (хотя подчеркивает, что членом правящей партии никогда не был), остается верен некоторым социалистическим – хотя, конечно, и не называет их такими – принципам. У компании, например, есть дом отдыха, «который дешевле, чем то, что предлагают туристические компании». А еще есть детский сад, бассейн, футбольная площадка и зал для гандбола.

– Мы ничего не продали, сохранили для сотрудников. Это особенно помогает работникам с низкими доходами. У нас очень хороший социальный пакет. Мы даем талоны на обед в нашей столовой по специальным ценам. У компании есть специальный фонд для каждого работника, в который мы отчисляем деньги, медицинский фонд. Сотрудники, начиная с начальника департамента, имеют служебный автомобиль, а тем, у кого машин нет, мы покупаем проездные на транспорт.

– Звучит как нечто, сохранившееся с социалистических времен.

– Мы могли продать, но зачем? Зачем продавать, если можно использовать с пользой для людей? И еще хочу добавить, что пенсионный фонд – очень важная часть, потому что пенсии очень невелики, но те люди, которые долго проработали в компании, получают существенную прибавку к своей пенсии.

Вот такой подход – уже не социалистический, но социальный. Люди за работу в «Гедеон Рихтере» держатся крепко, средняя зарплата там 1000 евро. А правление и акционеры крепко держатся за Эрика Богша, заядлого теннисиста, признавшегося однажды, что для него самое интересное начинается, когда он проигрывает 2:5. Боец.