Текст книги "Фальшивый муж для мамы Снегурочки"

Глава 17

Тамара Леднева (Ларцева)

– Мне нужно в ванную. Убить готова за душ и мытье головы, – я улыбаюсь, глядя на бледного мужа, разминающего мою грудь так, словно это последнее дело, которое он делает в своей жизни. Боль от его прикосновений адская, но я терплю, потому что, когда я вскрикиваю ненароком, у великана такой вид, что он вот-вот хлопнется в обморок, и тогда точно будет землетрясение в Нурландии. – Только ты должен мне помочь будешь. Потому что я вряд ли справлюсь сама.

– Еще и душ я не вывезу. Слушай, я вчера мыл Настеньку. Я мыл. Я… Мыл… Человека, у которого косточки тоньше чем у карпа. А потом обрабатывал пупок зеленкой. Зеленкой, мать его. И за марганцовкой бегал для ванночки, потому что младенцев, оказывается, положено мыть в воде с марганцовкой, там меня наркоманом обозвали, кстати. И ты не представляешь, как я бежал обратно домой, потому что оставил Вовку одного с плаксой. А бегаю я редко и неохотно. Я обжег локоть проверяя температуру воды, чуть не сломал руку, когда поскользнулся на масле которым надо обрабатывать детские складочки, я надышался присыпкой. Потому что зад у ребенка, оказывается, преет, если его не присыпать гребаным тальком. Я чуть не убил доктора Сему, за то что он ржал как конь над моими приключениями. Я не помог Вовке с математикой, потому что стерилизовал соски и бутылочки. Гладил пеленки с двух сторон, учился пеленать. Это же ужас, ты понимаешь? Завернуть в пеленку младенца, оказывается сложнее чем Пентагон хакнуть. А смесь… Черт, я на диллера похож, когда отмеряю порошок мерной ложечкой, и пробую на вкус эту адскую гадость, и на температуру. А потом, когда я упал на проклятый диван и чуть прикрыл глаза, эта крошечная малышка издала такой звук, что я думал придется пижаму выкидывать к хренам. А теперь… Слушай. Тебя же не надо обрабатывать тальком?

– Тальком? У тебя весьма странные фантазии. Но если с купанием маленькой девочки ты справился, то уж до ванной то меня сопроводить ты сможешь, я думаю, – хмыкаю я, морщась от боли. Огромная ладонь сжимает грудь как-то слишком уж долго, и абсолютно не лечебно. – Тим, я очень ценю, что ты такой замечательный отец, но, пожалуйста. Я чешусь вся, а сил дойти до ванной нет. Просто нет. Я понимаю, что у нас с тобой не все гладко… Было. Что ты, скорее всего меня ненавидишь. Но знаешь, я чувствую… Мне снилось, что я любила очень сильно. Тебя любила, моего мужа. Я не видела лица в своем сне, только слышала далекий голос. Но я помню точно… А потом случилось что-то. Что случилось, Тим?

– Не нужно, Лена. Эти воспоминания они…

– Я знаю. Замещенные. Так сказал врач. Но ведь ничто не мешает нам попробовать сначала. И Вовка… Я ведь ему нужна.

– Ему нужна мать, – вздыхает великан. – Любящая, заботливая, настоящая. Мать, Там… Лена, а не женщина, которая разобьет ему сердце. Снова.

– Или обновленная, – улыбаюсь я. – И начинать нужно с малого например помыться. И платья эти ужасны. Даже предположить не могла, что амнезия даже вкус меняет. И в груди они мне жмут. Размер это ладно, все таки я от беременности наверное поправилась. Но вот эти фасоны… И почему у меня так мало одежды? И фотографии… Их нет. Тим…

– Слушай, давай эти вопросы мы оставим на потом, – огромный бородач выглядит растерянными сердитым. Снова на больную мозоль я наступила, или…

Из гостиной несется смешной рев. Настенька не кричит, а поет “Ля-ля-ля”. Голодная. И лицо Тимофея разглаживается.

– Мне надо к… Настюшке. Ей пора есть, – он даже рад, похоже, что этот разговор неприятный для него можно прекратить. Даже ценой новых кругов его персонального ада. – И Вовку надо кормить завтраком. И вообще…

– Тим, душ? – я хмурюсь притворно. Но, если честно, мне до одури хочется почувствовать телом воду, чтобы охладить кожу, горящую от прикосновения сильных мужских пальцев странной “неболью”.

– Ты ведь не отстанешь?

– Нет. Более того, я буду ныть, стенать и тебя шантажировать.

– Чем? – боже, как его улыбка меняет. Тим на мальчишку похож становится. И ямочки на щеках видно даже под бородой. Пусть у моей… нашей дочери будут такие же.

– Еще не решила. Но это будет что-то ужасное, – я хихикаю и тут же всхлипываю от боли в груди.

– Прости, я случайно, – Тим отдергивает руку, испуганно и виновато. – Увлекся. Это, ладно. Я скоро, ты пока отдохни. Я Семе позвоню только, спрошу можно ли тебе мыться. И…

Он выскакивает из комнаты, словно за ним псы гоняться бешеные. Я даже сказать ничего не успеваю. Что-то грохочет в недрах квартиры. Моя малышка заходится в плаче, тихо поет Вовка, какую-то песенку смешную про медведя. Там жизнь кипит. А я лежу в пустой комнате и умираю от желания отмолить все мои грехи перед этими мужчинами – маленьким и большим.

– Мама Снегурочка, я принес тебе кисель. Папа варил, из ягодок, вкусный, – просачивается в мой мир маленький лопоухий мальчишка, с огромной кружкой исходящей паром. – Только аккуратно пей, горячо.

– Ты посидишь со мной? – больше всего на свете мне хочется сейчас обнять сына, который даже просто мамой меня не зовет. Я, видимо, слишком оттолкнула его от себя, может, обидела.

– Папе помочь надо. И это… У меня с математикой труба, так папа говорит. А еще Настенька вчера случайно описала мою тетрадку, когда мы учили все вместе уроки. И надо теперь все переписать.

– Каникулы же? – бедный мальчик мой. Замечательный и ответственный. Я же не могла его бросить? Это же невозможно?

– Да. Но я обещал, что буду заниматься, потому что я должен быть отличником.

– Для чего?

– Чтобы ты мной гордилась, – выдыхает Вовка. У меня грудь разрывается от боли. И это не мастит и лактостаз. Так, наверное, болит душа. – Ну и, чтобы как папа стать программистом.

– А хочешь я тебе помогу с математикой? – я обещаю сыну помочь, а сама даже не знаю, смогу ли. Математика… Мне кажется, что я знаю ее на отлично. Я училась, сдавала эту треклятую царицу наук. Я… Да кто я такая, черт возьми?

– В ты можешь? – загорается глазенками мой мальчик. – Ух ты, а то я задачку одну решал, там про зайчика. В общем, я по-всякому пробовал. И не получилось. И папа пробовал. И тетя Глаша. А потом папа ударил в стенку кулаком, и дернул себя за бороду. Это он так злится. И сказал, что эту задачку придумал… Там нельзя повторять слово.

– А сейчас что делает папа? – мне смешно сейчас. Представляю разъяренного великана и с трудом сдерживаю хохот.

– Он там это… Моет попу Насте. Он ей памперс порвал новый. Потом надел другой. А она сразу снова покакала. Вот. А папа сказал плохое слово и носом шмыгнул. А мальчики же не плачут, да? А вообще, он хороший, ты не думай. – Я знаю, – тихо шепчу я. Вовка маленький такой. Пижамка на нем с картинками из мультиков, но мятая и с пятном на груди. И волосенки взъерошенные не причесанные, а на носу пятно от чернил. Ему нужна мать. Настоящая, заботливая и любящая. Я ему нужна.

– Ты кисель то пей. Он вкусный. И отдыхай.

Кисель и вправду очень вкусный. Я его заглатываю как великий деликатес, словно никогда в жизни не пробовала ничего вкуснее. И дрема на меня накатывает волнами. Даже не знаю, сколько прошло времени. Только чувствую, что снова не одна.

– Я это, почистил ванную. И вот… Сема сказал, чтоб вода только была не горячая. И велел тебя не оставлять одну. Вот, это мой халат банный. Ты свои вещи все вывезла, и… – бородатый громозепа мнется возле моего ложа, и мне становится жутко неудобно за свою немощь.

– Я вас бросила?

– Это не важно. Сама дойдешь, или тебя отнести?

– Помоги мне переодеться, – прошу я. Я и вправду шевелюсь с трудом. Но вполне могла бы сама снять платье и надеть халат. Просто… Словно сам дьявол меня дергает за язык. – Тим, в чем дело? Можно подумать ты меня не видел раздетой. У нас двое детей, ты не забыл? А после того, как ты мне массировал грудь…

– Черт, лучше бы я память потерял, и глаза бы выдрал себе и руки бы у меня отнялись, еще тогда, когда ты… – бурчит мой муж, путаясь пальцами в пуговицах моего платья. Сдергивает с меня раскаленную ткань, и кажется я оживаю. – Вы из меня сделаете придурка. Ты и твоя дочь. Я уже превратился черт знает в кого. Зарыганный весь, вонючий. И да, я видел тебя всякую, просто…

– Все сложно, – хнычу я, когда он заворачивает меня в халат как младенца и поднимает на руки.

– Ужасно сложно, – рычит Тимофей. – Нестерпимо.

Глава 18

– А ты ее совсем не любил?

Руслан поморщился. Даринка конечно баба огонь, но сейчас она не давала ему ни расслабления ни удовольствия. Чертова Томка словно специально издевается над ним, не появляясь на горизонте.

– Рот закрой, – рявкнул он на любовницу, которая надула губы и уставилась на него своими карими глазищами, словно пытаясь прожечь насквозь. Рус расстегнул пуговицу на вороте рубашки и впился пальцами в ягодицу женщины. С силой, оставляя на нежной оливковой коже пятна винного цвета, уродливые, похожие на клейма.

– Ты сдурел? – взвизгнула Даринка. Но он обезумел от чувства вседозволенности и власти над этой красивой бабой, похожей на породистую кобылу.

Тамарка тоже красивая… была. Но ледяная как снежинка. Красивая, идеальная, но зажатая. И даже страсть ее ограничивалась темной спальней, сменой статичных поз и тихим шепотом о любви. Странная тяга быть любимой у женщины, которая имела все в этой жизни. Дура, мать ее. Она привыкла быть королевой. С детства была залюбленной и богатой. Не признавала никогда того, что кто-то может ею не восхищаться. Как при этом она сохранила невинность, которую подарила ему, своему мужу, черт ее знает. Берегла себя. Как дар великий, дура. Руслан ей завидовал. Завидовал и ненавидел. И тем более тяжело ему было притворяться заботливым и нежным. Тем сильнее было желание унизить эту слишком везучую дрянь, смешать с грязью. Но он боялся потерять то, что ему дало семейство его жены. Да, ей просто повезло родиться дочерью всесильного Леднева, в этом все ее достижение. А то что она с отличием закончила крутой университет и с легкостью говорила на трех языках, это просто купленные умения. Она имела все. Теперь это все его. И от этого в голове рвутся чертовы салюты. И хочется орать, раздирая горло.

Она была. И сейчас есть где-то. И Руслана жутко бесит, что эта гребаная снежная королева все еще главенствует над его страхом. Чертова сука.

– Руслан, мне больно, – хныкнула Даринка. Он мотнул головой, гоня прочь мысли, опрокинул на пол податливое женское тело и…

Телефон зазвонил в самый неподходящий момент. Руслан поборол желание просто грохнуть в стену разрывающийся аппарат. Посмотрел на дисплей и ответил.

– Я ее нашел, – далекий голос Чипа заставил сердце колотиться до боли. Скоро все станет как нужно. Честно и правильно. Он это заслужил.

Тимофей Морозов

Я видел ее всякую. Но не такую. Трогательно беззащитную и зависимую от совсем чужого человека. Я чувствую себя сейчас вуайеристом, подглядывающим в замочную скважину за чужой женой. Извращенцем я себя чувствую. И еще я очень, просто безумно устал.

Я сижу на унитазе, смотрю, как по белоснежной коже стекают капли воды. Она была идеальной, наверное. А теперь, еще не подтянувшийся живот женщины матери, пересекают тонкие линии растяжек, и на бедрах есть эти отметинки. И мокрые волосы, белоснежные, словно водопад, стекают от лопаток к…

– Тим, потри мне спинку, пожалуйста, – голос Снегурочки звучит требовательно и капризно. Или измученно, я еще не научился угадывать ее интонации. И не надо мне учиться ненужным и бесполезным вещам. Все равно скоро она исчезнет, растает, испарится. – И откуда у нас шампунь этот ужасный?

– Это Вовкин, он любит со Снайдерманом на флаконе, – хриплю я, вдыхая сладкий аромат детского средства для мытья волос и распаренного женского тела. – Слушай, а может я… ну это… Куплю тебе щетку на палке, чтобы ты сама… Ну… Хватит, короче, на сегодня водных процедур.

– С места не двинусь, пока вся не буду чистая, – хмурится Снегурочка. Взять бы ее, перекинуть через плечо, и ввалить по розовому заду за непослушание. Черт, во рту сохнет, как в пустыне. А в башке…

– Я тебя сейчас выволоку оттуда и оттащу в спальню, – рычу я. Меня страшно бесит ее нахальство. Но еще больше бесит реакция моего тела на эту глупую чертовку.

– Только попробуй, – скалит она идеальные зубы. Черт. Черт, черт, черт. Грудь эта ее раздутая еще… – Главное, массаж ты мне делаешь запросто, а спину потереть мочалкой не можешь. У тебя что, какие-то особые отношения к мочалкам? Или фобии? Слушай, а может ты в секте состоишь?

Она что? Она меня подкалывает? Дразнит? И в глазах ее зеленых, насмешка.

“Она другая, У нее базовые настройки иные. Она никогда не станет обычной, не снизойдет до нашего уровня”

Я напоминаю себе как мантру простые истины. И похож сейчас, наверняка, на паркового маньячеллу. Глаза безумные, борода топорщится, и не только борода, мать ее, какой позор.

– Тим, ну пожалуйстааа, – тянет она просяще последние звуки волшебного слова. – А я тебе за это…

– Бога ради, не продолжай, – главное сейчас, чтобы аневризма у меня не лопнула какая нибудь. Состояние как будто я пробежал полтора километра в полной боевой выкладке и противогазе.

– Я хотела сказать, что приготовлю что-нибудь вкусненькое, – дует она идеальную губу. Это нестерпимо.

Мочалку в руки беру, как гранату с выдернутой чекой. Если выживу, то больше никогда не буду подбирать на улице рожающих женщин, клянусь. Никаких больше не стану. Милый боженька, просто шарахни в меня молнией, вотпрямщас. От макушки до пяток прошей обязательно.

– Боже, как хорошо, – стонет моя мучительница. Я чувствую как напрягаются мускулы на ее спине. В висках у меня пульсирует от напряжения. – Тим, ты просто волшебник. Еще вот под лопаткой, оооо. Слушай, ты прирожденный банщик. Это такой кайф.

Кайф? Я сейчас сдохну с мочалкой в сведённых судорогой пальцах и страшных корчах. Это не женщина. Она демоница. Она…

– Ладно, бука, хватит. А то ты так сопишь громко. А шампунь сыну надо купить нормальный. Не хватало нам еще дерматита аллергического. Ничего, еще немножко, и мы с тобой вместе пойдем по магазинам. Семьей пойдем. Знаешь, мне кажется, что нам важно быть вместе. Я это чувствую.

– По магазинам? – о боже. Эта женщина сведет меня с ума. Да я сам дурак, не подумал, что запереть ее в доме, как принцессу Фиону не удастся. Она же человек. И потребности у нее земные, женские. Ей захочется гулять с дочерью, покупать смешные вещи для малышки, развлекаться. Ей нужна будет одежда. И как я ей объясню, что это нам все недоступно. Что нам в спину дышат убийцы, которых она не помнит. Что же я делать буду? – Там… Лена, давай немного коней пришпорим. Ты сначала выздоровей, праздники на носу. Я все понимаю, но… Вместе это не про нас. И…

– Купи утку, Тим, – она улыбается, когда я снова ее закутываю в халат.

– Утку?

– Мы будем есть утку с яблоками на праздник. Смотреть комедии по телевизору. Давай попробуем начать сначала. С малого.

– Я не умею готовить утку.

– А я умею. И мы все вместе ее будем мариновать, запекать. Ты, я Вовка, Настенька.

– Это все иллюзия, Лена, – выдыхаю я в мокрую щеку Снегурочки, прижимая ее к себе слишком сильно.

– Я хочу красивое платье, Тим. И хочу подарки купить сыну и дочке. И… Я просто хочу жить.

– Поэтому ты тут, – шепчу я, очень надеясь, что она не слышит, занятая своими девочковыми мечтами.

– Поэтому мы тут, – ее тихий голос кажется выстрелом. – Тим, а кто такой Руслан.

Черт, я ее чуть не уронил от неожиданности. Она вспоминает? Это, наверное, хорошо. Так будет лучше.

– Я куплю утку, – обещаю я, совсем не зная, будет ли нам нужна проклятая птица. Новый год время чудес. Но что ждет нас? Я совсем не уверен, что это будет доброе волшебство.

– Прости. Я не…

– Мне пора. Настю нужно на прогулку вынести.

– Что? Ты гуляешь с дочерью без меня? – она тут же забывает все ненужное и сейчас неважное. – Тим, но я же…

– На балконе. По десять минут. Сема велел. А тебе велел слушаться меня, но ты ведь этого не делаешь. В нашей семье должен кто-то быть ответственным.

– Знаешь. Мне кажется, что я никогда никого не слушалась, – ее улыбка мягкая и грустная сейчас. – А еще, кажется, что я слишком много потеряла там, в той жизни, которую я не помню. Тим, расколдуй меня?

Она тянется ко мне губами. Твою мать…

– Тебе надо отдохнуть, – Тома вскрикивает. Я слишком резко ее бросаю на кровать и смываюсь позорно, поджав хвост.

Глава 19

Тамара Леднева (Ларцева)

– А потом, в потом, стал он умным котом, – декламирует Вовка, смешно хмурясь. Сейчас он очень похож на отца, а моего в нем… Ну, разве что скулы, и рот до ушей, когда улыбается. Папа меня дразнил в детстве “Рот до ушей, хоть завязочки пришей”. Так, стоп… Папа? Он же… Не помню. Я не помню. Паника снова начинает наплывать на меня тяжелыми мутными волнами, похожими на пенистых барашков. Не могу вспомнить ни лица, не голоса. Но из памяти выплывают воспоминания, которые словно рваные бумажки кружатся в моем мозгу. – … Вот, а папа говорит, что котики это сранитария. И ничего не сранитария, да ведь, мама Снегурочка. Вон у Катьки Пуговкиной кот, он писить в лоточек ходит, и закапывает все лапкой. Она потом просто совочком все убирает, и не пахнет даже.

– Что? – господи, мой мальчик делится со мной какими-то своими переживаниями, а я его не слышу. Какая я дура. Наверное поэтому он не зовет меня мамой. Я так много упустила в этой чертовой жизни.

– Я говорю. Нет никакой сранитарии.

– Вовка, антисанитарии, – с трудом сдерживаю смех, прижимаю к себе свое сокровище. Он пахнет сладкими ирисками и молоком. И он жмется ко мне, как… – Так ты котенка хочешь?

– Ну да. Я и говорю. Только не как у Катьки, потому что они его купили же. А я с улицы хочу. Чтобы маленький котик смог стать домашним и радостным. Понимаешь? Я бы его молочком поил, и сам бы убирал. И играл бы с ним. У Катьки есть мышка на палочке. И она…

– Котикам нельзя молоко, – задумчиво шепчу я У меня был кот. Огромный рыжий балбес. Я помню какая его шерсть на ощупь. Симба его звали. Но… – Вов, давай договоримся. Мы заведем усатого полосатого. Ну чуть позже, – надо стряхнуть с себя груз обрывочных воспоминаний. Странно, что я помню все что угодно, кроме мальчика, сопящего мне в плечо и мужчины, сбежавшего от меня так, что сверкали пятки.

– А чуть позже, это когда? – оживляется мой сыночек. И в его глазенках зажигаются миллиарды искр. Он точно мой. В этом нет никаких сомнений. Нельзя любить так чужого. Или можно? Я совсем запуталась.

– Настенька подрастет немножко и тогда, – дотрагиваюсь кончиком пальца до носа моего мальчика. Смешной. Улыбается от уха до уха.

– Мама Снегурочка, ты ведь не исчезнешь… Снова?

– Нет, – горло стягивает колючая удавка. Бедный ребенок, наверное поэтому он обращается ко мне в третьем лице. Я его уже предавала. У него травма, и я в ней виновна.

– Вовка, а ты любишь блины?

– Блины?

– Ну да, вкусные и румяные?

– Мама никогда не пекла блины. Говорила, что готовка – это не про нее. И еще…

– Вов, почему ты говоришь про меня, будто не про меня?

– Потому что… Ты другая, понимаешь. Ты сказочная и другая.

Я не знаю, что сказать. Я такая же, как и была, по ощущениям. Только что-то изменилось в космосе, наверное. И да. Мне кажется, что я сейчас проживаю какую-то иную жизнь. Более правильную. Словно сам бог позволил мне исправить ошибки, которые я натворила когда-то.

– Ладно, пошли печь блины. Я люблю с клубникой и взбитыми сливками. А ты?

– У нас нет ягодок и сливок. Зато есть сгущенка. Но… папа нас наругает. Он сказал, что ты должна лежать, чтобы выздоровела.

– Наш папа слишком заботлив, – хмыкаю я, вспомнив бегство громадного великана из спальни.

– Слишком так не бывает. Просто папа говорит, когда любишь, надо заботиться и беречь.

– А он меня любит? – я забываю, как дышать. Маленький мальчик жует губку, думает. И мне кажется что секунды в вечность растягиваются. – Маму он не любит. Ту, другую… Это точно.

– Вов, ты прости меня, если я обидела тебя. Я больше не буду другой, понимаешь?

– У тебя это и не получится, – снова улыбается мой сыночек. – А у папы получится влюбиться. Я уверен. Он уже почти… Он когда любит, бороду стрижет. Сегодня уже стриг. Я видел. Ну что, пойдем блины печь?

– Пойдем. И Настеньку с собой возьмем, чтобы наш папа отдохнул немножко.

В кухне тихо. Часы тикают, и мне кажется я помню этот звук. Но… Все тут мне незнакомо. Вообще все.

– Тише, детка, – шепчу я в солнечную макушку моей дочери. Она стала тяжёленькая. Подросла. Дети растут молниеносно. Я утащила ее из гостиной, от охраняющего маленькую принцессу, спящего на диване, великана.

– Там есть шезлонг специальный. Папа в него Настюшку кладет, когда готовит. Ну, или когда ванночку наливает. Ой, он такой смешной, травку заваривает для купания, а я помогаю.

– Мне очень повезло с вами.

Вовка сияет. Мы с ним взбиваем яйца с молоком. Потом я доверяю маленькому мужчине просеять муку. И мне так легко и спокойно, как наверное, не было никогда. Только тело отдается усталостью, и грудь снова начинает ныть. Но это такие мелочи в сравнении со счастьем, захлестывающим меня с головой.

– Что тут происходит? – я вздрагиваю от неожиданности. Тим, стоит в дверях, похожий на встрепанного викинга. Ему идет растянутая футболка, и я вижу косую мышцу его живота, поднимающуюся из под приспущеных пижамных штанов. Гарью пахнет. Какого фига ты встала? Главное в ванную сама она не может, а блины…

– Первый блин комом, – у меня красивый муж. У меня прекрасная семья. Что же произошло с нами? – Мы решили с детьми напечь блинов. Я лазила по шкафчикам и поняла, что отец ты прекрасный. Но повар из тебя…

– И из чего же ты сделала выводы? – он складывает руки на груди, приподнимает бровь. Черт, грудь начинает разламываться от распирающей боли. Странная реакция.

– Хотя бы из того, что мой сын больше не будет есть вредные сухие завтраки, – не понимаю от чего я злюсь. Может быть меня раздражает его взгляд, полный неприкрытого ехидства. Или то, как мой организм реагирует на проклятые косые мышцы. – И штаны подтяни.

– Он не твой… Штаны? Слушай, ты слишком быстро начала устанавливать тут свои порядки.

– А ты… Ты…

– Мама Снегурочка, я уйду ненадолго, – ну вот, Вовка сбежал оставив меня на растерзание этому гризли, глядящему сейчас на мою персону, как неведому зверушку.

– Ты сбежал.

– Я помню.

– Почему? Почему я так тебе противна?

– Ты ошибаешься. Все не так.

– Я тебе изменила, да? Поэтому Вовка говорит со мной, обращаясь в третьем лице. Поэтому тебе так мерзко дотрагиваться до меня? Тим, не береги мои чувства, просто скажи правду, – я уже почти кричу. Точнее ору шепотом, чтобы не разбудить, сладко дремлющую в переноске доченьку. Мою доченьку? Черт меня подери… Я же не могла… Не могла вот так.

– Послушай, это все совсем не важно, – выдыхает Тимофей. – Ты все равно сейчас не поймешь, почему ты тут.

– Ты сбежал, – хриплю я, подходя к моему благородному мужу слишком близко. Настолько, что чувствую запах лосьона для бритья и стирального порошка, исходящий от мятой футболки.

– Послушай. Не надо. Не надо делать того, о чем потом будешь жалеть.

– Не буду. Поцелуй меня.

Встаю на цыпочки, прикрываю глаза.