Текст книги "Фальшивый муж для мамы Снегурочки"

Глава 26

Тимофей Морозов

Она не сводит с меня зеленоватых глаз. Стоит, прислонившись плечом к дверному косяку и смотрит, как я распаковываю недовольную малышку из проклятого комбинезона. Кто только придумал эти адские миллионы застежек на детской одежонке? Руки бы поотрывать тому умельцу. Настя хмурит бровки, в точности как ее мама. Но с ней, как оказалось, намного проще договориться. С ней работают соски, погремушки и бутылочки. С женщиной, сейчас похожей на сердитую фурию, такое не проканает, к сожалению. Соской ей рот не заткнешь. Ну, разве что погремушкой погреметь, она сочтет что я сдурел окончательно и не станет заводить неудобных разговоров. Недурная мысль, но…

– Вовка где? – спрашиваю я, лишь бы хоть как то отвлечь Лену-Тамару от свежевания моей скромной тушки глазами. Мне кажется вот прямо сейчас она планомерно сдирает с меня шкуру этим своим бритвенно-острым взглядом. И молчит, как воды в рот набрала, все время, с тех пор как мы вернулись домой. И я не понимаю, она что, меня ревнует? Но это же абсурд какой-то. Наверное какое-то гипертрофированное чувство собственности человека, который привык получать в этой жизни все, даже глупых бородатых лопухов, считающих, что надо спасать всех вокруг. А всех ведь невозможно спасти не во вред себе.

– Тим, он в детской. Рисует. Он рисует нашу семью. Ты понимаешь это? Нашу семью, которая ему важна и нужна. Он рисует меня, тебя коляску, себя и крошечного пса. Нам нужен этот пес, всем нам, ты понимаешь? И это очень хорошо, Тим, что он сейчас занят, а Настя еще не понимает ничего. Потому что нам нужно поговорить. Это неизбежно. И это надо сделать прямо сейчас, – ее голос твердый. Но я все равно слышу в нем злую дрожь. – Я считаю, что имею право знать. У тебя есть другая женщина? И ты любишь ее?

– Ты правда так считаешь? – спрашиваю, не поворачивая головы. Черт. Я не знаю, что ей сказать. Правду? Но я слишком заврался. И далеко зашел в своей лжи. И она сейчас еще глубже меня закапывает. Рассказать ей правду? Но как она отреагирует ведомо одному Богу. И что тогда делать? Как их уберечь этих девочек, которые от чего-то стали огромной частью наших вс Вовкой жизней. Словно действительно добрый волшебник послал нам их, по каким-то своим магическим соображениям. – Там… Лена, послушай, я не знаю, какую правду ты хочешь услышать. Все не то чем кажется, поверь.

– Прекращай со мной разговаривать фразами из хреновых сериалов, Морозов. Я потеряла память, но не сумасшедшая. И не слепая. Я же вижу, как ты избегаешь меня. Ты не спишь со мной в одной кровати, ты из дома бежишь, словно тебя тут пытают. Я такая мерзкая? Ты не хочешь даже дотрагиваться до меня. Как будто я грязная… Я понимаю, что это нормально, учитывая, что я тебе изменила. Тебе противно же? Но зачем тогда все это? Зачем агонию продлять. И давать надежду мне? Я…

– Лена, пожалуйста, – боже, как я устал. Настенька попискивать начинает. Да, она не понимает, но чувствует, как сгущаются тучи прямо в маленькой кухне моей квартиры. – Я… Ты просто еще не восстановилась, роды были тяжелые. Семен сказал…

– Семен сказал нам спать в разных кроватях? – она кривит губы в горькой улыбке. Чертовы губы, шершаво бархатные. Я притащил в дом самую страшную демоницу. Ледяную Снегурочку, у которой замерзла память, но отогрелось нечто другое. – Морозов, ты не умеешь врать.

– О, вот тут ты очень ошибаешься, – хмыкнул я как идиот.

– Ну. Тогда скажи мне правду, Тим, – она приподнимает бровь. Я качаю в руках малышку, готовую вот-вот разразиться недовольным ревом. Я, если честно, впервые в жизни сейчас жду детского концерта не с ужасом, а как благословения. – Скажи мне, черт тебя раздери правду.

– Правду? – я тоже срываюсь на крик. Правда ору шепотом, чтобы не напугать Настюшку. Шиплю как чайник. И выгляжу сейчас, наверняка, как снежный человек с вылупленными глазами. – Правду хочешь. Ну хорошо. Никакая ты…

– Мама! – в голоске Вовки, который появляется словно крошечная тень за спиной Снегурочки я слышу страх. – У меня…

– Боже, милый, что с тобой? Тим. Тим, скорее.

У меня душа падает куда-то в пятки. Или в глубины ада, еще не понял. Только обычно фальшивая Лена не подвержена истерикам, а сейчас в ее тоне я слышу панику. Настенька в руках у меня, поэтому я не сразу могу понять, что случилось. Укладываю ее в переноску, и она наконец разражается ревом.

– Лен, успокой дочь. Я справлюсь. Я знаю, что делать. Все нормально. Не надо, не плачь.

Она вздрагивает всем телом. Беру ее за плечи, направляю к малышке. Сейчас моему сыну не нужен ее страх. И мне не нужен. Она за него боится, за чужого ребенка. Она его… Он ей нужен, а собственной матери нет. Черт, как все сложно. И что будет, когда эта женщина все вспомнит? Скорее всего она просто переступит через нас и Вовка снова останется сломанным…

Пижамка на груди у моего сына вся пропиталась кровью. Чувствую, как разжимаются ледяные клещи у меня на душе. У него часто кровь идет носом. С тех пор как его мать предала, почти каждый день. Шла. Врач сказал, что это нервное, стресс, слабые. Когда в нашем доме появилась Снегурочка кровотечения прекратились, волшебным образом. А может просто прием витаминов подействовал и так совпало. И вот снова…

– Папа, я успел же? – шепчет мой сын. Я прикладываю к его переносице пузырь со льдом и злюсь адски. На себя в первую очередь, потому что я виноват, что у моего сына снова стресс. Он боится потерять то, что ему даже не принадлежит. Это не ему к психологу надо, а мне. Потому что я дурак и кретин. – Ты же не сказал маме…

– Вов, он не твоя мама. Она чужая женщина. Мы ее обманываем. А ты себя. И она тоже уйдет рано или поздно. И…

– А если не уйдет? Она к нам привыкнет и останется навсегда. Бывает же ложь во спасение. Так Снегурочка сказала, – тихо вздыхает Вовка. – И она тебя любит. А ты ее. Ты просто еще не расколдовался. И я видел, ты с мамой в том кафе встречался. Она не любит меня, да? Если бы любила, то ты бы меня с собой взял и мы бы мороженое ели. И…

– Вов, это взрослые дела. Ты подрастешь и, наверное, поймешь…

– Тогда хотя бы Снегурочку не отбирай у меня. Дай нам шанс, пап.

Шанс. Чертов шанс, без которого меня оставляет собственный сын. Парадокс.

– Ладно, сын. Но за это ты будешь послушным и не будешь Снегурочку пугать до обморока. Она вон там, наверное, с ума сходит. И еще, чтобы не случилось, у тебя всегда буду я, запомни это навсегда. Понял?

Протягиваю сыну сжатый кулак, в который он ударяет своим крошечным. – Беги, переодевайся. И…

– Ты там соври что-нибудь покласснее, – загорается глазками мой мальчик.

– Докатились. Ты учишь отца лгать. Если так дальше пойдет, мир перевернется, – хмыкаю я. Сегодня же перенесу подушку и одеяло в спальню. Черт, надо какую-то перегородку на кровати соорудить. Боже, что я творю?

Глава 27

– Какого черта вы творите? – Руслан был в ярости. Рвал и метал в душе. Но понимал, что показывать свою злость, значит явить этим каменным истуканам свои слабость и страх. – Я не отдавал таких распоряжений.

– Ну, вы пока и не можете, – ухмыльнулся седой мужчина, сидящий во главе длинного стола в конференц-зале. – Распоряжение провести аудиторскую проверку отдал я. Моих полномочий заместителя председателя совета директоров на это хватает.

– Насколько я помню я был заместителем Алексея Александровича, – Руслану сейчас казалось, что его загоняют в угол, планомерно и хладнокровно. Но кто? Никто не сможет оспорить его право на наследство. И эта компания перейдет ему, если только… Если не докажут растрату. Его растрату. И тогда все полетит в тартарары. И вместо теплого кресла миллиардера, можно в легкую получить совсем не теплое место у параши, мать его.

– Вы были правой рукой вашего тестя, но не входили в совет директоров, – оскалился старый хрен, вальяжно откинулся на спинку начальственного кресла. Его кресла. Руслан скрипнул зубами, но сдержался. Показывать свою ярость десятку Топов, сидящим за столом переговоров было бы просто верхом идиотизма. – Кроме того, господин Ларцев, все то, что сейчас мы инициировали, мы сделали для вашего же блага. Вы получите концерн чистый, станете владельцем компании в которой нет никаких проблем. Ведь нет же?

Старый черт посмотрел на Руслана, как ему показалось с насмешкой. Словно до кишок просканировал его проклятым взглядом мудрого удава.

– Я не считаю нужным…

– Мы считаем, – дернул плечом наглый хрыч, сделав ударение на слове МЫ. Топ менеджеры сидящие на своих местах синхронно кивнули. – Голосование излишне. Ну что вы так нервничаете, Руслан, это стандартная процедура при смене главы концерна. Мы вам искренне сочувствуем в вашем горе. Шутка ли, потерять сразу всю семью, поэтому помогаем. А сейчас, простите. Я вынужден закончить собрание. Дела, знаете ли, стариковские. Таблетки, процедуры.

Старик тяжело поднялся со своего места. Нет, сочувствия не было в нем. Только холодный, ледяной расчет. Рус это почувствовал и попытался проанализировать В случае его провала ведь этот старый урод не получит ничего путного. Концерн разберут по кирпичам, доходное предприятие просто пойдет ко дну. Кому это может быть выгодно?

Ларцев проводил взглядом последнего топ менеджера, рыча смахнул все, что осталось лежать на столах. Схватил тяжелый стул и метнул его в стену, с удовольствием наблюдая, как по отделанным дорогими панелями перегородкам идут уродливые трещины.

– Чип, – прохрипел он в телефонную трубку. – Ты мне нужен. Срочно.

Бог шельму метит. Чертов решала хотел половину. Он ее получит. Сторицей. Заодно и от этой головной боли в конце концов можно избавиться.

Тамара Леднева (Ларцева)

– Это как понимать? – приподнимаю бровь, рассматривая стоящего на пороге спальни великана. Он угрюм, взъерошен, держит в руке свою подушку.

– Ты хотела, чтобы я спал с тобой. Ну вот…

– То есть ты не сам решил вернуться в супружеское ложе. – ситуация меня забавляет. И это бы могло быть даже смешно, если бы не было так гадко.

– Лена, не начинай, пожалуйста, – голос Тима уставший и родной. И я так мечтала об этом дне. Ждала, что он будет рядом, что даже ночью я буду слушать его дыхание, прижиматься к нему, и… А сейчас мне противно. Я не понимаю, как мне спать теперь с ним, зная, что он был с другой женщиной, и даже, кажется, на нем остался ее запах.

– Ты хоть помылся после той… Той… Черт, я не знаю, как правильно себя вести, Тим. Я запуталась окончательно. Как ее зовут?

– Лена. Ее зовут Лена.

– Оригинально. Случайно вышло, или ты специально искал мою тезку, чтобы не путаться в именах?

– Я вообще оригинал, – хмыкнул Тимофей, бросил подушку на кровать и подошел к кроватке, чтобы удостовериться, что Настенька спит, хоть пали из всех орудий. – Послушай, та женщина… Она замужем. У нее скоро будет ребенок.

– Твой? Это такая месть, да? Ты мне, я тебе? – я несу чушь. Я это знаю. Тим не стал бы мне мстить так глупо. Не стал бы что-то доказывать, играть жизнями ребенка и его матери, он не такой. Но я несу сейчас чушь, потому что задыхаюсь от ревности, черной и непроглядной, рвущей меня на куски, в лохмотья. И противен не он мне, а я сама себе. В конце концов он мужчина. И не обязан был ждать меня всю жизнь. И уж точно не был обязан прощать и принимать чужого ребенка. Он все правила нарушил. А это значит… – Ты ее любишь?

– Уже нет, – дергает он плечом. Сидит на краешке кровати и видимо раздумывает, не сбежать ли. – Думал, что люблю. Она красивая снаружи. А внутри оказалась…

– Сколько времени у тебя было, чтобы это понять?

– Бесконечно много. Я сегодня купил свою жизнь обратно. Допрос окончен?

Куда там. У меня только еще больше вопросов стало, и все они роем гудят в моей голове. И сердце колотится так, что кажется Тим его слышит.

– А меня?.. – самый важный вопрос слетает с языка. И я замираю в ожидании ответа.

– Что тебя?

– Любишь?

– Лена…

Он поворачивает голову. Смотрит прямо мне в глаза, и я вижу в его взгляде что-то темное, что-то нечитаемое. У него нет ответа. Но ведь просто так же не прощают предательство, и не впускают обратно в свой дом и в сердце. Она странный и непонятный. И я его… Я помню что любила своего мужа. Я его очень любила, а потом… Что же произошло потом?

– Можешь не говорит, Тим. Но, знаешь, я помню, что была счастлива с тобой. Вот ничего не помню, а ощущение осталось.

– Я не знаю, что сейчас чувствую. Но я страшно боюсь за тебя и малышку. А еще… Наверное да, я тебя… Черт, Лена…

– Ложись, – я шепчу тихо-тихо. Смотрю, как он устраивается на краешке кровати, которая сразу становится крошечной. И я так хочу прижаться к этому сильному великану, но он словно невидимую стену возвел вокруг себя. Делает вид, что спит, но я знаю точно, он так же как и я борется с мыслями в своей голове.

Глава 28

Тимофей Морозов

– Да, брат Тимон, а кому сейчас легко? – хмыкнул Семен, поморщился, сделал глоток из исходящей паром чашки.

Не легко. Очень даже тяжело. Сегодня я проснулся обвитый ее ногами, руками, и не хотел вставать. Не хотел, мать его. И эта ее чертова пижама, смешная такая, плюшевая, медвежачья. Даже она не спасает меня от реакции моего чертова организма на эту женщину. Чужую женщину.

– Я бегать начал. Вскакиваю с утра с кровати, душ ледяной, а потом бегу как лось от пожара. Очень хорошо помогает очистить голову от ненужных желаний. Действенный способ выгнать из себя гребаного извращугу. Черт. Черт, черт, черт. Семен, я скоро рехнусь. Что делать то?

Кофе мерзкий. Похож на жидкую грязь. По вкусу тоже адская дрянь. Но бодрит, тут не поспоришь. После трех километровой пробежки весьма недурственно выпить болотной жижи, воняющей хлоркой, а совсем не благородным зерном.

– Палки купи, – хмыкнул поганец Пилюлькин. – И не зови нечистого то. Ну его. И так вокруг тебя полно копытных.

– Какие еще на хрен палки? – я не рычу, стону. Устал чертовски.

– Для скандинавской ходьбы. Так у тебя не только ноги работать будут, а и плечевой пояс. Надо же что-то чтоб хоть нормально функционировало, если ты с двумя своими головами никак не справишься. Ну и новое направление откроешь, скандинавский бег на длинные дистанции. Глядишь, новое направление в спорте откроешь, – хохотнул доктор Сема. Не понятно только, что его так забавляет. Мне не смешно совсем, ситуация патовая. А я влип, как тот очкарик. И если не рехнусь, то превращусь в маньяка, бегающего в плаще по парковым зонам с гребаными палками в лапах и копьем наперевес. Блин, пижама еще эта чертова. Я скоро начну медведей вожделеть. И…

– Сема, блин, я думал ты мне совет дашь нормальный.

– Тимон, совет то тут один, – теперь мой новый друг серьезен и собран. И я знаю, что он сейчас скажет. – Но мы оба понимаем, что это не вариант, ведь так? Так что терпи, казак. Кстати, дамочку осмотреть бы надо. Роды были тяжелые. Да и ребенка то на учет стоит поставить, мало ли. Младенцы болеют часто, и очень неприятно.

– Сем, я блин не знаю, что мне делать. Но, боюсь, долго не выдержу. Мне кажется, что я зарываю себя все глубже. Вчера вот фотки Степка нам замастырил свадебные. Столько восторга было, ты бы видел. Даже то, что платье на ней было, по словам Томы, дурацкое, ее не расстроило. Я задолбался врать. Я же не умею совсем. И Вовка… Он перенимает модель поведения. Я учу сына быть лжецом. Хреновый я отец. А девочка… Настя. Она мне улыбается, и… Ты не представляешь, что я чувствую при этом. А когда она ручками машет и смеется… Черт, я за камерой бегал. Я не понимаю, что происходит вообще. Сем, что это?

– Не ври Тим, ты знаешь, что это. Принять не можешь только. Влип ты, очкарик. И я тебе скажу, это прям вот очень нехорошо.

– Спасибо, поддержал, – хмыкнул я, резко поднялся со стула. – Ты ошибаешься Сэмэн, я не влюбился, если ты на это намякиваешь.

– Обиделся, значит? Ну-ну, невлюбчивый ты наш. Только себе то хоть признайся, что ты чувствуешь то, чего боишься. Знаешь, время все по своим местам расставит. Вот только пострадавших надо будет выносить, и я бы не хотел этим заниматься.

– Тебе не придется, фантазер. Я выполняю то, за что мне заплатили хорошие деньги. Честно и качественно. И нет, я не обиделся. На дураков не обижаюсь. Просто мне еще в магазин надо за смесью, памперсы закончились. Там оказывается есть размеры, прикинь. Вовка когда был младенцем, я не заморачивался особо. А тут…

– А тут ты просто выполняешь работу, я понял, – усмехнулся Семен. Дать бы ему по слишком умной морде, да не за что, блин. НЕ ЗА ЧТО. Потому что…

Памперсы, смеси, две соски, присыпка, масло для младенцев, упаковка воды, Вовке яйцо с сюрпризом. И погремушка. Яркая такая погремушка, серебряная, аж слепит. Почему-то мне страшно ее купить хочется, хотя в списке, написанном ровным, каллиграфическим почерком, не значится игрушка в форме серебряного котенка на палочке, стоящая, как коляска, о которой мне все уши прожужжала женщина в плюшевой пижаме.

– Это брендовая игрушка, для подарка, скорее. Ну на память там, она вечная. Есть подешевле, – улыбается миловидная продавщица, выкладывает передо мной обычные гремящие пластмасски.

– Мне нужно на память, – шепчу я, вдруг осознав, что скорее всего у меня ничего не останется от этой чертовой памяти, кроме игрушки. И что я буду делать? Сука, Сема прав, я окончательно потерял голову от женщины, которая крепко меня обвила своими длинными ногами и тонкими руками. Как путами, оковами.

И я домой иду не сразу. Сижу как дурак на качелях, промерзших и снежных, полчаса под окнами моей квартиры. Обнявшись с пакетами и сжав в руке погремушку. И нормально, что люди идут и косятся на безумного громозепу, таращащего глаза и гремящего брендовой погремушкой. Странно, что полицию еще не вызвали.

Сема прав. Я влип как дурак. И я боюсь идти в тепло квартиры, потому что с тех пор, как в ней воцарилась беспамятная Снегурочка, она больше не пахнет запустением. Теперь там тепло, и Вовка довольный, и все пропиталось смехом, ванильными булками и дурацким счастьем. И я страшно боюсь, что это закончится. Оборвется резко, и мы с Вовкой снова останемся одни.

– Тим, это ты? – радостно кричит из кухни фальшивая лена. Через секунду появляется в прихожей. Румяная, растрепанная, женственная. У нее щека в муке, и в уголке губ прилипли сахарные кристаллы. А я как идиот стою с погремушкой, и… – Что-то случилось? Тим?

– Я… Там… Лена, в общем…

Она смотрит на меня расширившимися глазами. Молча подхожу к ней, притягиваю к себе. Нахожу ее губы своим ртом. Боже, как хорошо. Как же… – Я соскучился. Страшно соскучился.

– Наконец-то, – шепчет она мне в рот.

– Нет, ты не понимаешь. Ты… Ты меня возненавидишь рано или поздно.

– Этого не случится никогда. Потому что я без тебя не представляю жизни. Я не помню ее без тебя.

– Это-то и пугает. Я не тот, кого ты себе напридумывала. Понимаешь? – задыхаюсь от желания сказать ей правду. И пусть она тогда меня казнит, или милует. Но что будет с ней? Я тогда не смогу больше ее оберегать. Их, девочек укравших мою душу.

– Я хочу жить здесь и сейчас, Тим, – улыбается Снегурочка. Посмотрим, что она скажет, когда вспомнит.

– Я в магазине видел пижаму. Плюшевую. Розовую. Я ее купил.

– Ты сумасшедший.

– Абсолютный придурок и извращуга, – хмыкаю я. Сема, блин, чтоб тебя черти драли.

Глава 29

Тамара Леднева (Ларцева)

Я готовлюсь к свиданию с самым лучшим на свете мужчиной. Моим мужем, моим нежным варваром. Глупо устраивать свидания с тем, кто уже и так твой, скажете вы? А я просто не помню нашу первую встречу. И свиданий наших. Какие они были? Романтичные, или просто душевные? А может мы смеялись ночи на пролет, шлялись по улицам покрытым лужами, блестящими в свете луны, как озера из жидкого олова, держась за руки, и сходили с ума от воздуха, переполнявшего нас. Мне бы так хотелось именно вот этой всепоглощающей невесомости. Но я ничего не помню. Ни наших скандалов, ни перемирий, ни любви, ни ненависти. Ничего, что зовется жизнью. Чистый лист. На котором можно написать новую, счастливую историю.

– Я скоро перестану проходить в двери, – он подходит ко мне со спины, дышит в шею, легко касается губами кожи. От чего мое тело превращается в слайм, так кажется называются дурацкие новомодные антистресс игрушки. – Ты меня раскормишь. Но пахнет умопомрачительно. Не шевелись. Слушай, это ты умопомрачительная. И я, кажется, впервые в жизни настолько счастлив.

– Впервые? – задыхаюсь, и огненные мурашки становятся шипастыми и болючими. – А раньше ты не был? Мы же давно вместе.

– Мы вместе очень недавно, Лена, – его улыбка кривится, и я осознаю, что не хочу в прошлое возвращаться. Хочу здесь и сейчас. И чертов крем ванильный пахнет горечью, а не сладостью. – Знаешь, давай, доваривай свое зелье колдовское и собирайся. Мы поедем гулять. Вовку с Настюшкой возьмем, и будем мороженое есть.

– Ты сумасшедший? Мороженое? Зимой? – легко. Мне легко. С ним я готова идти по тонкому льду, глотать колючки и дышать вакуумом. Мне с ним ничего не страшно. Тело дрожит от прикосновений сильных пальцев. Оно еще помнит ночное безумие. Мышечная память? Я ведь сама ему предложила себя. И это было… Как в первый раз. Амнезия иногда прекрасна.

– Да, мороженое. И Настенька выросла из своего мешка, пора ей уже купить комбинезон. А Вовка мечтал о фото с лебедями. Но если ты не хочешь…

Он вдруг напрягается, словно понимает, что палку перегнул и испугался.

Я хочу. Все хочу. И мороженое, и лебедей, и толкать перед собой коляску, и поправлять Вовке вечно сползающую на затылок шапчонку. И раздуваться от гордости, что рядом со мной идет Тим, вот такой, сильный и уверенный как скала.

– Я хочу, – шепчу я.

– Ты смешно стоишь. Как цапля. На одной ноге. Мне нравится, – он снова мурлычет. Черт. Как огромный кот. Еще немного, и я перехочу гулять. И…

– Папа, мама, там… Там… Настенька… – вихрем врывается в кухню Вовка. И слава богу. Слава богу. А то его мать скоро совсем рехнется. И крем пригорел, чтоб его, и теперь вся кухня воняет горелым молоком и пенками. Мерзкий запах. Кружится голова. “Ты стоишь, как цапля. Неужели нельзя как-то соответствовать своему положению, дорогая?” Звучит в голове голос. Чужой, мужской голос. Знакомый до каждого звука, до акцента тона. Очень важный для меня когда-то. Я это понимаю, но лицо того кто говорит в моей памяти размыто, похоже на мутное пятно. И только то, что с моей дочерью что-то случилось, судя по возбуждению моего мальчика. Тянет меня на поверхность их этой мути.

– Что? Лена, ты в порядке? Лена, – трясет меня за плечи Тим. Мой Тим. Его голос родной. А тот, из глубин моей памяти, неприятный и злой…

– Что с Настенькой? – сиплю я, чувствуя, как разжимаются огненные клещи, сжимающие мою душу.

– Она погремушку трясла. Я ей показал, как правильно, а она повторила. Я ее научил, – гордо улыбается Вовка. Когда-нибудь я научусь быть настоящей хорошей мамой. Не истеричкой и паникершей. Не яжмамкой. А пока… Мне так жаль, что я столько всего упустила.

– Вова, ты напугал маму, – теплый голос Тима успокаивает. Качает на волнах тихого счастья. Мама. Я мама. Не Снегурочка. Он впервые…

Из дома мы выходим через час, взмыленные как караванные мулы. Насте пришлось три раза менять памперс, пока мы все собрались. Тим, пыхтя, стащил коляску с пятого этажа, лифт снова не работает. И мне уже совсем не хочется никаких торговых центров, если честно. Я бы с большим удовольствием сидела на диване. Прижавшись к мужу, смотрела какую нибудь дурацкую комедию и ела попкорн, который Тим “варганит как бог”, по его же собственным словам. У него и вправду выходит бомбезно. Кукуруза со сливочным маслом и сыром тает во рту.

– Лена, ну чего ты? – улыбается Тимофей. Вовка подскакивает рядом, пинает ножкой легкий снег. Мой мальчик. Мой. У него мои глаза, это точно. Зеленоватые и в крапинку. А вот уши отцовы, и нос наморщенный. Зато Настя, как мне кажется, копия Тим. Так и должно быть. Она будет счастливой. Так говорят. Примета такая.

– Да нет, милый. Все хорошо. Просто устала немного, – я улыбаюсь. Через силу. Потому что вот как раз сейчас мне в сердце запускает мерзкие ледяные щупальца странное предчувствие чего-то надвигающегося и недоброго.

Но я отмахиваюсь от нег, а потом и вовсе забываю, увлеченная суетой. Усаживаю Вовку в автокресло, пока Тим собирает коляску. Фиксирую переноску, расслабляю сыну шары, Настюшке шапочку развязываю. Вовочка как веретено подскакивает нетерпеливо, не давая мне его пристегнуть.

Это моя семья. Я счастлива. Счастлива? Так почему мне кажется, что я не свою жизнь живу. Постоянно зудит, мерзко и противно. И мне все время кажется, что я предательница.

– Мама, смотри. Это я тебе взял. Вот, – кладет мне в ладонь крошечную игрушечную мышку Вовка. – Это мышка, которая умеет успокаивать. Да. Тетя Глаша так сказала, когда… Когда мы с папой одни остались. Если мышке рассказать, где у тебя болит, все проходит.

– А как же ты? – боже.

– А мне не надо больше. Ты же у меня есть. И Настя. Зачем мне мышка? А тебе страшно, я же видел. Ты не думай, все уже опять изменилось. И мы с папой радые, что ты с нами. И ты ни в чем не виноватая. Правда – правда. Ты нет.

– А кто?

Вовка молчит. Улыбается, в окно смотрит. Я усаживаюсь на переднее сиденье рядом с Тимом. Настюшка спит, хоть из пушек пали. Тим прав, комбинезон ей нужен. А Вовке шапка новая. А мне… Мне нужно понимание, хочу ли я свои воспоминания обратно.

Торговый центр не самый дорогой, но впечатляющий. Мне почему-то не хочется туда идти. От чего-то кажется, что раньше я не любила такого плана магазины. Какое-то чувство брезгливости посещает при виде сияющих витрин бюджетных магазинчиков. Надо же, королева, блин. Я ушла от Тима к богатому мужику? И так быстро научилась роскоши? В мозгу зудит мой собственный голос, капризный и тягучий. Шуба…

– Сначала купим обновки, а потом пойдем есть бургеры, ты не против, моя королева? – Приобнимет меня за талию Тим, разгоняя одним своим прикосновением тени забытого прошлого.

– Тим, не надо, – шепчу я. То как он обратился ко мне больно режет слух. – Мне не нравится быть королевой. Но бургеры…

Я точно знаю, что никогда в жизни не прикоснулась бы к такой еде, но рот тут же наполняется слюной. И я готова бежать даже без обновок на фудкорт.

– Ура, бургеры. Ух ты, – восторг в глазах сына такой неподдельный.

– Ура, – кричу я шепотом. Весело. Хорошо. Радостно. Малышка сосет соску, и улыбается. И…

– Тамара?

Я вздрагиваю, гляжу на холеную женщину, примерно моего возраста. Невесть как оказавшуюся в этом недорогом месте. Странно. Она ко мне обращается. Смотрит расширившимися глазами на меня, окидывает взглядом с ног до головы. И Тим бледнеет на глазах. А Вовка кривится, словно собирается заплакать. Воздух меняется окружающий. Из него уходит радость, словно дементоры посетили молл.

– Тома. Но как же… – капризный голосок дрожит в пространстве полупустых галерей.

– Вы ошиблись. Меня Лена зовут, – я улыбаюсь. Тяну губы изо всех сил. Имя Тамара мне знакомо, но не более того. Не вызывает в душе никаких ассоциаций. Но Тим… Он молчит так, словно гремит изнутри. – Простите. Но мы с вами не знакомы. Не можем и быть.

– Я… Да… Я тут случайно… Я в таких местах не бываю, обычно. Растерялась. Да. Воды купить заехала, сахар шалит. Простите. Просто вы невероятно похожи на мою подругу. Она погибла. Простите. Это стресс, – лепечет красавица, жадно вглядываясь в личико нашей с Тимом доченьки, словно считает что-то в уме. – Конечно вы не Тамара. Тамара была шикарной.

– Пойдем. Тим. Нам пора, – тяну я за руку закаменевшего мужа. Надо же, нахалка какая. Я же еще и не шикарная. Да и черт с этой холёной стервой. И что она так на моего мужчину выпялилась? Мне страшно не приятно, что так пожирает взглядом моего мужа наглая стерва. Он МОЙ.

– Мышка, пожалуйста, сделай так, чтобы она исчезла. Я не Тамара. Не Тамара же?