Текст книги "В мире нет места для меня. Искренняя история борьбы за себя"

Новое тело

Телесные идеалы – это постоянно меняющиеся системы знаков. Всего за пару десятилетий рядом с нами появилось такое занятное явление, как фитнес. Что такое фитнес, на самом деле неясно, но спросом он пользуется и стоит немало. Полезно вспомнить, что английское to fit значит «вписываться». Цель фитнеса – помочь всем желающим прийти в форму, но форма при этом зависит от существующих норм. От нас требуют, чтобы мы демонстрировали себя как товар. Складываются новые типы отношений, например отношения между любителем фитнеса и его личным тренером. Занятия с тренером можно подарить на Рождество, а сами тренеры становятся ролевыми моделями. Всего за несколько десятилетий параметры идеального тела изменились. В моем детстве под кубиками понимали детские игрушки. Сейчас так называют накачанные мышцы живота. Тело обрастает нормами: плоский живот, твердые мышцы, долгие тренировки, бег на выносливость, мало подкожного жира, личный тренер, карбоновые велосипеды, сбалансированное питание, отбеленные зубы, и не забудем о таких недавно изобретенных эстетических идеалах, как thigh gap (просвет между бедрами) и bikini bridge (мостик бикини)[2]2
  Впалый или плоский живот, при котором в лежачем положении трусы над зоной бикини не касаются тела.


[Закрыть]. Нормы захватывают все новые и новые участки нашего тела. Прямо сейчас растет популярность операций на половых губах. В свое время канадский режиссер Дэвид Кроненберг пророчил, что в будущем мы, возможно, будем устраивать конкурсы самых красивых внутренностей.

Однажды мне попалась в руки книга французского философа Эрве Ювина «Пришествие тела», в которой он говорит, что в XXI веке мы обрели новое тело. Медицина наконец научилась лечить больных; продолжительность жизни существенно увеличилась, человеческие потребности удовлетворяются; люди избавляются от боли; центральное место занимает наслаждение; чтобы зачать ребенка, секс больше не требуется; общаясь на самые личные темы, мы прячемся за экранами телефона; хирургия у нас пластическая и так далее. По мнению Ювина, все эти факторы меняют суть понятия «человек». «Обретя новое тело, мы, – отмечает Ювин, – не получили к нему инструкцию по применению».

Формулировка «новое тело» мне нравится. Новое тело – это одновременно и хорошо, и плохо. Оно в какой-то степени освобождает нас от страданий: например, теперь технологии позволяют нам стать родителями. Со своей колокольни я, к сожалению, вижу также факты неприятные. «Мы теряем эмоциональные и моральные компасы», – пишет философ. Новое тело, что немаловажно, превращается в инструмент. Такие физические действия, как тренировки и диеты, используются как инструмент влияния на чувства и отношения не только с самим собой, но и с обществом. Помимо этого, как подчеркивает Ювин, при помощи собственного тела мы стараемся создать мнение о себе и ждем одобрения от окружающих. Страх того, как ты выглядишь, представляет собой новую версию страха не достичь цели. Самая высокая цена, которую человек платит за новое тело, – это недовольство, которое захватывает все новые сферы. Молодежь тратит время и силы на отрицание самих себя. Это не болезнь. Но это печально.

Соцсети

Тело – наша основная социальная сеть, но есть и другие – те, куда можно войти, когда у тебя есть электричество или батарейка. Исследуя современные расстройства пищевого поведения, мы должны учитывать и новые способы общения. Социальные сети – это не только визуализация культуры. Экраны смартфонов стали площадкой для знакомства. Мы делаем снимки и перекидываем их с телефона на телефон. Мы превратили себя в проект по самореализации. Нередко мы делаем селфи, чтобы понравиться, в надежде, что другие будут подражать нам. По своей природе такие фотографии поверхностны. На «Фейсбуке» мы показываем не наше настоящее лицо, а отредактированные аватарки. Когда смотришь на них, им легко поверить, принять за образец и почувствовать собственную неполноценность, что сказывается на самооценке. Даже зная, что действительность на снимках сильно приукрашена, мы об этом забываем. Такова психология лайков.

Когда тебя видят таким, какой ты есть, – это одно дело, и совсем другое – когда тебя оценивают как объект. Выставляя себя на всеобщее обозрение в поисках признания, мы рискуем остаться незамеченными или подвергнуться осуждению. Превратив себя в объект наблюдения, мы тоже начинаем относиться к себе как к объекту, а такой взгляд на себя со стороны провоцирует стыд. Грустно, однако многим не нравится то, что они видят. И, разумеется, теперь мы рискуем приобрести новые виды зависимости. И, кстати, про идентичность: когда мы не показываем себя миру и не получаем взамен лайков, нам кажется, будто нас и не существует. Психологическая ориентированность извне может таким образом усиливаться за счет новых форм коммуникации. Нам следует более тщательно изучить возможную взаимосвязь между представлением о себе, об идеальном теле, нарушениями пищевого поведения и конкретными фотографиями в социальных сетях.

Упомяну, впрочем, и еще один аспект социальных сетей. Эта книга во многом результат того, что в 2009 году Ингеборг Сеннесет начала вести блог о своем заболевании. Ей хотелось выразить случившееся с ней словами, и она искала тех, с кем можно поделиться своей историей. Блог ведут очень многие больные расстройством пищевого поведения, и этот опыт положительно сказывается на их лечении. Блоги дают возможность взглянуть на созданные средствами массовой информации образы свежим взглядом, поддерживая многообразие и право на самовыражение, ведь каждый из нас способен стать блогером. Для некоторых блог – это дневник, которым они поделились с окружающими, для других – шанс декларировать политические взгляды или образ жизни, а еще для кого-то – способ заработка, выполняющий ту же функцию, что и традиционные средства массовой информации. Я сам неоднократно выступал научным руководителем студентов, писавших магистерские работы о терапевтическом влиянии блогов: больной подбирает слова для выражения своих страданий, делится ими и, что немаловажно, получает поддержку.

Ингеборг Сеннесет заявляет также, что врачам следует проявлять больший интерес к тому, какое влияние на больных – как положительное, так и отрицательное – оказывают социальные сети. Отстранение можно считать устаревшим, и сейчас намного полезнее будет интересоваться жизнью пациента в соцсетях, особенно когда речь идет о жизни и здоровье. Традиционно считается, что пациенту полезнее самому рассказать историю болезни. Мы называем это «собрать анамнез». В современной цифровой культуре, когда мы работаем с детьми и людьми молодыми, нам желательно обращать внимание на их интернет-анамнез. Полностью возлагать ответственность за ментальное здоровье на соцсети не стоит, однако и недооценивать их нельзя. На каких страницах зарегистрирован пациент? На каких блогеров подписан? Часто ли сам что-то выкладывает и пишет? Много ли времени проводит в блоге? В какое время суток? И так далее.

На уровне общества последствия ведения тайных блогов таковы: миллионы тратятся на неэффективное или неправильное лечение, поскольку врачи не видят реальную картину болезни.

Много энергии тратится на секретные блоги, где пациенты общаются друг с другом втайне от врачей. По мнению Ингеборг Сеннесет, проблема заключается даже не в том, что именно они пишут, а в том, где это описывается. Достаточно открытый диалог в этом случае невозможен.

Беседы о нарушениях пищевого поведения

В этой книге Ингеборг Сеннесет необычайно точно описывает бессилие. Это бессилие перед страданием, особенно зависимостью и стыдом. Кроме того, такое эмоциональное состояние, как бессилие, определяет поведение. Важно, чтобы беседы, посвященные эмоциональному состоянию, не зависели от него. Нам следует позаботиться о том, чтобы беседы не лишали нас сил и не угнетали пациента. Далеко не все разговоры – будь то личные или официальные – одинаково успешны. Беседуя, мы должны задаться целью понять, что скрывается за поведением пациента. Разумеется, в этой книге описывается и поведение, и тем не менее основное внимание уделяется эмоциональным состояниям, которые определяют это поведение, – таким как бессилие, утрата контроля и амбивалентность.

Очевидная сложность в наших беседах связана с так называемыми триггерами. Психология сравнения и конкретики приводит к тому, что текст часто толкуется и воспринимается очень конкретно, поэтому наша задача – избавиться от этого. В 2016 году мы сделали свод советов под названием «Здравый смысл» для тех, кто ведет блоги о еде, теле и тренировках. В нем мы привели десять советов об этике в блогах, посвященных телу, а также порекомендовали блогерам попробовать поставить себя на место фолловера. Смысл многих советов – избегать конкретики. В особенности это касается цифр: километры, продолжительность тренировки, количество приседаний, калории, размер порции и так далее. Чувствительные люди быстро начинают оценивать конкретное применительно к себе, сравнивать, анализировать и нередко стараться соответствовать. Таков парадокс современной культуры: идеалом представляется умение быть уникальным, и многие пытаются достичь идеала, подражая людям, которых считают идеальными. Я хочу стать самими собой и для этого стану таким же, как ты. Я добьюсь уникальности, превратившись в копию. Когда представления делаются чересчур конкретными, они срабатывают как триггер.

С другой стороны, мы ни в коем случае не должны добиваться цензуры. Если блогер несет этическую ответственность за то, каким образом его посыл будет воспринят фолловером, то фолловер тоже несет ответственность за то, как он читает. Говоря о триггерах, нельзя перегибать палку, потому что защититься от всех трудностей в любом случае не в наших силах. В жизни на каждом шагу встречаются триггеры, и это не должно останавливать во время бесед с пациентами. Нам не следует меньше писать о расстройствах пищевого поведения – просто писать надо лучше, выдвигая на первый план наиболее сложные аспекты. Писать лучше означает отказаться от идеализации и романтизации нарушений пищевого поведения, а вместо этого хорошим языком точно описать сухие, скучные и опасные факты. В этой книге романтизации вы не найдете.

Финн Скордерюд – психиатр и писатель.

Он занимает должность профессора в Норвежской академии спорта и является основателем Института изучения нарушений пищевого поведения (Вилла Голод)

Предисловие автора

Это было в 2009 году, а 24 года – срок, которого хватит на довольно долгую жизнь.

Дверь в больничный коридор за моей спиной закрылась. В ванной слегка пахло старой пластмассой. Перед окном стояла деревянная скамейка, больно упиравшаяся в колени. Фонарь за окном насмешливо показывал на голый асфальт. Двумя этажами ниже под окном была лестница с бетонными ступеньками. Я вспомнила, что за день до этого, утром, я заметила на асфальте выплюнутую жвачку, еще не расплющенную о камень, и, перешагнув через нее, подумала: интересно, если я упаду на нее, она прилипнет к волосам или нет? Мне сделалось мерзко, хотя если бы это даже и случилось, я же все равно не узнаю. Когда мы мертвы, жизнь нас больше не касается. Даже наша прежняя жизнь.

Моя история не про то, каково это – оказаться в ловушке и выбраться из нее. Это вовсе не обязательно болезнь, это часть жизни. Моя история о том, каково это – очутиться в длинном коридоре, где вместо пола зыбучий песок, и чувствовать, как ты все слабеешь, а чем отчаяннее пытаешься выбраться, тем сильнее тебя засасывает. Это болезнь, и она отнимает большую часть жизни. У меня она почти отняла и саму жизнь.

В этом нет никакой романтики, красоты или героизма. Лишь необходимость.

В центре событий перспективы не видно.

Барбара Такман

Я спасала мир – по килограмму за раз, потому что накажи я себя достаточно строго – и стану лучше. Вместо этого мир, как и мое участие в нем, становился все незаметнее.

Книга, которую вы держите в руках, настолько наполнена моим стыдом, что я не понимаю, как осмелилась вложить ее вам в руки.

Я пишу это не для того, чтобы поставить точку, понять себя, пойти дальше и прочей красоты. Я пишу это, чтобы помочь врачам, родным, пострадавшим и знатокам.

В процессе написания я почувствовала себя настолько больной, как почти никогда прежде. Мои собственные старые мысли словно заражали меня. Я окуналась в собственную болезнь и заболевала. Насколько справедливо переваливать ее на плечи других? Следует ли мне учитывать жертвы? Или играть на результат, надеясь, что тех, кому книга поможет, будет больше, чем тех, чью жизнь она испортит?

Рассердись!

Стефан Эссель

В психиатрической лечебнице у меня появилось множество друзей. Но одному Богу известно, скольких я уже потеряла и скольких еще ждет та же участь.

Эта книга – не про самоубийство, и тем не менее о нем в ней тоже говорится. Я сама выбрала болезнь, а для многих выбор заключается не в том, оставаться больным или выздороветь, – они выбирают, выжить им или нет. Однако этот спасательный круг в конце концов тебя задушит, поэтому нам нужен иной выбор. Нельзя отнимать у людей то единственное, что у них имеется, пускай даже со стороны это и выглядит разумным или даже проявлением заботы, ведь, казалось бы, мы забираем у них симптомы заболевания или саму болезнь. Помните, что так мы лишаем их спасательного круга. Дайте им новый или подождите, пока они ухватятся за старый или умрут.

Эта книга написана в прохладном уголке бурлящей эпохи.

Прежде чем помочь ближнему, следует надеть кислородную маску на самого себя, но если мы, те, кто наносит себе увечья, хотим поучаствовать в спасении мира, нам тоже следует отложить оружие.

Выбрать действие недостаточно. Я надеюсь, что эта книга мотивирует или поддержит тех, от кого мы зависим. И тогда они не махнут на нас рукой.

Структура

В книге три основные части, а также вступление, написанное психиатром Финном Скордерюдом.

Каждая часть описывает события, происходящие во время ее написания, или основана на дневниковых записях. Тексты представляют собой материал двух написанных в больнице дневников, тысячи пятисот постов в блоге и нескольких тысяч других, более или менее внятных дневников. Обо многих событиях и людях я умалчиваю: иногда – чтобы не компрометировать заведение, а иногда – из эстетических соображений.

Во многих случаях я решила сохранить имена персонажей в тайне.

В первой части описываются события в больнице города Левангер (2007–2008).

Действие второй части происходит в психиатрической лечебнице города Стьёрдал (2009).

Третья часть описывает первый год в больнице Эстмарка (2009–2012).

Каждая часть снабжена предисловием, написанным в настоящем времени.

Благодарности

Я благодарю ассоциацию «Свободное слово» за финансовую поддержку.

Спасибо издательству Cappelen Damm за то, что поддержали мое начинание, и моему редактору Андерсу за инициативу и помощь. Без тебя никакой книги не было бы.

Спасибо Рагнхильд, которая умело вычистила текст от всего лишнего.

Спасибо авторам, участникам общественных дебатов и, разумеется, коллегам, чьи книги и статьи вдохновляли меня работать больше и упорнее.

Спасибо друзьям – тем, кто навещал меня в больницах, и тем, у кого не хватило на это сил, тем, с кем я познакомилась позже, и тем, кто проявлялся только в комментариях или мейлах.

Спасибо Кадре за бесчисленные сообщения и долгие часы телефонных разговоров. Я никогда не оставалась одна.

Спасибо моим родным, особенно Иверу, Анне, Йеперу, Оскару и Лоренсе.

Спасибо врачам, которые каждый день ходят на работу, несмотря на то, что там их ждут несговорчивые пациенты, скудное финансирование или система, где не всегда поддерживается тот вид терапии, который они считают наилучшим.

Спасибо пациентам, которые каждый день ходят «на работу», хотя на пороге сталкиваются с самими собой.

И вам – тем, кто прямо сейчас увязает в зыбучем песке. Земля где-то там, внизу.

Осло, март 2017 года

Ингеборг Сеннесет

Записка, написанная когда-то в 2000-х

Один из тысячи листочков клевера – четырехлистник. Почему так – неизвестно.

Четырехлистник стал символом удачи, счастья и веры в будущее.

Сам четырехлистник ощущает себя иначе. Отщепенцем. Изгоем. Ошибкой природы.

Можно оторвать от него один листочек и сказать, что это трилистник. И тем не менее он останется четырехлистником, просто теперь он отчасти лишился себя.

Записка, написанная когда-то в 2000-х

Расстройство пищевого поведения запрещает мне делиться с другими тем, что я только что написала. Оно боится. Угрожает мне зависимостью и страхом. Заманивает обещаниями о возможности не думать, желаниях, радости и забытье. Затягивает в тягу.

Записка, написанная когда-то в 2000-х

Обмануть расстройство пищевого поведения нельзя, потому что оно умеет заглядывать тебе в мысли.

Ты вынужден броситься в бой.

Часть первая
Левангер

Понедельник, 8 октября 2007 года

Руки на коленях – ладони влажные, беспокойные пальцы стиснуты. Круглая белая тарелка с синим логотипом сбоку. Департамент здравоохранения Центральной Норвегии. Тарелка большая, в таких разносят ужин. С краю маленькая желтая наклейка, а на ней – мое имя, написанное почерком подростка, но при этом женским. «Ингеборг». Под ним – смайлик. Кому на хрен пришло в голову, будто я развеселюсь?

Они что, смотрят на меня и улыбаются? Из сочувствия или деланного понимания? Интересно, они оскорбились бы, узнав, что я вижу все их притворство, профессиональное и расчетливое, поняв, что ошибочно считали меня маленькой дурочкой, которая посмотрит на этот корявый смайлик и подумает: «Ой! Как мило! Какие тут все милые и добрые, может, мне тут даже понравится?»

Неужто они и правда так думают? Они хоть представляют, каково мне?

Они все еще лежат там, на круглой тарелке. Толстые как кирпичи. Массивные, тяжелые, все одинаковой величины. Четыре ломтя. Два с ветчиной, два с яйцом. Естественно, эти подлые уродцы подсовывают те яйца, где больше всего желтка. У других пациентов то же самое: на бутербродах яйцо со здоровенным желтком, а белка почти не видно. Интересно, куда они белок девают?

Впрочем, меня это особо не волнует. Четыре бутерброда превратятся в три, потом в два, потом исчезнут. Другого выхода нет.

«Эта неделя – испытательная, – говорит болезнь, – тебе нельзя. Если ты не станешь есть, они ничего не сделают. Поступай как тебе хочется.

Поступай как хочется мне. Ты и прежде так делала».

Руки все еще лежат на коленях. Глаза высматривают вилку с ножом. Спина прямая, ноги беспокойные, желудок мертв. Столовых приборов нет. Сердце колотится быстрее. Неужели ни вилки, ни ножа? Думай, думай скорее. Чистые ли у тебя руки? Достаточно чистые, чтобы есть прямо руками? Нет, ни за что. Но ведь те, кто эти бутерброды делал, – они тоже их руками трогали. Значит, еда уже испорчена, испачкана, несъедобна. Повара тут ходят с грязными руками. Разве они моют их? Они же все ими трогают – себя, других, дверные ручки, чужую еду, мою еду.

Время идет. Если сейчас не начать, я так и не успею все съесть за отмеренные мне полчаса. Тридцать минут. Четыре бутерброда. Семь с половиной минут на каждый бутерброд. Нет, надо же еще запивать. Триста миллилитров обезжиренного молока. Двести пятьдесят миллилитров зеленого чая. Чтобы проглотить еду, мне нужна вода, много воды, но здесь только обезжиренное молоко – калорийное, сладковатое и отвратительное. Выбирать напитки мне не предлагают. Выбирать разрешается только камешек в ботинке.

Минуты, я совсем про них забыла. Семь с половиной минус питье, значит, всего по пять на каждый бутерброд. Но это если рассчитывать на полчаса, а время уже пошло. Остальные пациенты едят. Я ловлю на себе взгляды тысяч глаз. Собственный взгляд я не свожу с белой тарелки. У меня нет сил смотреть на четыре бутерброда. Нет сил смотреть на других людей. Не осмеливаюсь смотреть на медсестер. Чайник – вот мое спасение. «Водя для чяя» – написано на белой бумажке, наклеенной на чайник. «Чяя»? Кто-то тут явно неграмотный. Ха!

На столе лежит скатерть. Бежевая. Страшная. Моя левая рука сжимает салфетку. Правая сжимается в кулак, будто готовясь ударить невидимого врага. Левая рука тянется за бутербродом. Что хуже – ветчина или яйцо? Камень, ножницы или бумага? Черное или белое? Глаза полузакрыты, они не желают смотреть, голова не хочет в этом участвовать. Левая рука дрожит, решается, опять передумывает, хватает.

Боль. Страх. Где еда? Не в желудке, это невозможно. На тарелке ее нет. Белая фарфоровая тарелка – всего лишь тарелка. Она больше не страшная, а такая же пустая и невыразительная, как скатерть. Это дурной сон, кошмар. Еда у меня в желудке, больше ей быть негде. Тошнота. Все встают. Я стою. Мы идем. Меня не существует. Это не у меня в желудке четыре бутерброда.

Весна 2016 года

Текст, который вы только что прочли, последний написанный мной перед тем, как меня в 2007 году официально зачислили в пациенты Регионального центра для больных с нарушениями пищевого поведения в Левангере. К тому моменту я болела уже много лет. Еще с начальной школы я втайне пыталась найти ответы на сложные вопросы, нанося себе увечья; чаще всего моим инструментом становилась еда. Такая тактика была наименее заметной. Порезы на коже видно каждому, а повреждения пищевода – нет. А мне не хотелось, чтобы кто-то это заметил. Бывало, я довольно надолго выздоравливала, но затем снова старалась навредить себе. Мои периоды выздоровления сперва продолжались по несколько месяцев, но впоследствии сократились до недель. А потом болезнь медленно, но верно начала разрастаться, прямо как снежный ком. Я пыталась сохранить вес в норме, отшучивалась в ответ на вопросы окружающих, старалась быть похожей на других – вроде как вес меня заботит, однако не очень, не чересчур. В конце концов близким, особенно моему тогдашнему парню, стало очевидно: дела совсем плохи. Удерживать вес на прежнем уровне не удавалось. Я забывала есть. Лишь только выдавалась возможность – и я вредила себе. И я непрестанно мылась. Меня свалило с ног, и подняться я не могла. Поэтому мы обратились к врачам. Сперва в поликлинику, где мне назначили курс психотерапии. Однако психологу больше нравилось рассказывать о том, сколько хлеба она съедает и при этом не толстеет (мои поздравления!), так что вскоре я отправила запрос в Региональный центр для больных с нарушениями пищевого поведения. Когда мне прислали подтверждение о том, что место для меня выделено, мне стало не по себе. Выздороветь мне хотелось, а лежать в больнице – нет. Я хотела доучиться, получить медицинское образование, а иначе выходило, будто я неудачница, не способная ни учиться, ни работать, которая даже несчастный помидор съесть не может.

Меня положили в больницу. Сперва на пять дней – это так называемая испытательная неделя, во время которой пациент знакомится с курсом лечения и лишь потом подписывает договор с отделением. Что-то вроде предварительной проверки мотивации.

Тексты далее написаны не только для меня. Они представляют собой дневниковые записи, написанные пациентом для лечащего врача. Ежедневно я должна была писать не менее полстраницы. И не более двух. Во время бесед, на которых определялись мои дальнейшие цели, мы решали, когда пора сдавать этот обязательный дневник. Иногда врач оставлял в дневнике комментарий по поводу прочитанного. Некоторые комментарии я привожу в этой книге.

Я вела этот дневник, учитывая, что его будут читать и оценивать. Многие подробности в нем опущены. Между строк прячется деструктивное поведение: я либо преуменьшаю его проявления, либо вообще о нем умалчиваю. Каждое плохое действие, описанное в этих дневниках, на самом деле было в три раза хуже. А хорошее я, соответственно, преувеличивала. В погоне за одобрением я писала, например, что «завтрак прошел хорошо» или «осилила все, что надо съесть по списку». Это вранье: скорее всего, я осилила лишь третью часть того, что должна была.

Вся история моей болезни и выздоровления полна лжи. Я лгала обо всем. Искажала правду, даже если никакой пользы от этого мне не было, – ну, разве что у меня появлялось ощущение контроля над собой. Общаться с анорексиком – все равно что бродить по лабиринту, а в качестве проводника рядом с тобой тот, кто хочет тебя еще сильнее запутать. Эта книга не похожа на карту местности, однако представление об общих характеристиках этой местности получить можно.

Даже то, что я пишу сейчас, приукрашено. И тем не менее меня всегда хвалили за искренность и честность – как врачи в комментариях к дневникам, так и окружающие сейчас.

Все, что я пишу, – правда. Но чтобы рассказать обо всем, честности мне не хватает.

Благодаря дневникам, которые я должна была вести с октября 2007 года, я преодолела связанную с болезнью немоту. Когда вслух сказать не получалось, я бралась за ручку. Вначале получалось слабенько. Самые страшные мысли и поступки я скрывала. И все-таки, начав облекать мысли о болезни в слова, я училась отделять болезнь от себя самой. Так я научилась бороться с ней, драться с ней в открытом поединке, а не размахивая кулаками в темноте, пусть даже поражений в первые годы было больше, чем побед.

В феврале 2008 года я выписываюсь из больницы в Левангере, но похвастаться мне особо нечем. Я стараюсь делать хорошую мину при плохой игре, однако жизнь трещит по швам, и сквозь трещины вытекают наружу результаты принудительного лечения, за улыбкой прячутся мысли – одна страшнее другой. Вызвать тошноту недостаточно – теперь мне нужно увидеть собственную кровь. К тому моменту я уже несколько лет как отказалась от этого метода, однако сейчас пришлось его воскресить – без него, как мне казалось, я не обойдусь. А как иначе той, что давно мертва, убедить себя в том, что она еще жива?

В конце дневников почерк делается неровным, а слова повторяются. Мысли в нем больше не описываются, отчего кажется, будто ведущей дневник все равно. Неужто ей и впрямь все равно? В этом она и сама не уверена. И тем не менее она наблюдает и силится взглянуть на себя со стороны. Даже не в силах остановить себя, она знает, что может попытаться записать это, описать поступки и, самое главное, поставить под вопрос найденное решение, из которого ей не удается выбраться.

Та, что ведет дневник, непоследовательна. Язык и правописание меняются в зависимости от настроя, периода, времени суток. Иногда она пишет быстро, коротко и сердито. Порой – медленно, чересчур медленно. Она сохраняет свой язык, хотя заметки и отредактированы, переписаны и сокращены. В тексте встречаются имена – их хозяева дали на это разрешение. Другие упоминаемые персонажи, насколько это возможно, анонимны.

Сильнее всего мне хочется забыть эти заметки. Уничтожить документы, сжечь дневники. Снова и снова. Видеть себя настолько беспомощной стыдно. Я – существо, которое не может подняться на ноги и каждый день сильнее запутывается в сети паранойи и саморазрушения.

Но я далеко не первая из тех, кто не удержался на ногах. И не последняя. Поэтому если вы собираетесь опираться на мои рассказы, помогая вашим ближним, то добро пожаловать в Левангер, первую из трех моих больниц.

Понедельник, 15 октября 2007 года

Первый день в качестве госпитализированной. Прошлая пробная неделя закончилась, и теперь все всерьез. Сегодня я подписала договор с больницей – этого я так долго хотела и боялась. Я напоминаю себе, что это для меня правильно и важно.

Выходные, проведенные дома, – прекрасное напоминание. Каждый обед, завтрак и ужин. Когда ешь, в голове и теле не должно быть такой сумятицы. И неправильно каждую секунду пытаться управлять собственным телом.

Иногда сильная тошнота мешает мне забыть, «что я сделала», но это, наверное, не страшно. Я принимаю пищу – и то, что я стараюсь об этом забыть, неправильно.

Вторник, 16 октября 2007 года

День начался в пять утра. Я открыла глаза и лежала в кровати. Больше рассказать нечего. В семь утра день изменился к лучшему – я наконец встала. Туне исполнилось восемнадцать, и мы все пели песни и дарили ей подарки. Завтрак прошел неплохо, только молоко мне с трудом дается. Оно, мягко говоря, невкусное. Меня потом с полчаса тошнило.

Чистить лошадь и готовить ее к поездке – вот это реально круто! Да, я езжу верхом! В этом отделении пациентам разрешают возиться с лошадьми. Тут есть фьординг по имени Искра – она просто потрясающая. Но эта поганая жратва и тут мешается. Перед тем как кататься, был обед. Прямо в хлеву. Я бы предпочла стерильную еду из стерильного контейнера, а приборы прокипятила бы. Естественно, прямо посреди обеда подкатила тошнота. Я пыталась не обращать внимания, но она была нестерпимой, и я попросила медсестру выйти со мной на улицу, чтобы никто не подумал, будто я сама все подстроила. Меня рвет не потому, что я этого хочу.

Возле хлева мы с медсестрой долго стояли, я глотала и отплевывалась. Мне так хотелось прокатиться верхом, но получилось ужасно. Всадник Искре достался сердитый, и меня по-прежнему тошнило. Лошади такое замечают. Прости, Искра.

Среда, 17 октября 2007 года

У меня есть три желания: научиться справляться с едой и напитками, а еще общаться. И если один или два пункта из этих трех в порядке, то с третьим непременно все хуже некуда.

Тошнота после еды ужасно надоела, но если глубоко дышать и запрокинуть голову, то становится получше. К сожалению, когда общие собрания у нас сразу после еды, это невозможно. Как, например, сегодняшний завтрак. Тошнота никак не уходила. И поучаствовать в беседе, как бы мне того ни хотелось, не удалось. Интересно, что другие теперь подумают? Что меня все эти важные для них темы не интересуют?

Обед и ужин прошли довольно сносно. Я старалась поддерживать беседу за столом. Прежде я все больше молчала, и теперь мне хочется показать, что я тоже умею общаться.

Получилось не очень. Время вышло, а я еще последний бутерброд не доела – примерно треть осталась. Как же стыдно, как стыдно, что я не доела, только время зря тянула, теперь все подумают, что я не желаю выполнять то, что должна, да я еще и разревелась. Какая дурь. Какое унижение. И тошнота в придачу, так что в глазах темнеет.

Впрочем, не все так плохо. Я слегка преобразила палату, так что теперь у меня стало по-домашнему уютно. Несколько картинок, пара нарядных подушек, маленький комодик с плетеными ящиками, на стенах – украшения и бейсболка. Всего-то ничего, а сразу понятно, кто я такая и что собой представляю, когда не превращаюсь в ничтожество, которое не в силах победить тарелку с парой ломтей хлеба.

Суббота, 20 октября 2007 года

Я то взлетаю, то тону, и так много раз на дню. Надоело.

Кстати, про вчерашний ужин. Я и не ожидала, что он так хорошо пройдет. Хотя на ужин была лазанья, а я такой еды до смерти боюсь. Непонятно, чистые ли в ней ингредиенты, сплошное тесто с соусом и жиром. По совету медсестры я потом размышляла, почему все прошло так хорошо, и нашла ответ.