Текст книги "Стеклянные куклы"

– Может, и побежали, – заметил Федор в ответ на предположение Савелия о том, что некий фотомастер пообещал девчонкам звездную жизнь, вот они и побежали. – Но куда после этого делись? Почему порвали с родными? Почему молчат?

Савелий открыл было рот, но Коля поспешно сказал:

– Чего-то пересохло в организме, не к добру. А не накатить ли нам, други? Леопольд растет, Федька оклемался, на человека стал похож, даже Митрич и то усы отрастил. А мы как канадские лесорубы, о работе и о работе.

– Герман, – поправил Астахова Федор.

– Ну да, Герман. Поехали!

Но Савелий все-таки спросил – когда они выпили.

– Я все-таки не понимаю, – начал он, запинаясь, – если пропавших девушек пять, а здесь шестнадцать, то… как же так?

Николай и Федор снова переглянулись. На лице капитана появилось выражение как будто его донимают зубы, но он ничего не сказал, только махнул рукой.

– Савелий, тот факт, что наша Юлия в обеих группах – с куклами и с пропавшими девушками, – вовсе не значит, что все шестнадцать стеклянных кукол пропали, понимаешь? – принялся объяснять Федор. – Может, пропала только одна из них, Юлия, а остальные живы-здоровы и ходят на работу. Это разные группы, Савелий. И далеко не факт, что это, – он ткнул пальцем в фотографию невесты, – Юлия Бережная. Сестре могло показаться, как ты понимаешь. Кстати, – повернулся он к Коле, – а вы…

– Может, хватит на сегодня? Приходишь к Митричу культурно провести время, узнать городские новости и расслабиться, а покоя и тут тебе никакого. Конечно, сравнили, не дураки. Никого из пятерки среди кукол нет.

Но, как оказалось впоследствии, капитан ошибался.

Глава 4
Федор Алексеев и плачущая девушка

Он позвонил. Внутри раздались торопливые шаги, лязгнули замки, и дверь распахнулась. На него с криком «Юлечка» вылетела девушка в цветастом халатике. Увидев Федора, она замерла и уставилась на него испуганными серыми глазами.

– Извините, что без звонка, Антонина Васильевна, – поспешил Федор. – Меня зовут Федор. Федор Алексеев. Я коллега известного вам капитана Астахова.

Как правило, Федор скромно умалчивал о том, что он бывший коллега капитана Астахова. Исключительно для пользы дела, да и то только вначале – потом, рано или поздно, правда обязательно выплывала, – но к тому времени между Федором и свидетелем уже устанавливались доверительные отношения.

– Да, да, конечно! Я думала, это Юлечка. Проходите, пожалуйста. Даже в глазок не посмотрела…

Федор разместился на диване в гостиной и с любопытством огляделся.

– Есть что-нибудь новое, да? – Хозяйка с тревогой и надеждой всматривалась в его лицо. – Вас капитан Астахов прислал?

– Пока нет, Антонина Васильевна. Я пришел поговорить о вашей сестре… с вашего позволения.

– Можно Тоня. Я сейчас!

Она выбежала из комнаты; хлопнула дверь в глубине квартиры. Пока ее не было, Федор рассматривал гостиную. Светло, уютно, очень по-женски. Бежевые гардины, желто-зеленый ковер на полу, нарядная полированная горка с хрустальными вазочками и пестрыми чашками. Много живых растений на окнах – он узнал герань, пышную, с ярко-красными цветками, и еще лиловые и розовые фиалки.

Девушка вернулась минут через десять, в джинсах и белом свитерке, подкрашенная и причесанная, уселась напротив, уставилась на него выжидательно.

– Извините, что я без звонка, – повторил Федор.

Он намеренно не стал звонить, ему хотелось захватить ее в естественном состоянии, так сказать. Естественное состояние может много сказать о человеке. Несвежий халат, торчащие патлы, неумытая физия – это одно, а хорошенький халатик, аккуратная головка и ясные глаза – совсем другое. У Тони были ясные глаза, серые, ожидающие, готовые распахнуться от радости. А теперь еще и белый свитерок. Воспитательница, вспомнил Федор. Действительно, воспитательница, а ребятишкам повезло.

– Ну что вы! – воскликнула она, покраснев. – Я рада, что вы пришли. Знаете, я ночью не сплю, прислушиваюсь к лифту, а вдруг это Юлечка! И на каждый звонок бегу открывать, даже не спрашиваю кто, боюсь услышать чужой голос. Когда мы остались одни, Юлечка была совсем маленькой, я заплетала ей косички. Я не могу поверить… Соседка рассказывала, что участковый говорил во дворе, что она уже, что ее… – Тоня всхлипнула и закрыла лицо руками. – А я знаю, что она живая, чувствую вот здесь, – она ткнула себя кулачком в грудь. – Если бы ее не было, я бы почувствовала, понимаете? Мы с Юлечкой очень связаны. Я вам сейчас покажу наши альбомы! – Она вскочила.

Альбомы! Федор вздохнул – семейные альбомы производили на него удручающее впечатление, он принципиально не ходил в те дома, где совали гостям семейные альбомы, но сейчас деваться было некуда, и он покорился – для пользы дела.

Тоня принесла громадный альбом с застежками, положила на журнальный столик, присела рядом с Федором. Открыла и стала объяснять. Это мамочка, это папочка, это девочки с мамочкой – Юлечка и она, Тоня, это Юлечка в школе, на утреннике, в парке, в кафе, это детсадовские детишки, младшая группа, средняя группа, старшая. Снова Юлечка… И так далее. У Федора зарябило в глазах. В этой семье уважали традиции и фотографировались по любому мало-мальски значимому поводу. Он выдержал до конца, а в конце даже заинтересовался. Славные девочки. Тоня приятная, и Юлия тоже хорошенькая. В костюме Кармен, в бальном платье, в вечернем платье… Кармен? Похоже, бал. Немолодая тощая дама с жилистой шеей, в трико и коротенькой юбочке, стоит на одной ноге, другая отведена в сторону; носочек вытянут, головка навскидку, взгляд орлиный. Напоминает цаплю.

– Это Юлечкина школа танцев «Конкордия»! Юлечка несколько лет занималась танцами. Знаете, это так развивает, я так радовалась. А это их руководитель, заслуженная балерина Стелла Гавриловна, необыкновенная женщина! У них и смотры, и поездки, и конкурсы…

Федор вспомнил фотографию девушек в костюме цыганки. Ассоциация напрашивалась сама собой.

– Юля посещала школу до… – Он запнулся, но тут же нашелся: – До недавнего времени?

– Нет, она бросила год назад. Я так просила, даже плакала, но знаете, как это бывает, она сказала, что переросла, что все. Другие интересы.

– Антонина Васильевна…

– Тоня, пожалуйста! – перебила она, вспыхивая. Она легко краснела, легко плакала, смотрела с надеждой и ловила каждое его слово.

– Тоня, я буду спрашивать… может, вам неприятно, но это важно.

Она дернулась возразить, но Федор остановил ее жестом.

– Тоня, у Юли был мальчик? Молодой человек?

– Ну что вы, какой молодой человек! Никого у нее не было. Юлечка училась, занималась танцами, встречалась с подружками. Знаете, какая нагрузка на юридическом?

Не встречалась ни с кем или сестра не в курсе. Федору было прекрасно известно, что родные плохо знают своих детей – выдумывают себе образ и считают, что знают. А потом удивляются. Старшие сестры тоже мало знают младших сестренок…

– Почему Юля бросила танцы? Что-то случилось? Кто был ее партнером?

Тоня пожала плечами:

– Нет! Просто бросила. Стало неинтересно, выросла. Она почти три года танцевала с Леней… забыла фамилию, но он женился полтора года назад и бросил. Были какие-то случайные партнеры, а потом Юлечка тоже бросила.

– У нее с этим Леней…

– Ну что вы! – Тоня невольно рассмеялась. – Он же клоун! Его никто и всерьез-то не принимал, даже удивлялись, что нашлась девушка…

– Кто он по профессии?

– Что-то с компьютерами, кажется.

– Вы знаете всех ребят из школы?

– Там не только ребята, там и взрослые люди. С Юлечкой один раз на улице поздоровался такой весь из себя солидный дядечка, лет сорока, я потом спросила, кто такой, а она ответила, танцует у них. И еще одного я встречала в мае на пляже, Юлечка еще шутила, что он положил на меня глаз. Спокойный, молчаливый, костер мигом разложил, из тех, что на все руки… – Тоня вздохнула. – Такой день был замечательный, река, солнце! Мы пили вино, много смеялись… Знаете, я сейчас понимаю, это было счастье. Они все как одна семья, хотя очень разные… Стелла Гавриловна сумела их объединить, у нее талант воспитателя. Она такой необыкновенный человек! Необыкновенная женщина.

– А среди друзей Юли были художники или фотографы? – спросил Федор.

– Нет, по-моему. – Она задумалась.

Федор ждал. Тоня покачала головой:

– Вряд ли, Юлечка сказала бы.

– Скажите, Тоня, а в поведении Юли что-то изменилось за последний год? Она бросила танцы… Может, еще что-то? Подумайте! Стала иначе одеваться, краситься, сменила духи. Стала больше смеяться или, наоборот, стала раздражительной, рано уходила к себе, говорила, что устала?

Девушка завороженно смотрела на Федора, раздумывала. Потом покачала головой:

– Ничего такого не было. А вы что, думаете…

– Я не знаю, Тоня, я бью наугад. Она не упоминала, что хотела бы уехать, начать новую жизнь, стать великой актрисой или моделью?

– Нет, ну что вы! – Тоня даже рассмеялась. – Какая модель! Юлечка у нас отличница, она хотела стать юристом.

– Она часто задерживалась после занятий? Приходила поздно вечером?

– Почти никогда. Юлечка домоседка. Мы ужинали, смотрели телевизор, потом она сидела в компьютере, у нее много друзей в сетях.

– Понятно. – Федор вытащил из папки кейс с фотографиями, все шестнадцать, разложил на журнальном столике. – Тоня, посмотрите еще раз. Вы уверены, что это Юля?

– Уверена! Я уже говорила!

– Посмотрите внимательно, Тоня. Может, вам знакомы другие девушки? Не торопитесь.

Она нахмурилась, даже губу закусила от напряжения.

– Вот эта и эта… кажется. – Она взяла фотографии цыганки и Золушки. – Мне кажется, я их где-то уже видела.

– Не можете припомнить, где?

Тоня снова задумалась, перебрала фотографии. Наконец покачала головой:

– Нет.

– А из этих? – Федор положил перед ней фотографии пяти пропавших девушек из Колиного списка.

– Кто они?

– Эти девушки пропали за последний год.

Она жадно рассматривала фотографии. Потом покачала головой:

– Нет, никого не знаю.

– Я хотел бы увидеть Юлин компьютер. Он у вас?

– Его забирали в полицию, а потом вернули. Конечно, смотрите. Он в Юлечкиной комнате.

– Можно взглянуть?

Она поднялась.

…Федор с любопытством рассматривал комнату пропавшей девушки. Мохнатый зверек – похоже, хомяк, в розовом платьице, очень смешной; фотографии хозяйки с сестрой и подружками в разноцветных рамочках; письменный стол с компьютером; деревянная фигурка Будды, серебряный бокал на высокой ножке, из которого торчали карандаши и ручки; керамическая вазочка со всякой мелочью вроде скрепок, пилочки для ногтей, шипастой морской ракушки и разноцветных бусинок. Он выдвинул ящик стола. Там была толстая красная тетрадь с надписью «Дневник. Посторонним вход воспрещен!!!» Федор невольно улыбнулся. Взглянул на Тоню, она кивнула. Федор взял тетрадь…

– Может, кофе? – спохватилась девушка. – Я не подумала… совсем голова плохая стала. Хотите? Или чаю?

Федор уже пил кофе, он бы с удовольствием позавтракал… ну что-нибудь вроде яичницы или парочки бутербродов, но, посмотрев на девушку, нахмурился и соврал озабоченно, что он бы с удовольствием, но, увы, важная встреча, нужно бежать. Девушка была славная, и ему не хотелось… как бы это поточнее выразиться? Не хотелось подавать ей надежду. Как-то так. А то начнутся приглашения на ужин, звонки, ванильное печенье, забота, готовность гладить рубашки и стирать носки, умоляющие заплаканные глаза. Нет уж! Знаем, проходили. Почему вспомнилось именно ванильное печенье? Имел место в жизни Федора некий эпизод с этим печеньем, на которое он с тех пор смотреть не мог.

Он ушел, унося с собой дневник и компьютер Юлии…

…Ничего интересного и полезного Федор там не нашел. Девичья болтовня, расписание уроков, подготовка к семинарам, десятки закладок: от косметики и светских сплетен до всяких «Как быть любимой», толкования снов и гадания…

Глава 5
Что говорят профи

Как лететь с земли до звезд,

Как поймать лису за хвост,

Как из камня сделать пар, –

Знает доктор наш Гаспар…

Ю. Олеша. Три толстяка

Недолго думая, Федор Алексеев позвонил знакомому, дипломированному фотографу Ивану Денисенко, от души надеясь, что тот дома и в приличном состоянии. Иван, как всякий нормальный художник, время от времени впадал в тоску и от безысходности бытия и несовершенства мира начинал пить. Мастер он был от бога, с именем не только в родной стране, но и за пределами, казалось бы, живи да радуйся, ан нет – душа творца время от времени требовала драйва, надрыва, вопля и перезагрузки. А то и драки с выбросом тел из окна. Всякое бывало.

Федору повезло – Иван был дома и, похоже, в приличном состоянии. Правда, Федор его разбудил.

– А? Что? Алексеев? – забормотал Иван спросонья. – Федя, ты?! Дружище! Который час? Двенадцать? Уже? Да ты чего? Во, елки-палки, время бежит! У меня вчера тут ребята погудели, то есть мы вместе… нормально так, без булды, даже ментовку не вызывали. Дружбан женится, и мы, так сказать, в последний путь. Ты где? Рядом? Так чего же ты, разбойник! Давай сюда! Жду. Да, кофейку захвати, придурок Гошка высыпал вчера с балкона. Давай!

Он распахнул дверь – здоровенный растрепанный детина с красной физиономией, в одних трусах, босой, – и с ревом бросился Федору на шею.

У Федора имелись самые разные знакомства, в верхах и низах, причем в таких низах, что капитану Коле Астахову и не снилось. Недаром Федор философ, а философы относятся к жизни и людям философски, не встречают по одежке и обо всех имеют собственное суждение, невзирая на репутацию.

С Денисенко они пересеклись пару лет назад на персональной выставке Ивана, и Федор подошел к художнику, чтобы выразить свои чувства. Выставка ему понравилась. Она была необычной. Фотограф представил сотню работ, черно-белых, в традициях цеха, и довольно необычных – корявые одичавшие деревья, полуразрушенные убогие хибары, перекошенные ступеньки, резные наличники и ставни и, главное, двери! Низкие, не открывавшиеся добрую сотню лет, резные, с клямками, засовами, навесными замками, грязные, в паутине… Было в них что-то запредельное и невыносимо печальное – они словно застряли во времени. Федор ничего подобного никогда не встречал, ему и в голову не приходило, что подобная тема может вызвать чей-нибудь интерес. А художник увидел и заинтересовался. Выставка называлась «Прощание» и взяла главный приз на показе в Торонто; красной нитью, как понял Федор, там проходила философская мысль о бренности всего сущего. Он смотрел на Ивана Денисенко в толстом белом свитере и джинсах, с бокалом шампанского в руке, на красную его рожу и не мог поверить, что этот жизнерадостный гигант так чувствует…

– Подыхаю, хочу кофе! – сообщил Иван, и Федор протянул ему торбу из «Магнолии». – Ура! – обрадовался Иван и пошлепал в кухню, бросив на ходу: – Проходи, Федя, падай. У меня, правда, не комильфо… сейчас бутылки соберу.

Федор прошел, осторожно уселся на диван и осмотрелся. Действительно, не комильфо. Беспорядок у Ивана в гостиной стоял страшный. Не беспорядок, а разгром: раскатившиеся по углам пустые бутылки, перевернутые стулья и диванные подушки на полу, а довершали картину оторванная штора и захватанные стаканы на журнальном столике.

Иван прибежал из кухни с пластиковым мешком, заметался, собирая бутылки. Потом прибежал снова, сгреб грязные стаканы; смерил взглядом оторванную штору, подумал и махнул рукой. Федор подобрал с пола подушки.

По квартире распространился волшебный запах кофе. Иван прибежал в третий раз, уже одетый, в джинсах и растянутой неопределенной расцветки футболке, с кофейником. Определил кофейник на журнальный столик и крикнул:

– Федя, доставай чашки из серванта, парадный сервиз! У нас гости! – И снова убежал.

Появился с подносом бутербродов, плюхнулся рядом с Федором. – Все! Давай по кофейку!

Федор разлил кофе. Иван потянул носом, зажмурился и застонал от наслаждения.

Они пили кофе; Ивана повело на философское осмысление бытия и поговорить «за жизнь».

– И чего мы мечемся, как чумные? – вопросил он, глядя в потолок. – Чего надо-то? Творчество, кофе, друзья! Тяпнуть иногда и поговорить о превратностях бытия!

Федор вспомнил, что примерно так же любит говорить капитан Астахов, и усмехнулся.

– Ты как, Федя? Не женился? Редеют ряды, вон Павлика вчера пропили и проводили… – Иван закручинился.

– Пока нет. А что, невеста не нравится?

– Да нет, невеста как невеста, ничего, я в принципе с общечеловеческих позиций. Понимаешь, Федя, Павлик – режиссер, художник, а художник должен быть один, это я тебе точно говорю. Я пробовал несколько раз, погорел. Творческая личность должна быть свободной, понял? А визги, пригоревшая вонь, дурные претензии, шмон по карманам и в мобиле… Нет уж, увольте! Художник заряжается от улицы, шалмана, случайной встречи, ночного трепа… Неважно, ты его давно знаешь или только что встретил, и он бомж, но с тобой на одной волне, понимаешь? Даже махаловка! Обнажается твоя суть, вся цивилизация соскакивает как короста, и ты предстаешь в чистом виде, как природа тебя вылупила миллион лет назад, и неважно, кто ты – обезьяна или уже хомо сапиенс прямоходящий!

Иван вскочил и стоял перед Федором, говорил бурно, даже кричал и размахивал руками – видимо, наболело.

– Ни боли, ни мыслей, одна страсть – достать суку! Вцепиться в горло! Это же… до разрыва сердца, понимаешь? И вот, идешь ты домой после… после… даже обезьянник в ментовке! Там такие персонажи! Не поверишь! Бывал?

– Не довелось, – сказал Федор.

– Для художника очень важно. И там вдруг ты видишь свою новую тему, вылупляется в голове – «Человек со дна», «Ночная улица»… даже «Драка»! И такие исступленные рожи! Или вот еще, «Свалка»! Вдохновение, блин! Поэзия! Отжившие предметы, выброшенные и выпотрошенные! Не нужные, понимаешь? Вот где трагедия. Открываешь дверь родной хаты, не чуя худого, а там тебя уже ждет… инквизиция. В халате, морда как из японского театра и включает электропилу, и все твои идеи и восторги к черту! Стоишь дурак дураком и понимаешь, что ты не венец создания, а старый толстый мятый жлоб с выбитым зубом. Тебя стаскивают на землю, и ладно бы стаскивают, так нет же! Втаптывают! И ты уже не художник, а дерьмо! Блазень! Прекрасный пол, тьфу! – Иван выразительно плюнул и махнул рукой. – Но, с другой стороны, женщины, конечно, вдохновение! Этот поет… как его? Синатра! Стрейнджерс ин зе найт… ля-ля-ля-ля-ля! – пропел он фальшиво. – Ты смотришь на нее, между вами искра, а твоя половина виснет камнем и сразу претензии. Художник я или не художник? Если художник, то имею право. Я говорил Павлику, а он ни в какую! Любовь! – Иван снова махнул рукой и рухнул на диван рядом с Федором. – Вот так, Федя, и живем. А ты спрашиваешь, почему я один. Вот потому.

Ни о чем таком Федор не спрашивал, но Ивану хотелось излить душу понимающему человеку.

– Кстати, о художниках, – сказал Федор после паузы. – Ты своих коллег по цеху хорошо знаешь?

– Ну, в курсе, а как же, – сказал, подумав, Иван. – Есть парочка, ничего работают. А что? Кто нужен?

– В том-то и дело, что не знаю. Есть ряд снимков без подписи, надо бы узнать, кто автор. Определишь по почерку?

– С собой? – деловито спросил Иван. – Давай! Ну-ка, ну-ка.

Федор вытащил распечатки, протянул Ивану:

– Тут шестнадцать девушек… Если сможешь, помоги. Сайт закрылся, найти концов нельзя.

– «Стеклянные куколки»? Шестнадцать девушек? – повторил Иван, перебирая фотографии. – Интересно, интересно…

Он рассмотрел каждую фотографию, морщился, вздыхал, вздергивал брови. Потом разложил по четыре, точно так, как Федор, потом перетасовал и снова разложил. Взглянул на Федора:

– Вот так!

Иван разбил фотографии на все те же четыре группы, но уже иначе. Теперь в каждой были не четыре одинаковых персонажа, а лишь по одному. Одна невеста, одна цыганка, одна Золушка и одна Красная Шапочка.

Федор поднял глаза на Ивана.

– Не врубил? – спросил тот радостно. – Подсказать?

– Подожди! Я сам. – Через долгую минуту Федор спросил: – Ты уверен?

– Стопудово! Даже не сомневайся, это все одна девушка в разных костюмах, в смысле, в каждой колоде. Понимаешь, не шестнадцать, а всего четыре! Неужели сам не допер? И опера не врубились? – Он потер руки и радостно захохотал. – Шестнадцать – это нереально! Четыре, пять, шесть – потолок. Дальше получается базар, ты не способен удержать их в голове и рассмотреть. Не нужно так много, понимаешь?

Путано, но убедительно.

– Не допер, – признал Федор. – Черт! Действительно. Ну, Иван, буду должен. Если еще наведешь на художника…

– Да какой он художник? – фыркнул Иван. – Салага! Камеру в руках держать не умеет. А грим вообще ужас! И свет. А что за история?

– Понимаешь, пропала девушка, пару месяцев назад. Никаких следов, и вдруг сестра этой девушки увидела в Интернете сайт и узнала ее на фото. Вот эта. – Федор взял фотографию Юлии в белом платье. – Но мы не уверены, она тут в гриме и фата закрывает… Она узнала сестру только на одной фотографии, а ты рассмотрел, что фотографий четыре. То есть я хочу сказать, что она может ошибаться. Вообще, странные фотографии, девушки какие-то сонные, видимо, автор действительно дилетант…

– Стоп! – скомандовал Иван. Он снова принялся рассматривать фотографии, даже подошел к окну. Нахмурился, выпятил губы трубочкой, загудел какой-то мотивчик и, наконец, сказал неожиданно серьезным голосом, без обычного ерничества: – Не хочу тебя пугать, Федя, но они не сонные. Они не сонные, Федя, они… они неживые. В смысле… – Он запнулся. – Или обколотые. Понимаешь, полная статика, так не бывает. И глаза пустые.

– Что?! – Федор вскочил, подбежал к окну. – Ты уверен?

– К сожалению, уверен. И название «стеклянные» в этом смысле вроде намек. Ну, урод! – вдруг закричал он, потрясая кулаком. – Так хорошо было, так хорошо сидели и на тебе! Четырех девок замордовал, душегуб! Переодел и сделал фотки! – Иван выругался.

Они смотрели друг на друга.

– Подожди, подожди, а ну, взгляни на этих! – Федор поспешно вытащил фотографии пяти пропавших девушек из Колиного списка. – Кто из них на сайте? Может, узнаешь?

Иван присмотрелся.

– Могу. Вот эта и эта.

Это были Олеся Ручко, секретарша из мэрии, пропавшая четвертого мая, и Евгения Абрамова, менеджер гостиницы «Братислава», пропавшая не то в первых числах января этого года, не то в конце декабря прошлого. Жила она одна, а потому никто сразу не хватился, и точную дату определить не удалось.

– И еще, Федя. Вот, смотри, эта… ты сказал, Юлия, у нее другое платье! Три Золушки в одинаковых розовых платьях, а Юлия в другом. Тоже розовое, но другое. Рукава короче и вырез не круглый, а овальный. Я эти вещи сразу секу, насобачился снимать моделек.

Личность четвертой девушки с сайта куколок оставалась неустановленной.

* * *

– Так это что, они… Он их… О господи! – пролепетал Савелий. – Бедные! Да как же это? Ты говорил, Федя, они возвращаются…

Они снова сидели у гостеприимного Митрича, но настроение было на нуле и радости от встречи не наблюдалось. Капитан Астахов запаздывал – авралы, ненормированный рабочий день, стрессы и перегрузки. Он влетел в заведение, на ходу стаскивая куртку, плюхнулся на стул, не отдышавшись, выпалил:

– Ну что там у тебя? Опять философия?

Он так спешил, что забыл поздороваться, и было видно, что приготовился он к худшему.

– Добрый вечер… – сказал Савелий и осекся.

– Что? Не томи душу, философ! – Астахов перевел взгляд с Федора на знакомые снимки, разложенные на столе.

– Я был у Ивана Денисенко, – сказал Федор.

– У этого пьяницы? – Коля ощетинился, предчувствуя неприятные новости.

– Неважно. Это не шестнадцать девушек, Коля, а всего четыре. Четыре. Тоня узнала сестру только на одной фотографии – грим, парики, необычные костюмы, немудрено, что и мы не сообразили.

– Четыре? Дай! – Капитан схватил фотографии. – Ну… смотрели же, козлы! Смотрели! Ну я вас! Профи называются!

Выражался капитан изобретательно и от души. Савелий отвел глаза – он не выносил ненормативной лексики. Федор молчал.

– Еще сюрпризы? – спросил Астахов. – Что?

– Он узнал среди куколок двух девушек из твоего списка – Олесю Ручко и Евгению Абрамову.

Они молча смотрели друг на друга.

– Три пропавшие девушки… – пробормотал Савелий. – Какое горе для родных…

– Все? – спросил капитан.

– Нет. Иван считает, что они… Помнишь, ты сказал, что они как неживые, помнишь? Нет живости, сонные…

– И что? Ты хочешь сказать… Что ты хочешь сказать?

– Вполне вероятно, что они мертвы, Коля. Иван считает…

– Иван для меня не авторитет! – Астахов бухнул кулаком по столу.

– Отдай криминалистам, пусть посмотрят еще раз. Хотелось бы, чтобы он ошибался. Кроме того, у Юлии другое платье, Иван заметил. Тоже розовое, но другой дизайн.

– И что? – спросил Савелий. – Какая разница?

– Не знаю, какая. Может, никакой. Ад информандум.

– Чего? – не понял капитан.

– Заметка для информации. На первый взгляд видно, но у Ивана глаз алмаз.

Митрич наблюдал за ними издали и переживал, понимая, что произошло что-то из ряда вон. Улучив момент, когда троица замолчала и сидела с каменными лицами, он поспешил к столику с коньяком и бутербродами…