Электронная библиотека » Инна Бачинская » » онлайн чтение - страница 6

Текст книги "Японский парфюмер"


  • Текст добавлен: 13 мая 2014, 00:34


Автор книги: Инна Бачинская


Жанр: Современные детективы, Детективы


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Он никогда не рассказывал о себе. Обмолвился как-то, что родители его врачи, и это определило его выбор. Свою профессию Юрий не любил – не желал лечить плебеев. Меня он тоже никогда ни о чем не спрашивал. Не интересовался или держал дистанцию. И, странное дело, меня это не задевало. Все, что он делал, было правильно, хотя и необычно. Сейчас, оглядываясь назад, я не могла объяснить, как получилось, что он полностью подчинил меня, поработил и растворил в себе. Меня тянуло к нему со страшной силой.

Магия, не иначе. Вуду. Воткнул иголку в куклу, похожую на меня, – прямо в сердце! Кукла затрепыхалась, но иголка держит крепко, не вырвешься. Галка, подруга детства, так и сказала однажды: «Твой Юрий – колдун какой-то или черная ведьма, как взглянет, так прямо мороз по коже! Смотри, Катюха, наплачешься ты с ним!»

Как-то во время прогулки мы наткнулись на ребят из моей группы. «Катюха, привет! – завопил кто-то из них. – Ты слиняла, а Теоретик о тебе спрашивал!» «Теоретик» было прозвище преподавателя теоретической грамматики.

Юрий высокомерно молчал до первой попавшейся автобусной остановки, где, холодно попрощавшись, оставил меня одну, сказав напоследок: «Не люблю быдла». И зашагал прочь. Было уже поздно, и я почувствовала себя неуютно. Улица была пуста. Автобуса долго не было. Впервые я обиделась на замечательного Юрия Алексеевича. Если бы он появился на другой день или через неделю, я бы нашла в себе силы сказать ему все, что думала о его неприличном поступке. Но он исчез на два долгих месяца. И появился снова теплым апрельским вечером. Свалился как снег на голову.

– Как жизнь, Катюша? – произнес знакомый голос у меня за спиной, и я задохнулась от радостного волнения.

– Прекрасно! Как ты? – Я всматривалась в его лицо, чувствуя, как заливаюсь краской, а в коленках появляется отвратительная слабость. Ну что ты будешь делать!

– Никак. – Он слегка пожал плечами. Ему было неуютно, неинтересно, скучно. Как всегда, впрочем. Руки он держал в карманах, слегка сутулился, смотрел без улыбки.

Мы снова бродили по городу, не сговариваясь, сворачивая на знакомые улицы. Деревья были покрыты молодой зеленью. В воздухе витал горьковатый запах дыма. Жгли прошлогодние листья.

Юрий раздражал и притягивал меня одновременно. Удивителен механизм приязни! Знаешь, что человек неприятный, плохой, неподходящий, а вот поди ж ты, тянет к нему, и ничего тут не поделаешь. Химия? Должно быть, химия. Эти вялотекущие отношения продолжались до самого окончания института, вернее, до моего отъезда на работу в деревню Терновка. В городе для меня не нашлось места.

От Терновки до города всего пятьдесят километров, и я моталась домой на выходные. Я проработала там год. Снимала комнату у одной старушки. Старушка была популярна и востребована, она варила самогон и торговала им под покровом ночи. Часто ночью я лежала без сна, одетая, сжавшись от дурных предчувствий, прислушиваясь к бубнению мужских голосов за хлипкой дверью моей спальни. Я опасалась, что им захочется познакомиться со мной поближе. Да что там опасалась! Мне было по-настоящему страшно! Старушка была плохой защитой, тем более, напробовавшись своего зелья, она мало что соображала. И амбре! Пронзительное амбре отвратительного варева! Весь год меня преследовала мысль о бессмысленности моего существования. В деревне часто не было света. Жгли свечи. Ученики испытывали сложности с родным языком. Как, впрочем, и учителя, которые были заняты огородами и скотиной. Иначе было не выжить. Английский воспринимался здесь как ненужная роскошь.

Конечно, я вспоминала о Юрии. Но образ его размывался до полной неузнаваемости. В деревенской жизни ему места не было. Впрочем, а где же было его место? И было ли вообще? Его эстетство и высокомерие казались мне теперь напыщенными и просто глупыми. По привычке я вяло пререкалась с ним, иллюстрируя крепость «заднего ума».

– Тебе бы здесь пожить, увидеть, как борется за выживание это самое быдло, которое ты так презираешь, – говорила я воображаемому Юрию, и в голосе моем проскакивали назидательные нотки, которых я никогда не позволяла себе наяву. – И умудряется сохранить при этом человеческое достоинство и доброту.

Как-то во время урока, заняв детей самостоятельным переводом, я подошла к окну. Стоял ранний ноябрь. Листья на деревьях еще держались, радуя глаз глубокими сочными красками. Одуряюще пахло вялой травой, землей, далекими дымами. Запах этот будил сожаления и грусть: еще один год уходит.

Я увидела, как в школьный двор въехал длинный черный автомобиль. Объехав полыхающую поздними георгинами клумбу, он остановился у крыльца. Открылась дверца, и из автомобильного нутра выбрался Юрий Алексеевич Югжеев собственной персоной! Меня обдало жаром. Вот уж кого я не ожидала здесь увидеть! Как он сюда попал? Добрался по проселочной дороге, годящейся только для трактора или танка, в своей шикарной машине? Или упал с неба?

Я застыла у окна, не помышляя выйти или окликнуть Юрия. Дети, почувствовав мое замешательство, повскакивали со своих мест, прилипли к окнам. Юрий услышал их голоса, поднял голову и увидел меня. За радость, озарившую его лицо, «физию», как он говорил, я простила ему многое.

– Здравствуй, Катюша! – закричал он, подойдя, и, о чудо, улыбаясь. – Как жизнь? Ты можешь выйти?

– Могу! – кивнула я, смутившись и краснея, как сельская барышня.

Ученики, разумеется, выскочили первыми и, галдя, облепили необыкновенную машину. Черно-лакированная, длинная, приземистая, с большими круглыми фарами, она была из другой жизни. Из той, где прекрасные беззаботные женщины, смеясь, пьют шампанское, а мужчины бросают к их ногам состояния. На капоте, в сине-черно-белой лакированной кокарде, сияли крупные буквы «BMW».

– Довоенная модель, – небрежно заметил Юрий, – подлинная, а не ретро. Антик, единственная в своем роде.

– А твоя старая? – У него был неновый «Олдсмобиль», которым он очень гордился. Японские машины он не любил за излишнюю функциональность.

Он развел руками.

– Ушел. А как тебе этот экспонат?

– Замечательный экспонат! Сколько же ей лет?

– Под восемьдесят. Старушка. Садись, Катюша, эх, прокатимся!

Он оставался со мной долгих и безмятежных три дня. Три дня прогулок по полям, разговоров, поездок на необыкновенном автомобиле. Как-то мы жгли костер посреди убранного картофельного поля и пекли подобранную там же картошку. Сухая картофельная ботва, сгорая, оглушительно трещала и выбрасывала снопы искр. Мы молча смотрели на огонь, чувствуя его жар на лице. Юрий выкатил прутиком большую картофелину, почистил, перекидывая с одной ладони на другую, и мы съели ее, словно исполняя некий важный ритуал – разделили хлеб. Картошка ведь тот же хлеб! И теперь связаны навеки.

Мы долго сидели, прижавшись друг к другу. Было очень тихо. Костер догорал, уступая место холодной осенней ночи. Воздух был пронзительно свеж и прозрачен. Высыпали первые звезды. Я чувствовала наше единодушие и единомыслие, будущее наше впервые стало определенным…

А что чувствовал Юрий? Я думала, то же самое. Оказалось, я ошибалась. «Чужая душа – потемки», – любит повторять бабуля.

Я была счастлива. «Жених приехал, – рассказывала моя хозяйка любопытным соседкам, – доктор!» Юрий был мягок со мной и нежен. Ностальгически вспоминал наши встречи, то, как впервые увидел меня, читал собственные стихи. Очень красивые, но какие-то бессмысленные. Я запомнила только одну строчку: «Время лилось июлем ягод…»

Потом он уехал, так ничего и не сказав, оставив меня в недоумении – а что же теперь?

Я все время ожидала чего-то. Я жила ожиданием. Я превратилось в одно большое ожидание. Мне казалось – сейчас откроется дверь, и войдет он! Непременно с цветами. Или что он ждет меня у школьных ворот. Мне даже чудилась его длинная, слегка сутулая фигура у крайней яблони.

Чуда не произошло. Он не приехал и не написал. Исчез, как и раньше, бесследно. Я доучила свой класс до конца учебного года и вернулась домой. По сути, сбежала. Времена менялись, и люди менялись вместе с ними.

Я стала работать в одной из школ города, куда устроил меня дядя Андрей Николаевич. Однажды кто-то произнес у меня над ухом полузабытое: «Как жизнь, Катюша?» Это был Юрий…

Он изменился, чуть располнел, возмужал, отпустил длинные волосы, что придавало ему романтический вид. Длинное пальто, небрежно распахнутое, длинный шарф. В нем всегда была вальяжность…

– Что нового?

– А у тебя?

Он женился. Два года уже. Как оказалось потом, в ноябре, в том самом ноябре, когда навестил меня в Терновке. Такой вот выверт. Ни смущения, ни вины он, разумеется, не чувствовал.

Мы снова бродили по знакомым улицам…

– Да-а-а… Как бы это помягче… выразиться… – крякнул Каспар. – Однако! Ну и зачем он тебе?

Подруга детства Галка в отличие от Каспара выразилась вполне определенно:

– Ты что, мать, совсем с катушек слетела? Гони его к чертовой матери!

Дура, скажете вы? Наверное, дура. Я была одинока. В том возрасте, когда одиночество особенно мучительно. В итоге история повторилась. Мы снова были вместе. Он брал ключ у приятеля, и время от времени мы проводили в чужом доме пару часов.

Юрий просил ничего не трогать в чужой квартире и каждый раз внимательно осматривался перед уходом. Как-то раз увидев томик Китса на книжной полке, я не удержалась, вытащила и, открыв, прочитала на титульной странице: «Дорогому Юрочке в День рождения от мамы. Книга – самый верный и надежный твой друг, помни это». Я задохнулась от возмущения и гнева – это был его дом! Он, не желая пускать меня в свою жизнь, придумал эту ложь! Боже, какое унижение! А где же его жена? А может, он и не женат-то вовсе? Подонок! Вон отсюда!

Я почти бежала по улице, с трудом удерживая слезы. Мне казалось, меня ударили! Так мне и надо! Я ведь прекрасно понимала, что он за человек, понимала, что ни тепла, ни радости, ни любви он мне никогда не даст. Понимала, все понимала! Холодный, бесчувственный эгоист! Эстет! Музицирует, стихи сочиняет, переводами увлекается! Зубчатые колесики! Бесплоден! Бесплоден и убог! Ничтожество! Быдло! Вот именно – быдло!

Он позвонил через полгода. Я держалась холодно. Он – как ни в чем не бывало.

«Неужели он ничего не понимает? Неужели не понимает, что ведет себя неприлично?» – недоумевала я.

– Он ведет себя так, как нужно ему, – рассудительно сказал Каспар. – А ты или принимай его таким, каков он есть, или не принимай вовсе, он ведь тебе не навязывается. Выбор за тобой.

– Не звони мне больше! – сказала я, гордясь собой. Все-таки я указала ему на дверь. Так и врезала!

– Тогда позвони ты мне. – Я почувствовала, что он улыбается. – Venite ad me! Приди ко мне.

Я бросила трубку, ожидая, что он перезвонит, и тогда я снова брошу трубку. Но он не доставил мне подобного удовольствия.

«Играет, как кот с мышью», – однажды пришло мне в голову, – цапнет лапой и наблюдает – ждет, что будет дальше».

Позже я поняла, что Юрий вовсе не играл. Ему и в голову не приходило, что его поведение оскорбительно.

Потом все снова сгладилось и забылось. Мы опять где-то столкнулись, пошли в кино, кажется. И так далее, и тому подобное… Отношения продолжались – не совсем так, как раньше, правда, а в каком-то другом формате. Однажды я поймала себя на мысли, что мне нравится говорить ему гадости. Мне хотелось драки. Ему удалось воспитать из меня монстра. Рассказывая мне какую-то историю, он сказал: «Оттянулся по полной программе». Я тут же заметила ядовито, что раньше он таких слов не употреблял. Он ответил, что когда имеешь дело со жлобами, сам становишься жлобом. И тогда я с удовольствием ударила наотмашь:

– А ты и был жлобом. Хамство – твое естественное состояние!

– Я – хам?! – вскричал Юрий. – Ты с ума сошла!

Мне удалось задеть его. Я испытала мстительную радость.

– А когда ты меня среди ночи бросил на улице и ушел, это разве не хамство?

– Сама виновата. Мне не понравились твои приятели. Ты меня оскорбила, когда ответила им.

– Сейчас я тебя опять оскорбила! Уходи!

И все в таком духе.

Был еще, правда, спортсмен Владик, который нравился бабуле, – у него был отменный аппетит! Бабуля налюбоваться на него не могла, когда он за столом сметал все подряд. «Как мужчина ест, так он и работает», – говорила бабуля. Справный парень! Ничего, кроме смеха, Владик во мне не вызывал…


…И вот сидит он передо мной, на моем диване, обложившись подушками, старый добрый друг, друг сердечный. Постарел, залысины обозначились резче, кончики губ опустились. Отяжелел, обрюзг. Но артистизм, порода, шарм, что-то еще, что делало его интересным и незаурядным, по-прежнему в наличии, хотя и поблекло изрядно. И желанным? Да! Желанным. Когда-то, не не сейчас. Ладно, если честно – может быть, самую малость… Я освободилась от него, не смотрела снизу вверх, не восхищалась. Он вызывал во мне чувства почти родственные, еще любопытство и, пожалуй, симпатию. Возможно, жалость. Ведь обречен на одиночество. Нет в его жизни ни тепла, ни привязанности. И не будет. А может, ему вовсе и не нужны тепло и привязанность? Есть книги, есть музыка, театр, сочиняет стихи. А «роскошь общения»? А радость единомыслия, сочуствие? А ко мне он зачем приходит?

– Как твои больные? – спросила я, прерывая затянувшееся молчание. Я в отличие от Юрия Алексеевича, никогда не умела держать паузу.

– У меня больше нет больных, – отвечал он равнодушно.

– То есть как это – нет?

– Нет. Я ушел из больницы.

– Почему?

– Устал. Знаешь, я глубоко убежден, что социальная справедливость начинается с бесплатного медицинского обслуживания. Все остальное менее важно, – он помолчал, словно раздумывая, стоит ли продолжать. – Мне стало стыдно говорить пациентам: «Вам нужно это лекарство, но, к сожалению, у нас его нет. А вот в такой-то аптеке оно есть», – зная, что никогда этот человек не сможет купить его в частной аптеке или на черном рынке. Мне надоели врачи, вымогающие деньги у больного. Есть деньги – будешь жить, нет денег – помирай. Мои родители тоже врачи. Они, наверное, последнее поколение врачей, верных клятве Гиппократа. Если бы я был не из докторской семьи, мне было бы легче. Я устал от непрофессионализма, равнодушия, отсутствия врачебной этики. Устал, подумал и ушел. А кроме того, ты же знаешь, – продолжал он после паузы, – я никогда не любил своей профессии. Это был выбор родителей.

– И что ты сейчас делаешь?

Я даже рот открыла от удивления. Вот так, запросто, взял и ушел? Что-то новое появилось в Юрии – действительно устал? Сочувствие шевельнулось было в моей душе, но я вовремя себя одернула.

– Разве так важно что-то делать? – Он с любопытством смотрел на меня.

– А жить на что?

– Ах да, совсем забыл о жизненных потребностях! – ернически ухмыльнулся Юрий. – О грубой реальности. Устроился тут в одно место. Вернее, устроили. Благодарные пациенты.

– И что же ты теперь делаешь?

– «И не мешает ли это тебе оставаться человеком», как сказала одна чеховская героиня. Нет, Катюша, не мешает. Наоборот, мне комфортно сейчас. Я делаю любимую работу, не испытываю отрицательных эмоций. Почти не испытываю, если быть честным и откровенным. То есть испытываю, но в гораздо меньшей степени, чем раньше. А если закрыть глаза и уши… тогда совсем хорошо. К тому же работа эта очень неплохо оплачивается.

Он смотрел на меня, улыбаясь, и какое-то милое лукавство сквозило в его взгляде. Он действительно переменился. Устал и… и… успокоился. Роняет слова, не обличает, сидит в подушках, полуспит, улыбается. И яда, чувствуется, поменьше стало. Интересно, использованный яд восстанавливается или нет?

– Так что же ты все-таки делаешь?

– Таперствую. Играю, то есть на фортепьянах. В ресторане.

– Что? Ты в ресторане? Ты? – поразилась я.

– Ну что ты заладила, Катюша, «Ты! Ты! В ресторане!». Рестораны есть разные. Есть кабак, а есть ресторан. В кабаке играют калинку-малинку, пьют водку и бьют друг другу морды. А к нам приходят не просто богатые люди, а очень богатые, мультибогатые. Те, которые делают не только деньги, но и политику. У нас устраиваются деловые свидания, заключаются сделки. Наши клиенты – новая порода, скажем так, отечественных предпринимателей. Они не носят малиновых пиджаков и «цепур» и говорят, что под классическую музыку им легче думается.

– Это… мафия?

– Мафия… Слово это устарело морально, Катюша. И вообще давай без ярлыков. Тебе, как всегда, хочется расставить точки над i, классовое чутье проявить. Давай скажем так: это влиятельные люди, которые диктуют законы и политику. Согласна?

– Законы джунглей!

– А вот тут-то, Катюша, ты не права. Законы, может быть, и жесткие, по принципу – сильный всегда прав, но не забывай, что в нашей стране законы никогда не работали. Их законы работают, они жизнеспособны, а смягчение их – дело времени. Закончился… почти… дикий период первоначальных накоплений. О нем еще классики писали. Ничто не ново под луной. Все уже было. Все было, Катюша. Подрастает молодое поколение, молодая генерация, получившая престижное образование за рубежом. Деловая элита. Ей работающие законы нужны в первую очередь. А твои клиенты, Катюша, кто они? Я уверен, у нас с тобой одни и те же клиенты. Вот так-то.

Юрий говорил непривычно мягко, терпеливо, не раздражаясь, как с… умственно отсталым. Воцарилось молчание. Я не узнавала его. Исчезли непримиримость, недовольство всем миром, высокомерие. Бунтарство исчезло. «Сломался он, что ли?» – подумала я. Теперешний Юрий Алексеевич был, бесспорно, приятнее прежнего, но… это был чужой человек, и я его не узнавала. Он смотрел на меня с легкой усмешкой, словно читал мысли.

– В некоторых европейских странах, – начал он свою любимую фразу из классиков, – существует странный обычай. Там обед подают так поздно, что никогда не знаешь, поздний ли это обед, или ранний ужин.

– Ты голоден? – спохватилась я.

– Катюша, ты забываешь, где я теперь работаю. Там голодных нет. От кофе, если не трудно, я бы не отказался.

Юрий выпил две чашки кофе и заметил, что варить кофе я так и не научилась. Я расхохоталась. Он взглянул с любопытством и закрыл глаза. Посидел еще около часу, задремал слегка. Потом посмотрел на часы:

– Неужели три? – и засобирался домой. – Я позвоню, моя красавица! – сказал он, прощаясь, и коснулся губами моей щеки. Невероятно!

– Охренеть! – сказала бы подруга детства Галка. – Точно, колдун! Привораживает!

– Не верю! – пискнул Каспар. – Он никогда не называл тебя своей красавицей! Это неспроста! Издевается?

В четыре утра раздался телефонный звонок. Да что же это такое! Ни сна ни отдыха! С ума посходили! Не открывая глаз, я с трудом нашарила мобильник.

– Ну!

– Катюша, я уже дома, – сообщил Юрий.

– А я уже сплю! – Я готова была зарычать. – Ты знаешь, который час?

– О, уже четыре! Неужели? Как бежит время… Да, поздновато, извини.

– Какого черта тебе нужно? Мне завтра рано вставать!

– Уже сегодня, – поправил Юрий Алексеевич. – Какая ты все-таки грубая, Катюша!

– Пошел вон!

– Тебе замуж нужно, Катюша, причем немедленно. Ты на глазах превращаешься в мизантропическую старую деву. Я тебя не узнаю.

А я было решила, что он переменился!

– Не звони мне больше! – завопила я. – Я не хочу тебя видеть!

– Слышать, – поправил Юрий. – А замуж за меня пойдешь?

– Что?!

– Я спросил, пойдешь ли ты за меня замуж, – раздельно выговорил Юрий, – но я понимаю, вопрос серьезный, и девушке полагается подумать, хотя бы для виду. Даже если она согласна. Я подожду. Но недолго, имей в виду.

Я бросила трубку. Через минуту телефон снова зазвонил.

– Спокойной ночи, любимая, – нежно произнес Юрий. – Помни, я жду.

И короткие сигналы отбоя.

– Ну, не подонок? Спи! – приказала я себе. – Все ответы и решения – завтра, завтра, завтра!

Глава 6
Екатерина и Галка

На рассвете мне приснился крошечный мальчик («Диво», – говорит бабуля), который потерялся и горько плакал. Я взяла его за ручку, и мы пошли в голубую даль, время от времени оглядываясь в надежде обнаружить следы исчезнувших родителей. Но все было тихо. Мальчика никто не искал. Потом он попросился на ручки. Я подняла его, прижала к груди, почувствовала тяжесть и теплоту маленького тельца. Мальчик перестал плакать и замурлыкал. У меня мелькнула мысль взять его себе…

Тут мой сон истончился, стал прозрачным, мальчик исчез, а мурлыканье стало громче. Я открыла глаза и увидела усатую морду кота Купера, он же Марсик, Марсюлик или просто Сюлик для своих, который непринужденно расположился рядом с моей подушкой. Кот вернулся с кошачьих посиделок через открытую форточку, перекусил в кухне и лег отдыхать. Я обычно просыпаюсь от стука форточки и тяжелых прыжков Купера на подоконник, потом на стол и на пол, но, видимо, события этой ночи так меня измотали, что я впала в кому.

Купера-Марсика крошечным трехнедельным котенком принесла в подарок частная ученица Ирочка.

– У нашей Мурзы пятеро котят, – объяснила она, – этот – самый… – Она замялась, – самый… хорошенький!

Котенок был светло-серый, поперечно-полосатый, с толстым животом и тонким мышиным хвостиком. Он смешно заковылял по столу, обнюхивая все, что попадалось ему по пути. Взобравшись на библиографическую редкость, учебник разговорного английского Купера и Рубальского, купленный в «Букинисте», он застыл, полуприсев на задние лапы. Кончик его хвоста слегка подрагивал от напряжения. Мы молча наблюдали, как под ним появилась и стала растекаться небольшая лужица. Закончив, котенок постоял еще немного, словно прислушиваясь к чему-то, потом, осторожно поднимая лапки, отступил в сторону и стал загребать воображаемый песок. Делал он это сосредоточенно и долго. Невозможно было удержаться от смеха, глядя на его вдохновенно-серьезную физиономию. Потом он попытался влезть на кипу тетрадок, сорвался и, упав на спину, замер с поднятыми кверху лапами. Прошла минута, другая. Котенок не шевелился. «Может, он в обмороке?» – предположила Ирочка. Котенок, не меняя позы, повернул голову на звук голоса и уставился на нас блеклыми сизо-голубыми глазами. И снова замер.

– Ты уверена, что это котенок? – спросила я.

У малыша, лежащего на спине и внимательно нас рассматривающего, было маленькое треугольное личико, вполне осмысленное, непропорционально большие задумчивые глаза и круглые уши с загнутыми кончиками.

– Конечно, котенок! – сказала убежденно Ирочка. – Это же нашей Мурзы ребенок!

– А остальные такие же?

– Нет! Те обыкновенные.

Некоторое время мы молча наблюдали за котенком, который, в свою очередь, не меняя позы, наблюдал за нами. Потом я унесла его на диван, сунула под кран испоганенный учебник, и урок возобновился. Котенок уснул в вертикальном положении, забившись между подушкой и спинкой дивана. Издали казалось, что он стоит на задних лапах.

Моя мама, Татьяна Николаевна, не любит кошек. Она выразила неудовольствие, запротестовала – мы тогда еще жили вместе, – но стоило ей увидеть, как котенок сорвался с дивана, шлепнулся на спину и застыл, подняв лапки, она сдалась. Только и сказала: «Надеюсь, он не ушиб позвоночник?» Врач в ней всегда брал верх. Котенок тут же выдал свой коронный номер. «Коронку», – как говорил один из моих учеников. Он повернул голову в ее сторону и уставился на нее круглыми глазами-блюдцами. Триумф был полный. Мама сама выбрала ему имя – Марсик. А вечером позвонила Ирочка и спросила: «Как там наш Купер-и-Рубальский. Привык уже?»

Марсик Купер-и-Рубальский был необыкновенным котом. Он не мяукал, часто падал, срываясь с занавесок, портьер и одежды, висящей на вешалке в прихожей. Упав, надолго застывал. Но самой удивительной его особенностью было то, что, когда его звали, он поворачивал голову и внимательно смотрел в глаза позвавшему. А если сидел спиной, то запрокидывал голову назад. При этом часто терял равновесие, валился набок и застывал.

– Он же видит меня вверх ногами! – удивлялась мама. – Почему он не повернет голову, как все нормальные существа? И почему он все время падает? Может, у него что-то с вестибулярным аппаратом?

Почему, почему? Никто не знал почему. А почему у него кончики ушей загибались наперед? Я иногда пыталась разогнуть их, и мне казалось, что они поддаются. Но потом кончики Куперовых ушей снова приобретали привычную форму. «Как вялые листики!» – говорила Ирочка.

Мяукать Купер так и не научился, зато научился разговаривать. И рос, рос, пока не превратился в большущего темно-серого красавца кота. С детской привычкой спать на спине с поднятыми кверху лапами.

Увидев, что я проснулась, Купер заглянул мне в глаза, прищурился и издал нежный вопросительный звук: «Мр-р-рм?» – что на его языке значило: «Ты не сердишься? Я тебя, кажется, разбудил?»

– Конечно, сержусь! Конечно, разбудил! – Я схватила кота за холку, он тут же цапнул меня зубами. Игра такая. Высвободился из-под моей руки, потянулся, поочередно вытягивая в сторону лапы, и повторил: – Мр-р-р-м?

– А не рано есть? – Я взглянула на будильник и простонала: – О господи, еще семи нет!

– Мр-р-рр! – не согласился кот. – Вовсе не рано! Есть никогда не рано. И не поздно.

– У вас с Юрием Алексеевичем ни стыда ни совести! – Я отбросила одеяло и нашарила на полу тапочки.

Купер, сидевший на коврике у кровати, вскочил и помчался вперед, задрав хвост. В кухне он, оглушительно мурлыкая, стал тереться головой о дверцу холодильника.

– Ах ты, глупый! Это я, твоя хозяйка, даю тебе молочко и колбаску, а вовсе не этот ящик!

Но Купер мне не поверил. Он возбужденно топтался на месте, повторял сиплое «м-р-рао» и ждал, когда откроется вожделенная дверца. Получив котлету, он унес ее в угол, где стояла его мисочка, сложил ушки и принялся за еду. Только лопатки шевелились.

– Купер, ты мое сокровище! – Я погладила его полосатую спинку. – Самый умный на свете кот, даром что не ходил в школу. С холодильником, правда, ты не прав, ну, да с кем не бывает. Зато ты у нас умница, красавец, хитрец и гулена! Соскучился небось по нашей мамочке? – бормотала я, радуясь живой душе, которой я была нужна. «Наша мамочка» – Татьяна Николаевна – уже три месяца гостила у подруги в Крыму.

– Я тоже соскучилась. Ничего, она скоро вернется. В последнем письме она пишет, что ей очень нас с тобой не хватает, слышишь? Причем не столько меня, сколько тебя – спрашивает, что ешь-пьешь, гуляешь ли по ночам… Меня она не спрашивает, гуляю ли я по ночам и что ем!

Я налила Куперу молока и вернулась в постель в надежде уснуть. Напрасный труд. Как говорит подруга детства Галка – кто не наелся, тот не налижется. В том смысле, что спать надо ночью.

Мысли мои вернулись к фотографии, детали которой я уже знала наизусть.

«Что же такое в этой фотографии?» – раздумывала я. Семья толстяков? Вряд ли. Моя женская интуиция при взгляде на них молчит, а если и говорит, то совсем не то.

Вспомнив о женской интуиции, я вспомнила также о следователе Леониде Максимовиче и почувствовала угрызения совести.

Каспар кашлянул.

– Еще чуть-чуть поиграю и пойду сдаваться! Честное слово! – пообещала я ему. – Может, это машина? Синяя иномарка? Номер виден неотчетливо, но если увеличить изображение… – Я пошлепала ладонью по тумбочке, но мобильника там не оказалось.

Я вскочила с постели и, как была босиком, бросилась в гостиную, затем в кухню. Телефона не было и там. Купер, мирно умывавшийся, сидя на ковре, с испуганным «мр-р-р!» взлетел на книжный шкаф. Я застыла посреди спальни, раздумывая. В четыре утра позвонил друг любезный Юрий… мы поговорили, потом… Я заглянула под подушку, встряхнула одеяло.

– Где телефон? – спросила я у кота. Он фыркнул в ответ.

Телефон нашелся под кроватью. Услышав знакомое хрипловатое «алле» через «е», я закричала:

– Галюсь, привет!

– И вам здрасте! – послышалось в ответ. – Неужели Катюха? Ну, мать, ты даешь! Ты б еще в пять утра позвонила рассказать, что солнце встало. И чего тебе неймется? Влюбилась?

– Уже восемь. Кто рано встает, тому Бог дает!

– Ага, дает. Уже дал. Ну?

– Деловая ты стала, как я посмотрю!

– Катюха, чучело ты мое ненаглядное, ни за что не поверю, что ты звонишь ни свет ни заря просто так! Ну?

– Баранки гну!

Задушевный бесконечный треп ни о чем и обо всем, полузабытый школьный сленг, всякие смешные словечки, тайны, известные только нам двоим, хохот по малейшему поводу и без, и полное доверие, когда веришь другу больше, чем себе, – вот что связывало нас, двух девочек из одного двора, ныне солидных взрослых женщин.

Галка, некрасивый, веснушчатый, драчливый подросток, вошла, вернее, ворвалась в мою жизнь, когда однажды вечером позвонила в дверь нашей квартиры, в слезах и соплях, и, рыдая, бросилась на шею моей маме, чем немало ее изумила. Они долго говорили в спальне за закрытой дверью, а я, сгорая от любопытства и ужаса, не шелохнувшись, просидела все это время в гостиной на диване.

Мы никогда не дружили, да вообще едва знали друг дружку. Нам бы и в голову не пришло дружить. Сказывались и разница в возрасте, и характер, и социальное положение. Моя мама заведовала городской больницей, а Галкин отец работал мастером в доках. Галкина мама была домохозяйкой и портнихой и обшивала всю улицу. Она была старательная рукодельница, но никудышный дизайнер, а потому ее изделия – платья, жакеты и блузки – поражали как тщательностью отделки, так и убогостью. Клиентурой ее были в основном пенсионерки и сельские женщины, переселившиеся в город. Тетя Настя, так ее звали, была странной женщиной, спящей красавицей, в силу полного отсутствия в нашей реальности и пребывания неизвестно где, в каком-то другом измерении. Мысленно, разумеется. Руки ее постоянно что-то производили – готовили, шили, вязали, убирали – то есть делали то, что не требовало интеллектуальных усилий, а лицо поражало незнакомого человека абсолютно потусторонним выражением, рассеянной мягкой улыбкой и неузнающим взглядом. Нет, нет, не подумайте, что у нее были проблемы с психикой, вовсе нет, она была вполне нормальной женщиной. Ее отношения с окружающей реальностью были примерно как жизнь человека, которого трудно застать дома. Трудно, но не невозможно. Над ее рассеянностью подсмеивались, рассказывали анекдоты, вроде того, как кто-то однажды видел ее в проливной дождь с нераскрытым зонтиком над головой.

Отец Галки был тоже необычной личностью, но совсем в другом роде. Скандальный вздорный тип, всюду сующий свой нос – честь и совесть двора! Он делал занудные замечания всем, кто попадался ему на глаза: нянькам с младенцами, детям, бегающим где неположено, владельцам автомобилей. Без устали учил и воспитывал в силу своего довольно убогого представления о морали, общественном порядке и правилах поведения. Особенно доставалось «подросткам и молодежи», у которых все было плохо: и одежда, и манеры, и речи. А неутомимые подростки, дикари-охотники уже в силу своего возраста, всегда готовые загнать зверя, сцепиться с врагом-взрослым, ввязаться в драку ради драки, обходили его «десятой дорогой» (еще одно из любимых бабулиных выражений!), не желая связываться. Возможно, из-за Галки, которая была душой дворового общества, той самой девчонкой, с которой хорошим девочкам не разрешают водиться.

Внимание! Это не конец книги.

Если начало книги вам понравилось, то полную версию можно приобрести у нашего партнёра - распространителя легального контента. Поддержите автора!

Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6
  • 4.6 Оценок: 5

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации