Текст книги "Две половинки райского яблока"

Глава 5
Рутина. Предсказание

Вообще-то я не верю в гороскопы и подсмеиваюсь над Татьяной, которая верит им безоговорочно. Не верю, но невольно прислушиваюсь. «Десятый солнечный день и двадцать третий лунный», – говорит проникновенным голосом астролог с экрана телевизора и смотрит на меня пронзительными черными глазами. Солнце по-прежнему в знаке Скорпиона, а Луна уже перешла в знак Льва. Что есть хорошо для Водолея, который добьется поставленной цели. Не дрейфь, Водолей!

Хорошо, если Водолею снятся гроза и ветер, а также скалы и камни. Счастливый цвет для Водолея – лиловый, драгоценные камни – аметист и изумруд. Можно бирюзу. Счастливый знак – двойной Венерин пояс. Что это такое и где находится? Понятия не имею. Хорошо еще, если родинка у левого глаза, говорит астролог. Увы, не мой случай.

Что мне снилось? Напрочь не помню. Какие-то люди. Летящий по небу человек в черном развевающемся плаще! Может, он не летел, а падал. Не помню. Может, и падал.

Бирюза у меня есть. Кулон в серебре, присланный мамой на день рождения в прошлом году. Я родилась в День святого Валентина – четырнадцатого февраля, но тогда об этом никто еще не знал. Кулон приятного глазу бледного голубовато-зеленого цвета, а поверху – маленький серебряный дракончик в полете, с раскрытой пастью, торчащими ушами и закрученным спиралью хвостом. Я где-то читала, что бирюза и коралл делают женщину моложе. Не знаю, как это у них получается, но я действительно кажусь себе ярче, когда на моей шее висит бирюзовый кулон с драконом.

Терпеть не могу понедельники. Почему дожди, как правило, начинаются в понедельник? И холода? И перебои с транспортом? И, вообще… кончается лето!

Дождя, правда, не было. Но сумеречный туманец стойко держался в закоулках двора. Анчутка поел и завалился спать на диване. Спит на боку, вытянув вперед все четыре лапы. Пузцо – как теннисный мячик. Часто дышит, дергает во сне ушами и хвостом. Даже не вышел проводить меня в прихожую. Шеба стояла на своей полке поникшая, грустная и не смотрела на меня – наверное, тоже не любит понедельники.

Народ в общественном транспорте злой и невыспавшийся. Банковский союз располагается почти в центре, народу едет много. На нужной остановке тебя, сплющенную, выносит из троллейбуса, как океанской волной. Спасибо, что не раньше. Я была в квартале от Союза, когда к арке входа подъехал хищный приземистый серебристый «Ягуар», затормозил, и из него не сразу выбрался… Наш Жора. Не сразу по причине долгого и нежного прощания с шикарной женщиной за рулем – платиновой блондинкой, насколько я смогла рассмотреть. Я инстинктивно прижалась к стене дома, чтобы остаться незамеченной. Кишка тонка, вскинув голову, с гордым видом пройти мимо и небрежно кивнуть. Они целовались в машине, а я стояла за водосточной трубой, пережидая, чтобы не столкнуться с Жорой, а войти незаметно после него. Но он все целовался с блондинкой.

Я вспомнила картинку от Татьяны: Жора за руку с новой подругой, и не могла не признать, что в ее дурацких видениях или предвидениях иногда присутствует логика, а также правда жизни, увы!

Жора наконец выполз из машины. Блондинка швырнула ему вслед белый плащ, о котором он, видимо, забыл. Он ловко подхватил плащ, поднял руку, прощаясь, и расслабленной походкой, улыбаясь, пошел ко входу в Союз. «Ягуар», взревев, промчался мимо, и я почувствовала его теплое дыхание на своем лице.

Мелькнула мысль немедленно позвонить Татьяне и пожаловаться. И спросить, что делать. Может, сразу подать заявление об уходе, не дожидаясь новой работы? И никогда больше не появляться в этой части города? И не видеть сплетницу Зинку, скучающих коллег, обсуждающих дурацкие сны, ток-шоу, перипетии телевизионных героев и рецепты торта «Фредди Крюгер». И не видеть Жору, будь он трижды неладен!

Татьяне звонить я не стала. Стыдно было. С каменной физиономией я прошествовала по коридору и вошла в родной кабинет, где за невысокими перегородками, как в клетках, сидели коллеги, соскучившиеся друг без друга за долгий уик энд. Они спешили поделиться, рассказать, сообщить и обсудить. Сны, потекший кран, холодные батареи, ограбленную дачу, новые сапоги, скандал с мужем начальницы – так ей и надо, хотя, девушки, все равно, жалко, и все они – кобели проклятые, и прямо в кабинете, а она застукала – вот дурак-то, нашел место!

Вот Наш Жора… – короткий взгляд в мою сторону – не позволяет себе… ничего такого. Ой, девочки, а в какой тачке он сегодня… они там целый час целовались! Все не могли расстаться. Конечно, деньги к деньгам. Шикарная женщина! Точно, девочки, помяните мое слово, женится! Сколько можно… прыгать! Женится! И машина шикарная! «Ягуар». Таких в городе всего две или три. Это Ленка, дочка Погорелова, у которого бензоколонки. Моя подруга с ней в школе училась. Дура набитая, но в бриллиантах, из косметических салонов не вылезает. Фигура, правда, ничего… а ноги тонкие. Ой, да знаю я ее! Ленку все знают. У нее свой магазин на Пушкина… Картины, бижутерия, роспись по шелку. Цены – с ума сойти! Она была замужем за американцем, жила в Штатах, недавно вернулась. Говорят, развелась. Жора не дурак – Погорелов скупил полгорода под застройки.

И так далее, и тому подобное. С красочными деталями.

Я молча сидела в своем углу, делала вид, что страшно занята – с умным видом перебирала бумажки, слушала историю любви Нашего Жоры и богатой наследницы. Больше всего мне хотелось бросить все к чертовой матери и рвануть к Танечке Сидоровой. Не позвонить, а побежать. Какой там стыд, когда так больно! Припасть к ее груди и… и… завыть с горя. И еще от любви – не могла я забыть Жору! «Танька, – сказала бы я, – как же мне паршиво! Ты одна меня понимаешь!» И Танечка ляпнула бы в ответ очередную глупость, вроде того, что нужно бороться за свою любовь и не сдаваться, и попробовать отвоевать его обратно… как-нибудь. Например, пойти в цирковые наездницы. Или выиграть в лотерею пару миллионов. Судьба помогает смелым, сказала бы Татьяна. Тебе следует позвонить ему и спросить… Или нет, случайно попасться навстречу и сказать непринужденно… ну, что-нибудь вроде: «Привет, Жора, как жизнь?» И засмеяться весело, чтобы он понял, что ты ни капельки не переживаешь, что для тебя это было всего лишь короткое приключение, что он тебе по фигу, одним словом. Ты знаешь, скажет Татьяна, их больше всего задевает равнодушие, тем более таких, как Жора, который весь из себя павлин и нарцисс. То ты горела, а то вдруг остыла – проходишь мимо с равнодушным и веселым «привет»! Он задумается, глядя тебе вслед, вот увидишь, и позвонит или будет ожидать после работы. А ты скажешь, извини, Жора, я спешу… у меня другие планы на вечер. И если бы этот твой сосед, программист, подъехал на машине… У него есть машина? Ну, как в том старом фильме – ты садишься в шикарную машину, а тут Жора с разинутым ртом! Представляешь?

Представляю. То есть не представляю – Жора не разевает рта. Танечка есть Танечка. Она не живет, а витает где-то там наверху. Недаром театральный художник Гриша изобразил ее в виде ангела в перине. О реальной жизни она имеет такое же представление, как я о бухгалтерском учете, хотя и числюсь старшим экономистом. Но нельзя не заметить, что иногда Татьяна попадает в десятку… что для меня абсолютно непостижимо. Из нас двоих я практичнее и реалистичнее, как мне кажется… да ладно, тут все свои. Ее попадания в десятку для меня просто загадка. И сразу мысль закрадывается, что жизнь, видимо, банальнее, чем нам представляется, а значит, нужно жить под девизом «будь проще». Как вам, например, ее вчерашняя фраза о Жоре с женщиной в руке? Вернее, с ее рукой в руке. Уму непостижимо! Куда там астрологу из телевизора с его прогнозами!

Хотя, с другой стороны, а что тут, собственно, такого удивительного? Жора за руку с другой… Да у него каждый день другие!

Я вздыхаю. После воображаемого разговора с Татьяной мне становится немного легче. Тем более что коллектив, обсудив и наверстав упущенное за два дня разлуки, погружается в работу. Мягко мерцают экраны компьютеров, цикадами стрекочут клавиши, шелестит бумага в негромко урчащем большом принтере в углу комнаты.

Я оформила четыре письма с деловыми предложениями, от которых, даже если их одобрят наверху, все равно ничего не изменится. Вместо обеда в нашем союзном кафе вышла на улицу и пошла куда глаза глядят.

Сероватый нерешительный день стоял вокруг. Пахло дождем. Звуки шагов и машин превратились в мягкий вкрадчивый шелест. Я добрела до парка. Везде пусто – никто не ходит в парк по понедельникам. Села на влажную скамейку. Деревья почти облетели, и сейчас последние багрово-красные листья, планируя, враскачку опускались с кленов на землю при полнейшем безветрии. Они были похожи на больших задумчивых бабочек.

Уехать бы… На Дальний Восток, к родителям. Выйти замуж за капитана корабля и ждать его из плавания. Воспитывать детей. Пойти работать в школу учителем иностранного… Вот уж нет! В школу я не вернусь. Переводчицей если бы… И плавать с мужем. Увы. Не выйдет – в море меня укачивает. Остается сидеть дома, смотреть телевизор, сплетничать, обмениваться кулинарными рецептами с соседками. Солить грибы, мариновать помидоры, закатывать компоты… Ужас!

А чего же ты хочешь? Чего хочет молодой, неизбалованный, одинокий старший экономист? Чего не хватает ему в жизни для полного счастья? То есть ей. Ну… так сразу и не ответишь. Хотя… с другой стороны, чего ж тут долго раздумывать? Праздника! И любви. А также фейерверка, золотого конфетти и музыки. А еще процокать каблуками мимо Жоры, небрежно волоча за собой бесценные меха… Обдать его облаком парфюма от Жана Пату и… и… попросить огонька. Прищуриться, втянуть дым от длинной сигареты в золотом мундштуке и выпустить сизое облако ему в лицо. Не дожидаясь, пока он прокашляется, уйти вдаль, красиво покачивая бедрами, и раствориться в сиреневом тумане.

– Что задумалась, красавица? – услышала я сипловатый голос с растянутыми гласными. – Что печалишься?

Я вздрогнула и повернула голову. Рядом со мной на скамейке сидела молодая красотка-цыганка в многоярусных пестрых юбках и монистах, смотрела прозрачными глазами цвета стоячей болотной воды с прозеленью, ухмылялась однобоко и загадочно. Я так задумалась, что пропустила момент ее появления на сцене.

– У меня нет денег, – предупредила я, чтобы она не теряла времени даром. – И вообще, мне пора. – Я пасую перед нахальством и приставучестью этого племени.

– Разве я прошу денег? – Она как будто бы даже обиделась. – Разве я не вижу, что ты безденежная?

Замечание цыганки показалось мне обидным, и я чуть было не стала доказывать, что денежная. Исключительно для понта, так как денег у меня все-таки не было.

– Дай руку, – сказала вдруг она, протягивая свою смуглую и не особенно чистую ладонь.

– Не нужно, – я поднялась со скамейки, но она схватила меня за руку и заставила снова сесть. Я оглянулась – парк был пуст, помощи ждать было неоткуда.

– Не бойся! – Цыганка придвинулась поближе. – Не съем. Слушай, что будет! – Улыбка ее напоминала оскал хищного зверя – сияли снежной белизны зубы, явственно обозначились два острых верхних клыка. Пятна румянца горели на высоких коричневых скулах. – Не упусти фортуну!

– Какую фортуну? – пролепетала я, чувствуя, что вязну, как муха, в ее бессовестных зенках.

– Большую! Сними паутину!

– Какую паутину? – Страх, щекоча лапками, многоножкой пополз вниз по спине.

– Которая застит глаза, – объяснила цыганка. – Открой! И не бойся! Фартовая ты… даже завидно. Но не упусти! Поняла?

– Какой фарт? Что поняла? – бормотала я. Цыганка ввергала меня в состояние липкого обморочного страха.

– Жди! – Она сжала мою руку. – Но смотри… Спроси сердце, чего хочет. Не продешеви! – С этими словами она поднялась, юбки крутнулись веером, звякнули мониста. – Э-э-э-х! – воскликнула она, потягиваясь. – Хорошо-то как! Зима скоро, снегом заметет. Двинемся на юга. Помни, красавица, кто спознается с чертями, узнает и ангелов!

И завихрилась по аллее своими юбками, только ее и видели. Исчезла, как растворилась, среди ярких кленов. Я почти лежала на скамейке, постепенно приходя в себя. Сердце колотилось, во рту пересохло, ладонь все еще чувствовала сильное прощальное пожатие ее жесткой руки. Цыганка появилась ниоткуда, как чужеродное тело, вроде метеорита или болида, сверкнула, ослепила, обдала мороком и исчезла.

Что же она все-таки сказала? Я попыталась вспомнить – что-то про чертей и ангелов. Бессмыслица какая-то. Жди, сказала она. Не упусти свой фарт. Спроси свое сердце. О чем? И еще – не продешеви! Последнее показалось мне самым бессмысленным из всего ее предсказания. Не продешеви!

Минут через десять я настолько оклемалась, что могла уже встать со скамейки. Колени, правда, еще мелко дрожали, и спина была влажной, но это были уже мелочи. Я вышла из парка и пошла вниз по улице. Остановилась у арки-входа в родное учреждение, прислонилась плечом к стене дома. Я не могла заставить себя сделать шаг под арку. От мысли, что через минуту я увижу коллег, у меня свело челюсти. Я не могла вернуться туда! Не могла! Хватит с меня их сплетен, дурацких разговоров, бессмысленной отупляющей работы и писем, которые никто не читает. Хватит хмурой физиономии моей начальницы и одуряющего запаха ее французского парфюма…

Я изо всей силы хватила кулаком по каменной стене, вскрикнула от боли и заплакала. Слезы градом катились по щекам, оставляя холодные дорожки. Я плакала самозабвенно, с удовольствием. Как это я раньше не догадалась поплакать всласть? Домой! И позвонить Зинке, что внезапно заболела. Или не звонить – пусть теряются в догадках, что у меня произошло. И никогда больше не возвращаться. Никогда!

Домой я отправилась пешком, не торопясь, глазея на витрины по пути. Часа через полтора я, наконец, добралась. Настроение было хуже некуда, и я уже жалела, что не вернулась в Союз. Уходить нужно, имея запасной аэродром. Работа в наше время на улице не валяется. Старших экономистов с шестимесячным образованием в природе хоть пруд пруди.

И что же дальше, маленький старший экономист?

Около подъезда стояла кучка старух с базарными сумками. Шли из магазина, столкнулись во дворе и остановились на минутку почесать языки. Часа полтора назад. Старухи возбужденно обменивались информацией.

– Наташ! – окликнула меня баба Капа с нижнего этажа. – Ты ничего ночью не слышала?

Я подошла ближе:

– Ничего, баба Капа, а что?

– Коты выли, как на покойника. Орали, аж мороз по коже!

Я пожала плечами – не слышала. Разве коты воют на покойника?

– И я слышала, – вмешалась басом старуха с усами. – Мой Леонард как с ума сошел, сидел под дверью и тоже орал.

– Что делается, – вздохнула третья. – Може, крысиную отраву раскидали?

– Чего ж он орал-то, – удивилась баба Капа, – он же кастрированный?

– Не знаю, – ответила хозяйка Леонарда. – А только орал и отказывался есть.

– На пользу, – заметила баба Капа. – Уж очень ты его раскормила. Ты, поди, сама того не ешь, что ему покупаешь!

Я, не прощаясь, попятилась и нырнула в подъезд. Коты какие-то… Мне бы ваши проблемы!

Сразу же позвонила Зинке, сказала, что мне стало плохо прямо на улице… и я не смогла вернуться. По наступившей паузе я поняла, что в Зинкиной голове прокручиваются возможные причины моего внезапного недомогания. По тому, как она торопливо произнесла, конечно, конечно, Наташенька, я передам, и повесила трубку, я поняла – она точно знает, почему мне стало дурно. Почему молодой здоровой женщине ни с того ни с сего становится дурно прямо на улице? По одной-единственной причине – женщина эта, скорее всего, в интересном положении! Я представила себе, как Зинка возбужденным конспиративным шепотом излагает свою новость всему отделу, и застонала.

Потом я позвонила Танечке Сидоровой, чтобы обсудить мой безумный поступок и цыганку, но она пробормотала, что страшно занята – Прима в истерике, потому что одна молодая актриса нарочно опрокинула на нее стакан с молоком, когда та была в сценическом костюме. Все ходят на цыпочках, и нужно немедленно спасать платье. Привет, крикнула Танечка, позвоню вечером – и отключилась.

Одна Шеба меня поняла – молча выслушала. Смотрела, чуть улыбаясь уголками рта и ямочками на щеках. Ах, говорили улыбка и ямочки, это все такая ерунда, поверь! Работа… ну, вернешься завтра, подумаешь! Никуда она не денется, твоя работа. А цыганка… да, то еще племя! Но мало ли необычных людей вокруг? На улице ты бы ее и не заметила, а в пустом парке… Человек – стадное животное, пустота ему противопоказана, его так легко напугать. Поэтому вы и сбиваетесь в стаи. А чуть шаг в сторону – ах, страшно, ах, необъяснимо, какой ужас! Не так страшен черт… помнишь? Иди, сделай себе кофе и накорми животное. И не реви, глаза будут красные. Думаешь, у меня легкая жизнь?

Я так и сделала. Анчутка с удовольствием съел манную кашу. Вылизав блюдце, уселся рядом и стал смотреть, как я пью кофе. Розовые уши стояли торчком, глазищи светились, как зеленые светляки где-нибудь… на торфяном болоте. Он был похож на маленькую химеру со старинного здания, каких полно в Вене. Горгулью. Смотрел, не мигая…

Глава 6
Пляшите, вам письмо!

Местный канал передавал новости культуры. Рок-группа «Голоса травы» отбыла на гастроли в Македонию. Руководитель «Голосов» в интервью на фоне ревущего самолета делился творческими планами. Оригинальный профессиональный прием журналиста с ревущим самолетом не удался – вместо смысла один рев. Рок-музыкант шевелил губами, закатывал глаза в поисках удачного словца, размахивал здоровенными кулачищами, а в итоге получался пшик.

Приехал всемирно известный маг и волшебник, обладатель дипломов международных академий оккультных наук, господин Ханс-Ульрих Хабермайер. Большая честь для города. Даст три концерта. Девушка – ведущая программы так и сказала – «концерта», а не сеанса. Господин Ханс-Ульрих Хабермайер, сравнительно молодой, весь в черном, согласно цеховой традиции, но, как ни странно, светловолосый – ни радикально-черных локонов по плечам, ни испепеляющих черных глаз, – улыбаясь, смотрел с экрана и кивал согласно. Сообщил по-немецки, что счастлив побывать в нашем городе, так как давно об этом мечтал. Девушка, запинаясь, перевела. Я рассеянно смотрела на экран. Ханс-Ульрих Хабермайер… не слышала… Дэвид Копперфильд – слышала… Развелось их ужас сколько!

Потом показывали какой-то сериал в духе соцреализма, но с современными реалиями. Некая молодая женщина, узнав, что жених-бизнесмен ей изменил, бежит на край света с одним чемоданом. Поступок, однако. Возвращается в жалкую полуразвалившуюся хибару, которую оставила много лет назад. Начинает жизнь с нуля. Ходит босиком, умывается из жестяного умывальника во дворе. Удобства в конце огорода в кино не показали, а напрасно. Гордая и независимая. Вот дура! Кому теперь хуже?

Я задремала под сериал. Анчутка пригрелся на подушке около моей щеки и мурлыкал так, что прямо ходуном ходил, даже шерстка шевелилась.

Когда я пришла в себя, в комнате было уже темно. По телевизору шел кулинарный час. Энергичная молодая женщина споро нарезала овощи и зелень, приговаривая воркующим голосом, как это легко, быстро и вкусно. Я тупо смотрела на ловкие движения ее рук. Анчутка мурлыкал прямо мне в ухо. Вставать не хотелось. Голова была тяжелой. Недаром говорят, что нельзя спать на закате. Ничего не хотелось. Ну и не встану, подумала я. Мне теперь все равно.

От оглушительного телефонного звонка меня словно подбросило. Я резво поднялась и побежала в прихожую. Анчутка упал на пол и взвыл обиженно. Звонила, разумеется, Татьяна.

– Ну, что там у тебя? – спросила она благодушно, и я поняла, что Танечка переоделась в халат, поужинала, положила на лицо маску, улеглась перед телевизором, убрала звук и теперь готова общаться. – Кстати, твой мобильник не отвечает.

– Упал в воду, нечаянно, – ответила я. – Отстирала платье?

– Отстирала. Там и стирать нечего было. А крику, а визгу! Истерика, валерьянка, все шепотом и на цыпочках… Конец света. Как это – упал?

– Молча. Взял и упал. Лежал на краю ванны, а Анчутка скинул.

– Понятно. А ты как… вообще?

– Нормально. Я бросила работу…

– Как бросила? – ахнула Танечка. – Он что, выгнал тебя?

– Никто меня не выгонял. Я сама ушла.

– Не понимаю, – говорит Танечка беспомощно. – Как же ты теперь?

– Не знаю. Умру с голоду, наверное.

– Как ты можешь смеяться? Ты с таким трудом нашла это место. Что случилось?

– Ничего. Цыганка нагадала мне фарт, только надо снять паутину.

– Паутину? Знаю! – Танечка даже не задумалась. – Я тебе говорила – в углу прихожей, здоровенная такая, помнишь?

– Не помню. Цыганка имела в виду другую паутину.

– Какую это? – удивилась Танечка.

– Которая застит глаза! И еще сказала, что я фартовая, аж завидно.

– Нич-чего не понимаю! – заволновалась Танечка. – Ты ж не веришь! Давай по порядку. Откуда цыганка?

– Ниоткуда. Минуту назад не было – и вдруг, как из-под земли, – крученая, быстрая, юбки ходуном. Села рядом, схватила за руку…

Танечка глухо ахнула:

– Сколько ты ей дала?

– Откуда у меня деньги? Я ей сразу сказала, что денег нет.

– А она?

– А она говорит, я и сама вижу.

– Так и сказала?

– Так и сказала. Уцепилась за руку, хватка железная, пальцы жесткие. Уставилась в глаза и выдала про паутину. А у меня прямо мороз по коже, представляешь?

– Ужас! Я их боюсь до обморока. Помнишь, я тебе рассказывала про соседку, которую цыганка заставила вынести из квартиры золото и деньги? Загипнотизировала и приказала, чтобы вынесла. А та и вынесла, помрачение нашло, говорит. Все до копейки. Ты ей адрес, надеюсь, свой не дала?

– Она не спрашивала, – сдержанно ответила я.

– То-то! Никогда не давай цыганке свой адрес! И вообще, как только увидишь цыганку, сразу бросайся на другую сторону улицы от греха подальше.

– Это было в парке, я ее даже не заметила.

– Так что она тебе сказала? Про паутину, а еще?

– Про фарт. И еще сказала – не продешеви!

– А что это значит? – озадачилась Танечка.

– Откуда я знаю?

– А в каком контексте она это сказала?

– Ну… – Я задумалась. – Она сказала – спроси свое сердце и… не продешеви! А, вспомнила! Еще сказала – жди знака!

– Какого знака?

– Не знаю!

– Нужно было спросить! – Танечка повысила голос. – Раз в жизни цыганка сказала что-то путное, да еще и без денег, а ты не спросила!

– Ты же им не веришь! – закричала я в ответ.

– Не верю! Но иногда они говорят правду! Цыгане – древняя раса, у них знания. Особенно если задаром.

– Какие знания? Откуда у древней расы знание про мой фарт? Татьяна, думай, что несешь!

– А что было потом?

– Ничего. Я позвонила Зинке и сказала, что заболела.

– Из-за цыганки?

– Нет. Не только.

– А что еще?

– Жору привезла на работу шикарная блондинка… утром, – сказала я мертвым голосом. – В серебряном «Ягуаре».

– Ты сама видела? – ахнула Танечка.

– Сама. Пряталась, как идиотка, за водосточной трубой.

– Вот гад! – воскликнула Танечка. – А может, родственница?

– Как же! Они там целый час целовались, никак не могли расстаться. А я за трубой. Видимость – как в первом ряду.

– Вот гад! – повторила Танечка. – А я бы назло прошла мимо и…

– И что?

– Ну не знаю… Поздоровалась бы! Громко! Пусть знает.

Я невольно рассмеялась, представив, как Татьяна проходит мимо «Ягуара» с высоко поднятой головой и громко здоровается в закрытое окно. А те, внутри – ноль внимания, знай целуются.

– Напрасно смеешься. Уж я бы не стала сидеть за водосточной трубой, уверяю тебя! Я бы нашла что делать! Или камнем!

– Я была не права, – вздохнула я. Имея дело с Татьяной, нужно всегда помнить, что она – честный, добрый, порядочный человек и любит меня. Потому что, если этого не помнить, то от ее словес запросто сносит крышу.

– И что теперь? – спросила Танечка.

– Не знаю. Поеду к родителям и выйду замуж за капитана дальнего плавания. Дашь мне свои рецепты квашеной капусты и медовика?

– Не дам! Только продукты переводить. Могу подкинуть ученика – у нашей комической старухи Игнатьевой племянник поступает в аспирантуру. Хочешь?

– Тоже комик?

– Тебе не все равно? Завтра же поговорю, – решила Танечка. – Жаль, что он женат.

– Почему жаль? – Я делаю вид, что не понимаю ход ее мысли.

– Потому, – отвечает Танечка. – А из Интернета еще не ответили? Спроси у соседа… этого… как его?

– Владимир Маркелов. Совсем забыла! Надо бы проверить… хотя вряд ли ответили. Если бы ответили, он уже давно прибежал бы.

– Переживаешь?

– О работе? Даже не знаю. Работа, в общем, паршивая. И начальница… Татьяна, почему, как баба начальник, так сразу – стерва?

– Конкуренция большая. Наша культура не признает женщину-начальника на генетическом уровне, – серьезно сказала Танечка. – И ей, чтобы пробиться, нужно обойти знаешь сколько соперников-мужиков? Чем она сильнее и стервознее, тем больше шансов.

– Понятно, – сказала я. Наступила пауза. – Откуда ты все знаешь?

– Мы пьесу ставили про одну директрису, которая преследовала своего подчиненного на сексуальной почве. Там еще много всяких рассуждений было.

– Ну, и чем дело кончилось?

– Он ее убил!

– Может, мне тоже убить Жору?

– Ты с ума сошла! – сразу же поверила мне Танечка. – Ломать себе жизнь! Прекрати!

– Работы нет, любовник бросил, на моих глазах с другой… что же мне остается делать?

– Если бог в одном месте закрывает окно, то в другом открывает дверь, – сентенциозно произнесла Танечка.

– Из какой пьесы?

– «Звуки музыки».

– Мой любимый мюзикл. Где бы найти капитана с детьми? Сколько их штук было? Семеро, кажется?

– Семеро. У нас в театре была похожая история. Наша бухгалтерша, давно уже, вышла замуж за вдовца, только не капитана, а майора. Майора милиции с детьми. Тоже семеро, и все девочки. Представляешь? Отчаянная женщина!

– И что?

– Ничего! Всех воспитала и поставила на ноги. Теперь, как праздник, за столом, говорит, сорок пять человек собираются – зятья, внуки, правнуки. А ты Жорку убивать собралась!

Я невольно хмыкнула – только Татьяне была видна связь между убийством Жоры и бухгалтершей из театра. Доискиваться смысла бесполезно.

– Кто это сопит в трубку? – спрашивает вдруг Танечка. – Нас подслушивают.

– Это Анчутка, – отвечаю.

– У него что, насморк?

– Он так мурлычет, – обижаюсь я.

– А может, он ждет, пока ты вернешься с работы!

– Кто? – не поняла я.

– Сосед, как его… этот Володя Маркелов. Я бы на твоем месте сама зашла к нему… прямо сейчас. Давай! А потом позвонишь, как и что.

– Ни за что не пойду, – уперлась я. – Он еще подумает, что я за ним бегаю.

– Глупости! Он первый начал. Думаешь, он случайно зашел к тебе за отмычками? Может, и про дверь придумал. Знаешь, у меня чувство, что неспроста все это… Ох, неспроста!

– Что именно?

– Я уже говорила! Все это… приглашение на распродажу, ведьма с метлой, сосед с дверью, теперь еще и цыганка в парке и Жора в «Ягуаре»! Ох, смотри, Наталья!

– А Жора каким боком?

– Одно из слагаемых, – туманно ответила Танечка. – А вместе – результат!

– Добавь еще: господин Хабермайер!

– Какой Хабермайер? – вскрикнула Танечка.

– Маг и волшебник. Даст три концерта в нашем городе…

Не успела я закончить фразу, как в трубке раздался вопль, и вслед – тишина. Волосы на моей макушке зашевелились, словно от легкого ветерка, и дыхание прервалось.

– Татьяна! – заорала я. – Что случилось?

Тишина в ответ. Ни звука на той стороне. Только шорох эфира…

– Танечка! Ты жива? – испугалась я.

– Посмотри на экран, – прошептали из трубки. – У тебя местная программа?

Я перевела взгляд на экран. Оттуда, обаятельно улыбаясь, смотрел прямо мне в глаза маг и волшебник Ханс-Ульрих Хабермайер. Изящным движением головы он отбросил со лба платиновые волосы, улыбнулся еще шире. Я судорожно вобрала в себя воздух.

– Татьяна, ты… ты… Я чуть с ума не сошла! Думала, у тебя грабители. Или инфаркт. Его уже показывали раньше. Орать-то зачем?

– Это знак, – прошептала Танечка.

– Какой знак?

– Знак, о котором говорила цыганка! Как ты не понимаешь! Цыганка говорила про знак, так ведь? Ну и вот, а потом ты говоришь – еще и Хабермайер, я смотрю на экран – а он там! Хабермаейр! Понимаешь?

– А дальше что?

– Не знаю, – угасает Танечка. – Что-нибудь это да значит…

И тут вдруг раздается звонок в дверь. Отвратительный дребезжащий звук! Я вскрикиваю, хватаясь за сердце.

– Что? – кричит Танечка. – Что случилось?

– Успокойся, – говорю я. – Звонят в дверь. Подожди, я открою. Не клади трубку!

– Спроси сначала, кто! – кричит Танечкин голос из трубки мне вслед. – Не открывай сразу!

За дверью – сосед Володя Маркелов. Легок на помине. Я вижу его выпукло-вогнутое лицо в глазок. Распахиваю дверь.

– Не помешал? – спрашивает Володя, входя и протягивая мне малиновую орхидею в длинной прозрачной пластиковой коробке.

– Нет, – отвечаю, беру коробку и подношу к носу. Коробка ничем не пахнет. – Ну, что вы, не нужно… – смущаюсь я. – Спасибо! Проходите, пожалуйста.

Он идет почему-то в кухню. Из комнаты уже спешит Анчутка, ковыляя на кривых ножках. Задирает голову и издает вопль.

– Черный волк! – приветствует его Володя и берет на руки. – Подрос как!

Мы усаживаемся на табуретки.

– Кофе? – спрашиваю я.

– С удовольствием, – отвечает Володя.

– Еще есть печенье, хотите? – Татьяна упала бы в обморок от такого гостеприимства.

– Отлично, – отвечает Володя слегка невпопад и смотрит на меня загадочно.

– Что? – спрашиваю я.

Он лезет в карман джинсов и достает оттуда сложенный вчетверо листок. Поднимает над головой, как укротитель зверей – кусочек сахара. Мы с Анчуткой смотрим на листок. Неужели?

– Вам письмо, – говорит Володя. – Пляшите!

– Ох! – вырывается у меня. Я несусь в гостиную и хватаю трубку. – Татьяна!

– Слава богу! – кричит она. – Я уже думала, взломщики! Кто это?

– Сосед Володя, – отвечаю я. – Мне ответили!

– Кто?

– Не знаю еще. Сейчас прочитаю.

– И сразу позвони, – требует Танечка. – Расскажешь. Все-таки права была цыганка! Я же говорила!