Текст книги "Две половинки райского яблока"

Глава 7
Дела давно минувших дней

– Батюшка Лев Иваныч, беда! Бежите скорей, Марина Эрастовна снова побегли на пруд топиться!

Здоровенная дворовая девка Степка, шлепая босыми ногами, растрепанная и расхристанная, не постучавшись, распахнула двери барского кабинета, влетела внутрь и встала как вкопанная посередине, хватаясь рукой за сердце. Лицо ее горело восторгом и ужасом, мощная грудь ходила ходуном.

– Ох ты, господи, беда-то какая! На пруд!

– Выдь из кабинета! – недовольно приказал барин Лев Иванович, отрываясь от книги в кожаном переплете, которую читал при свече, так как ставни на окнах были закрыты. Через щели косо пробивался яркий дневной свет, пронизывая полумрак кабинета, и видно было, как в комнате столбами ходит пыль.

– Дак потонет же, не приведи Господь! – возопила Степка. – Надо бечь! Счас!

– Пошли Митяя и конюха, – распорядился Лев Иванович.

– Ужо поехали! Вся дворня, почитай, уже там. Марина Эрастовна приказали, чтоб все! И вас чтоб тоже! Без вас, сказала, не выйдет из воды!

– Ладно, ступай, – недовольно произнес Лев Иванович. – Не жизнь, а театр. Что ни день, то новая пьеса. О, женщины! – Видя, что Степка и не думает трогаться с места, стоит, разинув рот, уставившись на него, ожидая действий, шумнул: – Пошла! Беги на пруд, скажи, сейчас буду!

– Спасибо, батюшка! – обрадовалась девка. Развернулась, сметая подолом зеленую вазу с букетом темно-красных, с черной сердцевиной, маков с круглого низкого столика. Ваза грохнулась на пол и разлетелась вдребезги, на полу растеклась лужа. Маки печально лежали в ней.

– Ох! – Степка в ужасе закрыла рот рукой.

– Ну, корова! – в сердцах произнес Лев Иванович. – Фамильная ваза, венецианского стекла, бесценная… Пороть вас некому! Распустились! Пошла отсюда. И пришли Варвару, пусть приберет! Сама не лезь, а то все тут разнесешь.

Деваху как ветром сдуло.

– Ну, что? – спросила спешащая навстречу ключница Авдотья, задыхаясь от быстрой ходьбы. Она выслала Степку вперед, а сама, как могла, поковыляла следом. Крики в кабинете были слышны даже во дворе, но Авдотья была глуховата и не все разобрала.

– Сказал, будет! – прошипела в ужасе Степка, сияя глазами. – Счас будет!

– То-то, – с облегчением вздохнула Авдотья. – Страсти какие, не приведи Господь! Опять, поди, читал?

– Опять! Опять ее, проклятущую!

Степка нетерпеливо помела подолом и испарилась – помчалась на пруд смотреть, как будет топиться молодая барыня.

– Ох ты, горе-то какое, – плакалась старая Авдотья, переваливаясь на старых больных ногах. – Был бы батюшка жив – мигом бы выбил дурь из головы! И детишек нарожал бы за милую душу, а то где ж это видано, два года, как женился, а детишек нету. А все книжка проклятая, прости господи, от лукавого. Все хоронится да при свечах читает. Где это видано, чтоб при свечах? Вон, день-деньской на дворе, солнышко, ведро. Свечей не напасешься. Я уж предлагала под яблоней перину постлать, уж такая благодать, пчелки гудут, кажен листик радуется… Нет, отстань, говорит, не мешай! И нос в книжку. И курган за садом раскапывает, прости, Господи! Черепков натаскал, костей, всякой нечисти… видимо-невидимо. А Марина Эрастовна, бедняжка, только с мамзелью компанию водит. И спит в кабинете с книжкой, и куска без книжки не проглотит… И с лица спал, и умом тронулся… не иначе. Рано Господь прибрал старого барина, ох, рано, уж он-то мозги бы вправил… ниверситеты, столицы, вот и набрался вольнодумства, прости, Господи! Одна морока от грамоты… В старину жили – грамоте не знали, зато детей рожали по пятнадцати душ, да гости не переводились, да урожаи… – Авдотья остановилась передохнуть, поправила платок на голове. – А зимы-то каки были! До крыши снегом занесет, бывало, мороз трещит, дым по земле стелется, метель свищет! А теперь… и пруд усох, и лета дождливые стали, и зимы никудышния. Как жить, ума не приложу. Разве там можно утопиться? Курице по колено, а все от скуки мается бедная Марина Эрастовна, оно и понятно, ей бы дитенка, а то чисто пустоцвет, прости, Господи. Старый барин, бывало, и жену любил, и девок не пропускал, всех голубил, и щедрый был, охоту уважал да рыбалку, да ушицу под водочку! А какие налимы были в речке, а караси в пруду… Э-эх! А молодой-то… не в батюшку, нет!

Авдотья, которой на Пасху стукнуло семьдесят, заправляла домом и, на правах доверенного лица покойного барина, наставляла молодого и берегла, как могла, дом и уклад. А только что ж тут поделаешь? Молодой барин – порченый, набрался по заграницам грамоты, а зачем нашему человеку заграница и грамота? Баловство одно. Если ты есть барин, то и сиди дома, обустраивайся, детей рожай, крепостными руководи. И не суйся за границу, заграница до добра не доводит!

Охая и ахая, держась за бока, бормоча себе под нос и жалуясь, вспоминая старые добрые времена и ругая новые, а пуще всего – молодого барина, Авдотья ковыляла по дому. Заметила пыль на буфете, кликнула было Варвару, да никто не отозвался. Все повалили на пруд смотреть, как будет топиться молодая барыня Марина Эрастовна…

* * *

Мы с Анчуткой смотрели на белый листок в руке Володи, и выражение лиц у нас было одинаковым.

– Кто? – спросила я, наконец.

– Похоже, иностранец. Сейчас, – он поднес к глазам листок. – Какой-то Грэдди Флеминг! Читайте! Но танцы за вами, имейте в виду.

Я нарочито медленно взяла у него листок. Кажется, у меня дрожали руки. К Танечкиному перечню необычных событий, приключившихся со мной, добавлялось еще одно. Я не ожидала, что мне ответят так быстро. Вернее, я вообще не ожидала, что ответят.

Письмо было на английском. «Дорогая мадам Наталья Устинова, – начиналось письмо. Я невольно расправила плечи и выпрямилась. Обращение «мадам» удивительно поднимает самооценку. – Я прочитал ваше объявление в Интернете и думаю, что нам необходимо встретиться. Мне кажется, вы обладаете образованием, достаточным для выполнения работы, которую мы собираемся вам предложить. Если ваше объявление еще актуально, чему я лично был бы очень рад, то завтра, 17 октября, в четырнадцать ровно вы приглашаетесь на интервью, которое будет иметь место в комнате 416 отеля «Хилтон-Ист». Адрес отеля прилагается ниже.

До скорого свидания, Наталья Устинова.

Искренне Ваш, Грэдди Флеминг,

адвокат и офис-секретарь,

от имени и по поручению Его Превосходительства господина Джузеппе Романо».

Офис-секретарь Грэдди Флеминг, Его Превосходительство господин Джузеппе Романо, «Хилтон»! У меня даже голова закружилась от подобной красоты. Что значит «Его Превосходительство»? Принц? Князь? Откуда в нашем городе такие люди? А вдруг это… розыгрыш? Или похуже? Приду в комнату четыреста шестнадцать, а там меня ждут не дождутся какие-нибудь… ловцы душ и тел!

Сомнения, видимо, так явно отразились на моем лице, что Володя поспешил меня успокоить.

– Наташа, по-моему, все нормально, – сказал он. – В «Хилтоне» такие цены, что только держись, кого попало не впустят. Хотите, я пойду с вами? Вы когда-нибудь проходили интервью?

– Проходила. В Банковском союзе. Они спросили, где я работала раньше.

– И все?

– И все. У меня был диплом экономиста. На ту зарплату, которую они мне предложили, мог польститься только такой экономист, как я. Так что особенно не придирались.

– У меня тоже было интервью в одной английской фирме, – сказал Володя. – Знаете, Наташа, их интересовало не только то, что я знаю, дипломы, опыт работы. Они спрашивали, например, как я мог бы улучшить их сервис, какие мог бы сделать дельные предложения прямо сейчас, с лету, работал ли когда-нибудь в стрессовой ситуации, и просили привести пример. Их интересовало все, даже чувство юмора. Один из них – их было трое – спросил уже в самом конце: почему, пытаясь включить телевизор, мы давим на пульт сильнее и сильнее, прекрасно зная, что батарейки сели?

– Странный вопрос! – удивилась я. – И что же вы ответили?

– Что надежда всегда побеждает опыт.

Я засмеялась:

– Ни за что не сообразила бы!

– Как-то так само получилось. Они меня уже так достали своими вопросами… Причем подготовиться практически невозможно, вопросы нестандартные. Главное знаете что?

– Что?

– Не выглядеть просителем. Главное, помнить – вы не просите, вы спрашиваете. Мой коллега Джон называет это умением себя продать. Не все могут, у нас в школе этому, к сожалению, не учат. Мой друг Саша Степанов скорее скажет «не знаю», чем «знаю», и стесняется высказать свою точку зрения, так как она может не понравиться. Главное, не бойтесь. Меня вы не боитесь?

Я взглянула на него и ответила:

– Нет! Вас – нет! Но этого Грэдди Флеминга… я уже боюсь! Интересно, Его Превосходительство тоже будет присутствовать?

– Вряд ли, – с сомнением сказал Володя. – Типа не по рангу, достаточно секретаря. Грэдди можно не бояться… – он бегло взглянул на меня, – поверьте мне! Пойти с вами? – спросил снова.

– Нет, – ответила я. – Я не уверена, что вообще пойду.

– Почему? – удивился Володя. – Вы что, боитесь?

– Не знаю… Как-то все сразу…

– Пошла карта! Что у вас в гороскопе на сегодня? Вы кто?

– Водолей.

– Я так и знал. Удача идет к вам в руки. Не упустите!

– Надо подумать. Откуда вы знали, что я Водолей?

– В вас чувствуется авантюристическая жилка. Вы – порывисты, переменчивы, обидчивы и предприимчивы.

– Вы уверены, что это про меня?

– Уверен. И вам противопоказана работа в Банковском союзе. Вы можете представить себе хоть на минуту, что вам придется до конца жизни работать старшим экономистом?

Я содрогнулась.

– Вот видите, – сказал он. – Кстати, у Водолеев очень выразительная мимика.

– Еще кофе? – спросила я.

– Кофе? – переспросил он задумчиво. – А можно чай?

– Можно. Ромашковый. Хотите?

– Тогда лучше кофе. И, если можно, еще печенья. Я не ужинал.

– Хотите яичницу?

– Хочу. А вы умеете?

– Не умею. А вы?

– Я даже борщ умею, – похвастался он. – Бабушка научила.

В итоге Володя съел яичницу из четырех яиц и выпил две чашки кофе. Последнее исключительно, чтобы сделать мне приятное – мой кофе ему не нравился. Он привык к лучшему. Я пришла в себя после письма Грэдди… что за имя, Флеминга настолько, что даже стала прикидывать, что надеть на интервью. Черный брючный костюм? И белую шелковую блузку? И мои новые замшевые туфли? И каракулевую шубку, присланную мамой? Еще тепло, правда. И вообще, скромнее надо быть. Сиреневый шарф… можно набросить… небрежно так. Нет, одернула я себя, нужно быть строгой и официальной, господин… как его… Романо – это вам не кафешантан.

Володя, кажется, не собирался уходить – расположился надолго гонять кофеи и общаться. В конце концов я спросила, когда ему завтра на работу. Он понял, порозовел и стал прощаться. Анчутка побежал за нами в прихожую. Тут зазвонил телефон. Володя вопросительно посмотрел на меня. Я помотала головой – никого нет дома. Я знала, что звонит Татьяна, больше некому, и не собиралась бросаться к телефону, пока не уйдет мой гость. Володе явно не хотелось уходить. Он все топтался в прихожей, пока я не зевнула, пробормотав, что страшно устала на работе. После этого он наконец ушел, пообещав забежать завтра вечером, узнать, как прошло интервью.

Телефон трезвонил не переставая.

– Рассказывай! – закричала Танечка, услышав в трубке мое «але».

– Меня приглашают на интервью! – похвасталась я.

– Не может быть! – ахнула Танечка. – Куда?

– В «Хилтон», четыреста шестнадцатая комната.

– В «Хилтон»? – опешила Танечка. – Это же отель! Почему тебя приглашают в отель?

– Откуда я знаю?

– А что за организация?

– Не знаю. Меня пригласил секретарь… сейчас, подожди, возьму письмо… Вот! Его Превосходительства Джузеппе Романо… итальянец, наверное. Секретаря зовут Грэдди Флеминг.

– Ни фига себе, – пробормотала Танечка. – Но почему все-таки в «Хилтон»? А это… это… не…

– …подпольный бордель? – подхватила я. – Куда нужны барышни с тремя языками? В моем возрасте? А Его Превосходительство – сутенер? А офис-секретарь – поставщик живого товара? Татьяна, не лишай меня иллюзий!

– Да нет… – смутилась она. – Но все-таки, согласись, это довольно странно.

– Соглашаюсь, странно, – ответила я. – Но «Хилтон» – это тебе не занюханный мотель. Люди только приехали, не успели снять помещение. Хочешь, пошли вместе?

– А что нужно делать?

– Кому?

– Да тебе же! Какая работа?

– Он ничего не сказал про работу. Переводить, наверное. Я больше ничего не умею.

– А что ты наденешь?

– Черный брючный костюм и белую шелковую блузку.

– Ни за что! – воскликнула она. – Какой ужас!

– Почему это ужас? – обиделась я. – Самый приличный мой костюм!

– Как по-твоему, почему они нанимают женщину? – спросила Танечка.

– Что значит – почему? Какая разница?

– Они нанимают женщину, потому что им нужна женщина! – торжественно заявила Танечка.

Более дурацкое замечание трудно себе вообразить, Татьяна превзошла самое себя.

– Ну и…? – спросила я сдержанно.

– Им нужна женщина, – повторила Танечка значительно, – а не мужик в черном брючном костюме. Женщина, понимаешь? С коленками, грудью и шеей. В короткой юбке и черных прозрачных чулках! Иначе они наняли бы мужика. Неужели непонятно?

Резонно, ничего не скажешь. Хотя в черном брючном костюме я чувствовала бы себя увереннее – как в броне.

– Даже не знаю… – Я мысленно перебирала свой гардероб. Что касается тряпок – Татьяна непревзойденный спец.

– Сейчас приеду, – решила Танечка. – Только смою авокадо!

Глава 8
Ханс-Ульрих Хабермайер и фройляйн Элса Цунк

Странные события происходили в двухэтажном особняке купца Фридмана. То есть в бывшем особняке. Очень странные. Но об этом никто в городе даже не подозревал.

Впрочем, по порядку. После революции в особняке Фридмана был размещен ЗАГС, потом его занял ЖЭК, потом – аптечный склад, потом он много лет стоял закрытым, и там водились необыкновенно крупные крысы. Ходили слухи, что это были крысы-мутанты, вскормленные на просроченных лекарствах. Несколько лет назад меценат и археолог-любитель господин Михаил Арнольдович Ломоносов, приехавший из Америки, выкупил особняк у города и отреставрировал, воспроизведя по картинке обстановку старого купеческого дома. Поскольку он не собирался устраивать из объекта музей, то также несколько усовершенствовал планировку: построил ванные комнаты, большую кухню, проложил батареи центрального отопления под полами, привел в порядок загаженные трехъярусные подвалы. В подвалах разместились бочки с вином и холодильники со всякой снедью. А также гимнастический зал и бильярдная. Стены в особняке были полутораметровой толщины, и в нем можно было продержаться во время осады… ну, скажем, худо-бедно, месяца три-четыре.

После этого господин Ломоносов поместил на туристическом сайте объявление о замечательном памятнике архитектуры, ныне гостинице, и пригласил желающих посетить наш старинный город и поселиться в бывшем особняке купца Фридмана.

Трудно сказать, находились ли желающие пожить в купеческом доме и в каком количестве. Да и цены, надо думать, кусались. Но, как бы там ни было, две недели назад особняк был снят через брокерскую фирму «Глобал виллидж». Да-да, весь особняк, а не отдельный номер. Снят неким Яковом Заречным для господина Ханса-Ульриха Хабермайера, сроком на три недели. Господин Ханс-Ульрих Хабермайер, в силу рода занятий, больше всего на свете ценит покой и уединение, а потому особняк Фридмана как нельзя более его устроил.

Господин Хабермайер прибыл позавчера, а за пару дней до его прибытия появилась секретарь мага и волшебника фройляйн Элса Цунк, простая немецкая девушка, не старая еще, надежная и по-немецки пунктуальная, призванная обеспечивать своему хозяину пиар или связь с окружающим миром: прессой и администрацией театров, а также заботиться о его удобствах, и вообще…

Если бы кто-нибудь заглянул через окно-бойницу в зал на втором этаже особняка, то был бы весьма удивлен происходящим там действом. Секретарь господина Хабермайера фройляйн Цунк полулежала в старинном кресле, обитом золотой парчой. Голова ее была запрокинута, глаза закрыты, колени безвольно раздвинуты. Пальцы правой руки слабо сжимали небольшой предмет. Похоже, девушка спала или пребывала в глубоком обмороке. Свеча в старинном серебряном подсвечнике на круглом столе справа от кресла освещала комнату неверным колеблющимся светом. Над распростертым телом девушки стоял Ханс-Ульрих Хабермайер. Светлые и темные тени пробегали по его лицу. Маг пристально всматривался в лицо Элсы, проделывая над девушкой пассы. Непослушные пряди светлых волос падали ему на лицо, и он резким движением головы отбрасывал их назад. В ответ дергалась ломаная черная тень на стене – в ней чудилось что-то дьявольское.

Через толстые крепостные стены не проникало ни звука. Глубокая тишина, царившая в комнате, прерывалась лишь едва слышным потрескиванием горящей свечи.

Господин Хабермайер вдруг издал негромкий звук – что-то среднее между «ау» и «оу» – и взмахнул правой рукой. Элса Цунк застонала во сне. Маг пощелкал пальцами над ее головой. Девушка шевельнулась, ресницы ее затрепетали. Светло-голубые глаза уставились бессмысленным взглядом в серые глаза мага. Она постепенно приходила в себя. Небольшой предмет упал из ее руки на пол – это была старинная курительная трубка, деревянная, потемневшая от времени.

– Что? – выдохнул Хабермайер. – Вы видели… что-нибудь?

– Видела, но… очень нечетко.

– Что?

– Я видела человека, свечу в подсвечнике… – она перевела взгляд на горящую на столе свечу в серебряном подсвечнике. – Похожем на этот…

– Еще что? – нетерпеливо спросил Хабермайер. – Вы рассмотрели человека?

– Рассмотрела. Молодой человек с усами… лет тридцати в старинном бархатном халате… читал при свече… книгу… за столом.

– Какую книгу? – воскликнул маг. – Вы видели название?

– Нет. Видимость была плохая… из-за свечи… она как будто искрила…

Маг произнес что-то похожее на слово «рефракция».

– Еще что?

– Чернильница в виде замка, с крышкой-башней. Вообще, мне показалось, что там были и другие источники света… какие-то узкие продолговатые отверстия, через которые пробивался яркий свет…

– Странно, – произнес задумчиво Хабермайер, потирая подбородок. – Откуда свет? Непонятно… Какие еще предметы были на столе?

– Курительная трубка… Вроде этой… Костяной нож для разрезания бумаги, – стала вспоминать девушка. – Носовой платок… небольшой ключ… по виду, от ящика стола… гусиное перо с серебряным ободком… хрустальный графин с вином… стакан… песочные часы.

– Возможно, футляр с… чем-то? – задал наводящий вопрос Хабермайер.

Фройляйн Цунк задумалась.

– Нет, – сказала она наконец. – Ничего такого я не видела.

– Вы не видели – или его не было? Свеча освещала весь стол?

– Нет, только середину.

– Значит, края стола оставались в темноте?

– Нет… – фройляйн Цунк запнулась. – Там не было темно… то есть, я хочу сказать, яркий свет проникал откуда-то извне… На столе больше ничего не было. Свеча горела… как бы для некоего ритуала…

– Интересно, – пробормотал Хабермайер. – Ритуал? Книга? Свет? Странно, странно… Что было потом?

– Потом вбежала молодая толстая растрепанная женщина, босая, в длинном до пят красном платье, похожая на служанку… Она что-то кричала и размахивала руками.

– А читающий человек?

– Он недовольно сказал что-то, кажется, предложил ей покинуть комнату, после чего женщина расстроилась, повернулась и опрокинула подолом платья вазу с цветами… Ваза разбилась, цветы рассыпались. Молодой человек закричал и рукой указал ей на дверь.

– Как он выглядел? – спросил Хабермайер.

– Ну, я же сказала… Красивый, рослый, с усами… Глаза красные, видимо, много читает… Все было неотчетливо… из-за свечи.

– А… период?

– Ну… я думаю, век восемнадцатый… или начало девятнадцатого, – сказала неуверенно фройляйн Цунк. – Судя по одежде мужчины и вбежавшей девушки…

– Вы думаете, это он?

– Похож, во всяком случае… Этот был в халате, а не в мундире… да еще и при свече… длинные волосы…

– Книга толстая? – спросил, помолчав, Хабермайер.

– Не очень. Страниц двести примерно.

– Старинная?

– Очень… на вид, в потертом кожаном переплете…

– На каком языке?

Девушка пожала плечами:

– Не рассмотрела…

Хабермайер задумался, скрестив на груди руки. Элса молча смотрела на хозяина. Потрескивала свеча в серебряном подсвечнике. За окном стояла густая темень. Внезапно в оконное стекло ударился некий маленький предмет, похоже, камешек, издав резкий неприятный скрежещущий звук. Хабермайер и фройляйн Цунк вздрогнули и уставились на окно. Тишина после странного звука, казалось, еще более сгустилась. Хабермайер подошел к окну, наклонился и, приставив ладони к голове, приник к стеклу. Видимо, он рассмотрел кого-то в темноте, потому что махнул рукой.

– Спасибо, – обратился он к девушке. – Вы хорошо поработали, Элса. Спокойной ночи. Я ненадолго уйду, не беспокойтесь и не ждите. Ложитесь. Я возьму с собой ключ.

Он повернулся и вышел из комнаты. Фройляйн Цунк смотрела ему вслед с непонятным выражением на лице – упреком, сожалением? Поднявшись с кресла, она задула свечу и подошла к окну. Теперь снаружи было немного светлее, чем в комнате. Девушка, как недавно Хабермайер, приникла к стеклу, вглядываясь в ночь. Купеческий дом окружал большой сад, заросший кустарником. Деревья – старые, давно одичавшие, полумертвые – уже мало походили на деревья, а скорее – на сказочные существа. Казалось, они напрягаются изо всех сил, пытаясь вытащить корни из-под земли и уйти. Видимо, господин Ломоносов оставил сад как есть, для колорита. А может, руки не дошли. Под одним из деревьев, особенно корявым, прямо напротив окна, неподвижно стоял высокий человек в темном плаще…

Откуда-то снизу долетел звук захлопнувшейся двери. Девушка, прекрасно ориентируясь в кромешной тьме, неслышно спустилась по лестнице и выглянула в окно, выходившее на улицу. И как раз вовремя, чтобы увидеть встречу Ханса-Ульриха Хабермайера и неизвестного, стоявшего давеча под деревом. Мужчины обменялись рукопожатием, постояли немного, словно обсуждая что-то, и неторопливо пошли вдоль улицы. Фройляйн Цунк провожала их взглядом до тех пор, пока они не скрылись за углом. После чего отправилась в свою спальню в левом крыле дома.

Похоже, темнота нисколько не мешала ей ориентироваться. Неслышно ступая, фройляйн Цунк добралась до двери и нажала на ручку. Дверь отворилась, и девушка проскользнула внутрь. Нашарила рукой выключатель, зажгла свет. Хрустальная люстра брызнула разноцветными огнями, и девушка зажмурилась. Повернула ключ в двери, запираясь на ночь – в этом старом доме ей было слегка не по себе, – и побрела в ванную, расстегивая на ходу блузку, похожую на мужскую рубаху. После сеанса она чувствовала себя выпотрошенной заживо и мечтала о горячей ванне…

…Фройляйн Элса Цунк стояла, обнаженная, перед большим зеркалом в ванной комнате. Рассматривала себя беспощадным взглядом человека, который все о себе понимает и не питает иллюзий. Высокая, крупная, некрасивая… Небольшие глаза очень светлого, холодного, какого-то ледяного оттенка, неплохой формы нос и рот, который мог бы быть поменьше. Прекрасные пепельно-русые волосы. Слишком серьезное лицо и бесстрастный взгляд – видимо, от недостатка воображения. Как уже упоминалось, фройляйн Цунк была простой немецкой девушкой, работящей, честной и надежной. Возможно, потому, что воспитывалась в доме пастора. Она получила неплохое образование и работала учительницей в младших классах сельской школы в том же селе, где выросла. Ее в возрасте двух недель подкинула на крыльцо пасторского дома некая легкомысленная мамаша, одна или в компании с не менее легкомысленным дружком. Бездетный пастор и его жена восприняли появление младенца на своем крыльце как промысел божий и, ни минуты не колеблясь, оставили его себе и назвали Элсой в честь покойной мамы пастора. Воспитывали девочку, возможно, чуть более строго, чем было необходимо, опасаясь, по-видимому, дурной наследственности. Девушка радовала приемных родителей в детстве, а когда выросла, то стала предметом гордости и утешением в их старости. Она старательно работала в школе, пела в церковном хоре и была волонтером на всяких церковных мероприятиях – например, ездила на велосипеде, навещая престарелых жителей деревни. Привозила им лекарства и продукты или помогала писать письма родственникам, а на Рождество пекла пироги для неимущих. Весь учебный год Элса старательно копила деньги, а летом много путешествовала по Европе, благо говорила вполне прилично на английском и французском, а также бродила в горах Тюрингии, старательно зарисовывая жуков и букашек и собирая травы для гербария. Все это она потом показывала своим ученикам, тем самым прививая им любовь к природе и родному краю. Люди часто видели крупную светловолосую девушку в солдатских ботинках, с рюкзаком за плечами где-нибудь в окрестностях города Зуля. Утром она шагала размеренно и неторопливо в горы, а на закате возвращалась, загорелая, с обветренным лицом, довольная, даже счастливая, с полным рюкзаком шишек, необычной формы сухих веток и коряг.

И жених был… славный парень, зоотехник на местной ферме. И поженились бы они, и нарожали детишек, никак не меньше троих, а то и больше, но судьбе было угодно, чтобы фройляйн Элса в один прекрасный (или не очень) день купила с рук билет на концерт мага и волшебника Ханса-Ульриха Хабермайера. Подвернулся какой-то тип в толпе около мюзик-холла – дело было в Берлине, протянул билет, говорит, купите, фройляйн, не пожалеете, уступлю десять процентов. Она и взяла. Обещание уступить десять процентов сыграло тут немалую роль, так как девушка знала цену деньгам.

Вот тут-то Элса и увидела Ханса-Ульриха, и сердце ее дрогнуло. Она пошла навстречу магу и волшебнику, словно на звук волшебной дудочки. Когда он пригласил на сцену желающих подвергнуться гипнозу, она двинулась на сцену, как на заклание, как на жертвенный алтарь, и стала послушно выполнять все приказания мага. Она села на табуретку, стоявшую в середине сцены, протянула вперед руки, закрыла глаза и погрузилась в сон. После чего стала отвечать на вопросы, задаваемые мысленно добровольцами из публики. Вопросы были вроде: а что у меня в кармане пиджака? В сумке? Сколько у меня детей? И так далее. Простые и незамысловатые вопросы. Элса отвечала, иногда ошибаясь, что вызывало смех, вполне добродушный, впрочем. Иногда попадая в точку.

Господин Хабермайер вел свои концерты-сеансы с изрядной долей юмора, был настолько обаятелен и красив, не напуская на себя пафоса и не выделываясь, что действо получалось просто развлекательным, без всякого налета чертовщины и колдовства. От него оставалось чувство светлой радости, а не тоски или даже страха, как иногда бывает на подобных сеансах.

Когда номер с Элсой закончился, господин Хабермайер шепнул ей: «Не уходите, подождите меня у входа в театр». Элса кивнула.

Маг появился минут через тридцать после окончания концерта, когда публика разошлась и на ступеньках театра осталась одна Элса. Он подошел к ней, немыслимо красивый, высокий, в белом костюме, с длинными платиновыми волосами, рассыпанными по плечам, похожий на древнего германца из оперы Вагнера, посмотрел серьезно и спросил: «Зачем вы притворялись?»

Элса Цунк вспыхнула и смутилась. Наверное, впервые в жизни она совершила нечестный поступок, и ее сразу же уличили. Она пожала плечами, не зная, что сказать.

– Вы пожалели меня? – спросил маг.

Она кивнула. Хабермайер рассмеялся, положил руку ей на плечо и сказал:

– Спасибо! Вы спасли мою репутацию.

Это было, разумеется, неправдой, и Элса потом поняла всю глупость и ненужность своего поступка, даже, можно сказать, жертвы. Люди делятся на внушаемых и тех, кто невосприимчив к гипнозу. Наткнувшись на подобного человека, маг и волшебник просто приглашает на сцену другого желающего. Без всякого урона для своей репутации. Фройляйн Элса Цунк этого не знала. Но если бы даже и знала, то все равно это ничего бы не изменило. Она бросилась бы грудью на защиту своего кумира. Да, да, кумира, а разве вы уже не верите в любовь с первого взгляда? Редко в нашем мире чистогана, но бывает, бывает… случается!

Ханс-Ульрих расспрашивал Элсу о ее жизни, семье, работе и поражался все больше и больше, потому что никогда еще на жизненном пути, довольно долгом, несмотря на моложавый вид, ему не попадалось существо столь простодушное, честное и прямое, как фройляйн Элса Цунк. Фройляйн Элса Цунк была настоящим сокровищем, о чем нисколько не подозревала. Такие, как Элса, являются хранителями самых больших человеческих ценностей – морали, доброты и чувства долга.

Кончилось тем, что он предложил ей работу секретаря. Фройляйн Цунк немедленно согласилась, даже не вспомнив о женихе-зоотехнике. Это было семь лет назад…

Более разных людей трудно себе вообразить. Тонкий, порывистый, капризный, часто депрессивный маг и волшебник Хабермайер и спокойная, немногословная, уверенная в себе фройляйн Цунк. Огонь и лед, вода и пламень… или как там у поэта? Однажды порывистый Хабермайер подрался на улице с тремя пьяницами и вернулся домой с фингалами под обоими глазами и со сбитыми костяшками пальцев. Он шипел от боли, пока Элса неторопливо обрабатывала его раны перекисью водорода, и с восторгом рассказывал, как «наподдал» этим свиньям. Возбуждение сменилось апатией, и следующие три дня Ханс-Ульрих пролежал в темной спальне, не желая никого видеть. В другой раз он отдал свой «Rolex» какому-то бомжу, потрясенный его ничтожеством. Фройляйн Цунк пожурила его, доказав, как дважды два четыре, что теперь полиция арестует несчастного за кражу, так как никто не поверит, что нашелся чудак, сделавший добровольно такой подарок. Она обладала магическим свойством действовать на Хабермайера как успокоительное, а иногда – как ушат холодной воды: неприятно, зато полезно для здоровья. Маг прекрасно понимал, что за фройляйн Цунк он как за каменной стеной.

Элса же влюбилась в мага раз и навсегда, по гроб жизни. Что касается Хабермайера, то он вообще интересовался исключительно своей персоной и совершенствованием своего дара. Он был гипнотизером и экстрасенсом и обладал зачатками ясновидения. И с некоторых пор появилась у него мечта, даже страсть… В случае исполнения этой мечты он мог стать непревзойденным в своей области специалистом, единственным в мире, уникумом. Но об этом после…

Элса тоже, как оказалось, обладала некими паранормальными свойствами – она прекрасно видела в темноте, а также ей снились вещие сны… Достаточно было взять в руку предмет, принадлежащий какому-нибудь лицу, и погрузиться в сон, как она тут же видела какой-нибудь эпизод из жизни этого самого лица. Ханс-Ульрих всерьез подумывал привлечь ее к выступлениям и даже однажды задействовал в сеансе, но с плачевным результатом. На публике свойства фройляйн Цунк начисто пропадали. Оказывается, они проявлялись лишь в камерной обстановке, наедине с Хабермайером. Видимо, чувства, питаемые девушкой к патрону, играли тут не последнюю роль.