Текст книги "Скальпель разума и крылья воображения. Научные дискурсы в английской культуре раннего Нового времени"

Ньютон развивает идею тождества физических законов в подлунном и надлунном мире, которым подчиняется Земля и астрономические объекты, используя результаты опытов с вакуумом Роберта Хука и Роберта Бойля в 1650–1660-е годы: «Когда воздух удален, как, например, в бойлевой пустоте, сопротивление прекращается, так что нежнейшее перышко и кусочек золота падают в этой пустоте с одинаковою скоростью. Таковы же условия и в небесных пространствах, которые находятся над земною атмосферою. Все тела в этих пространствах должны двигаться совершенно свободно, поэтому планеты и кометы непрестанно обращаются, следуя изложенным выше законам, по орбитам постоянного рода и положения. По законам тяготения они продолжают оставаться на своих орбитах, но получать первоначальное расположение орбит лишь по этим законам они совершенно не могли»[229]229
  Там же. С. 659.


[Закрыть].

Причиной и первоначальным источником этих универсальных законов движения и тяготения он считает Бога: «Такое изящнейшее соединение Солнца, планет и комет не могло произойти иначе, как по намерению и по власти могущественного и премудрого существа. Если и неподвижные звезды представляют центры подобных же систем, то все они, будучи построены по одинаковому намерению, подчинены и власти единого: в особенности приняв в соображение, что свет неподвижных звезд – той же природы, как и свет Солнца <…>. Сей управляет всем не как душа мира, а как властитель вселенной, и по господству своему должен именоваться господь Бог Вседержитель (Παντоκράτωρ)»[230]230
  Там же.


[Закрыть].

Ньютон отвергает идею безличной природы, по его мнению, Бог как всепроникающая сила проявляет себя в природе, которая является результатом его мысли, и познать его свойства можно, исследуя эти проявления[231]231
  «Он вездесущ не по свойству только, но по самой сущности, ибо свойство не может существовать без сущности. В нем все содержится и все вообще движется, но без действия друг на друга. Бог не испытывает воздействия от движущихся тел, движущиеся тела не испытывают сопротивления от вездесущия божия. Признано, что необходимо существование высшего божества, поэтому необходимо, чтобы он был везде и всегда. Мы имеем представление об его свойствах, но какого рода его сущность – совершенно не знаем. Мы видим лишь образы и цвета тел, слышим лишь звуки, ощущаем лишь наружные поверхности, чуем лишь запах и чувствуем вкусы: внутреннюю же сущность никаким чувством, никаким действием мысли не постигаем, тем меньшее можем мы иметь представление о сущности Бога. Мы познаем его лишь по его качествам и свойствам и по премудрейшему и превосходнейшему строению вещей и по конечным причинам, и восхищаемся по совершенству всего, почитаем же и поклоняемся по господству. От слепой необходимости природы, которая повсюду и всегда одна и та же, не может происходить изменения вещей. Всякое разнообразие вещей, сотворенных по месту и времени, может происходить лишь от мысли и воли существа необходимо существующего» (Там же. С. 661).


[Закрыть]. Качества вещей познаются при помощи эксперимента: «Свойства тел постигаются не иначе, как испытаниями; следовательно, за общие свойства надо принимать те, которые постоянно при опытах обнаруживаются и которые, как не подлежащие уменьшению, устранены быть не могут. Понятно, что в противность ряду опытов не следует измышлять на авось каких-либо бредней, не следует также уклоняться от сходственности в природе, ибо природа всегда и проста и всегда сама с собой согласна»[232]232
  Там же. С. 503.


[Закрыть].

Поэтому он отрицает непосредственное рациональное познание Бога, его сущности и сущности вещей, сотворенных божественной мыслью и волей, куда ни чувства, ни разум проникнуть не могут, поскольку божественная сущность недоступна экспериментальному познанию. Несмотря на то что Ньютон изучил и обосновал в «Математических началах» «непроницаемость, подвижность и напор тел, законы движения и тяготение», он признает: «Довольно того, что тяготение на самом деле существует и действует согласно изложенным нами законам, и вполне достаточно для объяснения всех движений небесных тел и моря»[233]233
  Там же. С. 662.


[Закрыть]. Причина же тяготения осталась за пределами исследования, поскольку, по мысли Ньютона, конечной причиной всего является Бог, и, возможно, он подошел уже к познанию божественной сущности, проявляющей себя в тяготении: «Причину же этих свойств силы тяготения я до сих пор не мог вывести из явлений, гипотез же я не измышляю. Все же, что не выводится из явлений, должно называться гипотезою, гипотезам же метафизическим, физическим, механическим[234]234
  Ср. у Роджера Котеса: «Они утверждали, что все вещество во вселенной однородно и что все различие видов, замечаемое в телах, происходит в некоторых простейших и доступных пониманию свойствах частиц, составляющих тела. Восходя, таким образом, от более простого к более сложному, они были бы правы, если бы они на самом деле приписали этим первичным частицам лишь те самые свойства, которыми их одарила природа, а не какие-либо иные. Но на деле они предоставляют себе право допускать какие им вздумается неведомые виды и величины частиц, неопределенные их расположения и движения, а также измышлять различные неощутимые жидкости, свободно проникающие через поры тел и обладающие всемогущею тонкостью и скрытыми движениями. Таким образом, они предаются фантазиям, пренебрегая истинною сущностью вещей, которая, конечно, не может быть изыскана обманчивыми предположениями, когда ее едва удается исследовать при помощи точнейших наблюдений. Заимствующие основания своих рассуждений из гипотез, даже если бы все дальнейшее было ими развито точнейшим образом на основании законов механики, создали бы весьма изящную и красивую басню…» (Ньютон И. Математические начала… С. 5).


[Закрыть], скрытым свойствам[235]235
  Ср. у Роджера Котеса: «Прежде всего, выделяются приписывавшие разного рода предметам специальные скрытые качества, от которых неизвестно каким образом и должно было происходить, по их мнению, взаимодействие отдельных тел. В этом заключалась сущность схоластических учений, берущих свое начало от Аристотеля и перипатетиков. Они утверждали, что отдельные действия тел происходят вследствие особенностей самой их природы, в чем же эти особенности состоят, тому они не учили, следовательно, в сущности, они ничему не учили. Таким образом, все сводилось к наименованию отдельных предметов, а не к самой сущности дела, и можно сказать, что ими создан философский язык, а не самая философия» (Там же).


[Закрыть], нет места в экспериментальной философии»[236]236
  Там же. С. 662.


[Закрыть].

Тем не менее Ньютон определяет свойства Бога, которые мы встречали и у Платона: «Бог величайший есть существо вечное, бесконечное, вполне совершенное. Он вечен и бесконечен, всемогущ и всеведущ, т. е. существует из вечности в вечность и пребывает из бесконечности в бесконечность, всем управляет и все знает, что было и что может быть. Он не есть вечность или бесконечность, но он вечен и бесконечен, он не есть продолжительность или пространство, но продолжает быть и всюду пребывает. Он продолжает быть всегда и присутствует всюду, всегда и везде существуя; он установил пространство и продолжительность. Так как любая частица пространства существует всегда и любое неделимое мгновение длительности существует везде, то несомненно, что творец и властитель всех вещей не пребывает где-либо и когда-либо (а всегда и везде)»[237]237
  Там же. С. 660.


[Закрыть]. Здесь в познании и описании свойств Бога ученый применяет вышеуказанный «принцип сходственности», основанный на простоте и согласии природы, он проводит аналог между некоторыми свойствами бесконечного пространства (в которое, по Платону, «можно только верить») и свойствами бесконечного Бога, полагая, что сотворив при помощи мысли Вселенную, Бог наделил ее своими качествами, через которые и являет себя.

Принцип сходства он находит между человеком и Богом: «Всякая душа, обладающая чувствами, в разное время при разных органах чувств и движений составляет то же самое неделимое лицо. В длительности находятся последовательные части, существующие совместно в пространстве, но нет ни тех, ни других в личности человека, то есть в его мыслящем начале, и тем менее в мыслящей сущности Бога. Всякий человек, поскольку он есть предмет чувствующий, есть единый и тот же самый человек в продолжение своей жизни, во всех своих отдельных органах чувств. Бог есть единый и тот же самый Бог всегда и везде»[238]238
  Там же.


[Закрыть]. Ньютон связывает в одно когнитивное целое органы чувств, чувства, душу и мыслящее начало, которое роднит его с Богом, и восходит к нему[239]239
  Это высказывание Ньютона позволило сделать предположение, что он отрицал идею божественной Троицы. Рассматривая личность человека как неделимую, он видит в этом качестве одно из проявлений неделимой сущности Бога, подчеркивая, в отличие от Платона, что Бог и есть Душа, а не отдельная от Мировой Души сущность.


[Закрыть].

Телесное же начало он находит только в человеке, что кардинально отличает его от Бога, который недоступен чувственному познанию в силу этого качества, и проявление в человеке божественных свойств имеет частный, а не универсальный характер: «Поэтому он [Бог] весь себе подобен, весь – глаз, весь – ухо, весь – мозг, весь – рука, весь – сила чувствования, разумения и действования, но по способу совершенно не человеческому, совершенно не телесному, по способу, для нас совершенно неведомому <…> мы не имеем представления о тех способах, коими всемудрейший Бог все чувствует и все постигает. Он совершенно не обладает телом и телесным видом, поэтому его нельзя ни видеть, ни слышать, ни ощущать, вообще его не должно почитать под видом какой-либо телесной вещи <…>. Иносказательно лишь говорится, что Бог видит, слышит, говорит, смеется, любит, ненавидит, желает, дает, принимает, радует, гневается, борется, изготовляет, созидает, строит, ибо всякая речь о Боге складывается по подобию дел человеческих, конечно не совершенному, а лишь частному»[240]240
  Там же. С. 160–161.


[Закрыть].

Человеческое зрение Ньютон воспринимает исключительно с позиций анатомии и оптики[241]241
  «Каждая точка объекта будет освещать соответствующую точку изображения, создавая при этом изображение, подобное объекту по форме и цвету, за исключением только того, что изображение будет перевернутым. В этом – основание общеизвестного опыта с отбрасыванием отображения объекта снаружи на стену или на лист белой бумаги в темной комнате. Точно так же, когда человек смотрит на какой-нибудь объект PQR, то свет, исходящий из различных точек объекта, так преломляется прозрачными пленками и жидкостями глаза (то есть внешней оболочкой EFG, называемой Tunica Cornea, и кристаллической жидкостью АВ за зрачком mk), что сходится и снова встречается в стольких же точках на дне глаза, вырисовывая здесь изображение на той оболочке (называемой Tunica Retina), которой покрыто дно глаза. Ибо анатомы, снимая со дна глаза внешнюю и наиболее толстую оболочку, называемую Dura Mater, могли видеть через более тонкие пленки изображения предметов, живо обрисовывавшиеся на них. Эти изображения, распространяясь при помощи движения вдоль волокон оптических нервов в мозг, являются причиной зрения. Ибо соответственно тому, совершенны или несовершенны изображения, предмет виден совершенно или несовершенно» (Ньютон И. Оптика, или Трактат об отражениях, преломлениях, изгибаниях и цветах света / пер. и примеч. С. И. Вавилова. М.: Гостехиздат, 1954. С. 18–19).


[Закрыть]. Он не признает приписывание вещам так называемых «скрытых свойств», объектом его изучения являются только универсальные свойства, «которые постоянно при опытах обнаруживаются и которые, как не подлежащие уменьшению, устранены быть не могут». Например, как продемонстрированное ученым сходство принципа преломления солнечного луча средой в опыте с темной комнатой и хрусталиком глаза, когда возникает отображение перевернутого изображения на стене или сетчатке. Ньютон не рассматривает и умственное созерцание, когда, согласно Платону, в душе встречаются божественный свет и свет внешнего мира. Объектом его изучения, доступным манипуляции при помощи опыта, является только физический свет: «Свет распознается не по собственному отблеску, а по тому, поскольку он отражается в наш глаз, ибо зрение происходит не иначе, как при посредстве лучей, падающих на глаз <…> иначе все освещенное Солнцем небо сияло бы одинаково»[242]242
  Ньютон И. Математические начала… С. 639.


[Закрыть].

Ньютон дает свету аналитическую дефиницию через его составные части и свойства, выявленные посредством эксперимента: «Под лучами света я разумею его мельчайшие части, <…> свет состоит из частей как последовательных, так и одновременных, потому что в одном и том же месте вы можете остановить части, приходящие в один момент, и пропустить приходящие в следующий, и в одно и то же время вы можете остановить свет в одном месте и пропустить его в другом. Остановленная часть света не может быть той же самой, которая уже прошла. Наименьший свет или часть света <…> я называю лучом света»[243]243
  Ньютон И. Оптика… С. 9–10.


[Закрыть]. Далее он анализирует такие характеристики и свойства света, как луч света, угол падения и преломления, преломляемость (рефракция) и отражаемость света, однородные и сложные цвета, дисперсия, интерференция, дифракция и поляризация света. Ньютон заявляет свое намерение: «Не объяснять свойства света гипотезами, но изложить и доказать их рассуждением и опытами», исходя из определений света и аксиом[244]244
  Там же. С. 9.


[Закрыть].

Ньютон пытается выяснить принципы возникновения изображения в оптических нервах, установить корреляцию между сетчаткой глаза и колебательной природой света, соединив знания по анатомии и физике света[245]245
  «Вопрос 15. Не соединяются ли изображения предметов, видимых обоими глазами, в том месте, где встречаются оптические нервы, прежде чем войти в мозг; волокна правой стороны обоих нервов соединяются там и идут далее к мозгу в нерв, находящийся в правой стороне головы; волокна же левой стороны обоих нервов соединяются в том же месте и идут далее к мозгу в нерв, находящийся в левой стороне головы; эти два нерва соединяются в мозгу, так что их волокна дают только одно целое изображение; половина его, находящаяся в правой стороне чувствилища, приходит от правой стороны обоих глаз правою стороною двух оптических нервов туда, где нервы соединяются, и отсюда в мозг по правой стороне головы; другая же половина, в левой стороне чувствилища, приходит таким же образом от левой стороны обоих глаз? Ибо оптические нервы животных, смотрящих обоими глазами в одну сторону (каковы люди, собаки, овцы, быки и пр.), соединяются, прежде чем войти в мозг, оптические же нервы животных, которые смотрят разными глазами в разные стороны (каковы рыбы и хамелеоны), не соединяются, если я правильно осведомлен.
  Вопрос 16. Если в темноте нажать пальцем на угол глаза и повернуть глаз в противоположную сторону от пальца, то виден круг, окрашенный в цвета, очень похожие на цвета перьев павлиньего хвоста. Если глаз и палец находятся в покое, эти цвета исчезают в одну секунду, но если двигать палец колебательным движением, они снова появляются. Не происходят ли эти цвета от движений, возбуждаемых на дне глаза давлением и движением пальца, подобных тем, которые производит свет при возбуждении зрения? И не продолжаются ли эти движения, раз возбужденные, приблизительно в течение одной секунды, прежде чем кончатся? Если глаз испытывает удар и видит при этом вспышку света, то не происходит ли это от таких же движений сетчатки? И если при быстром круговом вращении раскаленного угля мы видим всю окружность круга как огненный круг, – не происходит ли это потому, что движения, возбужденные лучами света на дне глаза, – длящиеся по своей природе и продолжаются до тех пор, пока уголь не возвратится на своем пути в исходное место? И, принимая во внимание длительность движений, возбуждаемых светом на дне глаза, не следует ли заключить, что эти движения по своей природе колебательные» (Там же. С. 262–264).


[Закрыть]. Проблему искажения зрительного восприятия Ньютон так же репрезентирует как чисто физическую, а не спекулятивно-философскую. Он выделяет такие факторы энтропии, как дефекты человеческого зрения вследствие старости, дальнозоркости, близорукости и коррекцию этих недостатков очками[246]246
  «Когда в старом возрасте влажность глаза уменьшается, и Cornea и оболочка кристаллической жидкости становятся более плоскими, чем раньше, вследствие сжимания, то свет преломляется недостаточно, благодаря чему не будет сходиться на дне глаза, а в некотором месте сзади; вследствие этого свет отбрасывает на дно глаза неясное изображение, и соответственно неотчетливости изображения объект будет также казаться неясным. Такова причина ослабления зрения у старых людей, она показывает также, почему зрение улучшается очками. Ибо такие выпуклые стекла пополняют недостаток круглоты в глазу и, увеличивая преломление, заставляют лучи сходиться скорее, так что они отчетливо сходятся на дне глаза, если стекло имеет требуемую степень выпуклости. Обратное происходит у близоруких людей, глаза которых слишком круглы. Ибо в этом случае преломление слишком велико, и лучи сходятся и встречаются в глазах раньше, чем приходят ко дну; поэтому изображение на дне и зрение, им вызываемое, не будут отчетливыми, если только объект не помещается близко от глаза, так, что место встречи сходящихся лучей может быть отодвинуто ко дну; излишняя круглота глаза может быть устранена и преломление уменьшено при помощи вогнутого стекла подходящей вогнутости; наконец, с возрастом глаз становится более плоским и принимает должную фигуру. Ибо близорукие люди видят удаленные предметы лучше в старом возрасте и считаются поэтому обладающими наиболее стойкими глазами» (Ньютон И. Оптика… С. 19–20).


[Закрыть]; плотность среды, через которую проходит световой луч, включая среду вокруг астрономических объектов[247]247
  «Вопрос 20. He делается ли эта эфирная среда при переходе из воды, стекла, хрусталя и других твердых и плотных тел в пустое пространство постепенно все плотнее и плотнее, преломляя таким образом лучи света не в точке, но загибая их постепенно в кривые линии? И не простирается ли это постепенное уплотнение среды на некоторое расстояние от тел, вызывая благодаря этому изгибание лучей света, проходящих у ребер плотных тел на некотором расстоянии от них? Вопрос 21. Не является ли эта среда значительно более разреженной внутри плотных тел – Солнца, звезд, планет и комет, чем в пустых небесных пространствах между ними?» (Там же. С. 265).


[Закрыть]. Например, Ньютон разрешил проблему хроматической аберрации, снижающей четкость изображения наблюдаемого небесного объекта, используя изобретенный им рефлекторный телескоп.

Таким образом, Ньютон следует точке зрения Френсиса Бэкона на «естественную историю», отсекая метафизический план познания, ограничиваясь только теми свойствами вещей, света, астрономических объектов, которые могут быть познаны при помощи человеческих чувств: «Протяженность тел распознается не иначе, как нашими чувствами, тела же не все чувствам доступны, но так как это свойство присуще всем телам, доступным чувствам, то оно и приписывается всем телам вообще»[248]248
  Там же. С. 267.


[Закрыть]. А чувства он рассматривает с позиций корреляции физики света, тепла, воздушной среды и анатомии: «Не происходит ли зрение благодаря колебаниям этой среды, возбуждаемым на дне глаза лучами света и распространяющимся через твердые, прозрачные и однородные Capillamenta оптических нервов к месту ощущения? И не происходит ли слух благодаря колебаниям этой или какой другой среды, возбуждаемым в слуховых нервах дрожаниями воздуха и распространяемым через твердые, прозрачные и однородные Capillamenta этих нервов к месту ощущения? И так же в отношении других чувств»[249]249
  Там же.


[Закрыть].

Из основного дискурса Ньютона, посвященного изучению свойств природы, исчезают витальные термины, которые свидетельствуют о восприятии Вселенной как одушевленного тела, поскольку ученый останавливается там, где он видит проявления сущности божественной силы, недоступной опытному познанию и дескрипции с позиций физики и математики. Это свойство Бога соединять мир и гармонизировать его формы и движения по математическим правилам и является для Ньютона основой таинства жизни.

Неоплатонизм эпохи Ренессанса, как правило, рассматривают вписанным в контекст мистико-герметической традиции и моральной философии, где Вселенная репрезентирована одушевленным целым, части которой связаны по принципу подобия, например, образ социума как тела человека. Но это платоновское представление о мире включало и геометрическую составляющую, основанную на постигаемом зрением и умом образе, что позволило вернуть геометрии, алгебре и наблюдению статус доказательства в поиске истины. Именно перевод корпуса текстов Платона положил начало научной революции раннего Нового времени, а Дюрер одним из первых дал теоретическое обоснование необходимости точного измерения и наблюдения за природой, которое доступно художнику и ученому.

Эту тенденцию к обоснованию чувственного, точнее, зрения, как необходимой ступени в познании, можно найти в теоретическом обосновании методов, основанных на наблюдении, в анатомировании Андреаса Везалия и Уильяма Харви, наблюдательной астрономии Тихо Браге, Иоганна Кеплера, Галилео Галилея и теоретико-методологических построениях Джордано Бруно, Френсиса Бэкона, Рене Декарта и Исаака Ньютона. Зрение подтверждает факты и является основанием признания в качестве доказательства наблюдаемых явлений или опытов. Зрение связывает мир подлунный и надлунный, чья однородность и единство законов были доказаны Коперником, Галилеем и Ньютоном. Причем Френсис Бэкон, а за ним Исаак Ньютон отсекли в качестве объекта рассуждений и изучения гипотезы и философские спекуляции, не подтверждаемые опытом, оставив, таким образом, вне экспериментального познания, основанного на геометрическом и алгебраическом доказательстве, сущность божественного, исследуя только проявление божественных свойств и законов в физической природе.

2. От тела – к «телу»

Термин «corpus» встраивается в риторику различных культурных практик Европы раннего Нового времени. Общеизвестно картезианское тело-автомат и ньютоновское представление о Вселенной как часовом механизме – именно они рассматриваются как метафоры новой естественно-научной парадигмы. Но в XVI–XVII вв. восприятие тела учеными, в том числе Декартом и Ньютоном, было гораздо сложнее, включало представление о жизненных силах и «врожденных свойствах», проявляющихся на разных уровнях Вселенной. Виталистский дискурс в раннее Новое время часто был частью неоплатонизма и герметико-алхимического представления о мире. Антропоморфная модель репрезентирует себя и в строении мира через Великую Цепь Бытия[250]250
  См. подробнее о теологических вариантах идеи эволюции живых существ и Великой Цепи Бытия: Harrison P. Scaling the Ladder of Being: Theology and Early Theories of Evolution // Religion, Reason and Nature in Early Modern Europe. International Archives of the History of Ideas. Vol. 180 / R. Crocker (ed.). Dordrecht; Heidelberg; N.Y.; L.: Springer, 2001. P. 199–224.


[Закрыть] и уподобление микро– и Макрокосма, столь любимое в искусстве XVI–XVII вв. Антропоморфные образы встраивались в географические карты, поэтические концепты, теологические построения, где мир был репрезентирован единым живым целым. Витализм присутствует в описании политической и социально-корпоративной иерархии, риторически поддерживая устройство общества в целом и отдельных его сословий и цеховых организаций, подчеркивая идею естественного органического порядка, в который включено тело отдельного человека.

Представление о мире как одушевленном теле характерно и для естественно-научных работ, причем нередко встречается описание взаимодействия его элементов в терминах социально-политических отношений. Условно говоря, физический и математический дискурсы еще находились под сильным влиянием телеологического гуманистического дискурса о морали, справедливости и гармонии, поскольку представления о человеческом и теле соотносились с понятием души и историей спасения, а тело Вселенной мыслилось как сотворенное Богом, изначально связанное силами, божественными по своему происхождению. Тем не менее на протяжении XVI–XVII вв. происходит постепенное смещение репрезентации тела от виталистского восприятия в сторону чистого физико-математического абстрагирования.

С дифференциацией отраслей знания и областей исследования в научной дескрипции в XIX–XX вв. наблюдается уже устойчивое и четкое различие тела как физического, астрономического, анатомического объектов, и тела, описываемого с точки зрения социологии, психологии, политологии, истории, культурантропологии, гендерного анализа, анализа дискурса и т. д. Тем не менее механистическая модель тела, закрепившаяся в науке Нового времени, в свою очередь оказала влияние на гуманитарный дискурс: «Тело – понятие, более укоренившееся в механике, и у нас тоже интуитивно мыслится как нечто пассивное, как то, чему придают форму, ускорение, направление для движения, как что-то, обладающее своей динамикой и кинематикой, – одним словом, как продукт манипуляций»[251]251
  Михель Д. В. Тело в западной культуре. Саратов: Научная книга, 2000. С. 9.


[Закрыть]. Естественно-научные термины до сих пор появляются в социально-гуманитарных работах, яркий пример тому текст З. Баумана: «Поговорим о “текучести” как главной метафоре для нынешней стадии современной эпохи <…> твердые тела отменяют время; для жидкостей, напротив, имеет значение, прежде всего, время»[252]252
  Бауман 3. Текучая современность / пер. с англ. под ред. Ю. В. Асочакова. СПб.: Питер, 2008. С. 8.


[Закрыть].

Тело стало восприниматься с точки зрения влияния различных рационально постигаемых явлений от инстинктов, рефлексов и утилитарных характеристик до ангажированных социально-политических факторов. Одним из первых дискурсов, соединивших естественно-научную позитивистскую парадигму и гуманитарное восприятие тела, стал дарвинизм, представивший нам эволюционирующие тела в процессе борьбы за выживание рода (коллективное тело, движимое инстинктами самосохранения). Эта концепция была экстраполирована на социологические, антропологические (эволюционизм и функционализм), психологические концепции и теорию классовой борьбы: «“Расплавить твердые тела”, прежде всего, означает избавиться от “неуместных” обязательств, стоящих на пути рационального вычисления результатов; как выражался Макс Вебер, освободить деловую инициативу от кандалов домашних обязанностей и от плотной паутины этических обязательств; или, как говорил Томас Карлайл, из многих уз, лежащих в основе человеческих отношений и взаимных обязанностей, оставить только “денежные отношения”»[253]253
  Бауман 3. Указ. соч. С. 10.


[Закрыть]. Фрейд и неофрейдисты рассматривали тело с точки зрения репрессии его естественных подсознательных эротических и насильственных инстинктов. Неомарксисты, объединившие концепцию социального тела и бессознательного, рассматривали тело с точки зрения власти, контроля[254]254
  «В любом обществе тело зажато в тисках власти, налагающей на него принуждение, запреты или обязательства» (Фуко М. Надзирать и наказывать / пер. Вл. Наумова. М.: Ad Marginem, 1999. С. 199).


[Закрыть] и сублимации подавленных желаний в индустрию производства и потребления.

Д. Михель дает обзор репрезентаций тела, используя доминирующие культурные метафоры эпохи. На раннее Новое время он накладывает метафору театра, полагая, что в это время «разыгралось три грандиозных представления, в ходе каждого из которых была разоблачена естественность (самопонятность, самоочевидность) тела, вскрылась его тайная оборотная сторона и сама способность тела к тому, чтобы становиться неузнанным»[255]255
  Михель Д. В. Указ. соч. С. 18. Д. Михель выделяет «представление научного разума <…> в анатомическом театре, где тело предстало как наиболее совершенное существо природы, скрытое от глаз наблюдателя за фальшивой мудростью древних книг <…> представление технического разума – разыгрывается в театре марионеток. Здесь тело предстает в своей непреодолимой раздвоенности, разделяясь на два пародирующих друг друга и отражающихся друг в друге типа: тело-марионетку, изобретение механика, и тело-паяц, актера, пародирующего механического человека. <…> представление политического разума – происходит на эшафоте, некоем театре ужаса, отчет о котором впервые дал Мишель Фуко. В Париже в январе 1793 года во время казни Людовика XVI был разоблачена окончательно тайна политического тела» (Там же. С. 18–19).


[Закрыть].

Предложенную метафору театра как способа репрезентации тела можно дополнить тем, что медленно, но принципиально меняется доминирующее пространство, где мы видим тело. Если ранее это было священное пространство власти и знания, то постепенно сакральность замещается открытым публичным пространством, где десакрализованное тело вписывается в исторически актуальный текущий социокультурный контекст.

Таким образом, тела в чистом виде в научном представлении не существовало и не существует, оно так или иначе наполнено культурными коннотациями. По сути, аристотелианское тело, ограниченное некой оболочкой, недоступно для исследования: «Если мы определим тело как нечто, ограниченное поверхностью, то не может быть бесконечного тела – ни мыслимого, ни воспринимаемого чувствами»[256]256
  Аристотель. Физика. 204 b. Аристотель здесь и далее цит. по изд.: Аристотель. Собрание сочинений: в 4 т. / под ред. В. Ф. Асмуса, З. Н. Микеладзе и др. М.: Мысль, 1976–1983. Т. 3.


[Закрыть]. Границы тела определяют те или иные рамки и методологии исследования, но тело постоянно выходит за свои пределы, в зависимости от того, какой вопрос задается телу, под каким углом зрения на него смотрят. В лучшем случае тело проявляет себя через универсальные свойства разного уровня, позволяющие использовать его в физическом, экономическом, политическом, социальном, историческом и культурном пространствах[257]257
  См. подробнее о теле в обществе модерн: «Мы видим три таких мира, которые вырастают один за другим, не отменяя, но дополняя друг друга, – миры, разные по своей пространственно-временной организации, по масштабу, по способам взаимоотношения друг с другом <…>. Это миры, обустроенные собственными языками, излагающими каждый один и только один принцип. Первый мир – мир производства. Этот мир, как бы ни спорили, держится на принципе продуктивности. Закон этого мира прост – все тела должны быть вовлечены в продуктивную деятельность <…>. Второй мир – мир репродукции. Его организует принцип репродукции, согласно которому тело само по себе должно быть плодоносным. В целом дело касается как мужских, так и женских тел, но исторически сложилось так, что главный акцент все же делается на репродуктивном женском теле, конкретнее – на материнском теле <…>. Третий мир – мир потребления. Здесь правит двойной закон: потребляй и будь потребляемым. Агентом потребления оказывается консумеристское тело. С одной стороны, тело исполняет роль субъекта потребления, с другой – оно само оказывается объектом потребительского процесса» (Михель Д. В. Указ. соч. С. 19–20).


[Закрыть].

Научный дискурс XVI–XVII вв. начинает аналитически разрушать архаическую иерархическую органическую аналогию между телом человека и телом Мира, причем избирает разные стратегии в зависимости от специфики методологического инструментария. Но для того чтобы получить человеческое тело для научного познания, необходимо было преодолеть ряд религиозных запретов, наложенных на его публичную демонстрацию, особенно посмертную. Мертвое обнаженное тело традиционно пребывало в пространстве сакрального: публичная демонстрация была возможна в виде изображения крестных мук Христа, подвига святых, наказания грешников или казни преступников. Обнаженность интерпретировалась как нечто экстраординарное, знак перехода в иное пространство, подчиненное иным законам. Публичная репрезентация обнаженного живого тела, изображенного реалистически, стала приемлемой благодаря антикварам-гуманистам и ренессансным художникам, которые, используя авторитет античного искусства, могли воспроизводить его и аналитически раскладывать на идеальные геометрические фигуры, как в трактате А. Дюрера «Четыре книги о пропорциях» (1528).

Европейская медицина только к концу XVI в. получила папское разрешение на публичное анатомирование, но трупы для этого были изъяты из того же сакрального пространства – это были казненные преступники, т. е. грешники. Тем не менее разрешено было исследовать только тело как таковое, тогда как изучение функций мозга, связанных с душой, все еще могло квалифицироваться как ересь (Везалий, «О строении человеческого тела», 1543). Репрезентация анатомируемого трупа в иллюстрациях научных трудов также вписывалась в церковную иконографию или иконографию средневековых аллегорических изображений Смерти (так называемая «Пляска Смерти»), где тело или скелет были изображены с живыми глазами, прямо глядящими на зрителя. Версия, что так могла быть изображена вивисекция, исключается, поскольку на людях она была запрещена.

Постепенно изображение анатомируемого тела смещается в область прорисовки только отдельных частей тела, и цельный везалиевский человек все меньше появляется в иллюстрациях, например, в трактате У. Харви «Анатомическое исследование о движении сердца и крови у животных» («Exercitatio anatomica de motu cordis et sanguinis in animalibus», опубл. в 1628 г.). Параллельно этому процессу развивается и абстрактная астрономическая терминология, которая оперирует небесными телами, под которыми от Аристотеля до Галилея и У. Гилберта понимают идеальные геометрические объекты. Понятие физического тела как материального объекта исследования становится центральным в работах Галилея по механике движения. Трехмерные тела также становятся предметом алгебраических вычислений: измерение их объема, площади, траектории движения и т. п.

А. Дюрер, изображая человеческое тело, стремился найти в нем гармонию природы, заложенную Богом: «Не воображай никогда, что ты можешь сделать что-либо лучше, нежели творческая сила, которую Бог дал созданной им природе…»[258]258
  Дюрер А. Указ. соч. Т. II. С. 122.


[Закрыть]. Основа гармонии, согласно художнику, проявляет себя в пропорциях, которые можно измерить и выразить геометрическим способом. Он обращается к Витрувию, который не только демонстрирует, что человеческое тело вписано в две геометрических фигуры – квадрат (символ земли) и круг (символ божественности), но и кладет эти антропоморфные пропорции в основу архитектурных сооружений[259]259
  «Человеческое тело таково: лицо от подбородка до верха, где начинаются волосы, составляет десятую часть человека. Такую же длину имеет вытянутая ладонь. Голова же человека составляет восьмую часть; от верхней части груди до того места, где начинаются волосы, – одна шестая часть. Если же разделить [лицо] на три части от волос до подбородка, то в верхней будет лоб, во второй – нос, в третьей – рот с подбородком. Также ступня составляет шестую часть человека, локоть – четвертую, грудь – четвертую часть» (Там же. С. 10).


[Закрыть]: «На подобные же части делит он и здание и говорит: если положить на землю человека с распростертыми руками и ногами и поставить ножку циркуля в пупок, то окружность коснется рук и ног. Таким способом он выводит круглое здание из пропорций человеческого тела. И подобным же образом строят квадрат: если измерить от ног до макушки, то ширина распростертых рук будет равна этой длине. Отсюда он выводит квадратное строение. И таким образом он воплотил пропорции человеческих членов в совершенных размерах здания в таком замечательном соответствии, что ни древние, ни новые не могли отказаться от этого»[260]260
  Там же. С. 10.


[Закрыть].

В основу аналитической репрезентации тела Дюрер кладет меру, вес и число, поскольку для адекватного изображения человеческого тела он предлагает «легчайший известный мне путь, чтобы показать, ничего не утаивая, как следует измерять и расчленять человеческую фигуру»[261]261
  Там же. С. 7.


[Закрыть]. Тем не менее художник признает, что человека невозможно полностью сложить из идеальных геометрических фигур и правильных линий: «Человеческое тело не может быть вычерчено с помощью линейки и циркуля, но должно быть нарисовано от точки к точке. Без правильных же измерений никто не может сделать ничего хорошего»[262]262
  Там же. С. 124.


[Закрыть]. Тем не менее он не отказывается от методов геометрической репрезентации тела, признавая особую значимость для построения идеального и реального тела такого геометрического понятия, как «точка», которая связывает измеряемые параметры – длину, ширину и глубину: «В воображаемых или реально существующих предметах можно измерять три вещи: во-первых, длину, не имеющую ни ширины, ни толщины; во-вторых, длину, обладающую шириной; в-третьих, длину, имеющую и ширину, и толщину. Началом и концом всех этих вещей является точка <…>, которая не имеет ни величины, ни длины, ни ширины, ни толщины. И все же она есть начало и конец всех телесных вещей, которые могут быть сделаны или представлены в воображении <…> точка не занимает никакого места, ибо она неделима, однако в наших чувствах и мыслях она может быть помещена в любом конце или месте. Ибо я могу мысленно забросить точку высоко в воздух или поместить в глубину, которой я сам не могу достигнуть»[263]263
  Там же. С. 23.


[Закрыть].

Точка не только позволяет Дюреру вписывать части человеческого тела в фигуры, которые можно создать циркулем и линейкой, но и придать им характерный человеческий облик: «Возможно еще и такое изменение, при котором кубическое тело, в которое заключена голова, будет сделано узким спереди и широким сзади, причем столько, сколько отнято у него спереди, должно быть добавлено ему сзади»[264]264
  Дюрер А. Указ. соч. Т. II. С. 106.


[Закрыть]. Точка является и основой для того, чтобы представить тело в статичном положении и сохранить пропорции при его движении: «Туловище, хотя оно и составлено из многих кусков <…>, не разделено и настолько сильно, что двигает другими членами. Эти три длины должны быть пропорциональны друг к другу, а именно, длина туловища должна относиться к длине ляжек так, как длина ляжек к длине голени <…>. Я черчу треугольник abc, в котором ab – поперечная сторона, а bc – отвесная, так что в точке b получается прямой угол. Затем я делю отвесную сторону bc двумя точками de на три равных отрезка и провожу из угла а две прямые линии в две точки de. Отсюда я нахожу пропорциональное деление»[265]265
  Там же. С. 73–74.


[Закрыть].

Для того чтобы передать пластику движения человеческого тела, Дюрер использует геометрическую линию: «Каждый может, если он пожелает, заключить всю вышеописанную фигуру целиком в несколько кубических или иных многоугольных тел и затем, когда фигура заключена в них, сгибать и поворачивать ее по своему разумению»[266]266
  Там же. С. 135.


[Закрыть]. Этот принцип он предлагает применять и к мягкому телу, «которое обладает шириной, толщиной и подвижностью. Ибо такое тело можно сгибать, искривлять, поворачивать, обвивать, вытягивать, сдавливать и сдвигать подобно линиям, ибо не бывает тела без линий. Поэтому все вышеназванные понятия могут быть применены в телах, так же как в линиях <…> ты можешь придать твоим фигурам любую нужную тебе позу, но только следи за тем, чтобы она была сообразна природе <…>. Не следует ни слишком преувеличивать, ни слишком преуменьшать все подобные вещи, ибо жесты станут либо слишком грозными, либо слишком ленивыми»[267]267
  Там же. С. 126–127.


[Закрыть]. Дюрер при изображении человеческого тела рекомендует учитывать его анатомические особенности, исходя из свойств костей, суставов, мускулов и жил[268]268
  «Заметь теперь, в каких случаях следует применять в человеке эти шесть различий. Во-первых, понятие согнутое применяется к человеческим суставам. Но не следует сгибать кости, тогда они сломаются. Поэтому я показал здесь в рисунке, что линии между точками должны оставаться прямыми. Во-вторых, искривленное применимо к жилам и мускулам человеческого тела. Ибо если человек наклоняется в сторону, назад или вперед, то его жилы и мускулы искривляются внутрь или наружу. В-третьих, повернутое применяется к суставам, как, например, когда кто-либо поворачивает голову, также торс, руки, бедро. И большая часть суставов может быть повернута таким образом. В-четвертых, обвивающееся применимо к мускулам и жилам человеческого тела. Ибо когда ты поворачиваешь какой-либо член, то все мягкие части обвивают его от одного конца к другому, будь то в шее, торсе, руках или бедрах. В-пятых, заметь, что вытянутое и сжатое весьма употребительны по отношению к человеческому телу. <…> В-шестых, сдвинутое применяется в человеческом теле в членах, когда один выдвигается вперед или отодвигается назад, или когда один член пригибается к другому, или когда тело искривляется, причем мускулы растягиваются, выпирают или сдвигаются к одной стороне» (Там же).


[Закрыть]. Художник подвергает позирующее тело манипуляциям, строго соблюдая свой принцип подражания природе[269]269
  «Суть этих вещей позволяют постигнуть жизнь и природа. Поэтому присматривайся к ним внимательно, следуй за ними и не уклоняйся от природы в надежде, что ты мог бы найти лучшее и сам, ибо ты обманешься. Ибо, поистине, искусство заключено в природе; кто умеет обнаружить его, тот владеет им. Если ты овладеешь им, оно освободит тебя от многих ошибок в твоей работе. И многое в своей работе ты можешь доказать с помощью геометрии. <…> Но чем точнее соответствует жизни твое произведение, тем оно кажется лучше, и это правильно. Поэтому не воображай никогда, что ты можешь сделать что-либо лучше, нежели творческая сила, которую бог дал созданной им природе. Ибо твои возможности ничтожны по сравнению с творением Бога <…> ни один человек никогда не сможет создать из собственной фантазии ни одной прекрасной фигуры, если только он не наполнил таковыми свою душу в результате постоянной работы с натуры» (Там же. С. 122).


[Закрыть]: «Затем положи снаружи в некотором отдалении тело, которое ты хочешь изобразить. Поверни и согни его по твоему желанию. И отойди назад, и, держа глаз возле ориентира о, осмотри тело, хорошо ли оно лежит согласно твоему желанию»[270]270
  Там же. С. 57.


[Закрыть]. Тем не менее Дюрер стремится изобразить тело в его органической временной целостности: «Каждая фигура должна быть целиком однородной – либо молодой, либо старой, либо средних лет, худой или жирной, мягкой или жесткой. И у сформировавшихся юношей ты найдешь гладкое, ровное и полное тело, в старости же тело неровно, шишковато, морщинисто и мясо истощено»[271]271
  Там же. С. 121.


[Закрыть].

Дюрер не только вписывает геометрические фигуры в части человеческого тела, соединяя их тщательной прорисовкой линий, но и рисует эскизы отдельных частей тела, передавая их в различном состоянии. Такое аналитическое видение тела, желание тщательно выверить его пропорции, адекватно и точно передать при помощи художественных средств связано со стремлением Дюрера найти платоновский идеальный образ человека, запечатленный в уме Бога: «Необходимо будет написать с натуры многих людей и взять у каждого из них самое красивое и измерить это и соединить в одной фигуре»[272]272
  Там же. С. 8.


[Закрыть]. Таким образом, в восприятии Дюрера можно увидеть две репрезентации тела: геометрического и живого, в том числе человеческого, связанные между собой измеряемыми параметрами – мерой, числом и весом, соотношение которых и дает искомые пропорции, воплощающие гармонию и красоту мира.

Если Дюрер пытается воспроизвести в основном внешние анатомически точные очертания человеческого тела, то Везалий посвящает свои книги «О строении тела» принципам организации его внутренней анатомии: «Они достаточно подробно излагают количество (numerum), положение, форму, вещество, связь с другими частями, назначение и функцию каждой части человеческого тела и многое из того, что мы обычно объясняем при вскрытии его частей. Эти книги, вместе с описанием приемов вскрытия мертвых и живых организмов, содержат изображения их частей, вставленные в содержание беседы о них таким образом, чтобы они как бы представляли взору изучающих творения Природы и вскрытое тело»[273]273
  Везалий А. Указ. соч. Т. 1. С. 17.


[Закрыть]. Везалий так же вписывает анатомирование в дискурс познания природы, для чего необходимы внимательное наблюдение, сравнение, тщательная вербальная и визуальная фиксация, анализ вышеперечисленных параметров тела.

Важную роль играет последовательность обучения анатомированию, которую предлагает Везалий. В первую очередь обучаемый должен непосредственно наблюдать анатомирование, затем – ассистировать, а обучающий должен не по книге, а собственноручно демонстрировать строение тела и технологию его анатомирования. Везалий предлагает избавиться от старых бесполезных учебников и обратиться к его книге, «чтобы те, кто присутствовал при вскрытиях, имели в своем распоряжении комментарии к показанному им, и поэтому им будет удобнее демонстрировать анатомию и другим. Впрочем, и для тех, кто не имел случая сам наблюдать, книги эти никак не будут бесполезны»[274]274
  Там же.


[Закрыть].

Визуализация и вербализация анатомических подробностей, по мнению Везалия, способна сохранить, адекватно передать и открыть знание всем, кто интересуется и испытывает необходимость в нем, разрушая, таким образом, корпоративную монополию: «Ведь древние начали писать о руководстве вскрытиями лишь тогда, когда сочли своим долгом сообщить это искусство не только одним детям, но и не касающимся этого дела – уважаемым за доблесть мужам. А когда перестали упражнять юношей во вскрытиях, неизбежно стали изучать и анатомию с меньшим успехом, поскольку прекратились эти начинавшиеся обыкновенно с детства упражнения. После того как наука вышла из семьи Асклепиадов и много веков склонялась к упадку, понадобились книги, сохранявшие в целости ее положения (speculationem)»[275]275
  Там же. С. 18–19.


[Закрыть].

Везалий подчеркивает, что его книга является вспомогательным источником знания, где изображения анатомируемых тел переданы с максимальной пластичностью и точностью в 250 иллюстрациях художника Яна Стефана ван Калькара[276]276
  «Таблицы, следующие подряд, почти все являются общими для глав книги II. Именно, первые четырнадцать представляют людей во весь рост. Из них первая по порядку представляет изображение спереди, вторая сбоку; третья, четвертая, пятая, шестая, седьмая, восьмая тоже изображены спереди с поворотом больше в ту или другую сторону – по природе и расположению мускулов, которые там указываются. Шесть же, следующих за восьмою, представляют тело, изображенное сзади; почти все изображены так, чтобы мускулы, видные на предшествующей таблице, на следующей висели отрезанными от своего прикрепления» (Там же. С. 503).


[Закрыть]. Цель иллюстраций он видит в стимуляции обучающихся: «Я поощряю – и этими изображениями и какими угодно другими способами – то, чтобы готовящиеся к медицинскому званию собственноручно занимались практикой»[277]277
  Там же. С. 18.


[Закрыть]. По мнению врача, визуальная репрезентация анатомических подробностей так же важна для обучения искусству рассечения, как и для математики и ботаники: «Картины способствуют пониманию вскрытий и представляют их взору яснее самого понятного изложения, то ведь нет никого, кто бы не испытал того же при изучении геометрии и других математических дисциплин»[278]278
  Там же. С. 19.


[Закрыть].