Текст книги "Воспоминания мои и моего отца"

Инна Петровна Сопруненко, Пётр Карпович Сопруненко
Воспоминания мои и моего отца

Пётр Карпович Сопруненко (1908–1992) – начальник Управления по делам военнопленных и интернированных (УПВИ) НКВД СССР, генерал-майор (1945)

© И. Сопруненко. П. Сопруненко (наследники), 2020

© ООО «Издательство Родина», 2020

Об авторе

Инна Петровна Сопруненко

Инна Петровна Сопруненко закончила механико-математический факультет МГУ. Работала в научных и учебных заведениях. Кандидат физико-математических наук, доцент. Стихи публикует под псевдонимом Инна Бондарева.(Стихи. ру Инна Бондарева). В прозе пишет, в основном, мемуары (Проза. ру Инна Сопруненко). Член Российского союза писателей.

Пролог

Мой отец Сопруненко Петр Карпович хотел опубликовать свои воспоминания о предвоенных и военных годах (1939–1943 годы). Я предложила их записать и отдать в печать в виде статьи, что мы и сделали. В качестве журнала для публикации отец выбрал «Военно-исторический журнал». Он его выписывал и читал. Я отвезла статью в редакцию «Военно-исторического журнала» главному редактору. Был 1990 год. Сначала статью приняли и выделили редактора. Но затем в связи со сменой главного редактора журнала в публикации отказали. Текст неизданной статьи, конечно, где-то в анналах остался.

Стаж службы моего отца можно разделить на три периода. Первый – это служба в РККА – Рабоче-крестьянской Красной армии (1928–1938 годы, включая учебу в Военной академии имени Фрунзе). Второй период – работа в органах НКВД-МВД (1938–1946 годы). И третий период службы – строительный (1947–1963 годы). В третьем периоде – это воинские части по созданию ядерного щита нашей страны на Урале и Горьковской области (1947–1953 годы). А с 1953 до 1963 года – воинские части по строительству военных объектов Подмосковья. С 1956 года воинская часть, где служил отец, была отнесена к Министерству обороны СССР. Таким образом, отец начинал службу в армии и заканчивал ее тоже в армии.

Воспоминания моего отца Сопруненко Петра Карповича касаются самого тяжелого и яркого периода его жизни конца тридцатых и начала сороковых годов XX века, когда он был начальником управления по делам военнопленных и интернированных (сентябрь 1939 – февраль 1943 года) и в 1943 году – заместителем начальника этого управления. Я публикую эти воспоминания в том виде, как они были написаны при жизни отца в неизданной статье 1990 года. Тем самым я выполняю волю отца.

Воспоминания П. К. Сопруненко

Часть 1
1939–1940 годы

В связи с тем, что в 1990 году в печати опубликованы материалы управления по делам военнопленных и интернированных и отсутствуют материалы других управлений НКВД, относящиеся к 1940 году, ряд обстоятельств того периода может быть неверно истолкован. Поскольку опубликование материалов управления по делам военнопленных и интернированных за 1940 год означает, что этот период в жизни нашего государства уже относится к истории, я должен сделать заявление и дать ряд разъяснений.

Я кадровый военный. В период с сентября 1939 года по февраль 1943 года был начальником управления по делам военнопленных и интернированных НКВД. Произошло это следующим образом. В 1938 году, когда мне было тридцать лет, я оканчивал Военную академию имени Фрунзе. Перед окончанием Военной академии на основании решения ЦK партии – отобрать из оканчивающих определенное число слушателей для работы в органах НКВД – мне было предложено там работать. Я любил службу в Красной армии, с работой в НКВД знаком не был, и я заявил, что не желаю идти в органы. Но отбирающий слушателей для работы в НКВД мне пригрозил, как бывшему рабочему, члену партии, привлечением меня к партийной ответственности в случае отказа. Поэтому я отменил свой отказ и дал согласие идти работать в НКВД. Сначала я работал начальником курсов. А в сентябре 1939 года, когда было организовано новое управление по делам военнопленных и интернированных, меня назначили начальником этого управления. По званию я был капитан.

Я, как начальник управления по делам военнопленных и интернированных, отвечал за организацию лагерей с приличными условиями содержания военнопленных. Я отвечал за условия содержания, организацию питания, режима, медицинской помощи, а также за правильный учет и по требованию наркомата давал справки по учету военнопленных. Внешняя охрана границ лагерей подчинялась не мне, а управлению конвойных войск НКВД. Перемещение и охрана военнопленных также проводилась конвойными войсками. Все конвойные войска подчинялись управлению конвойных войск НКВД. Начальник управления конвойных войск НКВД был по званию комбриг.

Имевшиеся в лагерях Особые отделения по оперативной работе также мне не подчинялись, они подчинялись оперативным отделам наркомата. Нарком в целях усиления агентурно-оперативной работы направлял в офицерские лагеря своих оперативных работников.

К расстрелу польских офицеров я не имел никакого отношения. После заключения мира с Финляндией в марте 1940 года вышло постановление Совнаркома СССР о создании комиссии по обмену военнопленными Финляндии и Советского Союза, в которую включили и меня. Весной с конца марта по июнь 1940 года я, как член комиссии по обмену военнопленными с Финляндией, находился в городе Выборг.

В Выборге мы жили в особняке актрисы. Была комната для заседаний и комнаты для каждого из трех членов комиссии. Финны приезжали к нам на заседания. Хотя я не был председателем комиссии, но получилось так, что по всем вопросам, главным образом, обращались ко мне. Я находился в Выборге безвыездно с конца марта до конца мая 1940 года.

В Выборге мною были обменены свыше 5000 наших солдат и офицеров. После обмена они были размещены в Южском лагере, и я занимался их подготовкой для службы в Красной армии, даже построил там площадку для занятий. Однако Особое совещание дало нашим военным, ранее попавшим в финский плен, огульно по три года заключения. Но началась война, и они пошли на фронт, как все подлежащие мобилизации.

Часть 2
Французы и англичане

Французский язык, которому меня в академии усиленно обучали, пригодился мне в жизни, когда французы объявили голодовку. Это были в 1940 году. В связи с оккупацией Франции немецкими войсками многие французы, особенно коммунисты, бежали к нам. В Советском Союзе тогда был закон, по которому перебежчик нашей границы получал три года заключения. Чтобы к французам не применять этого закона и пойти им навстречу, их приказали разместить в лагерях для военнопленных и интернированных.

Французы требовали посла для того, чтобы их отправили воевать с немцами. Я доложил их требования. Но посла не прислали. Тогда французы объявили голодовку. В лагере было 800 французов, из них 300 коммунистов. Поскольку французские коммунисты голодовку не объявляли, я обратился к ним на французском языке с просьбой разъяснить всем французам, что у нас голодовки не практикуются и что при первой возможности мы пришлем представителя от французского посольства. После моей беседы и разговора французов между собой почти все пошли обедать. Инцидент был исчерпан. На зачинщика этой голодовки было наложено дисциплинарное взыскание в виде пяти суток ареста.

Я пошел навстречу требованиям французов и разрешил самим готовить еду. Они получали тыловой паек Красной армии, в частности 800 граммов хлеба в день. Из выдаваемых продуктов французы стали готовить еду сами в соответствии со своими привычками и правилами.

В этом же лагере было 300 англичан. Месяца через два после инцидента с голодовкой, когда был разлад английского правительства с де Голлем, англичане в лагере отделились от французов. Они решили убежать и начали подкоп. Это было обнаружено. Наказания от наркомата никому не было. Соответствующие разъяснения и дисциплинарные меры были сделаны администрацией лагеря. Английские коммунисты присоединились к французским коммунистам, и англичане от французов больше не отделялись. В дальнейшем французы воевали на стороне де Голля, а англичане на стороне союзников.

Часть 3
1941–1943 годы

Самым трудным в моей жизни, как и в жизни всей страны, был 1942 год. В начале войны, в 1941 году, четыре наших армии попали в окружение. Правительство приказало выходящих из окружения сразу на фронт не посылать. Сначала они должны были пройти карантин, так как среди них было много больных сыпным тифом. Для их размещения использовались военные лагеря в Московской, Тамбовской, Рязанской, Владимирской, Ивановской, Горьковской областях. Организацией питания, медицинского обслуживания, вопросами обмундирования ведал наркомат обороны. Ответственность за организацию и подготовку людей на фронт была возложена на управление по делам военнопленных НКВД СССР.

После прохождения карантина в январе 1942 года нужно было послать на фронт приблизительно 50 000 человек, в феврале 60 000, в марте 70 000, в апреле 80 000. Каждый месяц на фронт отправляли на несколько тысяч больше запланированного.

Три раза я докладывал о выполнении задания на заседаниях Государственного комитета обороны. Вел заседания Маленков. На последнем заседании по этому вопросу я доложил, что должен был отправить 80 000 человек, отправил 84 000. И вдруг Маленков задает мне вопрос, почему у меня такое маленькое звание. Я был капитаном госбезопасности, носил три шпалы. Я растерялся и не знал, что сказать. Вскоре меня повысили в звании, я начал носить ромб. Позже, когда ввели погоны, мне дали звание полковника.

Таким образом, в начале 1942 года более 250 тысяч человек, проходящих карантин, надо было разместить, создать условия для проживания и отправить на фронт. Надо сказать, наши военные проявили большую организованность и находчивость. По моим представлениям, из прошедших карантин четверти миллиона человек формировалась армия на Волге под командованием Конева, которая в Сталинградской битве ударила по немцам с севера и участвовала в окружении немецких войск. Конечно, четверть миллиона человек сыграли важную роль в операциях по разгрому немцев в Сталинграде и на Курской дуге.

Один раз в жизни, в феврале 1943 года, по поводу военнопленных немцев я был на приеме у Сталина. 14 февраля 1943 года я докладывал о положении с военнопленными на фронтах. Присутствовали Сталин, Маленков, Жуков, Микоян и др. Меня сильно выручало, что Сталину все время звонили командующие. Я пять-семь минут поговорю – звонок. Сталин сказал, что военнопленных от приемных пунктов до тыловых лагерей вести пешим порядком, ни в коем случае железнодорожный транспорт не занимать. Но мы, в большинстве, грузили военнопленных в свободные вагоны и везли.

Впрочем, в конце февраля 1943 года меня без видимых причин освободили от должности начальника управления по делам военнопленных и после нескольких недель неопределенности дали должность заместителя начальника этого управления. Мне было поручено руководить работой фронтовых лагерей военнопленных, а также армейских и фронтовых приемных пунктов военнопленных. Поэтому в 1943 году я находился на разных фронтах. Об этом несколько подробнее я расскажу в дальнейшем.

До начала войны военнопленные и интернированные питались по нормам тылового пайка Красной армии, в частности, норма хлеба составляла 800 г в день. В начале войны вышел новый продовольственный паек для военнопленных. Там полагалось 400 г хлеба в день и 500 г для работающих. Считая эти нормы недостаточными, я с врачами отправил эти нормы в институт питания. Нам пришел ответ, что человек, питающийся по этим нормам, больше года не проживет. Я обратился по этому вопросу к заместителю наркома. Он ответил, что эти нормы – 400 г и 500 г хлеба – проставил лично Сталин своей рукой и что-либо делать бесполезно.

Я знал цену хлебу. Мальчиком я пережил голод в 1921 году в селе на Украине. Уже будучи военным в 1933 году, когда служил на Украине и видел, как люди пухли от голода, я принял решение и раздал в соседние колхозы из НЗ (неприкосновенного запаса) своей части 250 пудов муки. Осенью, после обмолота, мне муку вернули и НЗ был восстановлен.

В марте 1943 года я был старшим пункта по приему военнопленных, задержавшихся по болезни или по другим причинам в населенных пунктах в Сталинградской и Воронежской областей. Этот пункт находился в южной части Воронежской области на базе конного завода. После Сталинградской битвы среди военнопленных было огромное число больных сыпным тифом. Приехала авторитетная комиссия ученых выяснять причину, почему умирают военнопленные. А мне эта причина была ясна – дистрофия и сыпной тиф. Я каким-то чудом, может, потому, что болел сыпным тифом в детстве, не заболел, хотя много времени находился с тифозными больными разных национальностей: немцами, итальянцами, русинами, румынами. За месяц я отправил в Среднюю Азию под Ташкент, где климат много теплее, в лагеря военнопленных 40 000 человек.

Врачи, которые спасали многих военнопленных, сами заболели. Главный врач умер от тифа там же. Его заместитель тоже заболел сыпным тифом. Там его вылечили, но осложнение на сердце осталось, умер он вскоре после войны. На месте умер от тифа начальник отдела контрразведки СМЕРШ.

Запомнилась мне настоящая демократия на заседаниях Коминтерна. Три раза я был на приеме у Димитрова, председателя Коминтерна, и присутствовал на некоторых заседаниях Коминтерна. Разговор с товарищем Димитровым зашел о положении на фронтах. Товарищ Димитров с оптимизмом сказал примерно так: «Петро Карпович, немцы будут разбиты, и мы еще с вами встретимся у нас в Болгарии». К сожалению, встретиться с ним в Болгарии мне не довелось. Последний раз я был у Димитрова в декабре 1942 года в городе Куйбышев, когда бригада Коминтерна во главе с Ульбрихтом выезжала в Карагандинский лагерь военнопленных. Товарищ Димитров обратился в наркомат, чтобы я поехал с этой бригадой.

Наркомат дал распоряжение, чтобы я выехал. В газете «Правда» на целой странице были напечатаны материалы о преступлениях фашизма, которые были собраны этой бригадой среди военнопленных немцев.

Еще раньше бригада Коминтерна во главе с Ульбрихтом работала в Темниковском лагере (Мордовская АССР) в 1941 году накануне битвы под Москвой. По просьбе Димитрова я участвовал в работе этой бригады. Материалы также были опубликованы в газете «Правда».

Часть 4
Чехословацкая отдельная бригада

Против немцев на стороне Польши в 1939 году воевал чехословацкий отдельный батальон добровольцев во главе с полковником Свободой. Когда немцы захватили Польшу, этот батальон в количестве 1200 человек перешел к нам в Западной Украине. Сначала предполагалось, что они будут жить свободно, и их расселили по квартирам в местечке Дунаевцы Каменец-Подольской области.

Однако уже через месяц поступило распоряжение от наркома перевести их в Суздаль.

Чехов и словаков перевели в город Суздаль. Их поселили как интернированных в суздальском монастыре.

Примерно двадцать человек в неделю из интернированных чехов и словаков отправляли за границу. Их отвозили через Москву в Одессу. В Москве всем показывали Елисеевский магазин как свидетельство нашей хорошей жизни. Однако не всегда был теплоход, и получалось число отъезжающих меньше, чем двадцать человек в неделю. К июню 1941 года в Суздале оставалось примерно 1000 человек.

Мне пришлось быть в Суздале в лагере интернированных в связи с письмом работника горсовета, который жаловался, что к его жене ходит чех из Суздальского лагеря. При рассмотрении было неясно, как можно выйти из монастыря, огражденного каменной стеной трехсаженной высоты, по которой ходит солдат конвойных войск. Оказалось, что интернированные приспособили веревку, и когда часовой шел по стене в одну сторону, в это время по веревке переправлялись в город и так же обратно. Когда началась война, чехов и словаков перевели в Оранкский лагерь (Горьковская область). А когда немцы приближались к Москве, чехов и словаков эвакуировали под город Чкалов в военный лагерь.

Мне довелось встречаться с полковником Свободой при следующих обстоятельствах. В 1940 году мне было поручено доставить его в наркомат иностранных дел СССР. Выполняя это указание, летом 1940 года я вез полковника Свободу из Суздаля в Москву, в наркомат иностранных дел. Ехали мы втроем. Я ехал рядом с шофером, а Свобода сидел на заднем сидении. Ехали мы без переводчика, в прикрепленном ко мне ЗИСе-101. Переговаривались мы со Свободой на французском языке, который оба немного знали, перемешивая речь русскими и чешскими словами. Стояла прекрасная погода, на полях расцветала пшеница. Я включил радиоприемник. Играли Чайковского, что-то трогательное и берущее за душу. Я оглянулся, из глаз Свободы текли слезы. Я понял, что ему тяжело, музыка наводит грусть, и выключил радиоприемник.

Когда началась война, полковник Свобода рвался воевать против немцев. К нему приехал порученец от Бенеша и передал, что Бенеш приказал не выступать на стороне Красной армии. Однако Свобода не послушался этого приказа и добился разрешения от советского командования воевать на стороне Красной армии в составе отдельного чехословацкого батальона.

Летом 1943 года из наркомата обороны поступило распоряжение сформировать из отдельного батальона отдельную бригаду чехословацких войск. Свобода был против того, чтобы в составе бригады воевали люди других национальностей Советского Союза, кроме чехов, словаков, русин. По фронтам было передано, что как только сдаются в плен чехи или словаки, то их следует отправлять на формирование бригады. Но это были единичные случаи.

Южнее Мелитополя против нас воевала словацкая дивизия. Ее послал Генлейн в помощь гитлеровским войскам. Эта дивизия в конце 1943 года находилась в поле моей деятельности, и вот почему.

С марта 1943 года я был заместителем начальника управления по делам военнопленных и интернированных. Мне было поручено руководить работой фронтовых лагерей военнопленных, а также армейских и фронтовых приемных пунктов военнопленных. В силу этого я в большинстве случаев находился на разных фронтах, главным образом, на первом украинском фронте. А с осени 1943 года ездил по разным фронтам, находившимся южнее первого украинского фронта. К концу 1943 года я задержался на четвертом украинском фронте, где против нас воевала словацкая дивизия. Как было известно отделу по разложению войск противника четвертого украинского фронта, в этой дивизии к тому времени были разные настроения. Одни были за то, чтобы перейти на сторону советских войск, другие против. Командир словацкой дивизии уехал, у него что-то случилось дома. Оставшийся вместо него заместитель был настроен за переход дивизии на сторону Красной армии. Мы, при помощи рупора и листовок, постоянно агитировали за переход.

Словаки в количестве 1800 человек перешли к нам южнее Мелитополя в конце ноября месяца 1943 года. Оружие они сдали сразу при переходе. С заместителем командира словацкой дивизии мы выпили по стакану спирта, закусили американской тушенкой, ели ложками из одной банки. Я выступил перед словаками, выстроенными для погрузки в вагоны, и пожелал им успехов и удачи. Я отправил словаков без конвоя в город Липецк на формирование отдельной чехословацкой бригады.

После этого я уехал в Москву. Вскоре после приезда в Москву я получил звание генерал-майора.

Много трудного было впереди, но такова была жизнь.

Биография моего отца, дополненная воспоминаниями
Инна Сопруненко

Рассказ о моем отце

Мой отец Сопруненко Петр Карпович родился 17 мая 1908 года в селе Исайки Богуславского района Киевской области в бедной крестьянской семье. В доме пол был земляной, а крыша покрыта соломой. Крыши большинства домов в селе также были покрыты соломой. Весной, в марте, солому снимали, чтобы прокормиться до следующего урожая.

В 1920 году отец окончил 4 класса церковно-приходской школы, мальчиком пел в церковном хоре. В семье было пятеро детей: два сына и три дочки. Зимой мой дед уезжал на заработки в Донбасс. Когда отцу было 10 лет, умерла его мать. Старший брат работал на шахте в Донбассе. В 15 лет отец также уехал в Донбасс и устроился на шахту номер 1 Анненского рудника в городе Красный Луч Ворошиловоградской области. Работал на разных вспомогательных работах – крепильщик, дворовой, лампонос, рабочий Главтехбазы рудоуправления, ученик маркшейдерского бюро.

В 20 лет вступил в партию. Однажды он проводил собрание, одним из вопросов которого был набор в армию. Желающих особо не было, из зала спросили:

– Ну, а ты идешь в армию?

Отцу, который вёл это собрание, ничего не оставалось делать, как записаться первым. За ним потянулось ещё несколько человек. С августа 1928 года в течение двух с половиной лет отец учился в городе Харьков в школе Червонных старшин. После этого с апреля 1931 года по май 1935 года служил в Укрепрайоне Каменец-Подольской области и дослужился до помощника командира отдельной пулеметной роты.

Однажды проверять боевую готовность приехал Саблин Ю.В, видный военный деятель. Командира роты не было, и отец демонстрировал военную подготовку роты. Саблин высоко оценил готовность подразделения и спросил отца, пойдёт ли он учиться в Военную академию. На это отец ответил положительно. Саблин уехал, а через несколько месяцев пришла разнарядка на 3 места для обучения в Военных академиях.

Моя мама Сопруненко Раиса Львовна в то время работала учительницей географии в городе Волковинцы Каменец-Подольской области. Учителя из школы занимались с отцом по разным предметам. Отец сдал экзамены в Военную академию имени Фрунзе. По воспоминаниям родителей провожать в Москву отца, маму и меня, девятимесячного ребёнка, пришло много учителей.

В Москве после мытарств со съемными комнатами отец получил в академии место в общежитии для семейных – 11-метровую комнату, где и жили все три года обучения. Мама все эти годы работала, преподавала в школе. Со мной была домработница, которая жила вместе с нами.

После первого курса, когда отец вернулся из отпуска, он оказался на спецфакультете. Учился он хорошо, у него была отличная память. По окончании академии в 1938 году отец получил диплом с отличием. Последний год обучения отца усиленно учили французскому языку, его собирались послать во Францию. Но присутствовавший при представлении выпускников начальник сказал, что отец выделяется своей худобой. Отцу предложили работу в НКВД, предварительно послав его в санаторий в город Саки. Так отец оказался, во-первых, в Москве, и во-вторых, в НКВД на должности начальника курсов. В 1939 году ему была поручена организация Управления по делам военнопленных и интернированных, а затем его назначили начальником этого Управления. Отец имел тогда звание капитана.

С сентября 1939 года по февраль 1943 года отец работал начальником Управления по делам военнопленных и интернированных (УПВИ) НКВД СССР, а с марта 1943 года заместителем начальника этого Управления. Об этом периоде жизни отец рассказывает в основной главе этой книги «Воспоминания П.К. Сопруненко».

С мая 1944 года по май 1945 года Сопруненко Петр Карпович был начальником управления народного комиссариата внутренних дел (НКВД) Каменец-Подольской области, а с лета 1945 года по октябрь 1946 года-начальник УНКВД – УМВД Закарпатской области. 1945–1946 учебный год мы всей семьёй жили в Ужгороде. Для родителей этот год, возможно, был самым счастливым в жизни. Война закончилась. Жили семьей, в очень красивом месте – в Закарпатье, в Ужгороде. Этот год для меня, десятилетнего ребёнка, тоже был одним из лучших. Я научилась плавать, кататься на велосипеде, играть детские пьесы на фортепиано и самоучкой аккомпанировать на аккордеоне. Я училась в четвёртом классе русской общеобразовательной школы, расположенной в центре Ужгорода. В классе были местные ребята и дети военнослужащих.

В октябре 1946 года отец был освобождён от должности и переехал в Москву. Он хотел поступить в академию Генштаба, его туда брали. Два раза подавал рапорт. Но из МВД его не отпустили и направили на строительство атомных объектов на Урале, почтовый адрес Свердловск-44, на должность заместителя начальника управления строительства по военно-строительным батальонам.

Я и сестра учились в школе в Москве, мама оставалась с нами и несколько раз в год ездила к отцу. На лето мы все выезжали к отцу под Свердловск. Помню, что совсем не было фруктов, которые я всегда любила. Посаженную на участке картошку называли уральскими яблоками. И ещё мне запомнился один случай. В воскресенье собрались на большой пикник, ехали по озеру в лодках. Было, в основном, начальство с семьями. Обратно ехать припозднились. Начало штормить, но всё же выехали на лодках. Может из-за шторма, или из-за отдыха на пленэре, заблудились. Никаких средств связи в виде телефонов тогда не было. Блуждали в кромешной тьме по бушующему озеру. Нас в лодке четверо: отец, мама и я с младшей сестрой. Мама и я как-то плавать могли. Хорошо помню, как отец сказал маме, что надо добираться вплавь:

– Ты берёшь на себя старшую, а я младшую.

Сестра плавать не умела. Но, к счастью, вскоре появились огни от фонарей и голоса. Оказывается, нас искали, так как ждали возвращения. Всех собрали на большом катере. А дальше ничего не помню. Видно потрясение была немалое.

Больше 4 лет отец работал под Свердловском. В 1951 году по ходатайству мамы отца перевели поближе к Москве заместителем начальника управления строительства с почтовым адресом Арзамас-16, где он работал до марта 1953 года. Я оставалась в Москве, училась на первом курсе механико-математического факультета МГУ. Мама и сестра находились с отцом. Мама опять пошла на работу, стала преподавать.

В марте 1953 года отец приехал в Москву. В 1953–1957 годах он начальник военно-строительного управления, в ведении которого находилось строительство военных объектов Подмосковья. С января 1956 года – начальник штаба военно-строительной части Главспецстроя Министерства Обороны СССР. Переведён в запас в сентябре 1963 года.

Все годы службы у отца был один выходной день – воскресенье. Часто и воскресенье отец проводил на работе, уезжая на смотр художественной самодеятельности в воинских подразделениях. Иногда он брал нас с собой.

Отец был музыкально одаренным человеком с очень хорошей памятью. Он знал бесчисленное множество украинских песен со словами. По рассказам отца, его мама (моя бабушка) хорошо пела, и когда муж (мой дедушка) на зиму уезжал на заработки в Донбасс, она с детьми пряла зимними вечерами и все вместе они пели. Отец хорошо пел и любил петь. Я у него была аккомпаниатором. Как-то в конце жизни он сказал, что сложись жизнь иначе, он был бы певцом. Закончу я воспоминания своим стихотворением «Песни», написанным в 2014 году.