Текст книги "Орлиная гора"

Беспокойство подняло на рассвете. Княжич полежал, вслушиваясь в звуки просыпающегося лагеря. На минуту показалось, что все увиденное ночью – всего лишь сон. Но тут же слабым жжением отозвался ободранный в кустах локоть. Александер еще дремал тем зыбким предутренним сном, который может спугнуть любой шум. Темка прихватил одежду и выбрался из фургона.

По лагерю неспешно передвигались дежурные, полуголый босой солдат тащил от родника котелок с водой. Княжич шагнул на тропинку – и тут же вымок в росе. Оделся, в сапоги влезать не стал, а наоборот, повыше закатал штанины и пошел к воде, стараясь выбирать дорогу поближе к соседям.

Там тоже уже поднимались, и молодой солдат, стоя на четвереньках перед костром, дул на слабый огонек, смешно раздувая щеки. Темка оглядел повозки. Трава выпрямилась, но вот у куста сбита ветка, а тут выворочен ком земли. Явно отсюда отогнали телегу. У дальнего конца втиснулась лишняя, слишком близко к деревьям. Возле одной из повозок возился солдат, перетягивая веревками укрывавшую груз промасленную тряпку. Бережет от влаги зерно? Парадную одежду Дина? А может быть – порох? Солдат хмуро покосился на княжича, и тот принял беззаботный вид.

Мелькнул между деревьями капитан Герман. Вот уж кто как огурчик, и не скажешь, что не спал ночью. Честно говоря, связываться с ним не хотелось, уж больно противный тип. С таким общаться, что в трясине мыться. И у Митьки ничего спрашивать не будет. А то еще решит Дин-младший, что за ними следят. В конце концов, это дело князя, как и с чем сына отправлять. Вспомнилось, как Митька уронил: «Я обещал». Не сказал – кому, но Темка и так уверен, что отцу. Все-таки странные дела творятся у этих Динов!

* * *

Митька тосковал. В этом походе он чувствовал себя ненужным, точно и не по слову королю ехал служить, а навязали его Герману. Княжич когда-то представлял, как увидит на горизонте старую крепость, вступит под свод башни, выйдет на мощеный двор. Как прикоснется к камням, помнящим такое давнее прошлое. А сейчас приближающийся Южный Зуб заставлял нервничать, и все чаще Митька вспоминал Турлин.

Дом в столице у рода Орла огромен. Когда-то Дины славились плодовитыми матерями, и под одной крышей жило несколько семей. Но больше ста лет назад будто что подточило фамильное древо, и сейчас здесь обитали трое – князь с княгиней и наследник. Правда, Дин-старший появлялся дома очень редко. Князь то в разъездах, то наведывается в родовой замок Диннер. Княгиня же – подруга королевы, и предпочитает жить в Турлине. Митьке иногда кажется, что он знает отца больше по рассказам мамы, чем по редким встречам. Он предпочел бы ездить вместе с ним в Диннер, но родители против. Хорошо еще, что есть королевская библиотека и Дину-младшему позволено проводить там дни напролет.

Митька не понимал, почему мама не распорядится закрыть одно крыло особняка. Давно опустевшее, оно нагнетало тоску. А раньше еще и пугало, пока в пятилетнем возрасте княжич не предпринял свое первое «путешествие». Ночью, когда все уснули, прихватил свечу и отправился навстречу страху.

Шаги были так легки, что заглушались стуком собственного сердца. Темные коридоры казались пещерами. Огонек свечи скользил по стенам, и Митька обмер, когда увидел чей-то внимательный взгляд. Но это оказалась всего лишь картина. Род золотого Орла был так стар, что все портреты не поместились в Родовом зале. Митька приблизился, поднял свечу повыше: пожилой мужчина в старинном темном дублете внимательно смотрел на перепуганного потомка. Княжич упрямо поджал губы, расправил плечи. Повернулся к портрету спиной – с усилием, точно из стены могла вытянуться рука и ухватить за ночную сорочку.

Коридоры уводили все дальше от обжитой половины. Митька пытался подглядеть в щель между ставнями, куда завел его дом, но за окном густела темнота. Тишина, только скрипят под ногами доски и где-то далеко лениво брешет собака – звуки еле доносятся сквозь стены. Капнул на руку растопленный воск, свеча уменьшалась.

Лестница подняла на второй этаж, с площадки налево уходил коридор, направо высились огромные резные двери. Митька тронул тяжелое кольцо, провел пальцем по пыльному дереву – кажется, сюда давно никто не заглядывал. Нажал – не заперто. Открылась длинная комната с узкими высокими окнами, на половине из них не было портьер, и в лунном свете Митька огляделся. Да это же фехтовальный зал! Пустой, оружие вынесли. Но княжичу почудились отголоски давних тренировочных боев. Он вышел на середину. Когда-то его предки учили тут своих сыновей, тут его прадед впервые взял в руки меч.

Мальчик сел на пол. Казалось, стоит подождать – и воздух шевельнут забытые голоса, скрипнут доски под ногами, запахнет горячим потом выигравших свою первую битву княжичей. Митька так явственно представил это, что страх пропал. Он – княжич рода золотого Орла! Наследник. Потомок тех, кто жил когда-то в этом доме.

Об этом чувстве Митька вспоминал каждый раз, когда подходил к дубовым дверям отцовского кабинета. Стоит толкнуть створки, как первое, что увидишь, – щит с гербом рода Динов. Два поля: сверху золото, внизу – лазурь. Парящий орел раскинул крылья, в крепких лапах зажат меч.

В кабинете обычно густится полумрак. Задернуты тяжелые портьеры, притушены лампы. Только когда отец работает с бумагами, шторы подвязывают широкими бархатными лентами. Сегодня золото на гербе отражало солнце – отец был дома.

Княжич сел в любимое кресло, широко раскинул руки, положил ладони на подлокотники. Да, гигантский должен быть у гостя зад, чтобы сиденье пришлось впору. Когда хозяин кабинета в разъездах, Митька часто приходит, садится в это кресло и представляет беседу с отцом. Неторопливую, и князь отвечает на все накопившиеся вопросы. Чтобы скрыть легкий вздох сожаления, мальчик потерся подбородком о плечо. Отец всегда торопится, редко когда выпадает время спокойно побыть с сыном.

Князь молча ждал, пока Митька не прекратит ерзать. Потом уронил без предисловий:

– Поедешь с капитаном Германом.

– С кем?! Нет, я с ним не хочу!

– Поедешь! – Князь хлопнул ладонью по столу.

Митька сморгнул недоуменно: отец очень редко повышает голос. Что он такого сказал?

– Поедешь с ним. И будешь во всем его слушаться. Понятно?

– Но король посылает туда не для этого! – Митька спрыгнул на пол, шагнул к столу. – Капитан Герман не лучший наставник, ты сам знаешь.

Отец обогнул стол, присел на край. Твердые пальцы ухватили княжича за плечо, подтянули ближе:

– Митя, так надо. Я не могу сейчас все объяснить. Но так – надо. Пообещай мне.

Сын упрямо сжал губы.

– Ну не думаешь же ты, что я желаю тебе зла? Мне нужно, чтобы капитан Герман был подальше отсюда и с тобой. Обещай, что будешь слушаться его во всем. Он знает, что делать.

Митька вдохнул родной запах: от мундира пахло лошадьми, солдатскими казармами, дымом костров, порохом и немножко мамиными духами.

– Обещаю.

* * *

От Митькиного мундира сейчас тоже пахнет дымом и лошадьми. А еще смолой – вляпался на привале, никак не счищается. А запах маминых духов можно представить.

…На стене – длинная тень руки. Митька рассеянно шевелит пальцами, заставляя ее помахать в ответ. Огонек свечи горит неровно, пора снимать нагар. Значит – скоро придет мама. Этим вечером она дома, а не во дворце. Он закрыл глаза и прислушался: скребет в окно ветка яблони, скрипит в щели сверчок. А потом осторожно стукнула дверь. Шорох парчи и запах – ваниль и розовая вода – накатывают волной, окутывают княжича. Митька распахивает глаза: мама склонилась над столиком и длинными щипчиками снимает нагар со свечи. Потом она сядет рядом с кроватью, и можно будет попросить:

– Расскажи про папу.

Княжичу не нужны легенды и сказки. Он часами готов слушать, как отец и принц Эдвин сватали королеву Виктолию; как князь Дин служил в горной крепости; как ловил знаменитого разбойника Адвара, как привез принцу Эдвину траурную ленту – весть о смерти короля Гория. В маминых рассказах князь – герой и благородный воин. Засыпая, Митька мечтает быть похожим на отца.

Шуршащий запах ванили и роз еще долго чувствуется в комнате…

Но в последние дни Митьке не нравится запах мундира – он напоминает о данном обещании. Зачем отец взял с него слово? Разве не знает, что за человек – капитан Герман? Княжич поморщился, как от зубной боли. Все отец знает и понимает. Иначе не стал бы связывать наследника словом.

Почему-то вспомнилось, что в последний год у мамы стали находиться сотни предлогов, лишь бы не повторять рассказы об отце. А редкие истории звучали заученно-гладко, словно пересказ жития какого-нибудь героя древности.

Митька тряхнул головой: невеселое вышло воспоминание о доме. Подхватил повод, повел коня с опушки. Обоз Торна уже выехал на дорогу, пора. Поль недоуменно глянул на хозяина: ну и чего ты не садишься? Митька погладил теплый лошадиный бок. Шакалье племя! Как обидно, что все это происходит на глазах у Артемия!

Глава 3

Подняли синий штандарт на Северном Зубе, зеленый – на Южном. Местные так и стали называть: зеленый гарнизон, синий гарнизон. По молчаливой договоренности солдаты ходили в разные деревни. Разве что на торги и большие празднества к соседям выбирались, а на посиделки строго только к своим. Оно и правильно: к концу пути слишком уж возросло напряжение. А в деревнях дело до кулачных драк, а не то и до стрельбы дойти может. И если раньше на общих базарах рядились, у кого поля урожайнее, мужики сильнее да девки краше, так теперь еще и солдатами похвалялись. Мол, наши как начнут пулять, уши от грохота закладывает. А у наших кони так кони! Всем коням кони!

Пока обживали замок, притирались друг к другу, привыкали к новым порядкам – и лето прошло. В деревнях сжали Последний сноп и загуляли – да так, что Темка не знал, то ли гневаться, то ли плакать, глядя поутру на солдат.

Подкатила пора свадеб. Тут уж самому княжичу не отвертеться: приходили в крепость отцы женихов, кланялись, звали гостем быть. Откажешься – всю деревню обидишь.

По обычаю несли в подарок молодым вино для хмельной любви, сахарную голову или пряник – для сладкой жизни, шляпку подсолнуха, чтоб дом детьми богат был, да монетку, хоть мелкую, – для достатка. Вино и сладости шли к столу, подсолнухи вылузгивала ребятня, а монетки собирались молодым на обживу. Местным-то хорошо – почти в каждом доме настойку яблочную или ягодную ставят, а Темке что делать? С собой много не везли, а покупать на подарок в самой деревне считалось невежливым. Выкручивались, как могли. А вот на монетки княжич не скупился.

Больше всех понравилось бывать на свадьбах Лисене. Хоть и качала головой Дарика – мала еще, – девочка по-отцовски сводила бровки и добивалась своего. Доставали нарядное платье, укладывали коронкой на голове рыжую косу. Пока княжич Торн поздравлял молодых, гордая Лисена стояла чуть сбоку, на полшага сзади, держала расшитое полотно с дарами. А вот с Митькой она поздравлять отказывалась. Дичилась, решительно мотала головой. Но в какой бы деревне ни гуляла свадьба, отправить девочку домой до темноты не удавалось. Она пряталась от матери, и только когда первый хоровод вставал вокруг костра, выныривала из укрытия. Дарика, сама заядлая плясунья, прощала упрямую дочь.

Темка же свадебный костер ждал с тягучим замиранием. Деревенские девчонки, рано созревшие под горячими даррскими ветрами, бросали на княжича жаркие взгляды, поводили плечиками под расшитыми рубашками и, словно бы от духоты, распускали шнуровку на вырезе поглубже. Лисена, почти ровесница этих кокеток, наблюдала исподтишка, жадно вбирая премудрости. Дальше якобы случайно оголенных плечиков дело не шло – матери блюли дочерей зорко, но Темка все равно краснел, а после видел такие сны, что никому и не расскажешь, так стыдно и сладко. Одно утешало – Митька так же заливался краской.

Вот уж не думал княжич, что судьба делает подарки, когда о них и мечтать уже не смеешь. Темка каждое утро был готов благодарить Матерь-заступницу, что выбрали для Дина-младшего крепость Южного Зуба.

Готов был, но обычно забывал. Оно и понятно: дел у княжича, что блох у бродячей собаки. Одни закончил, уже и другие навалились. И сколько всего нужно помнить! Иногда казалось, что у Александера в одном из сундуков хранится запасная голова. Ну не может же один человек столько знать и уметь! Темка изо всех сил тянулся за капитаном, и к вечеру выматывался так, что бревном падал на кровать. Сон почти сразу начинал покачивать на широких ладонях, его не вспугивали даже вопли, несущиеся со двора, – Дарика запихивала в корыто Шурку.

Короток день, а ведь надо обязательно выбраться на встречу с соседом. Хочется и шпагой помахать, и наперегонки на другой берег сплавать, и по степи на лошадях промчаться. Митьку его дядя, брат матери-северянки, таким штукам научил, Шурка аж повизгивает каждый раз от восторга. Да и Темка еле сдерживал восхищение, когда друг на полном скаку пролезал у Поля под брюхом, почти падал, чудом удерживаясь в стременах, снова оказывался в седле – и через мгновение вскакивал на спину коня. Темка уже все бока ободрал, но все равно не бросал тренировки. Да и Митька наверстывал упущенное: в столице-то негде развернуться.

Когда тень закрывала мощеные крепостные дворы, княжич выбирался к реке Красавке. Тень от приметной ивы дотягивалась до отмели, значит, время ловить зеркальцем солнце. Метнул отраженный луч в сторону Южного Зуба – и жди ответа, Митька в это время должен стоять на смотровой башне. Вспыхнет над каменными зубцами звездочка. Закрутится в Темкиных пальцах зеркальце, то поворачиваясь к солнцу, то прячась: «Приходи». Три коротких вспышки с Южного. Значит – скоро прискачет. Не все же в библиотеке торчать! Забьется, как крот в нору, и сидит часами. Темка бы уже сдох от скуки. Сначала он думал, что Митька просто не хочет лишний раз пересекаться с капитаном, но потом с удивлением понял – княжичу Дину исписанные листочки интереснее многих других развлечений.

Свадебная пора была в разгаре, когда Александер не выдержал и сказал, что оставшееся вино крестьянам дарить, что шакалу львиную гриву пристегивать. Пришлось ехать в ближайший город. Капитан остался в крепости, отрядив в помощь княжичу двух солдат, а Герману так и вовсе – чем дольше Митьки не будет, тем лучше.

Дорога неторопливо ложилась под копыта. На хороших лошадях меньше двух суток пути, если не делать днем привалов и вставать с рассветом. Но с телегой, которую неторопливо тащила меланхоличная кобыла, раньше чем к утру третьего дня не поспевали.

Нежаркое осеннее солнце катилось к горизонту. Митька, до того оживленно рассказывавший об осаде Дунея, примолк и о чем-то рассеянно думал. Темка с вопросами не приставал, гонял в душе крысу, вспоминая разговор с Александером.

…Три дня назад княжич мучительно краснел, стоя в оружейке. Хорошо, что окон в комнате нет, и лампу поставили на стол, ближе к злополучному мушкету. Уши горели, того и гляди вспыхнут волосы. Александер же намекал, нет чтобы внимательно слушать! Только хмыкнул высокомерно: подлавливает капитан! Все по правилам: окон нет, дверь надежная, даже полки сохранились для оружия. Не доглядел, что слив разрушился. Вот и отсырели после первых же осенних дождей каменные стены. Позорище…

Под укоризненным взглядом Александера голова мотнулась вниз, Темка уставился на плитки пола. Лучше бы капитан отругал, чем вот так смотрел. Хорошо еще, что влага только взялась за свое ржавое дело – Александер преподал урок, но все-таки сберег оружие.

– Твой отец считает, что нет чести родовому мечу, если солдаты останутся безоружными.

Жар с ушей переполз на щеки.

Новую оружейку княжич выбирал тщательно. Глаза непроизвольно косили на капитана, но Темка упрямо отводил взгляд. Он должен найти сам, а там пусть судит.

– Тут, – Темка взглянул в лицо наставнику. Капитан не пощадит самолюбия княжича, тем более если за него будет заплачено оружием. Александер одобрительно кивнул, и Темке удалось скрыть ликование.

Позже, когда княжич собственноручно чистил мушкеты, капитан присел рядом и неторопливо рассказывал обо всех оружейных складах, которые ему приходилось видеть, – удачных и не очень. Тогда-то леший за язык Темку и дернул высказать сожаление:

– А тут оружейки как раз под обоз Дина, нашего и на четверть не хватит заполнить.

Александер глянул недоуменно. Княжич мысленно дал себе по уху: вот дурак! Дважды дурак: сначала – потому что подсмотрел и не сказал, а потом – проболтался. Теперь уж надо выкладывать все.

Капитан чуть нахмурился, выслушав. Спросил:

– А княжич Эмитрий?

Темка помотал головой. У Митьки он так и не спросил. Судя по отношениям с капитаном Германом – вряд ли княжич в курсе. А признаваться, что шпионил за их обозом, ой как не хочется!

Вот и вез теперь Темка запечатанный перстнем с Оленем пакет – отцу отправить с нарочным. Большую часть писал Александер, сверяясь с Темкиным рассказом и требуя почти стертых из памяти деталей. Княжич тронул хрустнувшую бумагу, и сразу крысы на душе заскребли с новой силой. Как ни крути, а про Митькин гарнизон донесение.

* * *

Неторопливо падающее с вершины небосвода солнце, пустынная дорога, редкие лесочки с едва начавшей желтеть листвой напоминали Митьке другое путешествие. Пять лет назад княжич Дин впервые отправился в путь без опеки родителей, с туром Весем.

…Княгиня Лада похожа на старшего брата разве что волосами – желтовато-белыми, как древесина березы. Наверное, и у гостя кожа когда-то была цвета снега, но походная жизнь закрасила ее крепко въевшимся загаром. А вот глаза – такие же серые, как у мамы, думал Митька, глядя на громадного мужчину. Княжичу велели звать его туром Весенеем или просто туром Весем. Мама пояснила, что так принято у нее на родине обращаться к мужчинам-родственникам. Человек-гора покивал, с любопытством глядя на племянника. Митьке захотелось обойти вокруг гостя, чтобы рассмотреть все-все. И жилет из черной кожи, прошитый узкими железными полосами, и широкий пояс – оружия на нем хватило бы паре солдат, и огромные сапоги – по два княжича могли бы поместиться в каждом, и короткую косу, перехваченную черным же шнурком. Мама рассказывала, что на этот шнурок по обычаю привязывают кольцо из кольчуги предка.

Каково же было Митькино изумление, когда выяснилось, что дядя служит королю не на воинском поприще. Вот уже несколько лет тур ездит по отдаленным провинциям родного Ладдара, выискивая неизвестные свитки. Какие покупает, какие – если монастырь ценит бумаги больше золота или наследники чтят память рода – переписывает. Князь Весеней Наш из рода Совы был королевским летописцем.

Каждый раз, когда Митька вспоминал об этом, поднималась в душе надежда: вот ведь, смог князь. И не только в том дело, что больших трудов стоит эта должность, а вера должна быть летописцу непогрешимая. Умение редкое найти крупицы правды в прошлом, не обмануть в настоящем, не приукрасить, даже ненароком, для будущего. Дерзкой кажется Митьке его мечта, но нет ее заветнее – стать королевским летописцем Иллара.

…Городские ворота давно остались позади, и Весь свернул на тропу, уводящую в сторону от торговых путей. Ехали в монастырь Матери-заступницы, что на берегу Искеры.

– Малыш, воины часто пьют за доблесть и храбрость в бою. Хмелеют больше не от вина, а от воспоминаний. Это хорошее чувство, малыш. Но есть еще храбрость, за которую можно пить только молча. Ты слышал о летописце Неране?

Князь называл малышом, но это вовсе не обидно. Подле могучего тура Митька ощущал себя щенком рядом с боевым конем. Виновато помотал головой.

– Больше двухсот лет назад мы воевали с соседями, с королевством Ваддар. И был тогда коннетаблем Клод Лежан из рода золотого Буревестника. Мстительный, жестокий, власть казалась ему хмельнее вина и слаще женщин, – Весь осекся, неловко глянул на маленького племянника, но все-таки продолжил: – Самым большим достоинством и удачей Клода Лежана была сестра-королева, нежно любящая брата. А больше ничего и не было, недаром он умудрился завести собственную армию в болото. Противнику хватило двух десятков человек, чтобы перекрыть гати. Прорывались страшно, не столько от железа погибло, сколько в вонючем чреве болотном сгинуло. А ближайших соратников Клод сам… Понимаешь, малыш, есть люди, которым проще убить, чем признать свои ошибки. Будь в войске другой летописец, поосторожнее, да что осторожнее! – тур махнул рукой. – Неран не лгал ни в одном слове. Клод дурной полководец, но о своей шкуре заботиться умел. В общем, как добрались до твердой земли, так и обвинили Нерана в предательстве. Мол, чернит благородного коннетабля для услады противника. Летописца сожгли на костре, а на растопку пошли, вестимо, свитки. После этого желающих говорить правду о воинском таланте Клода не нашлось. Потом уже оказалось, что некоторые языки можно укоротить лишь вместе с головой. А только до того доблестный коннетабль Клод загнал полторы сотни человек в лощину, из которой вернулось меньше десятка.

– Это был долг Нерана – говорить правду.

– Малыш, если бы каждый понимал – или желал понимать – слова так, как произнес их Создатель. Что есть долг, и что есть храбрость? Что безрассудство героя, а что – просто глупость?

Митька хотел возразить, но взгляд тура был столь тяжел, что княжич осекся. Может, и правда, стоит хорошенько обдумать, прежде чем бросать слова?

Монастырь стоит на высоком берегу Искеры. Из-за побеленных стен видны купола цвета неба, расписанные ветками чудных деревьев. По краю стены орнамент: темные фигурки зверей, покровителей родов. Говорят, в храме есть фреска: Матерь-заступница распахивает калитку Сада.

Четыре дня, проведенные в монастыре, открыли для Митьки больше, чем все предыдущие годы. Нет, княжич и раньше интересовался старыми свитками и книгами, но ему не приходило в голову искать что-то за строчками текста.

…Тур Весь разгладил широкими ладонями свиток.

– Прочитал?

Митька кивнул. Голодные годы. Пришедшие умирать под стены монастыря люди. Святые отцы и матери, истомленные бессонницей и трудами. Выхаживали, кого могли. Хоронили, кого было поздно спасать. Привечали сирот и искали женихов молодым девушкам и вдовам.

– А теперь вот этот, – тур Весь переложил лист ближе к племяннику.

Княжич с трудом разбирал выцветшие, неровные строчки. Писал один из тех, кто пришел из столицы. О том, как гоняли от монастырских стен. Как продавали оставшихся сиротами детей в «опеку»-рабство. Как долго торговались святой отец и купец с маслеными глазами из-за оставшейся без заступников девушкой. Как собаки приходили обгладывать незахороненные трупы.

Митька поднял глаза, немея от ужаса. Как же так? Чему верить?

– Этот лист, – тур указал на первый, – хранился в монастыре. Другой я привез с собой.

– А в каком – правда?

– Думаю, малыш, что полной нет ни в одном, и она есть в каждом.

* * *

Ворота открыл слуга в поношенном кафтане. Темке показалось, что и от него пахнет приторным настоем трав. У барона болело поврежденное в сражении колено, и он постоянно мазал его вонючей травяной массой. Это княжич запомнил еще с прошлого лета, когда останавливались тут на пути к границе. Слуга их узнал и потянул тяжелую створку, пропуская гостей.

Лошадей увели на задний двор, туда же вместе с телегой отправились солдаты – присмотреть, как да что. Темка проводил мальчика-конюшего ревнивым взглядом – лучше бы сам расседлал Дегу, но барон обидится такому недоверию.

Пришлось ждать в небольшой гостиной, пока хозяин приоденется и спустится. Старик скучал в глуши, и даже приезд мальчишек был для него событием. Темка неторопливо водил взглядом: ничего не изменилось. Впрочем, княжич больше удивился бы обратному – такой сонной казалась жизнь в этом доме. Хозяин был не из родовитых – удачливый солдат, дослуживший до капитана. А потом, по протекции князя Кроха – Темка, вспомнив об этом, чуть поморщился, – король Горий пожаловал ненаследным титулом барона. Судьба точно спохватилась и отмерила бед – в первом же бою под новоявленным бароном убили лошадь, упал неудачно – под копыта своего же наступающего отряда. А кому нужен хромой вояка? Положили пенсию, оделили княжьей милостью. В глуши на такие деньги прожить можно, разумно отмеряя дни и монеты, развесив по стенам оружие – все исправное, вычищенное – и маленький сосновый щит с гербом своего князя, как символ вассальной клятвы.

Митька отошел к окну, тронул портьеру – такую старую, что первоначальный цвет ее невозможно было разобрать. Солнечный луч ворвался в комнату, точно в застоявшийся пруд, уперся в стену над каминной полкой. Точнее – в край деревянного щита. «А вот это что-то новенькое!» – поразился Темка и шагнул ближе. Неумело нарисованный герб – вроде бы ласка на задних лапах, передними опирается на меч – перечеркивала траурная лента. Темка сначала не понял, ведь в знак траура перевязывали только угол щита. Но тут прерывисто выдохнул Митька, и вспомнилось: перечеркнутый герб означал, что умер последний из рода. Умер род.

– Да, – проскрипели за спиной. – Не успела княгиня третьего сына родить.

– Третьего? – оглянулся Митька.

Барон подковылял ближе:

– Это старая традиция. Если княгиня – последняя, то она должна родить двух сыновей в род мужа и только третьего просить принять имя своего рода. А Маркий у нее был единственный.

Луч качнулся, ярче высветив ленту. Княгиня из рода Ласки! Жена князя Кроха, мать Марка.

За ужином все казалось Темке безвкусным. Митька был молчалив. Хорошо, что барон говорил не умолкая. Можно просто заинтересованно кивать, почти не вслушиваясь в старческие речи.

Мама! Как давно ее не видел Темка. Вспомнилось, как царапали щеку бусины, нашитые на платье, как мялись с тихим хрустом кружева. И как посмотрел Маркий… Княгини Крох в тот день – когда сын принял из рук короля меч! – не было.

Слуга налил мальчишкам вино с крепким сивушным духом. Темка даже не осмелился такое попробовать – кто его знает, что туда намешали. У барона вон уже помутнели глаза. Как неудачно, нужно же еще договориться насчет курьера.

Скрипнул рядом отодвигаемый стул.

– Простите, нас в городе ждут неотложные дела. Если хозяин будет милостив, то мы с удовольствием разделим с ним вечернюю трапезу, но сейчас нам нужно уйти, – сказал Митька.

Темка торопливо покивал. Но когда друг сделал шаг к двери, задержался. Хотел соврать – пуговицу, мол, обронил, да и мало ли что еще можно было придумать! – но в последнее мгновение просто попросил взглядом: «Иди. Я тебя догоню».

Дверь за Митькой закрылась. Измятый пакет лег на край стола.

– Барон, мне нужен курьер. Письмо должно быть доставлено князю Торну как можно быстрее.

В старческих глазах мелькнула растерянность:

– Но… я могу послать слугу только до Мерока, оттуда уже с курьером.

– Хорошо. Но прошу вас – пусть выезжают как можно скорее. Это за хлопоты и на Мерок, – поверх конверта лег предусмотрительно приготовленный Александером мешочек.

* * *

Городишко был похож на жилище барона – такой же сонный и запущенный. Княжичи неторопливо ехали главной улицей; за ними, отстав на пару шагов, пристроился солдат. Темка не стал спорить, когда пожилой ратник сказал: «Капитан велел рядом быть». Пусть, не мешает же. Тем более Темка намеревался выехать из центра куда подальше – может, там найдется что интересное. Особой цели у мальчишек не было, вино уже оплачено, и его доставят на двор к барону. Чем торчать в пропахших травами комнатах, лучше уж болтаться по городу, тем более моросивший с утра дождь истончился и вот-вот закончится.

Редкие прохожие глядели на княжичей с любопытством. Нищий бросился чуть ли не под копыта лошадей и, получив монетку, долго благодарил гнусавым голосом. Мелькали лавчонки – такие убогие, что заходить в них не хотелось. Старые вывески потускнели, наверное, жителям они без надобности, и так помнят, к кому в случае какой нужды идти. А посторонних тут почти не бывает – далеко от крупных городов, в стороне от караванных путей. И потому Темка удивился, увидев яркий полог, висевший над дверью. Расшитый странными символами, он напоминал о ярмарочном шатре гадалки. Дверь в лавку была приоткрыта, и на кожаном шнурке у притолоки висели гроздью фигурки зверей, деревянное оружие и совсем незнакомые амулеты. Намокший полог прогибался, роняя на крыльцо капли.

– Зайдем? – кивнул Темка.

Лавка оказалась крохотной, еле троим вдоль прилавка встать. Солдат, придирчиво оглядев помещение, остался за порогом. Щуплый мужчина поклонился посетителям, сложив ладони и прижав их к груди. Плечи купца закрывала широкая накидка, расшитая теми же рунами, что и полог у входа. Выходец из Дарра, понял Темка. Он слышал о них – лучших мастерах амулетов.

Торговец молчал, не расхваливал товар, которого было множество, и за день все фигурки не переберешь. Темка растерянно обвел взглядом связки амулетов. Митька отступил на шаг и рассматривал вырезанные на деревянных стенах руны.

– Разве тебе нужен амулет? – негромко спросил купец, когда Темка тронул пальцем крохотный меч.

Смуглая ладонь возникла у княжича перед глазами, качнулась, потом выгнулась лодочкой, точно змея надула капюшон, – и снова опустилась на прилавок.

– Мальчик из рода Оленя.

Темка окинул себя взглядом: нет, под дорожным плащом не видно шевронов.

– Ты веришь в себя и в свою удачу. В моей лавке ты не найдешь ничего нужного.

Княжич оторопел: странный способ торговли.

Хозяин перевел взгляд на Митьку. Раскрытая ладонь качнулась к лицу друга, замерла… Мгновения истекали, и на лице торговца все яснее проступало недоумение. Меж бровей легла горькая складка.

– Я ничем не смогу помочь тебе, молодой господин, – купец уронил руку. – У тебя нет покровителя.

– Мой род – золотого Орла! – вскинул голову Митька.

– Значит, у твоего рода нет покровителя.

Митька зло сощурился, распахнул плащ. Золотые аксельбанты и вышитый на груди герб показались из-под намокшей ткани. Торговец еле заметно вздохнул, с сочувствием глянул на мальчика. Княжич готов был достойно ответить на любую дерзость, но под мягким взглядом карих глаз отступил к двери, толкнул солдата и вывалился из лавки на улицу. Плеснула под ногами лужа, лизнула грязным языком крыльцо.

Темка замешкался, и когда выскочил – друг торопливо уходил, ведя в поводу Поля.

– Подожди! – догнал, пошел рядом. – Ну чего ты! Он просто решил попугать, цену набивал! – Темка сам не верил в то, что говорил.

Митька все ежился, точно стряхивал взгляд купца.

* * *

…Это предание каждый знает с детства. Много веков назад, когда даже горы и моря были другими, глянул Создатель – и не понравилось ему собственное творение. Очень уж показались люди дерзкими да жестокими. Протянулась рука уничтожить мир, как сминает ребенок неудачную поделку из глины.