Текст книги "Колючка"

Она правда считает, что здорово помогла мне, выделив спальню с матрасом и стулом? Я смотрю ей в глаза, понимая, что у меня остались считаные мгновения на то, чтобы направить разговор в нужное русло.

– Нужно быть дурой, чтобы выслать меня. Или ты все еще не догадалась? – Она молчит, так что я одариваю ее снисходительной улыбкой. – Тебе нужно знать все, что знаю я.

– Да неужели? – слащаво и ядовито цедит она. – Чего ты там можешь знать такого, что хоть как-то пригодится мне здесь?

Я знаю, что ее жених – колдун, что король беседовал со мной наедине – и до, и после ее предательства, что он осведомлен по крайней мере об одном явлении Дамы, пусть и поданном мной лишь как сон. Но отвечаю иначе:

– Я знаю, чего ожидает моя семья и что может вызвать у них подозрения. Матушка настаивала на частых письмах.

Валка закатывает глаза с видом избалованной девицы:

– Только и всего? Тогда утром же и напишу ей. И для этого ты мне не нужна.

Я поднимаю брови:

– Тело у тебя, конечно, мое, но почерк не мой уж точно.

– Значит, ты напишешь то, что нужно, или я прикажу прогнать тебя вон!

– Ты уже и так меня прогнала, – замечаю я.

– Тогда… тогда…

– Я буду писать письма, – обрываю я ее попытки. – При одном условии.

Валка хмуро смотрит на меня с дивана, в ее глазах разгорается злоба.

– Ставишь условия? Думаешь, я не знаю, что ты не сможешь и попытаться отнять мое место?

Ее место? Я стискиваю зубы и через силу делаю спокойный вдох.

– Мне не нужна такая жизнь. Условие простое: живи ее достойно, и она твоя. Не соизволишь – и я тебя уничтожу.

– Уничтожишь? – Валка смеется. – По сравнению со мной ты – никто. Я буду делать, что хочу…

– Предашь принявшую тебя Семью – и я выдам твою тайну. Выдам с помощью писем, написанных твоим почерком и говорящих о твоем предательстве, выдам благодаря знанию вещей, о которых ты и представления не имеешь. Выдам десятком других способов. Вспомни боль унижения из-за украденной брошки и представь, что ждет тебя после такого.

Удавка может отнять мой голос, но не помешает написать правду. А если и помешает, Валка этого знать не может.

– Ты смеешь угрожать мне? Думаешь, я испугаюсь тебя?

Я пожимаю плечами с равнодушным видом:

– Может, и нет, но тебе нужны эти письма, иначе твоя маленькая хитрость раскроется. А я лично устрою это, если ты нарушишь клятву верности, которую приняла на себя, забравшись в мое тело.

Я жду, глядя на Валку и прикидывая, что из моих слов ее вообще пронимает. Она знает лишь язык унижения. Полагаю, только страх позора может остановить ее – он или смерть.

Валка ощеривается:

– Я никаких клятв не давала. Стала принцессой, стану и королевой – и не позволю тебе еще раз у меня все отнять.

– Это ты отняла мою жизнь, – спокойно отвечаю я. – Ну так что же, добро пожаловать. Ты знаешь условие. Значит, договорились?

Она смотрит на меня, еще раз осмысливая предложение, и вдруг расцветает улыбкой – страшно видеть в этом лице такую резкую перемену от злобы к алчной радости. Ответ же звучит до смешного сдержанно:

– Да будет так.

Она идет к письменному столу и сгребает ворох бумаги.

– Устраивает доля прислуги, значит? А ты еще глупее, чем я думала.

Ее слова меня не задевают. Они мало чем отличаются от того, что мне приходилось выслушивать каждый день жизни дома. Я с легкой улыбкой забираю у нее стопку листов.

– Как мне передать письмо?

– Я пришлю слугу.

– Будет готово к утру. – Я задерживаюсь в дверях: – Запомни, Валка: продашь принца Даме – и я убью тебя, чего бы мне это ни стоило.

Глава 11

Ранним утром следующего дня я уделяю немного времени сундукам Валки, которые принесли в мою комнату накануне вечером, пока я была во дворце. В первом лежат наряды и вещи, которые Валка взяла для себя, в том числе и небольшая шкатулка с украшениями. Во втором – ее приданое. Я растерянно сажусь на колени. Дэйрилин и правда не желал больше видеть дочь. Она была отправлена сюда, в Менайю, чтобы выйти замуж за кого придется и стать для домашних лишь воспоминанием. Внутри разливается тоска от мыслей об ожидавшем Валку будущем. Мне ее почти жалко.

Я с сомнением перебираю чужие вещи. Присваивать ничего не хочется, но прошлые башмаки, пропитавшиеся пометом и протекающие по швам, едва ли протянут и день. К тому же мне нужны перчатки, руки уже стерты до крови лопатой и граблями. Я пыталась заматывать ладони носовыми платками, чтобы не сдирать мозоли, но перчатки должны справиться лучше. К счастью, я нахожу пару сапог для верховой езды как раз мне по размеру. Но вот перчатки все только из шелка и совершенно бесполезны. Придется и дальше обходиться платочками.

Убирая нарядную одежду из дорожного сундука, чтобы освободить место для того, чем можно пользоваться, я замечаю краешек темно-синего плаща – подарка короля, который Валка повелела убрать с глаз долой тогда, в карете. Осторожно прикасаюсь к вышивке, чувствуя под пальцами плотную теплую ткань. Мне больше никогда не надеть его, раз я теперь не принцесса. Лучше куда-нибудь убрать. Я перекладываю плащ в приданое Валки, зарываю под свертки цветастых шелков и запираю сундуки.

Потом сажусь и пишу письмо матери при свете толстой восковой свечи из приданого. Думаю, что нашла ей достойное применение. Вряд ли Валка расстроилась бы.

Слуга стучит в дверь, аккурат когда я прячу письмо в чистый лист бумаги и запечатываю парой капель воска. Валка все прочитает и потом уже переложит в подходящий конверт со своей печатью. Той, что мать дала мне с собой.

Я отпираю дверь, слуга кивает мне и просит:

– Письмо, верия.

Он одет почти как конюхи, но в других оттенках: вместо их рыжих штанов и оливковых туник с темно-зелеными поясами на талии на нем наряд сине-белой расцветки. Я протягиваю ему письмо, он быстро кланяется и уходит.

Закончив помогать с гусиным стадом и вычистив сарай, я ищу Джоа. Объясняюсь неуклюжими оборотами и целым потоком жестов, чтобы он понял мою просьбу отвести Фаладу на пастбище, а не подумал ненароком, что я выкрала жеребца. В конце концов он соглашается, а Фалада, по счастью, изволит терпеть поводья. Едва мы выходим за городские ворота, я снова снимаю упряжь, и конь срывается с места, уносится по дороге, а потом трусцой возвращается ко мне и степенно шагает рядом.

– Похоже, кое-кто засиделся взаперти.

– Люди много ерунды выдумали, но стойла точно хуже всего.

Я усмехаюсь и пожимаю плечами:

– Ты всегда можешь уйти.

– Могу, – подтверждает он, но по голосу очевидно, что не собирается. – Ты встретилась с этой дамочкой, Валкой?

– Мы договорились. – Мне неожиданно не хочется продолжать.

– О чем? – настаивает он.

– Я буду писать за нее письма. В обмен она сдержит данную мной клятву.

Фалада взмахивает хвостом:

– Уверена?

– Я сказала, что убью ее за предательство принца.

Фалада резко останавливается. Я не оглядываюсь и вышагиваю дальше по дороге. Мгновение спустя он меня догоняет.

– Ты сможешь?

В его голосе впервые за все время ясно слышится растерянность.

Я вздыхаю:

– Если она предаст новую семью, я выдам ее тайну и то, кем она была раньше, и тогда ее обвинят в измене. А это почти то же самое.

И так с Валкой будет навсегда покончено, я снова стану принцессой, снова буду против воли помолвлена, да еще и окажусь рядом с теми, кто уже успел привязаться к ней – а может, и полюбить. А Дама обо всем прознает и начнет искать новые способы подчинить меня и заполучить Кестрина. Совершенно не хочу всего этого, даже чтобы отплатить Валке по заслугам.

Фалада издает негромкий задумчивый звук – что-то вроде хмм на лошадиный манер.

– Ты говорила, что этой чародейке нужен принц?

Я киваю, уже чувствуя давление вокруг шеи.

– И еще говорила, что предупредишь его.

Конечно, вот только тогда я не знала, что приходивший в мою комнату колдун и есть принц.

– Он знает достаточно, чтобы уберечься.

– Откуда?

– Когда чародейка явилась ко мне в спальню в первый раз… – Я озираюсь вокруг, надеясь на что-нибудь отвлечься. Фалада терпеливо ждет. Я вздыхаю: – В тот первый раз принц тоже там был.

– Он был там? – Фалада выгибает шею и оглядывается на меня.

– Пробрался в мою комнату. Я решила, что это колдун из менайских подданных, но потом мы приехали во дворец, я увидела принца – а это он.

– Значит, твой принц чародей. Тогда и король тоже, не сомневайся. Никак иначе Кестрин до тебя не добрался бы. – Белый качает головой: – Похоже, они в раздоре с этой колдуньей и теперь она ищет мести.

У меня краснеют щеки.

– Я так и сказала. А раз принц владеет колдовством и прекрасно знает, кто за ним охотится, то справится и сам. По крайней мере, пока Ва… – Воздух резко застревает в горле.

Я хватаюсь пальцами за гриву Фалады, шею пронзает болью. Мир вокруг шатается. Закрыв глаза, я отчаянно цепляюсь за жеребца, в груди горит огонь. Наконец цепь ослабляет хватку. Я прерывисто втягиваю воздух, снова и снова. Фалада замер рядом со мной. Я заставляю себя отойти и дрожащими руками приглаживаю ему гриву.

– Прошу прощения, – говорю хрипло.

Опять так глупо попалась, решив произнести ее имя. Надо быть внимательнее.

– Пойдем дальше, – бормочет Фалада. – Если можешь.

Я плетусь рядом с ним. Мгновение спустя вижу причину его беспокойства: навстречу едет повозка. Она уставлена ящиками, до краев набитыми яблоками, на поводьях сидит земледелец и пристально разглядывает нас, проезжая мимо. Должно быть, мы странно смотримся вместе: невысокая чужеземка с удилами и посохом в руках и шагающий рядом белый жеребец совсем без упряжи. Хруст камней под колесами повозки постепенно тает вдали, оставляя только тихий свистящий вой ветра над равнинами.

– Алирра, – голос Фалады нарушает тишину, – как думаешь, почему король с сыном выбрали тебя?

Я пожимаю плечами. Я помешала Даме напасть на Кестрина, вернее попыталась, но предвидеть такого принц никак не мог, а случилось все уже после объявления помолвки.

– Что делает тебя предпочтительней принцессы из богатой страны, принцессы, воспитанной как будущая королева? Такой, что никогда не смогла бы стать гусятницей?

– Ну спасибо. – Я сердито смотрю на него. – Нет, я не представляю, зачем им неуклюжая, бестолковая принцесса из нашего королевства размером с чашку. Даже моя мать не поняла.

Я не могу заставить себя поделиться единственным подозрением, похожим на правду.

– Тогда как у тебя вышло убедить их, что нужна именно ты?

– Они приехали уже убежденные в этом.

– В таком случае помолвку можно было утвердить и в переписке. Они же хотели встречи. По крайней мере, король, а уж он, без сомнения, поведал сыну, что в тебе увидел. До того, как вы подписали бумаги.

Я ошеломленно смотрю на белого. Такого мне в голову не приходило. Но…

– Может, принц и балуется колдовством, но это же не обязательно значит, что его отец тоже. – Я вытираю руки о юбку – ладони вспотели, несмотря на прохладу. – Или обязательно?

– Ты совсем не разбираешься в колдовстве, да? – спрашивает Фалада. – Перенестись в другое королевство – то есть через высокогорья, через равнины и леса – дело не из легких. Сделать все с такой точностью, чтобы попасть в спальню определенного человека, не зная его и не видя прежде комнаты, – задача для мастера.

– А мастером он не смог бы стать без ведома короля, – договариваю я.

– Не только без ведома, – подтверждает Фалада, – но и без помощи в обучении и сохранении тайны. Такое мастерство в столь юном возрасте необычно. Он посвятил этому искусству много времени и сил.

– Почему ты решил, что это тайна? При дворе наверняка должны знать, и в… Круге Колдунов? – Я запинаюсь, силясь припомнить все, что мне известно об управлении колдовством в Менайе. Вспоминается немногое. Как бы то ни было, чародейство не из тех вещей, которым легко предаваться незаметно.

– Знали бы придворные – узнала бы вся страна. Даже конюхи в стойлах упоминали бы короля-чародея, а я ни слова о таком не слышал, – замечает Фалада. – Зачем Семье хранить это в тайне – понять легко. У Круга не получится подчинить то, о чем он не знает. Это просто вопрос власти.

– Ты знаешь менайский? – удивленно спрашиваю я.

– Разумеется. – Фалада кивает, но не сбивается с мысли. – Но подумай еще раз, Алирра: у нас есть семья чародеев с сильным и могущественным врагом. И все же что-то в тебе определило их выбор. Что ты сделала?

– Не обменялась с королем и дюжиной фраз до помолвки. Вынудила его приставить ко мне стражу, чтобы охранять в собственном доме. И не лезла под ноги.

Фалада обдумывает услышанное.

– То есть он увидел, что тебя не ценит семья, что ты скромная…

– Слабая и покорная, – договариваю я. Мы уже свернули с дороги и подходим к пастбищу.

– Возможно, – размышляет Фалада. – Возможно, они искали ту, кому смогут доверять, ту, что признает их власть и с благодарностью примет покровительство.

– Может, им нужна была принцесса, по которой никто не станет скучать, если ее убьют. – Слова сами выплескиваются из меня на волне горечи.

Фалада отвечает не сразу. А когда наконец заговаривает, спрашивает:

– Что ты могла бы отдать, чтобы тебя ценили и оберегали?

Я замираю и смотрю в землю. Хотелось бы уметь лгать ему.

– Многое, – отвечаю резко.

– Свою преданность?

Я не поднимаю взгляда, но знаю, что он прав. Наверное, Фалада все же читает правду прямо у меня на лице, потому что мягко произносит:

– Что ж, дитя, я начинаю понимать, чем тебе мила жизнь, которую ты пытаешься для себя устроить.

Почему-то от этих слов мне только хуже.

– Пойдем уже, – говорю я, продолжая путь.

И хотя нет никакой нужды так спешить к гусям, Фалада безмолвно идет следом.

* * *

День проходит тихо. Фалада бродит вокруг, пасется в высоких травах, но то и дело возвращается ко мне. Гуси плещутся на мелких бережках ручья и щиплют все вокруг, выискивая былинки повкуснее. Одна гусыня раскидывает подрезанные крылья и тщетно машет ими, колотит по воздуху, но только поднимает рябь на воде под собой. Я потираю синяк на ноге, там, куда утром меня опять клюнули. Но прямо сейчас гусей даже жалко.

Корби хмуро глядит на нас со своего места на другом краю луга. Его злоба чуть ли не витает в воздухе. Даже Фалада, проходя мимо меня после обеда, тихо спрашивает:

– Твой приятель-пастушок не всегда такой мрачный, надеюсь?

– Нет. – Я тянусь и почесываю белого за ушами. – Я не очень-то его понимаю.

– Зависть, – бросает жеребец и отходит, оставляя меня тревожиться об одном этом слове до самого вечера.

Фалада помогает вести гусей в сарай, важно вышагивая рядом со мной и загоняя пернатых мятежников обратно в стадо. Похоже, что он немножко стесняется радости от такой работы, будто поначалу считал ее ниже своего достоинства, а теперь смущен тем, как ему понравилось.

Когда мы приходим на конюшню, я чищу его и вытаскиваю застрявшие в хвосте травинки. Фалада покорно терпит, кося глазом на порцию овса и зерна, поджидающую в стойле.

– Не верю, что ты голодный. Ты же ел целый день! – удивляюсь я, когда он идет прямиком к кормушке.

Он бросает на меня смешливый взгляд и советует:

– Представь, что это десерт.

В общей комнате я сама набрасываюсь на еду так, что матушка бы поджала губы и окатила бы меня ледяным взором. Сегодня на ужин дымящаяся миска овощного супа, приправленного незнакомыми пряностями, и кусок лепешки. Кажется, ничего вкуснее я до сих пор не пробовала. Конюхи смотрят на меня с широкими улыбками и сами склоняются над едой.

Закончив ужинать, я отставляю пустую миску и собираюсь уходить. Старшая женщина вытягивает руку и кладет передо мной три зеленых листка. Я перевожу взгляд с них на ее лицо. Она показывает на себя и медленно произносит имя. Я беру листочки – длинные, со слегка резными краями, объемные и шероховатые. Растираю один в пальцах, чтобы почувствовать запах, подношу к носу и вдыхаю знакомый прохладный и резкий аромат. Губы растягиваются в улыбке. Мне знакомо это растение, хотя раньше я встречала его только высушенным. Женщину зовут Сальвия.

Я смотрю на остальных, и вторая женщина протягивает мне сухое соцветье виолы, похоже, из аптекарской лавки. Она молодая и красивая, немногим старше меня, с яркими и веселыми глазами. Ее братья улыбаются и показывают свои имена: младший – ветку рябины, средний – листья ясеня, а старший – дубовый листок. Они учат меня говорить имена на менайском, и я с радостным смехом повторяю вслух и бережно сохраняю в памяти: Сальвия, Виола, Рябина, Ясень и Дуб.

Их доброта греет меня до самого сна, и даже утром я все еще улыбаюсь.

Глава 12

– Это же на тебе не… – начинает Сальвия, округляя глаза, едва я захожу в общую комнату.

Я опускаю взгляд, будто красный льняной дорожный наряд Валки мог обернуться платьем для дворцового пира, пока я шла по лестнице. Да, он сравнительно новый, то есть я еще не представала в нем перед гусями, но на прежней зеленой юбке вчера разошелся шов, когда я наступила на подол, пытаясь увернуться от очередного щипка, а больше ничего подходящего у меня нет.

– Виола, – зовет Сальвия и отдает короткое распоряжение потише – быстрый перестук слов, которых я не разбираю.

– Нет. – Виола отвечает весело, так что кажется, будто это согласие. – Пойдем-ка, Терн.

Она широко улыбается, разворачивает меня и чуть ли не подгоняет обратно наверх, в их с Сальвией комнатку. Снимает с крючка на стене юбку и тунику и вкладывает мне в руки.

– Надень. – Она старательно выговаривает слово, чтобы я ее поняла.

Я смотрю на одежду. У меня в руках бледно-желтая туника и юбка цвета рыжей глины – наверное, единственный ее наряд, кроме зелено-коричневой формы, которую носят все на конюшнях. Полотно крепкое и наверняка выдержит намного больше, чем все, что есть у меня.

– Надень, – повторяет Виола, прихватывая ткань и изображая, будто снимает с меня тунику.

– Да-да, – соглашаюсь я торопливо, пока мне в самом деле не принялись помогать.

Она усмехается и смотрит в сторону, пока я выбираюсь из своего платья. Виола немножко выше меня, но сложение у них с Валкой похожее. Юбка и туника сидят на удивление складно.

– Спасибо, – говорю я, когда Виола вручает мне аккуратно сложенный красный наряд. Она машет рукой, мол, благодарить не за что. Я снова обвожу комнату взглядом и вижу, что над обоими матрасами приделано по вешалке. И на Виолиной теперь осталась только смена рабочей одежды.

– Я… отдам?

Как сказать «верну»? Я прикасаюсь к тунике на себе и изображаю, будто отдаю все обратно.

– Нет-нет, тебе! – настаивает она. – Нужно одеваться как следует для работы. Подумай, что Сальвия…

И снова я теряю отдельные слова в шквале звуков. Да, Сальвия будет недовольна, если в конце дня Виола заберет одежду и завтра я снова появлюсь в красном платье. Но не могу же я вот так отнять у нее единственный хороший наряд.

– Тебе, – твердо говорю я, протягивая свои вещи.

Она поспешно убирает руки:

– Ну что ты за гусь!

Гусь? Я хлопаю глазами, и она смеется. Чувствую, что и сама улыбаюсь в ответ. Слушаю ее звонкоголосую болтовню, пока она ведет меня обратно в мою спальню, чтобы я оставила снятое платье, и потом снова вниз по ступенькам к запоздалому завтраку. Сальвия встречает нас широкой улыбкой, заговаривает с Виолой, и комнатка наполняется дружеской болтовней.

Тем же вечером в дверь моей спальни коротко и громко стучат. Я отвлекаюсь от расчесывания волос и улыбаюсь. Наверное, это Виола пришла снова обзывать меня гусем за то, что я подложила красное платье ей на матрас. Но нельзя же было в самом деле думать, что я просто присвою ее одежду и ничего не отдам взамен.

Стук повторяется. Я скручиваю волосы в растрепанный пучок и открываю дверь. В сумрачном коридоре стоит Матсин эн Корто. Я моргаю, будто он может исчезнуть, стоит только приглядеться, но воин по-прежнему передо мной, серебряное колечко в его левом ухе поблескивает в темноте. Он сдержанно кланяется и произносит:

– Верия Торния пойдет со мной.

Я нерешительно спускаюсь следом. Уже стемнело, в конюшнях тихо, все лошади отдыхают в стойлах. Негромкие отголоски беседы плывут по коридору из общей комнаты.

На улице стоит остальная квадра, Матсин сажает меня в поджидающую карету и захлопывает дверь. По щелчку кнута мы трогаемся, карета разворачивается и дребезжит по Западной дороге в сторону дворца. Наверное, король хочет еще раз расспросить меня, но зачем обставлять все именно так? Возможно, экипаж призван напомнить мне, от чего я отказалась, а может быть, стражи нужны, чтобы припугнуть.

Однако вовсе не к королю приводит меня тихими коридорами квадра. Когда Матсин открывает двери в небольшую гостиную и кивком приглашает меня войти, я вижу принца.

Внутри очень светло, перед маленьким очагом стоят два повернутых друг к другу низких креслица, пол застелен пушистым тканым ковром, у стены притаился письменный стол со стулом. Принц молча ждет посреди комнаты.

Я торопливо приседаю в реверансе, склонив голову, чтобы скрыть смятение. Что Кестрину от меня нужно, если я для него лишь отвергнутая компаньонка Валки? Позади Матсин закрывает дверь, и мы остаемся одни.

– Встаньте, – произносит принц уже знакомым голосом.

Я выпрямляюсь, поднимаю голову и встречаю его взгляд. Он точно такой, каким я его запомнила; темные глаза блестят в свете ламп. Только лицо теперь кажется изможденным и усталым.

– Прошу прощения за то, что пришлось так грубо вызывать вас сюда, – к сожалению, во дворце почти никто не говорит на вашем языке. Надеюсь, вы не обиделись.

Голос у него мягкий, даже слащавый, и полностью скрывающий истинные чувства. Я помню, как Матсин говорил на моем языке с солдатами из дома во время путешествия. И говорил довольно хорошо. Он вполне мог все объяснить сегодня вечером, не будь ему приказано иное.

– Вовсе нет, Ваше Высочество, – отвечаю я как подобает. Если у меня и были мысли о том, чтобы предостеречь Кестрина лично, все они разбились об эту его мелкую ложь. Он расчетлив и послал за мной, исходя из собственных интересов. Сейчас нужно беспокоиться только об этом.

– Я рад, – говорит принц, подходя ближе. – Хочу попросить о небольшом одолжении. Мне нужно написать письмо для вашей королевы. Я горжусь умением говорить на вашем языке, но еще не до конца освоил его письменную форму. Вы мне поможете?

– Конечно, Ваше Высочество.

Сердце до боли громко колотится в ушах. Что ему нужно от матери такого, чего не может попросить Валка?

Принц указывает на письменный стол.

– Я все продиктую, – поясняет он, пока я сажусь. А сам занимает место на углу и наблюдает за тем, как я готовлюсь писать.

Кестрин диктует короткое вежливое письмо, начинающееся обычным обращением к «Ее Величеству Королеве», продолжающееся просьбой «отправить плащ, подарок Его Величества Короля Менайи, что Ее Высочество принцесса позабыла дома», и завершающееся «искренней благодарностью». Дописываю я с мокрыми ладонями и узлом в животе. И все это время он не отводит от меня взгляда.

Я откладываю перо и отдаю письмо принцу. Он принимает его и вдруг, к моему удивлению, идет к маленькому столику между кресел и берет с него другую бумагу. Стоя ко мне спиной, Кестрин изучает оба листка. Я поднимаюсь и вытираю ладони о юбку. Отсюда непонятно, что он держит в руках, и понимать мне совершенно не хочется. Я предпочла бы сейчас уйти и никогда не возвращаться.

– Ваше Высочество, – решаюсь наконец сказать пересохшими губами. Он смотрит на меня через плечо. – Могу я вернуться к себе?

Он опускает бумаги.

– Ваше письмо вызывает у меня определенные вопросы.

– Ваше Высочество?

Я молюсь о том, чтобы он не приметил дрожи в голосе. И наконец начинаю понимать его игру – при дворе наверняка должны быть писари, способные с легкостью написать моей матери такое послание. Почему он не обратился к ним?

– Присядьте со мной. – Он устраивается в одном из кресел, не выпуская из рук бумаги. Я на негнущихся ногах иду ко второму.

– Похоже, вы рассердили принцессу Алирру во время путешествия, – отмечает он. Я согласно склоняю голову. Определенно похоже. – Тогда объясните мне, почему согласились написать за нее письмо к матери?

– Ваше Высочество? – Слова выходят едва громче шепота.

Я встречаюсь с ним глазами, и он улыбается. Эта улыбка не предвещает ничего хорошего.

– Вероятно, вы позабыли. Я переписал все в точности, чтобы напомнить вам. Слушайте:

«Дорогая матушка!

Минуло два дня с нашего прибытия в Таринон. Я надеюсь, вы простите мою медлительность в написании вам, поскольку я была очень занята. Но я уверена, что лейтенант Балин благополучно донес до вас доклад о том, что оставил меня в добром здравии, и надеюсь, что вы не тревожитесь.

На границе нас встретили двое лордов короля, зовущиеся Филадоном и Мелькиором…»

– Мне продолжать? Или что-нибудь вам все-таки знакомо? – любезно спрашивает принц.

– Знакомо, – хрипло отвечаю я.

– Почему же?

Я мотаю головой. У меня нет иных объяснений, кроме правды, но правду эту я не смогу рассказать, даже если пожелаю.

Он бросает письмо на столик между нами.

– Я не поверю, что Алирра хочет общаться с вами и достаточно вам доверяет, чтобы просить писать за нее послания. И она точно не попросила бы написать письмо настолько откровенного содержания. Тогда почему же, скажите, вы его все-таки написали?

Я не свожу взгляда со своих рук. Они аккуратно сложены на коленях, пальцы одной укрывают другую. Нужно что-то ответить, я это знаю. И все же отпускаю себя дальше в глубины отчуждения, всегда спасавшего меня раньше, если не от боли, то по крайней мере от жгущего изнутри страха.

– И как, наконец, вы сумели даже подписать его? – Голос у него низкий, густой, налитый недоверием. – У вас не только почерк, но и подпись принцессы. Я сравнил ее с подписью на бумагах о помолвке и не нашел никаких различий.

Я продолжаю изучать форму собственных пальцев и то, как прячутся тени в лодочках рук.

– Смотрите на меня.

Взгляд взлетает против воли, потому что я слышу голос брата. Но принц не поднимает руки, не тянется ко мне. Вместо этого он снова говорит, тоном холодным и твердым, как железо:

– Почему у вас почерк принцессы и ее подпись?

Я разглядываю его – высокие скулы, черные волосы, жесткий прищур глаз, линию губ. Закрываясь от страха, я не помогу ни себе, ни ему. Какие бы уловки он ни использовал сейчас, за мной все еще долг, потому что я предала его доверие, решив жить судьбой девочки-гусятницы.

Но когда я открываю рот для ответа, выскальзывают другие слова:

– Отпустите.

Кестрин поднимает одну бровь, но я вижу, как что-то мелькает в его взгляде. Жалость?

– Мой отец предлагал вам возможность вернуться домой, – отвечает он, изображая непонимание.

Я качаю головой и заставляю себя говорить:

– Дома меня ничего не ждет. Моя… семья огорчится, если я вернусь.

Теперь голос хотя бы звучит увереннее.

– Лорд Дэйрилин обожал свою дочку.

Я на миг теряюсь, а потом едва сдерживаю смех.

– Возможно, при посторонних. В кругу семьи все совсем не так, как при дворе.

Эту истину я усвоила уже давно.

Кестрин откидывается в кресле, скрестив руки на груди. В свете ламп его образ кажется мрачным и внушительным.

– Объясните, как написали то письмо.

Слова повисают в воздухе. Он не отпустит меня, пока не получит удовлетворяющий его ответ – тот, которого я не дала бы, даже если бы могла. Но, думаю, можно попробовать объясниться, не открывая всей правды. Он смотрит мне в глаза и ждет, так что я нарушаю тишину и говорю:

– Было время, Ваше Высочество, когда мы с принцессой казались неразлучными. Мы росли вместе, вместе обучались. Научились писать одинаково, и я стала часто составлять послания за Ее Высочество, лишь отдавая их ей на утверждение перед отправкой. Повторять подпись стала просто для удобства. Несмотря на разногласия накануне и во время путешествия, я все еще должна была ей услугу. Поэтому согласилась написать королеве за нее, пока она не чувствовала на это сил. Только и всего.

Целое мгновение мне кажется, что он поверил.

– Вы лжете.

Сердце пропускает удар.

Он продолжает:

– У принцессы почти не было друзей в детстве. И точно не было такой близкой подруги, какой представляетесь вы.

Он знает, о чем говорит, – и все-таки определенно не со слов Валки. Она никогда не была одинока. Всегда жила в окружении друзей и семьи, и у нас при дворе, и в доме отца. Не сомневаюсь, что именно это она и поведала бы о прошлом.

– Она сама вам рассказала? – спрашиваю я.

– Нет, – признает принц.

– Откуда же вам все известно?

– У меня свои источники, – отвечает он загадочно. От этих слов снова тянет смеяться. Они напоминают о детской манере секретничать: я что-то знаю, а тебе не скажу.

– Вероятно, ваши источники ошиблись, – говорю я повеселевшим голосом.

Он бросает на меня резкий взгляд:

– Это невозможно.

– Ваше Высочество, вы достаточно повидали, чтобы понимать, что не бывает совершенной правды, не бывает одного взгляда на вещи. Может быть, ваши источники и надежны. Я не сомневаюсь, что вам честно докладывали обо всем, как разумели. Но, возможно, я говорю другую часть правды. Утверждать, что вас обманывали или что лгу я, – значит подписаться под знанием непознаваемого. Мы с принцессой провели детство при дворе. Ваши источники это подтвердят. У нас были одни учителя. Как описывали нашу дружбу ваши источники, мне неизвестно, но не забывайте, что это лишь их видение. Наш разлад тоже никто не станет отрицать. Вероятно, теперь вы понимаете и то, что между нами снова установился своего рода мир.

– После того, как она обрекла вас на тяжелый труд.

Я вздрагиваю, но беру себя в руки.

Кестрин смотрит на меня с грустной улыбкой.

– Есть еще кое-что для меня непонятное, – говорит он.

Я жду.

– Почему вы писали ее почерком даже сейчас?

Долгое мгновение я просто смотрю в ответ, как заяц на пикирующего сокола. Потом бормочу:

– Это… это вышло само.

Он отводит взгляд и молчит.

– Будьте внимательнее впредь, леди, – произносит мягко. – Сомневаюсь, что принцессе понравится, как запросто вы пишете ее рукой.

Я сжимаюсь в комок, так неожиданно приходит страх, что он расскажет обо всем Валке. Или задаст новые вопросы и будет расспрашивать, пока я сама не запутаюсь в ответах.

– Идите, – говорит он, взмахивая рукой. – Моя квадра проводит вас домой.

Я спешу уйти прежде, чем он передумает.