Текст книги "Адольф Гитлер (Том 3)"

«Что касается интеллектуальных слоев у нас, то должен сказать, что, к сожалению, без них не обойтись, а то можно было бы их в один прекрасный день истребить или устроить что-нибудь в этом духе. Но, к сожалению, они нужны. Когда я смотрю на эти интеллектуальные слои и размышляю над их отношением ко мне, нашей работе, то мне становится почти страшно. Ибо с тех пор, как я занимаюсь политикой и особенно с того момента, как я возглавил рейх, у меня только успехи. И тем не менее эта публика строит из себя черт знает что, это отвратительно, мерзко. А что случится, если у нас будет какая-нибудь неудача? Как поведут себя тогда эти курицыны дети?.. Раньше моей величайшей гордостью было то, что я создал себе партию, которая и во времена неудач непреклонно и фанатично стояла за мной. Это было моей величайшей гордостью… и в таком духе мы должны воспитать весь наш народ. Его надо воспитать в абсолютной, непоколебимой, само собой разумеющейся твердой вере в то, что в конце мы получим все необходимое. Этого можно добиться лишь постоянно обращаясь к силе нации, выделяя позитивные ценности народа и, по возможности, не обращая внимания на так называемые отрицательные стороны.

Для этого необходимо, чтобы именно печать совершенно слепо придерживалась принципа: руководство всегда действует правильно!.. Только так мы освободим народ от сомнений, которые лишь делают его несчастным. Широкие массы совсем не хотят, чтобы на их плечи ложилось такое бремя. Широкие массы хотят только одного: иметь хорошее руководство, верить ему, чтобы в руководстве не было грызни между собой, чтобы руководство выступало перед ними сплоченным. Поверьте мне, я знаю совершенно точно: для немецкого народа нет большей радости, чем видеть, как я выхожу на улицу, скажем, 9 ноября, а вокруг меня мои соратники, и народ говорит: это такой-то, это такой-то, а это такой-то. Людям спокойно от мысли, что все руководители – держатся вместе, все они идут за фюрером, а фюрер горой стоит за них, это наши кумиры. Может быть, кое-кто из интеллектуалов этого никак не поймет. Но простые люди… хотят именно этого! Так это было в немецкой истории и прежде. Народ всегда счастлив, когда те немногие руководители, которых жизнь поставила наверху, стоят друг за друга, тогда и народу внизу легче быть сплоченным» [246]246
  Эта речь, относящаяся к ключевым документам о Гитлере, опубликована в: VJHfZ, 1958, Н. 2, S. 181 ff.


[Закрыть].

Частью процесса психологической мобилизации с момента мюнхенской конференции была также все более ускоряемая Гитлером динамика самих событий, так что наблюдатель порой спрашивал себя, то ли политика не нуждалась в передышке, то ли отсутствие передышки становилось политической нормой. От недели к неделе усиливался нажим изнутри и извне на беззащитную Чехословакию. 13 марта Гитлер настоятельно потребовал от вызванного в Берлин лидера словацких националистов Тисо отделения от Праги, днем позже перед парламентом в Прессбурге[247]247
  Братиславе. – Примеч. пер.


[Закрыть] был зачитан переданный Риббентропом на словацком языке манифест о независимости. Вечером того же дня в столицу рейха прибыли чешский президент Гаха вместе с министром иностранных дел Хвалковским, там Гаха подвергся шантажу, который Гитлер позже с отдающим какой-то ущербностью удовольствием назвал «гахаизацией». Хотя гости были приняты со всеми положенными по протоколу почестями, в рейхсканцелярию они попали только между первым и вторым часом ночи после выматывающего нервы ожидания, когда они напрасно пытались узнать о предмете переговоров. Престарелый и болезненный Гаха вместе с Хвалковским после утомительного шествия через бесконечные коридоры и залы недавно построенной рейхсканцелярии попал в конце концов к Гитлеру, который ждал перед своим письменным столом в полумраке огромного кабинета, освещенного лишь несколькими бронзовыми торшерами, рядом с ним помпезный Геринг и опять апробированная по части запугивания фигура Кейтеля. Слова приветствия президента выражают всю отчаянную угодливость страны, брошенной всеми на произвол судьбы, В протоколе встречи отмечается:

«Президент Гаха приветствует фюрера и выражает свою признательность за то, что фюрер принимает его. Он уже давно хотел познакомиться с человеком, чьи замечательные мысли он часто перечитывал и изучал. Сам он до недавнего времени был неизвестен, никогда не занимался политикой, а был в свое время просто чиновником-юристом в венском управленческом аппарате…. в 1918 году его вызвали в Прагу и назначили в 1925 году президентом административного суда. В качестве такового он не имел никакого отношения к политикам, или, как бы он их точнее назвал, политиканам. Он никогда' не был персоной грата. С президентом Масариком он встречался лишь раз в год на ужине, который устраивали для судей, а с Бенешем еще реже. Единственная встреча с ним была отягощена недоразумениями. В общем-то весь режим был ему чужд, сразу после перелома он задал себе вопрос, а счастье ли это для Чехословакии быть самостоятельным государством. Прошлой осенью на его долю выпала задача встать во главе государства. Он – старый человек… и он верит, что отдать судьбу(Чехословакии) в руки фюрера – значит отдать ее в надежные руки» [248]248
  Запись советника Хевеля, ADAP, Ser. D, Bd. IV, Dok. 228.


[Закрыть].

Когда Гаха закончил свое выступление просьбой предоставить все-таки его народу право самостоятельного национального существования, Гитлер начал пространный монолог. Он жаловался на многочисленные проявления враждебности чехов, бессилие нынешнего правительства в его собственной стране, указал на сохранение духа Бенеша, обрушивал упрек за упреком на молчавших, «словно окаменевших» людей, сидевших перед ним, «только по их глазам было видно, что они – живы» [249]249
  Schmidt P. Op. cit. S. 430.


[Закрыть]. Его терпение, продолжал он, исчерпано:

«В шесть часов со всех сторон в Чехию войдет немецкая армия, а немецкие ВВС займут аэродромы. Есть две возможности. Первая: вступление немецких войск будет идти с боями. Тогда это сопротивление будет жестоко подавлено силой. Другая: вход немецких войск будет осуществляться в приемлемых формах, тогда фюреру будет легче дать Чехословакии при преобразовании широкую самостоятельность, автономию и известную национальную свободу…

Вот по этой причине он попросил приехать сюда Гаху. Это приглашение – последняя добрая услуга, которую он может оказать чехословацкому народу… Проходят час за часом. В шесть часов в страну войдут войска. Ему почти неудобно говорить, что на каждый чешский батальон приходится одна немецкая дивизия. Военная операция проводится не в игрушечных, а полных масштабах».

На вопрос Гахи, почти лишившегося голоса, как ему удержать от сопротивления весь чешский народ за четыре часа, Гитлер высокопарно ответил:

«Военная машина запущена в ход и ее не остановить. Ему следует обратиться в пражские инстанции. Это серьезное решение, но он видит впереди возможность долгого периода мира между двумя народами. Если решение будет иным, то он предвидит уничтожение Чехословакии… Его решение бесповоротно. А что такое решение фюрера – это известно».

После того, как Гаху и Хвалковского отпустили вскоре после двух часов ночи из кабинета Гитлера, они попытались связаться по телефону с Прагой. Когда Геринг ввиду того, что время уходит, пригрозил разбомбить город и с грубым «простодушием» расписывал картины разрушения, с президентом случился сердечный приступ, и какое-то мгновение присутствующие опасались самого худшего: «Тогда завтра утром весь мир скажет, что его убили ночью в рейхсканцелярии», – писал позже один из очевидцев. Однако доктор Морелль, которого предусмотрительные режиссеры держали наготове, опять поставил его на ноги. Таким образом удалось своевременно передать пражским инстанциям указание не оказывать сопротивление вступлению немецких войск, незадолго до четырех часов Гаха подписал документ, согласно которому он «исполненный доверия вкладывает судьбу чешского народа и страны в руки фюрера Германского рейха».

Едва Гаха вышел из помещения, Гитлер утратил всю свою привычную манеру держаться. Он в возбуждении рванулся в комнату своих секретарш и потребовал расцеловать его: «Деточки, – крикнул он. – Гаха подписал. Это самый великий день моей жизни. Я войду в историю как самый великий немец» [250]250
  Zoller A. Op. cit. S. 84; приводимая ниже цитата взята из «Обращения к немецкому народу» от 15 марта, явно написанного еще до переговоров с Гахой; см.: Domarus М. Op. cit. S. 1095.


[Закрыть]. Двумя часами позже его войска перешли границу, первые части вошли в Прагу, где несмотря на весну мела вьюга, уже в девять часов. На обочинах опять стояли ликующие люди, но это было лишь меньшинство, большинство отворачивалось или стояло молча, со слезами бессилия и гнева на глазах, позади приветливо машущих руками шеренг. Уже тем же вечером в город прибыл сам Гитлер и переночевал в Градчанском замке. «Чехословакия, – объявил он, упоенный победой, – перестала существовать». Вся операция заняла два дня. Когда английский и французский послы передали 18 марта в Берлине ноты протеста, Гитлер к тому моменту уже создал протекторат Богемия и Моравия, во главе которого он ради успокоения других поставил господина фон Нойрата, который считался умеренным деятелем, парафировал договор о защите Словакии и отправился назад. Казалось, жизнь вновь подтвердила слова Муссолини полугодичной давности, произнесенные им незадолго до Мюнхена: «Демократии осуждены проглатывать оскорбления» [251]251
  Ciano G. Op. cit. S. 225.


[Закрыть].

Однако захват Праги положил начало повороту: слишком глубоко было разочарование западных держав, ощущение, что их обманули и злоупотребили их терпением. Еще 10 марта Чемберлен заявлял некоторым журналистам, что угроза войны уменьшается и наступает новая эра разрядки; теперь, 17 марта, он говорил в Бирмингеме о «небывалом потрясении», указывал на многочисленные нарушения договоренностей, совершенные в ходе операции против Праги и в заключение задавал вопрос, является ли «это концом старой авантюры или началом новой». В тот же день он отозвал из Берлина на неопределенное время Гендерсона, а лорд Галифакс сказал, что понимает вкус Гитлера к некровавым триумфам, но в следующий раз ему придется пролить кровь [252]252
  См.: Nolte E. Faschismus, S. 330; по поводу речи Чемберлена в Бирмингеме см.: Ursachen und Folgen, Bd. XIII, S. 95 ff.; затем: Gilbert M., Gott, R. Op. cit. S. 164.


[Закрыть].

Оккупация Праги была, правда, поворотным пунктом только для политики Запада. В апологиях умиротворителей, равно как в попытках немецких пособников режима оправдаться, появляется вновь и вновь тезис о том, что Гитлер сам, войдя в Прагу, совершил поворот: только в этот момент он-де встал на неправедный путь и радикально расширил цели ревизии, которые до того были приемлемыми, с этого момента его целью было не право на самоопределение, а слава завоевателя. Но теперь мы знаем, сколь превратно такие оценки отражают мотивы, намерения и его суть, все принципиальные решения он принял уже задолго до того, Прага была лишь тактическим этапом, и Влтава, конечно же, не была его Рубиконом.

Операция была актом саморазоблачения. Йодль, бывший тогда полковником, порой с восторгом писал в дни продолжавшихся внешнеполитических триумфов вещи вроде следующих: «Этот вид ведения политики для Европы нов» [253]253
  IMT, Bd. XXVIII, S. 377 (Dok. 1780-PS).


[Закрыть]. Действительно, динамичная комбинация угроз, лести, клятв в миролюбии и актов насилия, которую использовал до тех пор Гитлер, было необычным, парализующим средством, и западные государственные деятели могли, если судить с точки зрения морали, какое-то время заблуждаться относительно намерений Гитлера. «Во всем, что они говорят и делают, – описывал лорд Галифакс свою неуверенность, – люди всегда нащупывают свой путь подобно слепым, пытающимся найти дорогу через болото, в то время как всякий с берега кричит разные сведения о следующей зоне опасности» [254]254
  См.: Wendt B.-J. Muenchen, S. 72.


[Закрыть]. Акция Гитлера против Праги лишила, однако, ситуацию всей неоднозначности: впервые в сознании Чемберлена и его французских партнеров стало брезжить понимание гугенберговского опыта: что этого «странного человека», как писал Галифакс, можно укротить и приручить только силой.

Прага означала своего рода поворотный пункт в карьере Гитлера, однако в другом смысле: она была его первой почти за пятнадцать лет серьезной ошибкой. В тактическом плане он всякий раз достигал успехов благодаря способности придавать всем ситуациям столь многозначный характер, что этим разбивались как строй, так и воля к сопротивлению его противников. Теперь он впервые выступил во всей однозначности. Если до сих пор он всегда исполнял двойственные роли, разыгрывая, будучи противником, тайного союзника или же начиная устранение определенного состояния под лозунгом его защиты, то теперь он без увиливаний показал свою самую сокровенную сущность. В Мюнхене он еще раз, хотя уже скрепя сердце, осуществил «фашистскую схему», т. е. добился триумфа над одним противником при помощи другого. Ноябрьский погром 1938 года знаменовал первый отказ от этого тактического приема периода его успехов; Прага устранила все сомнения в том, что он был врагом всех.

В силу природы его тактики уже первая ошибка была непоправимой. Гитлер сам осознал позже роковое значение своего захвата Праги. Но его нетерпение, его высокомерие и далеко идущие планы не оставляли ему иного выбора. На следующий день после оккупации Праги он поручил Геббельсу проинструктировать прессу: «Использование понятия «великогерманская мировая империя» нежелательно…. оно будет использоваться позже»; готовя в апреле свое пятидесятилетие, он приказал Риббентропу «пригласить ряд зарубежных гостей, в том числе как можно больше трусливых гражданских и демократов, которым я покажу парад самой современной из всех имеющихся ныне армий» [255]255
  Kordt E. Wahn und Wirklichkeit, S. 153; по поводу более поздней критики Гитлером пражской операции см.: Le Testament politique de Hitler, p. 119 f.; поручение проинструктировать прессу, данное 16 марта 1939 года, см.: Hillgruber A. Hitlers Strategie, S. 15.


[Закрыть].

Глава IV
РАЗВЯЗЫВАНИЕ ВОЙНЫ

Во мне всегда жила мысль о том, чтобы бить.

Адольф Гитлер

Предложение Польше. – Отклонение его Беком. – Англия обещает поддержку. – «План Вайс». – Стрелки поставлены на войну. – На сцену выходит Советский Союз. – Стальной пакт. – Выступление Гитлера 23 мая 1939 г. – Московская инициатива – Наперегонки с бедой. – Пакт с Москвой. – Перед генералами. – Отложенная война. – Директива № 1 о ведении войны. – Нападение. – Объявление войны западными державами. – Первый блицкриг.

Начиная с весны 1939 года обращает на себя внимание неспособность Гитлера тормозить собственную динамику. Безошибочное чувство темпа, которое он доказал несколько лет назад в ходе завоевания власти, начало теперь покидать его, уступая место неврастеническому порыву к действию. При тогдашней слабости и разрозненности своих противников он смог бы, бесспорно, реализовать все свои притязания на пересмотр имеющихся отношений и предположительно даже часть своей далеко идущей концепции завоевания «жизненного пространства» при помощи тактики прикрытия со стороны консервативных держав, которая до тех пор сослужила ему столь исключительную службу. Теперь он отказался от нее – отчасти от азарта, отчасти под разлагающим воздействием своего успеха как политика, выросшего на протесте, привыкшего думать категориями «неотъемлемых притязаний», от лихорадочного нетерпения. Гений фюрера заключается в умении ждать, уверяла пропаганда режима; Гитлер же больше не ждал.

Уже спустя неделю после вступления в Прагу он отправился в Свинемюнде на борту тяжелого крейсера «Дойчланд» и взял оттуда курс на Мемель. Небольшой портовый город у северной границы Восточной Пруссии был аннексирован в 1919 году в сумятице послевоенного времени Литвой, предъявление требований о его возврате стало теперь лишь вопросом времени. Но чтобы придать этому акту драматизм и элемент триумфирующей силы, Гитлер дал указание довести 21 марта до сведения правительства в Каунасе требования «прибыть завтра самолетом» в Берлин для подписания документа о передаче города, сам он, еще не будучи уверенным в ответе, вышел в море; пока Риббентроп «гахаизировал» литовскую делегацию, он, мучимый морской болезнью и плохим настроением, запрашивал двумя нетерпеливыми радиограммами с борта «Дойчланд», может ли подойти к городу мирно или же придется прокладывать путь корабельными пушками. 23 марта, примерно в половине второго ночи, Литва согласилась отдать город, и в полдень Гитлер въехал в Мемель, вновь под ликование толпы.

Двумя днями раньше фон Риббентроп пригласил к себе польского посла в Берлине Юзефа Липского и предложил ему провести переговоры по широкому урегулированию германо-польских интересов[256]256
  Здесь автор явно в целях подчеркивания динамизма политики Гитлера после захвата Праги смещает хронологическую канву в германо-польских отношениях. Риббентроп действительно выдвинул перед Липским упомянутую программу «генерального урегулирования» двусторонних отношений, но это произошло не 21 марта 1939 года, а 24 октября 1938 года. В 20-х же числах марта в ходе нескольких встреч между Риббентропом и Липским окончательно выяснилась невозможность достичь соглашений на выдвинутых Гитлером условиях – Примеч. ред.


[Закрыть]. Не без особой настойчивости он вернулся к различным требованиям, которые уже неоднократно предъявлялись, в том числе прежде всего вернуть вольный город Данциг и проложить экстерриториальную линию сообщения через польский коридор. В качестве ответного шага он вновь предложил продление договора о ненападении 1934 года на 25 лет и предоставление формальных гарантий нерушимости границ. О том, сколь серьезным было отношение к этому предложению, свидетельствует одновременная попытка привлечь Польшу к Антикоминтерновскому пакту, вообще линия Риббентропа при проведении всех этих переговоров была нацелена на укрепление взаимных связей с «явно выраженной антисоветской тенденцией»; один из проектов ноты МИД довольно откровенно обещал Варшаве в виде доли добычи и вознаграждения за укрепление сотрудничества владение Украиной; в полном соответствии с этой линией Гитлер в беседе с Браухичем 25 марта говорил о нежелательности насильственного решения вопроса о Данциге, однако считал все-таки заслуживающей обсуждения военную акцию против Польши при «особо благоприятных политических предпосылках» [257]257
  По всему этому комплексу вопросов см.: Freund М. Weltgeschichte der Gegenwart in Dokumenten, Bd. II, S. 58 ff.; затем: Ursachen und Folgen, Bd. XIII, S. 151 ff.


[Закрыть].

У примечательного безразличия Гитлера к альтернативе – завоевание или союз – он хотел сохранить за собой возможность пойти и по первому, и по второму пути – была убедительная причина. Фактически Данциг его особенно не интересовал, этот город был лишь предлогом, которым он пользовался, чтобы поддерживать диалог с Польшей и, как он надеялся, наладить сотрудничество. Свое предложение он, вероятно, считал весьма заманчивым, ибо оно сулило Польше огромные приобретения в ответ на небольшую ответную услугу. Данциг был немецким городом, его отделение от рейха было уступкой в Версале потребности поляков в престиже, вес этих амбиций с годами падал, в перспективе Польша едва ли удержала бы город. Требование проложить коммуникационную магистраль с Восточной Пруссией было небезосновательной попыткой как-то уладить проблему территориальной разобщенности Восточной Пруссии и рейха, справедливость которой представлялась сомнительной. Однако то, чего Гитлер хотел на самом деле, было связано с последней великой целью всей его политики – завоеванием нового «жизненного пространства».

Дело в том, что одним из непреложных условий запланированного завоевательного похода на Восток была общая граница с Советским Союзом. До сих пор Германия была отделена от равнин России, на которые положил глаз Гитлер, поясом государств, простиравшимся от Балтийского до Черного морей, от балтийских государств до Румынии, Одно или несколько из них должны были стать районом стратегического сосредоточения и развертывания сил для действий против России, иначе войну было начать невозможно. Теоретически это условие можно было осуществить одним из трех способов: он мог привлечь на свою сторону государства «Промежуточной Европы», заключив с ними союз, сам аннексировать некоторые из них или дать аннексировать их Советскому Союзу, который в таком случае, перешагнув старые границы, вошел бы в соприкосновение с Германией. В последующие месяцы Гитлер использовал все эти возможности; изворотливость и хладнокровие, с которыми он на глазах лишившегося дара речи мира использовал по очереди эти приемы, в последний раз показывают Гитлера на вершине его тактических способностей.

После вторжения в Прагу, которое явно подвергло терпение западных держав суровому испытанию, он был, оЕвропы для его планов больше всего подходила, казалось, именно Польша. Она была авторитарным государством с сильными антикоммунистическими, антирусскими и даже антисемитскими тенденциями, налицо была «надежная общность» [258]258
  Выражение Себастьяна Хафнера из очень живого и остроумного эссе «Пакт с дьяволом», где рассматриваются также и три представлявшиеся возможными варианта гитлеровской политики: Haffner S. Der Teufelspakt, S. 92.


[Закрыть], на которой можно было основать союз во имя экспансии под немецким руководством. Кроме того, Польша поддерживала хорошие, защищенные пактом о ненападении отношения с Германией, к которым Гитлер сам расчистил дорогу.

Вследствие этого от ответа польского правительства на предложения Риббентропа зависело гораздо большее, чем обычная сделка и, конечно, нечто гораздо большее, чем удовлетворение одного из планов ревизии существующего устройства: для Гитлера на кону стояла ни много, ни мало сама идея «жизненного пространства». Лишь в этом контексте становятся понятными упорство и радикальная последовательность, которые он проявил в этом вопросе. Для него дело действительно обстояло так: все или ничего.

Однако Польша была крайне озадачена немецкими предложениями, ибо они создавали угрозу всей политике, которую она проводила до сих пор, и делали ее без того критическое положение еще более сложным. До последнего времени эта страна видела условия своего благополучия в строжайшем равновесии между двумя ее соседями-колоссами – Германией и Россией, временное бессилие которых позволило ей в 1918 году не только восстановить свою государственность, но даже в последующий период расширить свою территорию за счет этих двух стран. За свою долгую историю Польша поняла, что ей следует бояться дружбы с любым из двух соседей в такой же степени, как и вражды с кем-либо из них, теперь этот урок был важен, как никогда, Немецкое предложение резко шло вразрез с этим кардинальнейшим принципом польской политики.

Эта очень опасная ситуация требовала большей мудрости, большего чувства баланса и умения приспосабливаться, чем те, которые мог проявить романтический народ, чувствовавший себя униженным на протяжении веков. В целом Польша, будучи поставленной перед выбором, пожалуй, незначительно склонялась к Германии, но новая Германия была неспокойнее и жаднее, чем Советский Союз, погрязший в схватках за власть, чистках и догматической схоластике. Министр иностранных дел Юзеф Бек, человек скользкий и любящий интриги, который словно отчаянный жонглер вел дерзкую игру с пятью мячами, еще больше усложнил положение, выдвинув честолюбивые планы «Третьей Европы»: он хотел создать нейтральный блок стран от Балтийского моря до Геллеспонта под польским руководством. Он хотел извлечь выгоду для самой Польши как раз из агрессивной политики Гитлера. Его внешне осторожная прогерманская политика была втайне нацелена на то, чтобы «совершенно методично усиливать зацикленность немцев на ошибках», она строилась в надежде «не только на безоговорочное включение Данцига в состав польского государства, но на гораздо большее – на всю Восточную Пруссию, Силезию, более того – и на Померанию, … нашу Померанию», как стали скоро говорить все чаще и откровеннее [259]259
  Burckhardt С. J. Op. cit. S. 157.


[Закрыть].

Тайные польские великодержавные мечты были подоплекой того неожиданного резкого отказа, которым ответил Бек в конце концов на предложение Гитлера, вызывающе связав это с мобилизацией нескольких дивизий в приграничной области. Если подходить к делу строго объективно, то вряд ли он считал немецкие требования неоправданными. Данциг, как признавал он, был для Польши своего рода символом [260]260
  Это следует из протокола переговоров между Беком и Чемберленом с участием Галифакса 4 апреля 1939 г., см.: Freund М. Weltgeschichte, Bd. II, S. 122.


[Закрыть]. Однако всякая уступка должна была восприниматься как отход от кардинальных установок всей польской политики – ее стремления к равновесию и ограниченной гегемонии. По этой причине исключался единственный тактический выход из сложившегося положения – выиграть время, пойдя на частичные уступки. С другой стороны, Бек и правительство в Варшаве опасались, что за первыми требованиями Гитлера последуют все новые претензии, так что обеспечить непоколебимость собственной позиции мог только принципиальный отказ, короче говоря, Польша оказалась в свой исконной позиции: у нее не было никакого выбора.

Эта дилемма проявилась и в том, что Бек 23 марта отклонил британское предложение заключить соглашение о консультациях между Великобританией, Францией, Советским Союзом и Польшей, потому что он не хотел вступать ни в какую группировку, в состав которой входил бы Советский Союз: он отказался от союза с рейхом, имеющим антисоветскую направленность, и еще менее был готов заключить союз с СССР с антигерманской направленностью. Он не видел, что в обостренной Гитлером ситуации должен был выбирать: точно так же как с этого момента от СССР была только одна фатальная защита – обратиться к Германии, так и от немецких требований его могла спасти только поддержка Советского Союза. Он хорошо знал, и СССР впервые подтвердил это подозрение в коммюнике ТАСС от 22 марта, что принять эту поддержку означало поставить на себе крест: Бек был готов скорее погибнуть, чем воспользоваться защитой старого угнетателя на Востоке. В политическом плане его гордость основывалась на догме о непреодолимой природе германо-советского противоречия. Но, отвергнув оба соседних государства, он, вопреки своей воле, создал предпосылки для сближения между ними; начал формироваться фронт сил, развязывающих войну.

В то же время чувство самоуверенности Бека подкреплялось позицией британского правительства. Все еще задетый вторжением Гитлера в Прагу, Чемберлен решился в конце марта на своего рода шаг отчаяния: на основании некоторых неподтвержденных известий о внезапном немецком нападении на Данциг, он запросил Варшаву, не возражает ли Польша против объявления британской стороной о гарантиях; и вопреки предупреждениям некоторых своих более проницательных соотечественников, считавших «ребячески наивным и одновременно неджентльменским шагом предлагать государству, которое находится в таком положении как Польша, обострение отношений с таким сильным соседом, как Германия» [261]261
  См.: Ibid. S. 97.


[Закрыть], Бек незамедлительно согласился: для принятия этого решения ему, как он позже заверял, потребовалось не больше времени, чем надо было, чтобы стряхнуть пепел сигареты. 31 марта Чемберлен выступил после этого со знаменитым заявлением перед Палатой общин, что Англия и Франция «в случае какой-либо акции, которая явно угрожает польской независимости, … считают своим долгом незамедлительно оказать польскому правительству всю имеющуюся в их распоряжении помощь» [262]262
  Ibid. S. 101 f.


[Закрыть].

Это обещание поддержки ознаменовало поворот в политике той фазы: Англия решила безусловно дать отпор экспансионистским устремлениям Гитлера, где бы, когда бы и в каком бы вопросе они ни проявлялись. Это было чрезвычайное и внушающее к себе уважение решение, которому в такой же степени не хватало мудрости, в какой оно обладало пафосом. Источник его возникновения – аффект разочарованного человека – был слишком явным, и его критики уже самого начала указали на присущую ему проблематичность: оно не требовало от поляков ответных гарантий на тот случай, если Гитлер нападет на какую-нибудь другую европейскую страну, не заставило их вступить в переговоры о помощи с СССР, соучастие которого должно было иметь решающее значение, и кроме того отдавало вопрос о войне и мире в Европе на решение группке упрямых людей с обостренными национальными чувствами в Варшаве, только что действовавших заодно с Гитлером против Чехословакии и предавших принципы независимости, на которые они теперь столь рьяно ссылались.

Принятое Чемберленом 31 марта решение заставляло, однако, и Гитлера по-новому взглянуть на вещи. В британских гарантиях он видел не только полномочия эксцентричным полякам втягивать как им заблагорассудится Германию в военные действия; еще более существенным был тот момент, что Англия в его глазах теперь окончательно определилась как противник, который не давал «зеленый свет» в направлении Востока и явно был исполнен решимости вступить в схватку не на жизнь, а на смерть. Большой мандат у буржуазных держав против Советского Союза – теперь это было ясно – получить было нельзя, что, следовательно, ставило под вопрос всю его концепцию. Судя по всему, этот последний мартовский день дал ему толчок для того радикального поворота, который намечался с конца 1936 года в различных высказываниях, но все оттягивался: теперь он действительно переходил, как он сказал незадолго до того, к «ликвидации своего юношеского труда» [263]263
  Так выразился Гитлер в беседе с южноафриканским министром Пайроу 24 ноября 1938 г.: ADAP, Ser. D, Bd. IV, Dok. 271: «Он всю свою жизнь боролся за взаимопонимание между Германией и Англией. Он изложил это в книге „Майн кампф“….. однако англичане ни с кем не обошлись так подло, как с ним, фюрером…. В конечном счете он скрепя сердце стал действовать вопреки труду своей молодости, когда заметил, что Англия не идет навстречу».


[Закрыть]: он не только прекратил ухаживание за Англией, которое было отвергнуто, но и сделал вывод, что, отправляясь на завоевание «жизненного пространства» на Восток, он всегда наткнется на Англию, и ему придется сперва победить островное королевство. Из стремления избежать войны на два фронта вытекало, таким образом, еще одно следствие: надо добиваться временного взаимопонимания с завтрашним противником. Обстоятельства сложились так, что поведение поляков открывало теперь перед ним такую возможность: союз с СССР стал достижимым.

Политика Гитлера в последующие месяцы была строго последовательным широкомасштабным маневром по осуществлению этого поворота и созданию новых фронтов в Европе в соответствии с его тактическими соображениями. Адмирал Канарис, который был у Гитлера, когда поступило известие об английских гарантиях для Польши, вспоминал*, что Гитлер воскликнул:» Я заварю им такое сатанинское зелье, что у них глаза на лоб полезут» [264]264
  По свидетельству X. Б. Гизевиуса: Gisevius Н. в Bis zum bitteren Ende, Bd. II, S. 107.


[Закрыть]. Уже "на следующий день он использовал спуск на воду линкора «Тирпиц» в Вильгельмехафене для того, чтобы выступить с речью против британской «политики окружения» Германии, угрожал «государствам-сателлитам, единственная задача которых – быть орудиями против Германии» и объявил о расторжении германо-английского морского договора:

«В свое время я заключил с Англией соглашение, морское соглашение. Оно основывается на имеющемся у всех нас горячем желании не воевать с Англией. Но это желание может быть только обоюдным. Если у Англии такого стремления больше нет, то практические предпосылки этого соглашения таким образом исчезли. Германия воспринимает это абсолютно спокойно! Мы уверены в себе, потому что мы сильны, потому что сплочены… Тот, кто не имеет мощи, лишается права на жизнь!» [265]265
  Domarus M. Op. cit. S. 1119 ff.


[Закрыть].

Все лично встречавшиеся с Гитлером в это время рассказывают о его яростных нападках на Англию [266]266
  См., напр.: Francois-Poncet A. Op. cit. S. 397. Затем: Gafencu G. Derniers Jours de I'Europe, P. 98 ff. к изложенному ниже см.: Ursachen und Folgen, Bd. XIII, s 211 f., 214 f.


[Закрыть]; министерство пропаганды дало указание в начале апреля изображать Англию самым опасным противником Германии. Одновременно Гитлер прекратил переговоры с Польшей, статс-секретарю Вайцзеккеру он поручил передать другой стороне, что прежнее предложение было единственным и неповторимым, тем самым делался намек на предъявление новых, пока еще неясных претензий; словно чтобы подчеркнуть серьезность ситуации, он внезапно стал опять проявлять интерес к положению немецкого меньшинства в Польше, которым он пренебрегал в те годы, когда оно вместе с евреями было основной жертвой старых обид и шовинистического гонора поляков.

Самым серьезным выводом, который сделал Гитлер из нового положения, явилась все-таки директива вермахту от 3 апреля, которая получила кодовое название «План Вайс»:

«Позиция Польши на данном этапе требует от нас осуществления военных приготовлений, чтобы при необходимости устранить всякую угрозу с этой стороны даже в отдаленном будущем.

Отношения Германии с Польшей и в дальнейшем должны строиться с учетом нежелательности всяких трений. Но если Польша по отношению к Германии изменит свою политику, основывавшуюся до сих пор на тех же принципах, что и наша политика в отношении Польши, и займет позицию, создающую угрозу рейху, то, несмотря на существующий договор, может оказаться необходимым окончательное решение проблемы.

Целью в этом случае будет: разбить польские вооруженные силы и создать на Востоке такую обстановку, которая соответствовала бы потребностям обороны страны. Вольный город Данциг будет объявлен частью территории германского рейха не позднее, чем в момент начала конфликта…

Основные цели строительства германского вермахта я в дальнейшем будут определяться враждебностью западных демократий. План «Вайс» представляет лишь предварительную меру в системе подготовки к будущей войне» [267]267
  IMT, Bd. XXXIV, S. 380 ff. (Dok. 120-C).


[Закрыть].

Во вводной к этому документу указывается на распоряжение Гитлера, согласно которому «подготовка должна проводиться с таким расчетом, чтобы обеспечить проведение операции в любой момент, начиная с 1. 9. 39.