Текст книги "Адольф Гитлер (Том 3)"

Поначалу Муссолини воспринимал явное ухаживание Гитлера не без скептической сдержанности, которая была вызвана не только укоренившимся страхом перед «германизмом», но и тем, что интересы его страны имели противоположную направленность. Хотя он приобрел колониальные владения в Восточной Фрицатвовать во взлете к величию, проявлять динамизм, пробуждать веру, удовлетворять старую «тоску по войне» [49]49
  Ciano G. Tagebuecher, S. 13.


[Закрыть] – были и другие лозунги судьбоносного экстаза. Поэтому, какой бы зловещей ни представлялась ему на удивление мрачная фигура немецкого диктатора, – его смелость, с которой он вопреки всем выкладкам обычного разума ушел из Лиги наций, объявил о введении воинской повинности, все вновь и вновь бросал вызов миру и привел в движение устоявшиеся европейские порядки, мучили Муссолини и импонировали ему тем больше, что это и была собственно «фашистская» политика «встряски», которую демонстрировал миру нескладный гость Венеции. Озабоченный своим реноме, Муссолини стал думать о сближении.

Самое серьезное препятствие Гитлер устранил тактическим маневром: будучи убежденным, что позже между друзьями все можно будет уладить по-хорошему, он внешне уступил в австрийском вопросе. В июле 1936 года он заключил с Веной соглашение, которым прежде всего признавал австрийский суверенитет, клялся в невмешательстве и в обмен на это получил обещание, что «приличным» национал-социалистам не будут мешать занимать ответственные политические посты. Понятно, что Муссолини расценивал договор в высокой степени как личный успех. Тем не менее он все-таки испугался бы идеи более тесных отношений с Германией, если бы как раз в этот момент обстоятельства не изменились в его пользу, что не могло не спутать его представлений. Дело в том, что в июле державы-члены Лиги наций аннулировали свое малоэффективное решение о санкциях против Италии и тем самым выдали Абиссинию завоевавшему ее агрессору, признав собственное бессилие. Одновременно Муссолини мог укрепить уверенность в себе действиями в Испании, где его вмешательство намного превосходило помощь Гитлера и где он выступал в качестве ведущей фашистской силы. Когда Ханс Франк посетил его в сентябре и прежде чем изложить предложение об установлении тесного сотрудничества, передал приглашение Гитлера с самыми лестными заверениями относительно доминирующей позиции Италии в Средиземноморье, Муссолини реагировал все еще с явной сдержанностью; но это было, очевидно, лишь демонстрацией величественной непоколебимости великого деятеля. Ибо месяцем позже он послал в Германию прозондировать обстановку своего зятя, министра иностранных дел графа Чиано. Вскоре после этого приехали Туллио Чианетти, Ренато Риччи, а затем тысяча «авангардистов»[50]50
  Члены молодежной фашистской организации в Италии. – Примеч. пер.


[Закрыть] и, наконец, в сентябре 1937 года – сам Муссолини. В честь гостя Гитлер устроил прием со всей помпой в стиле Европы Во время их первой встречи Гитлер не только наградил его высшим немецким орденом, но и золотым партийным знаком, который до тех пор носил только он один. В Берлине по эскизам художника-декоратора Бенно фон Арента от Бранденбургских ворот до Вест-Энда была сооружена многокилометровая триумфальная аллея, создававшая впечатляющую кулису происходившего с ее пышными драпировками, гирляндами, искусно связанными полотнищами знамен, дикторскими связками, свастиками и другими эмблемами. На белоснежных пилонах по обе стороны аллеи были установлены символы обоих режимов. На Унтер-ден-Линден стояли сотни колонн, на которых возвышались позолоченные имперские орлы. В ночное время сценарий предусматривал феерии света зелено-бело-красных цветов Италии и знамени со свастикой. Перед торжественным прибытием Муссолини в Берлин Гитлер, сопровождавший его, попрощавшись, пересел на другой спецпоезд и, когда поезд итальянского диктатора достиг границы города, на параллельном пути неожиданно появился поезд Гитлера и последний участок дороги шел вровень с вагоном гостя, а потом почти незаметно опередил его, когда Муссолини прибыл на вокзал Хеэрштрассе, фюрер уже ждал в назначенном месте, протягивая навстречу руку для приветствия. В столицу рейха он въезжал, стоя рядом с Гитлером в открытом лимузине, масштабы и очевидная искренность оказанных ему почестей произвели на него глубокое впечатление. Выезды, парады, банкеты и митинги сменяли друг друга. На полигоне в Мекленбурге ему были продемонстрированы новейшие виды оружия и ударная мощь вермахта, а у Круппа в Эссене потенциал немецкой военной промышленности. Вечером 28 сентября на Майфельд, недалеко от олимпийского стадиона, состоялся «народный митинг ста пятнадцати миллионов», на котором Гитлер льстил гордости своего гостя как государственного деятеля: Муссолини, «один из немногих деятелей времени, – воскликнул он, – которые не служат истории материалом для ее экспериментов, а сами вершат историю». Явно потрясенный впечатлениями блеска и силы, которые обрушились на него в эти дни, дуче в своей произнесенной по-немецки речи противопоставил «поддельным и ложным идолам Женевы и Москвы» «сияющую правду»: завтра Европа будет фашистской. Он не успел закончить речь, как мощная гроза с проливным дождем обрушилась на толпу, которая в панике стала разбегаться, так что дуче неожиданно оказался брошенным. На Майфельд, отмечал Чиано иронически, была «чудесная хореография: много растроганности и масса дождя». Промокшему до нитки Муссолини пришлось возвращаться в Берлин. Но тем не менее визит в Германию он не забыл до конца жизни.

«Я восхищен вами, фюрер!» – воскликнул он в Эссене при виде совершенно секретного до тех пор гигантского орудия, но и Гитлер отвечал ему взаимностью. Хотя в остальных случаях он был мало способен на целостные безраздельные чувства, к итальянскому диктатору он испытывал на редкость открытую, выглядевшую почти наивной симпатию и пронес ее сквозь многообразные разочарования: Муссолини был одним из редких людей, к которым он относился без мелочности, расчетливости или зависти. При этом было немаловажно, что тот, как и он сам, был простого происхождения, и общение с ним не вызывало у него скованности, как контакты с представителями старого буржуазного класса почти повсюду в Европе. Их взаимопонимание было – во всяком случае, после неудачной встречи в Венеции – спонтанным. Полагаясь на это, Гитлер отвел в протоколе на политические консультации лишь один единственный час. Конечно, Муссолини обладал рассудительностью и политической проницательностью, но практикуемый Гитлером стиль личностной внешней политики, метод прямых договоренностей, рукопожатий, «разговора по-мужски» отвечали более сильной стороне его сущности. Он все больше и больше попадал под влияние Гитлера, демонстрируя, так же как и многие другие, странную беззащитность, подавленность и в конце концов опустошенность. Уже сейчас, купившись на лесть и грандиозные зрелищные эффекты, утратив политическую осмотрительность, он был по сути дела обречен и можно было предчувствовать бесславный конец на бензоколонке Пьяццале Лорето[51]51
  Муссолини был расстрелян захватившими его партизанами 28 апреля 1945 года, на следующий день его труп был подвешен вниз головой к металлическим опорам бензозаправочной станции на площади Лорето в Милане. – Примеч. ред.


[Закрыть] без малого восемью годами позже. Ибо для него было жизненно важно, несмотря на всю идеологическую общность с Гитлером, не упускать из виду фундаментальное различие интересов, существующее между слабой, насытившейся и сильной, нацеленной на экспансию властью. О том, насколько радикально он перешел под воздействием стимулирующих впечатлений визита от категорий политики к неполитической категории слепой связанности судеб, свидетельствует одно из основных положений его берлинской речи, согласно которому один из главных принципов фашистской и личной морали требует от того, кто нашел друга, «идти с ним до конца» [52]52
  Цит. по: Domarus M. Op. cit. S. 738; там же приводятся и другие высказывания, сделанные во время визита.


[Закрыть].

Таким образом, Гитлеру удалось на удивление быстро реализовать одну часть своей концепции союзов. Впервые в современной истории два государства сплотились под знаком идеологии для «единства действий… и вопреки всем предсказаниям Ленина это были не два социалистических, а два фашистских государства» [53]53
  Nolte Е. Faschismus, S. 270 f.


[Закрыть]. Вопрос теперь заключался в том, удастся ли Гитлеру после такого союза со столь явной идеологической подоплекой завоевать на свою сторону и другого идеального, по его мнению, партнера – Англию, не сделал ли он уже тут, исходя из собственных предпосылок и целей, шаг к роковой для него развязке.

Уже вскоре после ввода войск в Рейнскую область Гитлер предпринял новый смелый демарш, чтобы привлечь Англию на свою сторону. Он опять обошел МИД, который скоро стал играть лишь роль технического аппарата, выполняющего рутинные внешнеполитические задачи; работу по достижению своих центральных целей он в значительной степени переключил на себя при помощи системы специальных уполномоченных. Звездой, самобытнейшим дипломатическим талантом и экспертом по Англии считался с момента успешного завершения морского договора бывший торговец спиртными напитками Иоахим фон Риббентроп. Теперь Гитлер пустил его в дело, чтобы увенчать союзом с Англией свою великую внешнеполитическую концепцию.

Его выбор вряд ли мог быть более ошибочным, но и более показательным. Ни одна из фигур в руководстве «третьего рейха» не вызывала, пожалуй, такого мощного хора голосов неодобрения, как Риббентроп. И друзья, и враги не признавали за ним не только ни одной симпатичной черты, но и малейшей деловой компетентности. Та благосклонность и протекция, которыми пользовался ограниченный исполнитель с лета 1935 года, показывают, в какой высокой степени Гитлер нуждался уже в это время в недумающих инструментах и людях, отличающихся прежде всего фанатичной личной преданностью. Высокопарное чванство в отношении других сочеталось в Риббентропе с почти лунатическим раболепием перед Гитлером. Всегда с тенью напряженных дум на челе, он был воплощением типа мелкого обывателя, выдвинувшегося в ходе классовых сдвигов, которые происходили с 1933 года; свои претензии и склонности к катастрофам этот тип стилизовал под демонизм исторического величия. На рукавах вычурного дипломатического мундира, созданного вскоре по его указанию, был вышит земной шар, на котором хозяйски расположился имперский орел.

Теперь Риббентроп обратился через посредника к английскому премьер-министру Болдуину и предложил ему лично встретиться с Гитлером: исход беседы будет «определять судьбу поколений», ее успех будет означать исполнение «самого большого желания всей жизни» немецкого канцлера. Болдуин был очень тяжелый на подъем, флегматичный человек с милой склонностью к комфорту. Окружению премьера, как мы знаем от одного из доверенных лиц, не без труда удалось оторвать его от вечернего пасьянса и зажечь частью того энтузиазма и надежд, которые пробудила идея предложенной встречи у всех склонных к миротворчеству сил. Болдуина поначалу настораживали осложнения, с которыми был связан план, ему были неинтересны как Гитлер, так и вся Европа, о которой, как метко заметил Черчилль, он мало что знал, а то малое, что было ему известно, ему еще и не нравилось. А если уж проводить встречу, то пусть приедет Гитлер, он сам не любит ни самолетов, ни морских путешествий, и только ради бога не устраивать никаких церемоний; может быть, рассуждал он перед горящими энтузиазмом советниками, канцлер приехал бы в августе, чтобы встретиться в горах, в озерном районе Камберленда, и так участники дискуссии восторженно проговорили до самой ночи. «Потом еще немного мальвернской минералки и в постель», – заканчивается рассказ. Позже прикидывали, не встретиться ли на корабле вблизи английского побережья; сам Гитлер, вспоминал его тогдашний адъютант, «сиял от радости» при мысли о предстоящей встрече [54]54
  Wiedemann F. Op. cit. S. 150. Об эпизоде, касающемся вечерней беседы с Болдуином, см.: Gilbert М., Gott R. Op. cit. S. 34.


[Закрыть].

Тогда он добавил в великую концепцию союзов еще одну грандиозную идею – вовлечь Японию. Впервые он упомянул эту дальневосточную страну как возможного Союзника наряду с Англией и Италией весной 1933 года; несмотря на все моменты расовой несовместимости, она представлялась дальневосточным эквивалентом Германии: с запозданием в развитии, дисциплинированная и неудовлетворенная. Кроме того, она граничила с Россией. Согласно новой концепции Гитлера, Англия должна была лишь спокойно вести себя в Восточной Европе и Восточной Азии, тогда Германия и Япония могли сообща, не имея угрозы за спиной, напасть с двух сторон на Советский Союз и разбить его. Таким образом они освободили бы не только британскую империю от острой угрозы, но и существующий порядок, старую Европу от ее самого заклятого врага и, кроме того, обеспечили бы себе необходимое «жизненное пространство». Эту идею всепланетарного антисоветского союза Гитлер стремился реализовать на протяжении двух лет, пытаясь убедить в ней прежде всего английского партнера. В начале 1936 года он изложил ее лорду Лондондерри и Арнольду Дж. Тойнби.

До сегодняшнего дня не выяснено до конца, из-за чего сорвалась запланированная встреча с Болдуином, но, по всей видимости, немаловажную роль тут сыграли энергичные возражения Идена. И хотя Гитлер, по словам человека из его окружения, был «сильно разочарован» [55]55
  Wiedemann F. Op. cit. S. 150; см. также: Eden A. Angesichts der Diktatoren, S. 437.


[Закрыть] тем, что англичане отвергли и четвертую его попытку добиться сближения, он не оставлял своих планов. Летом 1936 года он назначил Риббентропа преемником скончавшегося немецкого посла в Лондоне Леопольда фон Хеша. Он поручил ему передать англичанам предложение «прочного альянса», «причем от Англии требуется одно – дать Германии свободно действовать на Востоке». Это было, как сказал Гитлер вскоре после этого Ллойд Джорджу, «последней попыткой» объяснить Великобритании цели и необходимости германской политики [56]56
  Jones Th. A Diary with Letters 1931-1950. London. 1954, P. 251; относительно поручения Риббентропу см. его высказывание в беседе с премьер-министром Болгарии Кьосейваповым 5 июля 1939 г.: ADAP, Ser. D, Bd: V1, S. 714; см. затем также: Burckhardt С. J. Op. cit. S. 285, 295.


[Закрыть].

Данная попытка сопровождалась новой кампанией против коммунизма, «старого, заклейменного каиновой печатью врага человечества», как это весьма характерно выразил Гитлер теологизирующей формулой [57]57
  Из выступления 13 ноября 1936 года, цит. по: Domarus М. Op. cit. S. 643.


[Закрыть]. Гражданская война в Испании обогатила его ораторский набор массой новых аргументов и образов. Так, он живописал «жестокую массовую расправу с офицерами-националистами, сжигание облитых бензином жен офицеров-националистов, истребление детей, в том числе и грудных, чьи родители были из националистического лагеря», и предрекал такие же ужасы Франции, которая уже перешла к Народному фронту: «Тогда Европа утонет в море крови и слез, – пророчествовал он, – на смену европейской культуре, история которой, оплодотворенная античностью, насчитывает без малого два с половиной тысячелетия, придет самое свирепое варварство всех времен». Одновременно он преподносил себя в этих любимых им апокалипсических картинах избавителем, создателем спасительного бастиона: «Даже если весь мир станет гореть вокруг нас, национал-социалистическое государство сохранится как слиток платины среди этого большевистского огня» [58]58
  Из заявления партсъезда 1937 года, цит. по: Ibid S. 716. Приведенную выше цитату см.: Ibid. S. 646.


[Закрыть].

Однако многомесячная кампания не дала ожидаемого эффекта. Конечно, и англичане осознавали наличие коммунистической угрозы, но их флегматизм, трезвость и недоверие к Гитлеру были сильнее их страха. С другой стороны, в ноябре 1936 года Берлину удалось успешно завершить обхаживание Японии подписанием Антикоминтерновского пакта. Договор предусматривал совместные меры противодействия коммунистической активности, обязывал партнеров не заключать политических соглашений с СССР и в случае спровоцированного Советским Союзом нападения не предпринимать никаких мер, которые могли бы облегчить его ситуацию. В целом Гитлер надеялся, что вес германо-японо-итальянского треугольника скоро станет достаточно большим, чтобы подкрепить охаживания Англии некоторым нажимом. Похоже, что он впервые в это время начал думать 6 том, чтобы угрозами заставить упрямый остров открыть ему дорогу на Восток; судя по всему, с конца 1936 года он уже не исключал возможность войны с Англией, расположения которой он упорно и напрасно добивался [59]59
  См. в этой связи: Kuhn A. Op. cit. S. 198 ff. Весьма примечательно однако, что поначалу на военных планах эти новые соображения никак не сказывались.


[Закрыть].

В психологическом отношении такой поворот, бесспорно, объяснялся окрепшей самоуверенностью, которую ему придала серия недавних успехов. «Мы опять стали мировой державой!» – воскликнул он 24 февраля 1937 года в очередную годовщину образования партии в мюнхенской пивной «Хофбройхауз». Во всех его речах того времени слышится новый тон вызова и нетерпения. Во впечатляющем перечне успехов четырехлетней деятельности правительства, который Гитлер изложил 30 января в рейхстаге, он «самым торжественным образом» аннулировал подпись Германии под дискриминирующими положениями Версальского договора, затем съязвил по поводу «эсперанто – языка мира и взаимопонимания народов», на котором как раз и говорила целые годы разоруженная Германия: «Оказалось, что этот язык на международной арене понимают все-таки не так уж хорошо. Только с того момента, как у нас появилась большая армия, наш язык опять стали понимать». Он использовал старинный образ Белого рыцаря из «Лоэнгрина», с которым он любил себя сравнивать: «Мы идем через мир как миролюбивый, но закованный в железные латы ангел» [60]60
  Из выступления 24 февраля 1937 года, цит. по: Kotze Н. v., Krausnick Н. Op. cit. S. 90, 92; затем: Domarus M. Op. cit. S. 667.


[Закрыть]. Это представление дало ему теперь уверенность демонстративно проявить свое недовольство. Хотя он весной предпринял новую попытку сблизиться с Англией, предложив гарантии безопасности Бельгии, одновременно он позволил себе бесцеремонность в отношении британского правительства, отменив, недолго думая, уже объявленный визит фон Нойрата в Лондон. Когда лорд Лотиан посетил его 4 мая 1937 года во второй раз, он не скрывал плохого настроения и резко критиковал британскую политику, которая не способна осознать коммунистическую угрозу и вообще не понимает своих интересов. Он-де всегда, еще в бытность свою «писателем», был настроен проанглийски. Вторая война между их народами была бы равнозначна выпадению обеих держав из истории, она была бы столь же бесполезной, сколь и разорительной; он предлагает вместо этого сотрудничество на базе четко определенных интересов [61]61
  См.: Butler J. R. М. Lord Lothian, P. 337.


[Закрыть]. Он еще раз на протяжении полугода ждал реакции Лондона. Когда ее не последовало, он переменил свою концепцию.

Хотя, таким образом, в идеальной схеме Гитлера одна существенная предпосылка осталась невыполненной, тем не менее он осуществил свои намерения в удивительном объеме: привлек на свою сторону Италию и Японию, Англия колебалась, ее престиж был ослаблен, Франция была скомпрометирована своим бессилием. Не менее важным был тот момент, что он разрушил принцип коллективной безопасности и восстановил в качестве торжествующего политического принципа sacro egoismo[62]62
  Священный эгоизм наций – лозунг итальянских фашистов, выдвигающий на передний план великодержавные националистические интересы. – Примеч. пер.


[Закрыть] наций. В условиях быстро меняющегося соотношения сил в особенности явно занервничали малые государства и тем еще ускорили распад противостоящего фронта: после Польши и Бельгия теперь также повернулась спиной к бессильному французскому альянсу, переориентировались Венгрия, Болгария и Югославия; после смертельного удара, который Гитлер нанес Версальской системе, ожили бесчисленные конфликты, которые этот порядок лишь подавил, но не устранил. Вся Юго-Восточная Европа пришла в движение. Естественно, ее государственные деятели восхищались примером Гитлера, который преодолел бессилие своей страны, положил конец оскорблениям ее гордости и заставил жить в страхе былых победителей. В качестве «нового бога европейской судьбы» [63]63
  Bullock A. Op. cit. S. 355.


[Закрыть] он вскоре увидел себя в центре многочисленного и широкого политического паломничества; его советом и помощью стали дорожить. Огромные успехи, которых он добился, казалось, доказывали более высокую дееспособность тоталитарных режимов, либеральные демократии с их говорильней, лабиринтами инстанций, священными уик-эндами и их мальвернской минералкой в этом соревновании безнадежно отставали. Франсуа-Понсе, который в то время имел обыкновение встречаться с коллегами-дипломатами дружественных или союзных государств за обедом в роскошном берлинском ресторане «Хорхер», рассказывал, что круг участников встреч, подобно шагреневой коже в романе Бальзака, с каждым успехом Гитлера. становился все меньше и меньше [64]64
  Francois-Poncet A. Op. cit. S. 188 f.


[Закрыть].

Воздействие на саму Германию было, естественно, значительно глубже. Оно лишало оснований для сомнений прежде всего и без того тающее как снег на солнце число скептически настроенных оппонентов режима. Айвон Киркпатрик, работавший в британском посольстве в Берлине, описывал, каким «ужасным» эффектом обладали внутри страны акции Гитлера, осуществленные в выходные дни, благодаря западной нерешительности: «Те немцы, которые призывали к осторожности, были опровергнуты, Гитлер еще больше укреплялся в своей вере, что он может позволить себе все, и вдобавок ко всему под знамена Гитлера вставало немалое число всех тех немцев, которые были против Гитлера только из-за опасений, что он приведет страну к катастрофе» [65]65
  Kirkpatrick I. Im inneren Kreis, S. 44.


[Закрыть]. Вместо этого он добивался успехов, престижа, авторитета. Все еще глубоко задетая в своем самосознании нация наконец-то увидела, что ее представляют внушающие к себе уважение люди, и получала жестокое удовлетворение от ошеломляющих демаршей и вызываемой ими каждый раз беспомощности столь могучих вчера победителей: удовлетворялась элементарная потребность в реабилитации.

Успехи режима внутри страны в особой степени отвечали этой потребности. Страна еще недавно была в самом жалком состоянии, ее казавшееся безвыходным отчаянное национальное и социальное положение, похоже, соединяло в себе все кризисы и беды времени – и вдруг ею восхищаются как примером; столь разительные перемены Геббельс назвал в духе характерной саморекламы «величайшим политическим чудом XX века» [66]66
  Goebbels J. Der Fuehrer als Staatsmann. In: Adolf Hitler (издано конторой сигаретных этикеток), S. 54 f.


[Закрыть]. Приезжали делегации со всех концов света и изучали мероприятия Германии по достижению экономического подъема, устранению безработицы и обширную систему социальных достижений: улучшение условий труда, питание в заводских столовых и обеспечение жильем на основе дотаций государства, сооружение спортивных площадок, парков, детских садов, соревнование между предприятиями, конкурсы на звание лучшего по профессии, систему поездок в отпуск на судах организации «Сила через радость», и дома отдыха для рабочих. Проект четырехкилометровой массовой гостиницы на острове Рюген, который для быстрой доставки десятков тысяч гостей предусматривал собственную сеть метро, получил главную премию на парижской Всемирной выставке 1937 года. Эти достижения производили сильное впечатление и на критически настроенных наблюдателей; К. Я. Буркхардт восславлял в письме к Гитлеру «строительство автострад и систему трудовой повинности, как достойные гетевского Фауста» [67]67
  Письмо от 23 мая 1936 г., ВАК R 43 11/1495.


[Закрыть].

В большой речи перед рейхстагом 30 января 1937 года Гитлер объявил «период сюрпризов» законченным. Его последующие шаги логично вытекали из того исходного положения, которое он занимал в каждой предшествующей акции. Как договор с Польшей дал ему главный ключ для броска на Чехословакию, так и достижение согласия с Италией служило основой для аншлюса Австрии. Частыми визитами польских политиков в Германию, заверениями в дружбе и заявлениями об отказе от каких-либо претензий Гитлер пытался приблизить к себе Польшу; по его указанию Геринг заявил во время визита в Варшаву, что у немцев нет заинтересованности в польском коридоре, а сам Гитлер заверил польского посла в Берлине Юзефа Липского, что Данциг, этот предмет долгих споров, связан с Польшей и никаких изменений в этом плане не будет [68]68
  Polish White Book, P. 36 ff., см.: Bullock A. Op. cit, S. 365.


[Закрыть]. Одновременно он придавал более интенсивный характер связям с Италией. В начале ноября 1937 года он уговорил ее – опять при помощи Риббентропа – присоединиться к Антикоминтерновскому пакту, заключенному с Японией. Американский посол в Токио Джозеф Грю, анализируя этот «треугольник мировой политики», полагал, что его участники «не только имеют антикоммунистическую ориентацию, – их политика и практика идут вразрез также и с политикой так называемых демократических держав»; налицо коалиция нищих, которые преследуют цель «опрокинуть статус-кво». Примечательно, что в беседах с Риббентропом, которые предшествовали церемонии подписания пакта, Муссолини заявил, что он устал от роли сторожа независимости Австрии: итальянский диктатор собирался пожертвовать статус-кво ради новой дружбы. Похоже, что он не догадывался о потере своей последней карты в результате этого. «Мы не можем навязывать Австрии независимость», – говорил он [69]69
  Ciano G. Diplomatic Papers, P. 146. Затем: Sommer Th. Deutschland und Japan zwischen den Maechten 1935-1940, S. 90 f, а также: Grew E. Zehn Jahre in Japan.


[Закрыть].

В тот же день 5 ноября 1937 года, когда в Палаццо Венеция происходил этот разговор, а Гитлер в Берлине заверял польского посла в неприкосновенности Данцига, вскоре после 16 часов в имперской канцелярии были собраны командование вермахта и рейхсминистр иностранных дел. В четырехчасовой секретной речи Гитлер раскрыл им свои «основополагающие идеи»: старые представления о расовой угрозе, страхе за существование и нехватке пространства, из всего этого он видел «единственный, и, может быть, на первый взгляд фантастический выход в завоевании нового жизненного пространства», в создании территориально замкнутой великой мировой империи. После захвата власти и нескольких лет подготовки эти идеи с удивительной последовательностью открывали период экспансии.