Текст книги "Вера и Россия, или Настя, ползи!"

Иоанн Тунгусов
Вера и Россия, или Настя, ползи!

© Все права автора охраняются законом об авторском праве. Копирование, публикация и другое использование произведений и их частей без согласия автора преследуется по закону.

© Иоанн Тунгусов 2015

© Skleněný můstek s.r.o. 2015

1

Нельзя, и будет неправильно оценивать, а тем более прогнозировать ситуацию современной России умозрительно, иными словами, только на основе рационального. Потому что Господь, Матерь Божия и все святые не оставляют нашу страну своим многовековым духовным попечением и милостью – через чудо.

Все черное, агрессивное, разрушительное, которое навязывается, вбивается ежедневно в сознание людей с целью обезоружить их духовно, особенно в крупнейших городах, есть не имеющее будущего зло. И оно, несомненно, опасно. Многие из нас это видят напрямую или подспудно чувствуют, подчас унывая от величины обрушившегося на нас бедствия, не зная, что могут противопоставить его размаху.

Спаситель сказал своим ученикам: «… невозможно не придти соблазнам, но горе тому, через кого они приходят» (Лк, 17:1). Мы же должны трезвиться и не соблазняться ни прелестями мира сего, ни унынием от умножения беззаконий. Ведь соблазн останется невостребованным, если никто ему не поддастся. Нужно ли говорить, что устоять будет легче, прибегая к защищающим Таинствам Матери-Церкви, укрепляясь ими, в противовес злу, в делании добрых дел. Ведь вера без дел мертва! Да и творить добро будет легче и радостней, если творящих его будет становиться все больше.

Действительно, порой мы даже не подозреваем, сколько добра разлито в душах наших соотечественников. Они возделывают его в простых, каждодневных делах: растят детей, учат их, радуются солнцу, небу, земле, на которой живут. Именно они – соль Земли. Их верой, их молитвой жива Россия. О них не говорят в СМИ. Их не пускают на ТВ. На них клевещут, не дают работы, неоднократно обманывают и грабят.

Но именно простые верующие во Христа – опора, фундамент и хребет страны. И горько мне, что говорят СМИ не о них. Я бы даже сравнил сегодняшнюю ситуацию в информационной среде с разглядыванием в увеличительное стекло паразитов на теле нашего государства, за которым и тела-то уже почти не видать. И кажется, что кроме этой грязи ничего и нет у нас. Но это далеко не так, ведь…

…Они настали, эти долгожданные, наполненные спасительностью мгновения, – пахнущие хвоей и молодой зеленью – в тихой и теплой весенней ночи, с бездонным звездным небом, манящим высотой и недоступностью.

И вдруг – вспыхнули огоньки. Это широко распахнулись церковные двери. Мои прихожане, бережно прикрывая ладонями трепетные свечные язычки, двинулись вокруг небольшого, с немалым трудом строящегося храма Сретения Господня. В руках хоругви, иконы.

А наверху, тоже в еще не полностью возведенной колокольне, звонили – женщина и мужчина – слаженно и ритмично. И величаво плыл над селом праздничный благовест. И вплетаясь в его звонкий, ликующий, радостно-стройный мотив – мощно и дивно звучало:

– Воскресение Твое Христе Спасе, Ангели поют на небесех, и нас на земли сподоби, чистым сердцем, Тебе славити.

Всмотримся же в лица поющих…

2

Алёна Евсеевна Рассказова к вере пришла относительно недавно. И это несмотря на тридцать лет деятельного соприкосновения с культурой, пронизанной этой самой верой. Собирание народного фольклора, этноса и преподавание всего собранного детям было основной ее работой. Учила-учила детишек, купалась в благодатном море-океане русского духа, да самого главного, оказывается, и не видала.

Вспоминала, как произошёл выбор дела всей её жизни:

– Не поступила в тот год на выбранный факультет. Ну, думаю, чтобы год не терять, поступлю пока в институт Культуры. А там конкурс подходящий только на народный хоровой факультет был. Думаю, потом видно будет. Переведусь, как только сумею, да и дело с концом. На первом же курсе повели на концерт народных коллективов.

И было там такое явление, как плакальщица. Ради него нас туда и привели. Послушайте, мол, вам это полезно будет не только для общего развития, но и для последующей профессиональной деятельности. Посмеялась я тогда про себя: мне-то это ни к чему. Не собираюсь я задерживаться у вас дольше одного курса… Но пошла – делать-то нечего. Сидим мы все в зале, а впереди да по бокам все люди солидные, дяди в пиджаках с авторитетными брюшками, на которых почивают галстуки дорогие.

И вот попели разные ансамбли, выходит плакальщица. Я с кривенькой ухмылочкой сижу, думаю: ну-ну, меня-то ты слезами своими фальшивыми не проймешь… Через пару минут сосед по креслу заёрзал как-то странно. Я сижу. Только в носу что-то щекотать начало. Почесала я нос-то, а сосед за платком в свой карман потянулся… Сидит, сопит уже как-то тяжеловато. Ну, думаю, такой большой, а сдался. Поняла я, значит, чем в нём все эти перемены вызваны.

Дальше – больше. Народ в зале засопел, задвигался, словом, стал вести себя похожим образом: кто носы чесал, а кто не стеснялся уже и слёзы утирать. Да и у меня – от общей атмосферы, наверное – в носу защипало, да и в душе некая перемена случилась… Минуты через четыре зал рыдал. Весь. Я вместе с ним.

После концерта всерьёз задумалась о явлении, свидетелем которому была только что. «Надо в этом попробовать разобраться», – решила я и осталась на народном факультете до получения диплома.

Много воды утекло с тех пор. Много собрано материала, наработано педагогического опыта. Выросли дети, пошедшие по той же стезе, но лет пять назад привычный уклад начал претерпевать серьёзные изменения.

Началось всё со случайного звонка однокурсника Вани Котлова, с которым связывали годы бесшабашной студенческой юности.

– Здравствуй, Алёна. Не узнаешь? – голос в трубке подкупал спокойными, доверительными нотками.

– Нет, кто это? – Алёна Евсеевна, отвлеченная звонком от репетиции, хотела было по привычке ответить дежурное: «Я сейчас занята, перезвоните позже», но не стала этого делать, позволив себе заинтересоваться голосом незнакомца.

– Это Иван Котлов. Помнишь такого?

– Ванька, привет! – вырвалось у Алёны, впрочем, довольно сдержанно. Накладывало отпечаток нахождение на репетиции. – Слушай, ты как? Где ты? Чем занимаешься? – Посыпались вопросы.

– Ну, правильнее сейчас ко мне обращаться отец Иоанн. Я священник.

– О! Это как же тебя угораздило? – удивленно выпалила собеседница.

– Вот об этом я с тобой и хочу поговорить. Дело у меня к тебе. Когда удобно будет встретиться?

Воспроизведя в своей памяти образ приятеля, Алёна Евсеевна пыталась приладить к нему подобающие батюшкам атрибуты: бороду, рясу… И что там еще у них бывает.

– Встретиться… Сейчас… Завтра вечером тебе удобно? После девяти.

– Вполне. Ты где будешь в это время?

– У себя в клубе. Как раз занятия кончатся. Это на Заречье.

– Хорошо, я подъеду. Скажи точный адрес.

В оговорённый час встретились. Отец Иоанн имел при себе все внешние атрибуты, что подобает иметь священнику: шапочку-скуфью, бороду и рясу.

– Так вот ты каков?! – Алёна Евсеевна не без интереса смотрела на своего давнего знакомого, с которым не виделась со времени окончания института. А это, шутка ли, больше четверти века! Вглядываясь, старалась найти знакомые, не затёртые годами черты.

– Не удивляйся, все закономерно, – ответил отец Иоанн, привыкший к подобного рода удивлениям. – И наша с тобой встреча, быть может, не случайна. Готовься к переменам.

– Ох, и круто ты берёшь, Иван, – собеседница улыбнулась, и задор серо-голубых глаз выражал искреннюю, хотя и немного настороженную радость от встречи.

Алёна Евсеевна была хрупкой, невысокой женщиной, про которых говорят: «мал золотник, да дорог».

И поговорок подобного рода в запасе у Алёны было великое множество – тем более, что профессия располагала к их собиранию.

Но в последние годы новые поговорки попадались всё реже. И это не удивительно: быть может, они все уже оказались собраны ею?

От этого, а может оттого, что некоторое истощение наблюдалось и в других направлениях жизни, Алёна подспудно желала перемен.

Но она совсем не видела, откуда бы они могли к ней прийти. Так, некоторое внутреннее томление духа.

– Алёна, ты нужна нам, – без тени пафоса проговорил батюшка.

– Вот как? Кому «нам»?

– Вообще, России. А в частности – благотворительному фонду святого Иоанна Кронштадтского, в попечительском совете которого я состою.

– А где это? – недоуменно спросила Алёна.

– Это в Омском Прииртышье, – отец Иоанн выдержал паузу.

– Не далековато? – неуверенно спросила Алёна.

– Нет. В самый раз, – сухо и твёрдо ответил батюшка.

Весь вид отца Иоанна выражал спокойствие и уверенность в том, что он делал и говорил. За каждым его словом скрывалась некая величина, которая не давала никакой возможности сомнению подточить эту уверенность и спокойствие. Алёна слушала и понимала, что с тем же успехом священник мог бы легко предложить ей полет на Луну, и предложение это прозвучало бы в его устах с тем же спокойствием и уверенностью, с каким только что было озвучено предложение сотрудничества с фондом.

– Видишь ли, Алёна, – отец Иоанн не любил долгих предисловий, – идея целостности лежит в основе мира, человека, семьи, всей русской культуры. Кризис сегодняшнего времени – это кризис личности, утратившей духовно-нравственные начала жизни, утративший знание Целого и переставшей ориентироваться в культурно-историческом пространстве жизни человека и социума.

Казалось, что в этих словах инициатор встречи приоткрывал глубокую, не лежащую на поверхности суть вопроса, по которому и решил обратиться к своей давней знакомой.

– Когда в мире нужда и у нас самих очень мало – мы должны давать другим из этого малого. Это самый верный способ получить большее, – закончил свою мысль батюшка.

На последнее высказывание отца Иоанна душа Алёны откликнулась. Какая-то могучая правота дохнула через них на неё. И правота эта тронула потаенный уголок в её душе, в котором и происходило то самое томленье. И до которого, видимо, у неё самой никак не доходили руки. Может этот уголок и ждал прихода батюшки?

– А чем я здесь могу помочь? – совсем другим, потеплевшим голосом, спросила Алёна.

– Ты можешь многое. Я вот тебе сейчас расскажу…

…Они настали, эти долгожданные, наполненные спасительностью мгновения, – пахнущие хвоей и молодой зеленью – в тихой и теплой весенней ночи, с бездонным звездным небом, манящим высотой и недоступностью.

И вдруг – вспыхнули огоньки. Это широко распахнулись церковные двери. Мои прихожане, бережно прикрывая ладонями трепетные свечные язычки, двинулись вокруг небольшого, с немалым трудом строящегося храма Сретения Господня. В руках хоругви, иконы.

А наверху, тоже в еще не полностью возведенной колокольне, звонили – женщина и мужчина – слаженно и ритмично. И величаво плыл над селом праздничный благовест. И вплетаясь в его звонкий, ликующий, радостно-стройный мотив – мощно и дивно звучало:

– Воскресение Твое Христе Спасе, Ангели поют на небесех, и нас на земли сподоби, чистым сердцем, Тебе славити.

С тех пор прошло более пяти лет. Отец Иоанн стал духовником ансамбля, окормляя всех, чьи сердца откликнулись на его горячую проповедь. А для Алёны с его приходом открылась новая страница в жизни, наделённая той самой глубиной, что коснулась её души при первой же встрече с батюшкой.

И выходило, что дыхания этой самой глубины и искала на самом деле она. Теперь же эта глубина была находима ею во всём: и в репетициях, и в поиске новых материалов, да и в повседневной жизни. Ибо нет ничего в мире вокруг нас, что ни созижделось бы великим Промыслом Божиим, который обитает в той самой неизъяснимой и благодатной глубине.

3

Семён Ильич Рудаков сегодня проснулся рано. И сразу же по пробуждении вспомнил вчерашнюю яркую мысль: «Нужно каким-то образом найти пребывающую в наших краях Алёну Евсеевну Рассказову и сделать ей предложение стать председателем жюри нашего конкурса». Это была весьма своевременная мысль.

Будет солидно, если такой известный среди фольклористов человек почтит наше собрание своим присутствием. Да и не только почтит… Хорошо, что Владимир Алексеевич вчера подсказал. И знает же этот «пенёк старый» – так про себя совсем беззлобно называл Семён своего непосредственного начальника – кто и когда приезжает к нам в область из столичных знаменитостей…»

– Да-а, – он посмотрела на часы, – сейчас звонить ещё не стоит – половина седьмого, а вот через час-полтора вполне возможно.

Семён потянулся на кровати особенным образом: лёжа на спине и вытянув руки вдоль туловища, подбородок прижимал к груди. Одновременно кисти рук тянул на себя – запястья от себя, равно как и пальцы ног, естественно, вместе со стопой натягивал вверх, к себе. Мышцы спины, ног и рук при этом вытягивались, обнаруживая приятное с утра напряжение. Только после такого упражнения он позволял себе вставать с кровати. Про этот приёмчик ему как-то обмолвился друг детства, и Семён стал его практиковать. Понравилось. Будто и правда подниматься с постели стало легче.

Сделав утренние дела и позавтракав, Семён позвонил начальнику.

– Здравствуй, Владимир Алексеевич, – поздоровался он.

– И тебе Семён не болеть, – по-отечески отозвался начальник.

– Ну, так как, подскажете номерок Рассказовой?

– А что ж не подсказать? Пиши…

Семён записал номер телефона, по которому нужно было звонить. Попрощавшись с начальником, набрал.

– Здравствуйте. Алёна Евсеевна?

– Доброе утро, слушаю Вас…

– Вас беспокоит Семён Рудаков, организатор Н-ского конкурса детских народных коллективов… Вам удобно сейчас говорить?

– Да, вполне.

– Алёна Евсеевна, позвольте выразить Вам своё признание и обратиться к Вам с просьбой принять предложение быть председателем жюри нашего конкурса…

– Семён, скажите, а сколько коллективов заявлено?

– Четырнадцать.

– А призовых мест?

– Четыре…

– Вот что я Вам скажу: если хотите видеть меня в жюри, то никаких призовых мест! Детям это неполезно…

– Но как же тогда их оценивать?

– Да не надо их оценивать! Пусть дети встретятся, посмотрят друг на друга, послушают… Это будет для них гораздо полезнее, понимаете?

– Не совсем…

– Попробую объяснить, – Алёна Евсеевна мысленно испросила благословения «Господи, помоги» и принялась объяснять свою позицию.

– Для тех, кто победит, есть повод потщеславиться. А тем, кто не победит, есть повод позавидовать. Соревновательность свойственна детям, но далеко не всегда она принимает здоровые формы. Подростки не всегда могут понять, почему одни лучше, а другие нет. Они не понимают, по оценкам каких качеств выносят свои решения взрослые. Да и решения эти зачастую являются следствием чьих-то вкусовых пристрастий, не больше. Нет объективности, понимаете?..

На другом конце трубки продолжалось молчание.

– Семён, Вы здесь?

– Да, да, Алёна Евсеевна, куда ж мне деваться-то? – в задумчивости проговорил Семён.

– Вы поймите, – продолжала Рассказова, почувствовав затруднение собеседника, – это не мой каприз, это осознанная мною действительность и моя жизненная позиция, если хотите. Нельзя детей оценивать.

В наше время, когда общество не объединено представлением о прекрасном, единой культурой, если хотите, глупо оценивать по малопонятным стандартам ту его часть, которая толком ещё не прониклась духом, лежащим в основе нашего творчества… В общем, если хотите видеть меня в Вашем жюри, то никаких призовых мест. Пусть это будет смотр, – подвела черту она.

Наконец, после некоторой паузы, Семён заговорил:

– Хорошо, мы подумаем. Когда Вам можно перезвонить?

– Позвоните вечером.

– Спасибо, хорошего Вам дня, Алёна Евсеевна. После разговора Семён так и остался сидеть с телефоном в руках. Смутное чувство не покидало его. Вроде бы все ясно сказано, но чем-то витавшим между строк тронули его слова Рассказовой.

Вспомнилась Катя. Она также пыталась объяснить ему нечто, чего он никак не мог понять. И ладно бы не старался, а то ведь всем сердцем силился уразуметь объясняемое любимой женщиной, а не мог.

В памяти встало ее заплаканное лицо, тонкие и нежные руки, которым Катя не могла найти места в их последнем разговоре: то прикладывала одну из них к остренькому подбородку, подпирая другой локоток, то поправляла сочные каштановые с медным оттенком волосы, то промокала платком мокрые уголки светло карих глаз.

– Ну пойми же ты, нельзя вот так, в лоб говорить людям, как ты говоришь, «правду»… Чего ты хочешь добиться? Изменения людей? Ты себя попробуй изменить сначала, а уж потом за других берись!

Катя говорила тихо, с безнадежностью в голосе, ибо попытка достучаться до Семена была далеко не первой. Но кто знает, может, в этот раз…

– Терпения и участия тебе не хватает, Сеня. Людям время нужно. Иногда вся жизнь. Тем более тем людям, которых мы любим. И пусть ты все правильно понимаешь и делаешь, но этой неподъёмной правильностью человека раздавить можно, если он не дорос еще до её понимания.

– Ну, так я и стараюсь ему помочь в этом, дорогая моя! – восклицал Семен.

– Как?! Как ты стараешься ему помочь? – не выдержала Катя, срываясь на высокие тона. – Ты говоришь очевидное для себя, совершенно не принимая во внимание, очевидно ли это для твоего собеседника! Может, ему до твоего понимания лет десять идти…

Катерина часто и глубоко дышала, щеки ее разрумянились, и Семен невольно любовался бы ею, если бы не видел, с какой скоростью растет между ними стена отчуждения. Теперь он и сам был готов согласиться, что ему нужно лет десять расти до того, чтобы понять очевидное для его Кати.

Ни к чему не привел тот их разговор. Хотя почему же не привел? Катя ушла. Сначала к маме, а потом сняла с подругой отдельную квартиру и зажила самостоятельно, как и до встречи с ним. Семен переживал и, главное, не совсем понимал, кого винить в случившемся. Вроде делал он все правильно и оснований для отчаянного Катиного поступка в своих действиях не находил.

– Перебесится, придет, – говорили друзья.

Но Семен в этом сильно сомневался. В предыдущие разы ему удавалось успокоить Катерину, обнадёжить, что все устроится, они друг ко другу притрутся, время-то прошло всего полгода, как они вместе… Катя верила, соглашалась, но с каждым разом времени на примирение уходило все больше.

Катя соглашалась всё трудней и вот тогда, в последнем их разговоре уже не поверила. Сил в себе не нашла. Она так нуждалась в его участливом понимании, терпеливом возведении хрупкого строения доверительных отношений с такими разными вверенными ей подопечными, с теми, кто ей был дорог, кому она зачастую отдавала всю себя без остатка. И Катя желала, чтобы Семен был ей поддержкой и опорой в те нередкие минуты, когда она порой совсем не знала что делать.

…Они настали, эти долгожданные, наполненные спасительностью мгновения, – пахнущие хвоей и молодой зеленью – в тихой и теплой весенней ночи, с бездонным звездным небом, манящим высотой и недоступностью.

И вдруг – вспыхнули огоньки. Это широко распахнулись церковные двери. Мои прихожане, бережно прикрывая ладонями трепетные свечные язычки, двинулись вокруг небольшого, с немалым трудом строящегося храма Сретения Господня. В руках хоругви, иконы.

А наверху, тоже в еще не полностью возведенной колокольне, звонили – женщина и мужчина – слаженно и ритмично. И величаво плыл над селом праздничный благовест. И вплетаясь в его звонкий, ликующий, радостно-стройный мотив – мощно и дивно звучало:

– Воскресение Твое Христе Спасе, Ангели поют на небесех, и нас на земли сподоби, чистым сердцем, Тебе славити.

Семён же, напротив, выделял для своей работы, как он любил выражаться, «разумную часть» своих сил, особо не утруждаясь вниканием в слишком мелкие, как он считал, детали. «Есть прописанные истины, нормы, инструкции, которые неглупые люди писали, и не стоит напрягаться, выдумывая что-то ещё».

Наверное, холодная стена непонимания росла между ними из-за этого, разграничивая области действия каждого из них. Семен, видя, что у него не получается достигать желаемого Катей, ради общей, как он считал, пользы, старался не лезть в непонятные для себя сферы. А Катя вконец теряла себя, когда, выбитая из колеи, упиралась взглядом в непонимающий, живущий в совсем ином измерении взгляд Семёна.

Ярким, показательным случаем был разговор с Васей Картмазовым, что стащил – разумеется, без спроса – красивую вещицу со стола Кати.

– Ну, я задам ему трёпку, век будет помнить, – просыпался в такие минуты Семён.

– Не смей, слышишь! – Катя, плотно сжав свои полноватые губки, твёрдо в упор смотрела на Семёна.

– Но почему, Катя?! – Семён искренне недоумевал. – Почему ты не хочешь раз и навсегда проучить этого воришку? Ему же польза будет!

– Его и так каждый день дома колотят, а браслет… он же не себе, а матери наверняка его взял. Это, может быть, повод, понимаешь? Возможность проявить свою и нашу к нему любовь, которой он нигде, кроме как через нас, и не увидит, быть может… как ты этого не понимаешь?

Так же, как и Господь ждёт от нас внимания к Нему по нашему доброму произволению… не по принуждению, понимаешь, а по ДОБРОМУ произволению! И делая добро ближнему – тому самому Васе – мы делаем добро Богу. И Бог терпеливо ждёт, милостиво предоставляя различные обстоятельства для удобного нам случая развернуться, наконец, к Нему лицом, понять, что не по Его власти и могуществу мы должны любить Его, а по тому, что Он всё отдал нам, даже самую жизнь Свою…

Здесь Семён обернулся и в глазах его возник немой вопрос: это какую «жизнь Свою» мог отдать Бог? Катя поняла его вопрос и просто ответила:

– Христос был распят. За нас. По Своей воле. Ему это не было нужно. Он Самодостаточен. Он для нас это сделал. Чтобы, такие как ты, остолопы, не могли увильнуть в своих измышлениях от бьющего в лоб факта крестной смерти Бога.

Он не наказывал всех грешников скопом, всех воров не загонял в озеро для наказания и вразумления, а сначала три года проповедовал, рассказывал, как следует жить, а потом пошёл на распятие… и воскрес! Понимаешь ты, воскрес! Значит всё, что Он говорил – правда! И все уловки уйти на попятную, говоря, что воскресение Его недоказуемо, такое же лукавство, как и твоё желание сохранить мнимую правоту свою в вопросе исправления мальчика.

Ты же сам чувствуешь, что неправ. Ну, или хотя бы допускаешь, что твой вариант вразумления не сработает… ты рассчитываешь, что он сработает, ты думаешь, что он должен сработать, но… не уверен! А теперь посмотри, представь себе: если ты ради него, да, да, именно ради него пойдёшь в магазин и купишь ему десять таких браслетов, как он украл – что будет?

Семен попробовал предположить, что он идёт в магазин и покупает сорванцу подарки. Это ему было непривычно… или неприятно?

– Он их не возьмёт, – почему-то ответил Семён.

– Ага, понял! – радостно, с надеждой ответила Катя.

– Да ничего я не понял! – раздражённо бросил Семён, – просто я предположил вероятное действие мальчика в ответ на непонятное моё действие в ответ на его поступок.

– Так это и есть самое главное, Сеня! – в Кате затеплилась надежда, – ты теперь в себя загляни поглубже, может, ещё какую перемену углядишь? А то как пень бесчувственный рубишь и рубишь направо и налево (здесь у Кати промелькнуло: как это пень может рубить, но образ понравился), в соответствии со своими, непонятно откуда взявшимися принципами. Тем более, что желаемого результата они не приносят.

Семён и сам тогда видел, что здесь его методы воспитания могут дать лишь кратковременный эффект. Мальчонка, если его хорошенько припугнуть наказанием, забоится, станет осторожнее, но твёрдого понимания, что так делать не следует, к нему, скорее всего, не придёт.

Но как по-другому?! Семён не знал. Катя говорила, что любить их надо… но как-то это всё неопределённо! Семёну захотелось даже стукнуть себя чем-нибудь тяжёлым по голове – ну не понимал он, как ещё тут быть! Нарушил – получи наказание, сделал хорошо – заслужил награду. Разве не так?

Он мысленно вернулся к Рассказовой. Отказаться от конкурса – что за абсурд! И Семён снова погрузился в раздумья, заставляя себя снова и снова копаться в слишком твёрдой, как оказалось, для него области, которая, по-видимому, называлась любовью.

Семен начал злиться, что было признаком своей неправоты.

«Купить десять браслетов! Да он так привыкнет и поймёт: украл один – получит десять. Хороша логика! И конкурс этот без конкурса… тогда стремиться к чему? Где мерило твоего труда?! Ах, да, такое непонятное и нестабильное явление как «любовь»…

Он опять вернулся в своих воспоминаниях к Кате. Её нежные и ласковые руки, мягкие губы и светлые глаза… Нежность, что поднималась в ответ на воспоминания о своей невесте в душе Семёна, была ему понятна и не требовала никаких объяснений и доказательств. Вот, что такое любовь! Это же очевидно!

Также как и на конкурсной основе смотр. Всё-таки, что за чушь! Целая система, воспитательная машина работает на конкурсный, оценочный результат. Разработаны нормативы, которым должен соответствовать учебный процесс, программы, методики обучения… для кого это всё тогда?!

Семён искренне пытался понять. Он допускал, что есть некие педагогические ходы, когда ребёнку дают аванс, поблажку, чтобы потом нанести утверждающий окончательную истину удар. Но его Катя вообще ни на какие удары не была способна. И потому Семён не видел никакого смысла в подобного рода уступках и потворству детским слабостям.

«И чего сопли распускать или биться головой о стену?! – продолжал рассуждать Семен. – Не ты первый с этой проблемой столкнулся. Посмотри, как другие ее решали, и реши так же! Ну, естественно, возможны отклонения, не обязательно повторять в точности. Но, в общем-то, решение на ладони! Какой смысл от него отказываться, терять время на поиски чего-то еще? Не можешь чего-то сам, попроси того, кто может. Что сложного? Еще и поучись у него, польза будет!»

Семён Ильич так и сидел с телефоном в руках. Что делать? А если Катя заблуждается и поступает неправильно? Тогда ей необходимо помочь! А так как сам Семён до всего в жизни дошел своим умом, то и всем остальным оставлял для развития личности только этот, им чувствуемый и хорошо понимаемый путь. Всё правильно. Только за тем исключением, что по всему он теряет Катю.

«Нет, я однозначно чего-то не понимаю!» – тряхнул головой Семён.

Он вспомнил, как в разговоре с Рассказовой к нему подкралось то же самое чувство губительного непонимания. Благо, что на кону стояли не отношения с любимым человеком, а решение по работе. Но все равно было очень и очень неприятно от лицезрения своей немощи понять, наверное, очевидные вещи, которые ему недоступны, раз не связанные между собой люди понуждают его упираться в одну и ту же непроходимую стену…

Что делать? Какой-то частью себя он узнавал в желании Рассказовой отказаться от оценки детей Катю.

Но, несмотря на это, приводимые Алёной Евсеевной аргументы не тронули его настолько, чтобы применить их на деле. Да и есть же заведённый порядок. И не ему, Рудакову, его нарушать. Нужно звонить руководству.

Рудаков нехотя набрал номер.

– Владимир Алексеевич, здравствуй ещё раз.

– Что с тобой, Семён? Видел бы тебя, сказал бы: на тебе лица нет. Что произошло?

– Да тут дело-то какое… – Семён не стал посвящать начальника в свои внутренние терзания, – Рассказова условие поставила.

– Что, много просит?

– Да нет, – шарахнулся Рудаков, опешив от такого предположения, – требует, простите за тавтологию, отменить конкурсную основу конкурса…

Поджарый Семён представил себе тучного своего начальника, как тот наверняка сейчас смешно морщит лоб, растягивая при этом губы, отчего нос его ещё больше становится похожим на утиный.

– Лоб не болит? – спросил Рудаков в тишину, желая подколоть своего наставника. Ему даже немного полегчало от осуществления такой возможности.

– Не болит, – без обиды отозвался начальник, – она и аргументы, наверняка, приводила, – наконец выдал он.

– Приводила.

– Веские хоть?

– Достаточные. Хотя и не совсем понятные. Я бы, наверное, сказал – идеалистические.

– Ох уж мне эти творческие работники… – начальник смотрел на ситуацию практично, с точки зрения администратора, – говори ей, что мы согласны. Не будет конкурса. Другое будет. Но ты ей пока не говори. Просто скажи, что от прежней формы конкурса мы отказываемся.

– Хорошо. Полагаюсь целиком на тебя, Владимир Алексеевич.

И Рудаков услышал короткие гудки.

…Они настали, эти долгожданные, наполненные спасительностью мгновения, – пахнущие хвоей и молодой зеленью – в тихой и теплой весенней ночи, с бездонным звездным небом, манящим высотой и недоступностью.

И вдруг – вспыхнули огоньки. Это широко распахнулись церковные двери. Мои прихожане, бережно прикрывая ладонями трепетные свечные язычки, двинулись вокруг небольшого, с немалым трудом строящегося храма Сретения Господня. В руках хоругви, иконы.

А наверху, тоже в еще не полностью возведенной колокольне, звонили – женщина и мужчина – слаженно и ритмично. И величаво плыл над селом праздничный благовест. И вплетаясь в его звонкий, ликующий, радостно-стройный мотив – мощно и дивно звучало:

– Воскресение Твое Христе Спасе, Ангели поют на небесех, и нас на земли сподоби, чистым сердцем, Тебе славити.

– Батюшка, благословите, – Алёна Евсеевна непроизвольно кивнула головой с приложенным к уху мобильником.

Выслушав ответ, вновь заговорила.

– Батюшка, они согласились… да нет, вроде нормально. Я нарочно с ними излишне не любезничала. Не удивилась бы, если они и отказались бы. Хорошо, я поняла. Буду поступать, как Вы говорили. Ангела-Хранителя Вам, благословите…

Выслушав ответ, она нажала на кнопку отбоя.

– Баб Тань, батюшка благословил придерживаться той же линии. – Алёна Евсеевна обратилась к сидящей на стуле румяной бабушке, у которой жила в Н-ске. – Так что никакого своеволия. Выполняем свои обязанности и больше ничего. Да-Да. нет-нет. Остальное – от лукавого.

Рассказова заглянула внутрь себя (научалась потихоньку, с Божией помощью, это делать) и увидела рой желаний поступить по-своему. Вариантов была масса. Начиная от простого отказа в приеме предложения и заканчивая согласием, но с жестким подчинением своим правилам.

В который раз ей приходилось удивляться правильности простого принятия решения. И простота эта заключалась в том, что делать и говорить следовало просто, не мудрствуя лукаво, не рассуждая о многомерных тонкостях вопроса, отвечая самой себе коротко в вопросах, порождающих, порой, длительное и эмоциональное продолжение.

– Я вот что тебе скажу: мне достаточно первой ноты, самое большее – одной музыкальной фразы, исполненной коллективом, чтобы по тому, как они её взяли и исполнили, понять его уровень. Выработалось с годами…