Текст книги "Полное собрание творений"

СЛОВО К ЖИВШИМ ВМЕСТЕ С ДЕВСТВЕННИЦАМИ

Нижеследующие два Слова или рассуждения, не соединенные общим заглавием, связаны между собою одинаковым содержанием, направленным в первом Слове против мужчин, имевших своими сожительницами девственниц, а во втором против девственниц, живших вместе с мужчинами, так что сам автор в одном месте второго Слова (отд. 4) ссылается на содержание своего первого Слова. Посему можно полагать, что эти два произведения написаны св. Иоанном Златоустом одновременно, непосредственно одно за другим; но в какое время его жизни, во время ли его диаконства в Антиохии, как свидетельствует церковный историк Сократ (кн. VI, гл. 3), или во время его епископства в Константинополе, как свидетельствует жизнеописатель его епископ Палладий (Разгов. отд. 5), это достоверно неизвестно. Во всяком случае, оба Слова представляются плодами истинно-пастырской ревности святителя о нравственной чистоте лиц, посвятивших себя преимущественно на служение Богу, но позволявших себе сожительство с посторонними лицами другого пола, которое было запрещено 1-м вселенским Никейским собором (прав. 3) и осуждено св. Василием Великим (посл. к Григорию пресвитеру).

У ПРЕДКОВ наших были две причины, по которым женщины жили вместе с мужчинами; одна заключается в браке, – причина и древняя, и справедливая, и основательная, как происшедшая от законодателя Бога: «потому», говорит он, «оставит человек отца своего и мать свою и прилепится к жене своей, и будут двое одна плоть» (Быт. 2:22); а другая заключается в прелюбодеянии, – причина и новейшая в сравнении с той, и несправедливая, и беззаконная, как происшедшая от лукавых демонов. А в наш век, выдумав еще некоторый третий образ жизни, новый и странный, и приводящий в великое затруднение желающих найти ему причину. Есть такие люди, которые принимают к себе безбрачных отроковиц, не вступая в брак и не сочетаясь с ними, оставляют их навсегда в своем доме и держат их при себе до глубокой старости, не для рождения детей, – ибо не сочетаются с ними, как они говорят, – и не из распутства, ибо сохраняют их невинными, как они утверждают; а если кто-нибудь спросит о причине, то хотя они представляют и измышляют много причин, но основательной и уважительной, по моему мнению, не имеют ни одной. Впрочем, о тех или других предлогах и мы пока говорить не будем, а укажем ту причину, какую мы сами особенно подозреваем. Какая же эта причина? Во всяком случае, если я уклонюсь от цели, желающие из вас, могут удержать меня. Итак, какая эта причина? Мне кажется, что для них есть некоторое удовольствие жить вместе с женщинами не только по закону брака, но и без брака и сочетания. Если же я думаю неправильно, то не имею ничего и против этого; я высказываю вам пока собственное мое мнение, и, может быть, не только мое, но и их самих, а что и им так же кажется, видно из следующего. Они, конечно, не оставляли бы без внимания столь великой молвы и столь великих соблазнов, если бы удовольствие от этого сожительства не действовало на них сильно и властно. Если же кто-нибудь был бы недоволен такими нашими словами, то я попрошу простить нас и не гневаться; ибо добровольно и необдуманно я не решился бы навлечь на себя негодование. Я не так жалок и несчастен, чтобы желать напрасно оскорблять всех; но я весьма жалею и скорблю, видя, как и слава Божья унижается и спасение многих мало помалу погибает из-за этого удовольствия. Что такое сожительство приятно для них и сопровождается сильнейшею любовью, нежели сожительство по закону брака, слыша об этом теперь, вы, может быть смущаетесь, но после доказательства и сами согласитесь. С законною женою совокупление, как беспрепятственное, ослабляет страсть, и часто производит в муже пресыщение и укрощает неумеренную похоть. Кроме того, болезни чревоношения и рождения, рождение и воспитание детей, и следующие за ними частые болезни, изнуряющие тело и измождающие цвет юности, ослабляют действие удовольствия. А с девственницами не бывает ничего подобного; нет ни совокупления, которое может укротить и подавить естественную похоть, ни болезни рождения и воспитание детей не изнуряют плоти, но долго сохраняют они себя цветущими, оставаясь непричастными ничему подобному. У брачных после родов и воспитания детей тела делаются более слабыми; а те и до сорокового года остаются сходными с юными девами; посему у живущих вместе с ними возбуждается похоть вдвойне, и оттого, что не дозволяется подавлять страсть совокуплением, и от того что причина возбуждающая страсть, долго остается очень сильною. Такой я подозреваю предлог к этому сожительству. Впрочем, не будем негодовать на них и гневаться; потому что никто, желая восстановить больного, не делает этого с гневом и истязанием, но подает лекарство с заботливостью и увещанием. Если бы нам предлежало наказывать, и мы занимали бы положение судей, то должно было бы и выражать негодование; но если, оставив это, мы принимаем положение врачей и попечителей, то следует увещевать и просить и, когда нужно, касаться самых колен (больного), чтобы достигнуть желаемого. Посему, как врачи, желая отклонить больных от вредных, хотя и доставляющих удовольствие, или яств, или питий, прежде всего убеждают их, что эти предметы производят вместе с вредом и великую неприятность; так и мы поступим, внушая им, что это приятнейшее для них сожительство причиняет великую гибель и нисколько не лучше ядовитых веществ. И хотя, по-видимому, оно доставляет некоторую сладость, но вливает в услаждающуюся душу великую прикровенную неприятность и горечь; и такое убеждение посодействует удалению от этого. Кто разлучается с любимой женщиной по страху и необходимости, тот делается еще более страстным любителем и, может быть, опять возвратится к тому же; а кто узнает предмет и удалится от него, как от вредного и горького, тот не возвратится к нему опять, так как приговор собственного его мнения подействует на него сильнее всякой необходимости. Как же мы убедим их, что это дело не только вредное, но и горькое? Как же иначе, если не свойством самых предметов? Итак, спросим их: если бы кто-нибудь, приготовив роскошную трапезу, наполненную множеством приятнейших яств, с великою угрозою запретил касаться чего-либо из предложенного, то неужели решился бы кто-нибудь сидеть подле такой трапезы и мучиться? Я не думаю; ибо не столько удовольствия он получил бы от созерцания, сколько неприятности потерпел бы от запрещения. И что, если бы кто-нибудь, показав жаждущему и мучимому жаром чистый и светлый источник, не позволил не только вкусить от него, но и коснуться концами пальцев, могло ли бы что-нибудь быть неприятнее такого наказания?

2. Здесь, я думаю, никто не станет противоречить мне. Это зло столь велико, что и из внешних (язычников) те, которые особенно искусны были рассуждать об этом, т. е., о свойствах удовольствия и печали, пожелав представить кого-либо сильно наказываемым, представляли не иначе, как следующим образом: составив басню, они выводили в этой басне человека [15]15
  Тантала, упоминаемого в греческом баснословии. См. Одисс. XI, 582–592.


[Закрыть], которому следовало подвергнуться крайнему наказанию, и, не делая с ним ничего другого, предлагали ему всякие яства и показывали мимотекущую воду, не позволяя, однако пользоваться ничем из этого: как только он протягивал руку, все видимое им удалялось; и это происходило постоянно. Таков был способ наказания по басне язычников. И один из философов [16]16
  Философ Сократ, по сказанию историка Ксенофонта. См. Достопамятности Сократа, Кн. 1, гл. 3, отд. 9-13.


[Закрыть], увидев, как некто из живших вместе с ним поцеловал красивого мальчика, с удивлением сказал: этот и в огонь легко бросился бы, решившись воспламенить в самом себе поцелуем такую пещь. Впрочем, я не могу утверждать, что те люди целуют или обнимают своих сожительниц; если же некоторые стали бы обвинять их в этом, то я постараюсь показать, что, если они доходят и до этого, то навлекают на себя мучение еще тягчайшее вышесказанного. Если одно только созерцание производит такую скорбь, то когда вместе с тем бывает и прикосновение, т. е., наслаждение гораздо более ощутительное, чем производимое зрением, то оно поднимает больший пламень, производит тягчайшее томление и сильнее разъяряет (внутреннего) зверя. Ибо, чем более мы усиливаем похоть и чем больше доставляем ей пищи, тем более усиливается в нас и томление. Как сидящий подле трапезы и источника мучится не столько при созерцании их, сколько тогда, когда, имея позволение и касаться их рукою, не имеет возможности вкушать их; так точно и те, имея возможность касаться тел девственниц, мучатся от этого прикосновения более, нежели от созерцания, испытывая неприятнейшее томление от несочетания с ними. Но нужно ли доказывать это внешними примерами? Есть определение Божье, которое сильнее всех их доказывает, что это действительно так. Бог, желая наказать Адама, поселил его не далеко от рая, но близ него самого, чтобы он имел постоянным наказанием – созерцание вожделенного места, непрестанно взирая на него, но, не имея дозволения пользоваться им. Может быть, кто-нибудь скажет: если это дело по свойству своему столь неприятно, то почему же многие с таким рвением предаются ему? На это я мог бы сказать, что это самое и служит величайшим доказательством крайней их болезни. Обыкновенно больные позволяют себе какое-либо пустое и кратковременное удовольствие и чрез это навлекают на себя продолжительное страдание. Это можно видеть на больных горячкою, которые, не желая потерпеть немного, при кратковременном облегчении вкушают запрещенные пития и яства и делают болезнь свою долговременною и жесточайшею. А здоровым должно не от больных заимствовать мнения о вещах; ибо, если мы будем следовать им, то будем осуждены и врачебной наукой и философией. И не только в горячке и в отношении к женщинам испытывают это, но и в отношении к деньгам и ко всему прочему бывают такие больные. Так, привязанные к деньгам, хотя знают, что уделяющие здесь эти маловажные предметы нуждающимся получат там бесчисленные блага, однако удерживают их и зарывают, и предпочитают лучше лишиться всех благ за свое пустое и кратковременное удовольствие, нежели избавиться от вечного мучения и приобрести бессмертную жизнь за временное их презрение. Точно в такой же болезни находятся и те: не решаясь немного воздержаться от малой похоти очей, они навлекают на себя нестерпимый огонь; и чем более думают получать удовольствия, тем более запутываются в зле, по коварству дьявола, производящего это для продолжения и усиления пламени, так что пламенея, они и услаждаются и мучатся, производя какое-то странное смешение чувств в душах своих.

3. Если же кто будет обвинять нас в невоздержности за эти слова, – мужи доблестные, и, живя с женщинами, будто бы ничего худого от этого не терпят, – то я ублажаю таких людей и сам хотел бы иметь столько же силы; я верю, что могут быть даже такие люди; но я хотел бы, чтобы обвиняющие нас могли доказать, что молодой человек, цветущий телом, живя вместе с юной девой, вместе сидя и обедая, и беседуя с ней целый день, – не распространяюсь ни о чем прочем, неприличном смехе и хохоте, и нежных выражениях, и о прочем, о чем даже и говорить, может быть, неприлично, – что он, живя с ней в одном и том же доме, разделяя с ней трапезу и беседы и с великой свободой многое принимая от нее и сам сообщая ей, не испытывает ничего человеческого, но остается чистым от порочного пожелания и удовольствия; я хотел бы, чтобы обвиняющие нас могли убедить нас в этом, но они и сами не хотят убеждаться, и нас, обличающих это, провозглашают бесстыдными, больными одной и той же с ними болезнью и прикрывающими собственную порочность. Какое, говорят они, нам дело до этого? Мы не виновны в безумии других, и, если кто безрассудно соблазняется, мы не заслуживаем наказания за его безумие. Но Павел не так говорил, а заповедал обращать внимание, хотя бы кто соблазнялся без вины (соблазняющих), хотя бы по немощи. Мы тогда только освобождаемся от наказания, назначенного соблазняющим, когда от соблазна происходит другая польза, большая вреда, причиняемого соблазном; если же этого нет, а происходит один только соблазн для других, основательно ли будут они соблазняться, или не основательно, или по немощи, то кровь их падает на нашу голову и от наших рук Бог взыщет души их. Посему, чтобы мы и не всегда заботились о соблазняющихся, и не всегда презирали их, Христос постановил для нас некоторые ограничения и правила, и Сам соблюдал то и другое в надлежащее время. Так, когда Он беседовал о свойстве яств и объяснял, что они по природе своей чисты, и освобождал от иудейской разборчивости в них, и когда Петр пришел и сказал: «соблазнились», то Он отвечал: «оставьте их», и не только презрел их, но и осудил, сказав: «всякое растение, которое не Отец мой небесный насадил, искоренится» (Матф. 15:12–14). Таким образом, Он отменил закон о яствах. Когда же требовавшие дидрахмы, приступив к Петру, говорили: «Учитель ваш не даст ли дидрахмы?», то Он не поступил так же, как в отношении к первым, но принимает во внимание соблазн и говорит: «но чтобы нам не соблазнить их, пойди на море, брось уду, и первую рыбу, которая попадется, возьми, и открыв у ней рот, найдешь статир; возьми его и отдай им за Меня и за себя» (Мф. 17:24–27). Видишь ли, как Он и заботился и не заботился о соблазняющихся? Здесь не было неотложной нужды открыть славу Единородного; как (могло быть) это, когда Он еще старался прикрывать ее и заповедовал не говорить народу, что Он – Христос? От уплаты дидрахмы не было никакого вреда, а от неуплаты ее произошло бы великое зло; ибо тогда стали бы отвращаться от Него, как властолюбца, возмутителя, врага всего государства, и подвергающего других крайним опасностям. Посему и от тех, которые сами хотели взять и сделать Его царем, Он отошел далеко, желая отклонить от этой мысли окружавший Его народ. А там совершалось необходимое дело; посему Он с пользою и благовременно ради большего блага не обратил внимания на соблазн. Тогда уже благовременно было – стремившихся восходить к высочайшему любомудрию не останавливать из угождения иудеям, но направлять к душевной чистоте, так как время призывало к этому, не задерживать соблюдением заповедей касательно тела, но освободить от этой неважной заботы. Так и Павел иногда не обращает внимания на соблазняющихся, а иногда обращает, следуя Учителю, и говорит: «так, как и Я угождаю всем во всем, ища не своей пользы, но пользы многих, чтобы они спаслись» (1 Кор. 10:33). Если же Павел презирал собственную пользу, чтобы оказать пользу другим, то какого не будем достойны наказания мы, не желая даже отстать от вредного нам самим для доставления пользы другим, но охотно погубляя вместе с собою и других, тогда как можно было бы спасти и себя и других? Посему он, когда видел великую пользу, превышающую вред от соблазна, то не обращал внимания на соблазняющихся; а когда не было никакой пользы, но мог произойти один только соблазн, то решался делать, и терпеть все, чтобы не произошел этот соблазн. Не рассуждал он так, как мы, и не говорил: почему они немощны, почему безрассудно впадают в соблазн? – но по тому самому особенно и щадил их, что они безрассудно впадают в соблазн, что они – немощные.

4. Какую, скажи мне, основательную причину может представить соблазняющийся тем, кто ест мясо и пьет вино, тогда как это издревле дозволено законом Божьим? И однако, когда кто-нибудь соблазнялся этим, то Павел воздерживался и от этого: «не буду есть мяса» и пить вина, говорил он, «чтобы не соблазнить брата моего» (1 Кор. 8:13). Он не говорил того, что говорим мы: разве я буду виновен в неразумии других? – и: если кому угодно соблазняться напрасно, то разве я должен терпеть наказание? Между тем, если бы он и сказал это, то сказал бы с большею справедливостью, нежели мы; ибо соблазняющийся этим весьма безрассуден и безумен; а соблазняющийся тем мог бы представить много справедливых и основательных причин; однако Павел, который мог сказать это справедливее нас, не сказал, но взирал только на одно, на спасение ближнего. И посмотри на его превосходство; он не сказал: однажды, или дважды, или столько-то и столько времени, но: «во век», говорит, «не буду есть», если другой соблазняется. А чтобы ты не подумал, что он ограничивался этим, он прибавил и еще нечто больше того; сказав: «лучше не есть мяса, не пить вина», он прибавил: «отчего брат твой претыкается, или соблазняется, или изнемогает» (Римл. 14:21). И еще посмотри на мудрость учителя: оставив немощного, он прежде того исправляет сильного; потому что последний бывает причиною немощи первого, имея возможность исцелить болезнь и, не делая этого. Но что я говорю о немощных братьях? Даже об иудеях и язычниках он заповедует иметь такую же заботливость; «не подавайте», говорит, «соблазна ни Иудеям, ни Еллинам, ни Церкви Божией» (1 Кор. 10:32). Итак, чем сильнейшим ты считаешь себя и нисколько не испытывающим вреда от такого сожительства, тем более ты делаешь себя обязанным расторгнуть эту связь. Чем ты сильнее, тем справедливее было бы тебе поддержать слабейшего. Итак, если сам ты слаб, то перестань делать это для себя самого; а если ты очень силен, то – для слабого; ибо сильному должно быть сильным не только для себя, но и для других. Если же ты, считая себя сильным, презираешь немощь другого, то ты подвергнешься двойному наказанию, и за то, что ты не предохранил его, и за то, что для предохранения его имел великую силу; ибо каждый из нас ответствует за спасение ближнего. Посему нам и заповедаю «не ищи своего, но каждый пользы другого» (1 Кор. 10:24), потому что мы «куплены ценою» (1 Кор. VI, 20); а Искупивший нас заповедал это для общей нам пользы. Эта польза бывает не тогда, когда мы спасаем только собственные члены, но когда поставляем и других в большую безопасность. Итак, сколько бы ты ни рассуждал, но самыми делами обличаешься, что получаешь немаловажный вред от такого сожительства. Когда я вижу, что ты не отстаешь от этого, пренебрегаешь множеством претерпеваемого вреда и не обращаешь внимания на многих осуждающих тебя, но и собственную славу попираешь ногами, и общество церковное подвергаешь великой укоризне, и уста неверных отверзаешь, и на всех навлекаешь дурную молву, – столько вообще от такого сожительства зол, а блага для вас никакого, от разлуки же прекратилось бы все это зло и было бы приобретено много других благ, и однако, ты не хочешь разлучиться! – то как я буду в состоянии убедить осуждающих, что ты свободен от всякого пристрастия и чист от порочного пожелания? Впрочем, не буду спорить об этом; даже допустим, что ты остаешься чистым и при сожительстве; однако и блаженный Иов не осмеливался приписать себе такого могущества и любомудрия, но и он, отличившийся всякими добродетелями, избавлявшийся от всех сетей дьявола, первый и один только оказавший такое терпение, превзошедший всякое железо и адаманта твердостью души своей, и низложивший силу дьявола, так боялся той борьбы и считал столь невозможным живущему вместе с девицею оставаться неврежденным и чистым, что держал себя весьма далеко не только от такого сожительства, но и от простого и случайного лицезрения, и «завет положил» очам своим, чтобы не смотреть «на девицу»; ибо он знал, хорошо знал, что не только живущему вместе, но и пристально взирающему на лице девицы трудно, а может быть и невозможно – избежать проистекающего отсюда вреда; посему и говорил: «чтобы не помышлять мне о девице» (Иов. 31:1).

5. Если же Иов кажется тебе малым для твоего соревнования, хотя мы недостойны и гноища его, если ты считаешь этот пример ниже величия души своей, то представь велегласнейшего проповедника истины – Павла, который прошел всю вселенную и мог сказать такие, исполненные великой мудрости слова: «и уже не я живу, но живет во мне Христос» (Гал. 2:20), и: «для меня мир распят, и я для мира» (Гал. 6:14), и: «каждый день умираю» (1 Кор. 15:31), и однако, после такой благодати Духа и совершения таких подвигов, после невыразимых опасностей и по достижении любомудрия, для внушения нам и объяснения, что, доколе мы дышим и облечены этой плотью, нам нужны подвиги и труды, и что без трудов никогда нельзя сохранить целомудрие, но для этой победы нужно нам много старания и усилий, говорил так: «но усмиряю и порабощаю тело мое, дабы проповедуя другим, самому не остаться недостойным» (1 Кор. 9:27). В этих словах он указывает на возмущение плоти и раздражение похоти, на постоянную борьбу и подвижническую жизнь свою. Посему и Христос, объясняя трудность этого дела, не просто запрещал взирать на лица женщин, но и угрожал наказывать взирающих наказанием прелюбодеев. Когда же Петр сказал: «лучше не жениться», то Он не заповедал не жениться, но, выражая тяжесть этого дела, сказал: «кто может вместить, да вместит» (Матф. 19:10–12). И в наше время мы слышим, что многие, обложившие все тело свое железом и одевшиеся во вретище и ушедшие на вершины гор, и постоянно живущие в посте и всенощных и неусыпных бдениях, и оказывающие всякую строгость в жизни, и не позволяющие никому из женщин входить в свои хижины и пещеры, и таким образом соблюдающие самих себя, едва преодолевают неистовство похоти. А ты говоришь, что, когда видишь живущего вместе с девственницею и привязанного к ней, и забавляющегося с нею, и готового скорее отдать свою душу, нежели сожительницу, и потерпеть и сделать все, нежели разлучиться с возлюбленною, ты не веришь ничему дурному и считаешь это не делом похоти, а благоговения. Но, удивительный человек, такое состояние свойственно не существам, облеченным телами, а имеющим жизнь одинаковую с камнями. Ты не веришь, может быть, по своему великому целомудрию; а я слышал от некоторых рассказывавших, что многие чувствовали некоторую страсть и к изваяниям и камням. Если же иногда грубое изваяние и одно изображение имеет такую силу, то когда вместе с изображением будет предстоять и нежное тело, какого не произведет оно неистовства? Как же не думать, что осуждающие говорят справедливее, нежели вы, защищающиеся? Что правдоподобнее, скажи мне: чувствует ли мужчина похоть к женщине, или не чувствует? Конечно, чувствует, скажем мы. Еще: когда множество основательных причин побуждает разлучиться, а он не исполняет этого, но подвергает себя не чему-либо доброму, а бесчисленным укоризнам и неприятностям от своих и чужих, то что вероятнее, с добрым ли намерением он терпит это, или с дурным? Конечно, скорее с дурным, скажет всякий. Впрочем, не будем спорить об этом, но допустим, что соблазняющиеся соблазняются неосновательно и несправедливо, а тщетно и напрасно; для чего, скажи мне, ты живешь вместе с девственницею? Конечно, такое сожительство вошло в обычай не почему-либо иному, как по любви и пристрастию: отними это, и прекратится потребность такого дела; ибо какой мужчина без этой потребности решился бы переносить женскую изнеженность и обидчивость, и другие недостатки этого пола? Посему и Бог в начале вооружил женщину этою особою силою, зная, что она подверглась бы великому презрению, не оказывая такого влияния, и что никто, оставаясь чистым от похоти, не решился бы жить вместе с нею. Если и теперь, при такой потребности и многих других пользах (ибо они и рождают детей, и берегут дом, и оказывают много других важнейших услуг), если и теперь они, оказывая столько и таких услуг мужчинам, часто бывают презираемы и изгоняемы из дома, то как они могли бы для нас быть вожделенными без похоти, притом подвергая нас столь многим укоризнам? Итак, или скажите причину сожительства, или необходимо – подозревать не иную какую-нибудь, а именно порочную похоть и предосудительное удовольствие.

6. А что, если мы в состоянии будем, скажете вы, представить основательную и справедливую причину, тогда не окажется ли, что ты напрасно сказал это о нас? Без сомнения, вы не представите ни одной такой; впрочем, я желал бы узнать, не можете ли вы представить хотя некоторую тень основательной причины. Эта девственница, говорите вы, беззащитна, не имеет ни мужа, ни попечителя, часто даже ни отца, ни брата, и нуждается в том, кто бы оказывал ей помощь, утешал ее в одиночестве, везде защищал и поставлял в совершенной безопасности и в пристани. В какой безопасности и в какой пристани? Я вижу здесь подводный камень не укрощающий, а воздымающий волны, и пристань не утишающую бури, но производящую и не существовавшие треволнения. Как же вы не стыдитесь, не закрываетесь, представляя такое оправдание? Если бы даже не происходило от этой услужливости никакого ни осуждения, ни вреда, ни соблазна, но можно было делать это без дурной молвы, и тогда не были ли бы вы жалки, умножая ее богатство, упражняя ее в любостяжании, вовлекая ее в разные дела, и располагая ее к мирским заботам, исправляя для нее должность экономов, опекунов и каких-то торговцев? Очень жалки, потому что вы не будете в состоянии беседовать о нелюбостяжательности и внушать презрение к имуществу, употребляя все меры к тому, чтобы сохранилось и умножилось имущество и прибывали доходы к доходам, сделавшись для этих женщин как бы приказчиками и поверенными, хотя и бесполезными. Не благородны ваши надежды, когда вы, получившие заповедь нести крест и следовать Христу, отвергнув крест, как изнеженные воины (бросают) щиты, сидите около прялки и корзинки, другим постыднейшим образом начав проводить настоящую жизнь; ибо не так постыдно вступившим в брак заниматься этим, как постыдно вам, когда вы, притворяясь, будто отказались от настоящих благ, под другим именем опять предаетесь тому же. Потому нас повсюду и считают сластолюбцами и тунеядцами, льстецами и женскими угодниками, что мы, отвергнув все благородство, данное нам свыше, меняем его на земное раболепство и унижение. Некогда доблестные мужи (апостолы) не принимали на себя обязанности раздавать деньги вдовицам, хотя тогда был такой ропот из-за неимения никакого распорядителя, но, считая это дело ниже своего любомудрия, поручили его другим; а мы не стыдимся умножать чужое богатство ко вреду владеющих им, оказываясь нисколько не лучше евнухов, занимающихся этим, тогда как мы должны каждый день охранять кровь и души (свои) от сильного оружия (врагов). Что же, скажете, неужели не нужно обращать внимание, когда все имущество девственницы расхищается, уносится и увозится родственниками и слугами, чужими и своими? Хорошее же дадим мы девственнице вознаграждение за то, что она не вступила в брак и не возлюбила настоящего мира, но вместо всего избрала Христа, допустив ее преклоняться перед желающими лишить ее имущества! – Но не лучше ли было бы ей вступить в брак и предоставить супругу своему распоряжаться такими делами, нежели, оставаясь безбрачною, попирать обеты, данные Богу, оскорблять столь честное и почтенное дело, увлекать и других в круговорот собственных зол? Как же ты говоришь, что она вместо всего избрала Христа, когда Христос взывает и говорит: «не можете служить Богу и мамоне» (Матф. 6:24)? Как ты (говоришь о том), чтобы возненавидеть мир и настоящие блага, убеждая предаваться мирским пожеланиям? Кого и из замужних ты будешь в состоянии убеждать к презрению имущества, собирая богатство для девственницы? А ей самой оставишь ли возможность постоянно и непрерывно предстоять пред Господом, употребляя всю жизнь и ревность на дела ее? Когда будет в состоянии девственница любомудрствовать, видя, как ты, мужчина, являешься негодующим, если расхищаются ее деньги? Как она будет терпеливо взирать на потери, видя, что ты и делаешь и терпишь все для того, чтобы умножить для нее настоящее богатство? Не такое освобождение от дел заповедует нам Бог, но соединенное с презрением богатства, с отречением от всего житейского. А вы не допускаете и не дозволяете действовать этому закону Божьему. Что же, скажете вы, если она имеет нужду в покровительстве других и терпит много непристойного, неужели такое покровительство недостойно девственницы? Ничто так не недостойно девственницы, как обогащаться и развлекаться множеством дел. А что (скажете), если она станет приказывать что-нибудь другое, например, отдавать золото в рост, и, пригласив нас и не получив нашего согласия, обратится поэтому к другим, – не будем ли мы виновны? Что, если она станет предпринимать какие-нибудь другие рабские и непристойные торговые дела и потом, не получив нашего согласия на содействие, прибегнет к помощи кого-либо другого, не будем ли мы достойны осуждения? Нет, но будете еще достойны похвалы; ибо противоположное было бы достойно осуждения и порицания, т. е. согласие на эти дела и содействие им. Хочешь ли, чтобы деньги ее не были уносимы и расхищаемы? Убеди ее сложить их там, где она не будет нуждаться в мужчине для их охранения и где они останутся навсегда нерастраченными. Если же она захочет заниматься (житейскими) делами, то для чего шутить предметами нешуточными? Подлинно, если девственница станет заниматься такими делами, то это значит играть в игру, приносящую не удовольствие, а смерть. Когда, обрекши себя на такие подвиги, она и после того станет заниматься всем, недостойным такого обета, то ее постигнет большее наказание, тягчайшее мучение. Разве ты не слышал, какой закон постановил для ней Павел, или лучше, говоривший чрез него Христос: «есть разность между замужнею и девицею: незамужняя заботится о Господнем, как угодить Господу, чтобы быть святою и телом и духом» (1 Кор. 7:33–34)? А вы не допускаете этого, выслушивая все их желания скорее наемных невольников. Так, скажете; но что, если она борется с крайней бедностью? О богатых это хорошо сказано тобою; а поддерживать тех, которые находятся в бедности и великой беспомощности, неужели предосудительно? Если бы вы не приводили и не ввергали их в пропасть погибели, то это было бы и желательно; но, если ты делаешь это из повиновения Повелевшему помогать бедным, то имеешь для этого множество братьев; там прояви эту добрую деятельность, где не будет ничего соблазнительного; а здесь милостыня хуже всякой жестокости и бесчеловечия. Ибо какая польза, когда ты тело будешь питать, а душу изнуришь, когда дашь одежду, а возбудишь подозрение, постыднейшее наготы, когда в телесном доставишь пользу, а во всем духовном причинишь вред, когда, доставив ей благополучие на земле, лишишь ее небес? Какая же милостыня, когда унижается слава Божья, когда бывает бесчестие и посрамление, осмеяние и порицание и самой получающей милостыню, и многих других, соблазняющихся ею? Это – дело не милосердной, а бесчеловечной и жестокой души. Ибо, если бы это было делом милосердия и человеколюбия, то надлежало бы совершать это в отношении к мужчинам.