Текст книги "Нагорная проповедь"

Иоганнес Мюллер
Нагорная проповедь

Предисловие к новому изданию

Я весьма охотно исполняю желание Бернхарда Мюллера-Эльмау выпустить новым изданием «Нагорную проповедь» его отца. Иоганнес Мюллер и Генрих Лоцкий, эти два «Апостола истины», создали или скорее открыли нам сокровище духовных ценностей, о котором сегодня знают лишь немногие.

Одновременно я чувствую себя обязанным дать следующее пояснение к настоящему толкованию Нагорной проповеди. В нем неоднократно используются понятия типа «иудей, иудейский» и т. п., выставляемые в соответствующем контексте в не слишком выгодном свете. Смягчить же подобные места или несколько изменить их, не лишая тем самым красок главные моменты настоящего произведения, не представляется возможным. Других же путей нет. Не будем забывать, что Иисус жил и действовал среди еврейского народа и предания о Его деяниях неизбежно и естественно имеют иудейский оттенок, отвечающий миру представлений живших тогда людей. И посему, встречая в дальнейшем эти понятия и представления, будем соотносить их с условиями того времени. Переносить же их в нашу эпоху недопустимо.

Издатель

Введение

Как нам быть со Словом Иисуса

Особенностью нашего времени является то, что почти все духовные движения современности пытаются связать себя с историческим явлением Иисуса или невольно склоняются к этому, как бы рьяно они ни отвергали церковный характер предания о Нем и его использование христианской религией. Даже если оставить без внимания взлет церковной жизни и главенствующее положение личности Иисуса как таковой, по крайней мере, в протестантизме, то все равно приходится признать, что еще никогда в повседневной духовной жизни роль Иисуса не была столь значительной, как в наши дни. И средоточием такого интереса, в котором сегодня, как в фокусе, собираются все лучи, исходящие от личности Иисуса, является Нагорная проповедь. Ее называют «Евангелием Евангелия», концентрированным выражением того, чего Он хотел от нас.

Вряд ли сегодня найдется такой исследователь, который в своих попытках разгадать секрет человека, разрешить проблему истинной культуры или ответить на великие вопросы нашего бытия и нашей жизни смог бы обойтись без Иисуса. Напротив, всех этих исследователей влечет к Нему некая магическая сила. Все они испытывают непреодолимое желание ссылаться на Него и делать предание о Нем краеугольным камнем (хотя и нередко причудливо обтесанным) возводимого ими здания. Кто Его не понимает, тому приходится с Ним, по меньшей мере, спорить. Но не замечать Его нельзя. И здесь тоже проявляется Его притягательная сила. Именно заклятым врагам Иисуса труднее всего отделаться от Него. Ницше боролся с Ним всю жизнь.

В этом явлении отражается та истина, что Иисус почему-то, но бесспорно, становится поворотным моментом в судьбе людей, и возникает ощущение, что мы вправе прежде всего именно от Него ожидать решений наших бед и наставлений касательно нашего будущего. И совершенно неважно, какого мировоззрения придерживается тот или иной человек. Сегодня ни материализм, ни атеизм не в силах помешать кому-либо обратиться к Иисусу, ибо людей к Нему толкают житейские скорби и надежда найти у Него источники жизни.

Но отыскать их не так просто. Чаще всего происходит то, что на первый взгляд никак не увязывается с Его сегодняшней притягательной силой: лишь очень немногим удается ощутить естественную и свою собственную связь с обликом и проявлениями этой уникальной личности. Большинство честно ищущих людей, которым я на протяжении многих лет в ответ на их острое желание обрести наставника указывал на Иисуса, после добросовестных попыток следовать этому в конечном счете с горечью признавались, что предание о Нем им лично по-прежнему остается чуждым, непонятным и недоступным. Такое не объяснишь лишь тем, что все услышанное нами о Нем опошлено и затаскано традиционными занятиями по изучению Закона Божьего. Этому еще можно было бы как-то противостоять, например, обратившись к другим переводам.

Скорее всего дело в неверной интерпретации. Как бы мы хорошо ни знали речи Иисуса и Его дела, нам только кажется, будто мы приблизились к ним. В действительности же они нам непривычны и недоступны, и это неизбежно, прежде всего по причине отличий нашего образа жизни и временнóй их отдаленности от нас. Слова и выражения Его речей кажутся нам знакомыми, но вот простого и естественного отношения к их содержанию у нас не возникает, и посему нет нам от них никакого проку. С Его делами все ясно, но что касается Его слова, то тут большинство людей напрасно обольщаются. И так будет продолжаться до тех пор, пока однажды их внутренний страх и внутренняя потребность в становлении собственной личности не заставят их всерьез искать у Него помощи лично для себя. И тогда возникает разочарование из-за неспособности прямо связать мучительные обстоятельства собственной жизни с исходящими от Него жизненными импульсами. Поэтому нынешние Ищущие должны вначале сблизиться с Иисусом, иначе у них никакого контакта с Ним не получится.

Сказанному не противоречит и тот факт, что даже выдающиеся личности, в которых искание времени особенно заметно и благодаря которым оно прокладывает себе новые пути, скорее отдают Ему жизнь, нежели принимают ее от Него. Они наполняют Его речи современными идеями и собственными мыслями примерно так же, как теософия или пессимистическая философия буддизма. Они не показывают Его нам в современном одеянии, а делят Его одежды между собой и облачаются в них. Его толкуют и дополняют как кому вздумается. От достоверных результатов научных исследований, которые вот уже на протяжении целого столетия с поистине беспримерной энергией и тщательностью стремятся выявить историко-филологический смысл слова Иисуса, попросту отмахиваются, называя это пренебрежительно «теологией». Все открывают в Нем свой собственный «скромный талант», и пользуясь Им для подтверждения собственных измышлений, заставляют Его служить их делу. Вместо того, чтобы, ища и вопрошая, приближаться к Нему, прислушиваясь и подражая, учиться у Него, иные подмешивают в этот таинственный источник собственную мудрость, чтобы потом черпать ее из него, изображая из себя пророков. Но такая предвзятость в собственном мнении еще не объясняет произвола современных толкований. Как мне кажется, все дело в том, что нашему времени недостает верного пути, ведущего к пониманию Иисуса.

Также я вовсе не считаю, будто основная причина подобных затруднений в том, что нынешний поиск вышел из-под влияния Церкви. Если бы недоставало всего лишь передаваемого из поколения в поколение ключа к познанию Иисуса, то кому как не Церкви следовало бы тогда открыть врата Его понимания. Но это не так.

Мы никак не можем выйти за рамки «антикварного», аскетического понимания. Нам недостает живой личной связи со словом Иисуса, равно как и его воплощения в делах. То и другое слишком редко становится поворотным событием и путеводной нитью особого образа жизни отдельных людей. Что такое «бóльшая праведность»[1]1
  «Ибо, говорю вам, если праведность ваша не превзойдет праведности книжников и фарисеев, то вы не войдете в Царство Небесное» (Мф 5:20). – Прим. перев.


[Закрыть], все еще остается тайной, иначе именно церковники и были бы для сегодняшних Ищущих теми светильниками, которые помогали бы им идти верными путями в ее проявлении.

Так что здесь слово Иисуса не имеет того значения, которое так сильно впечатляет находящихся в ограде Церкви. О Нагорной проповеди судят свысока, считая, что речь идет вовсе не о вере, поскольку сама личность Иисуса в ней не играет никакой роли. И тот, кто опирается в первую очередь на нее, подозрителен. В то же время эти люди не знают, как им быть с очень многими Его высказываниями. Забытых слов Христа предостаточно. Их слушают неохотно. Более того, в последние годы, когда за пределами Церкви можно встретить немало различных умов, вновь обращающихся к Иисусу, в церковных кругах все чаще задаются вопросом, а может ли вообще слово Иисуса быть основой современной морали. И порой ответ на него отрицательный. Налицо два явления: с одной стороны, то высокомерное, то раболепное отношение Церкви к слову Иисуса, а, с другой – его недоступность и бесполезность. Оба они, по моему мнению, говорят об отсутствии живой передачи и правильного понимания Его слова.

Правда, такой произвол в толковании не возможен там, где осознают необходимость историко-филологических исследований. Однако научный анализ слова Иисуса только к нему подводит, но в него не вводит. Не делает этого и возвышающая рефлексия верующей души, а только водит вокруг да около, предоставляя обширное и свободное поле более изощренному произволу религиозного толкования в окрестностях некой фиксированной точки. Рефлексия закутывает семена, не давая им прорастать и набирать силу. Она рассуждает о Евангелии, не позволяя ему самому зазвучать в нас.

При этих обстоятельствах нам прежде придется заняться вопросом о выборе пути, ведущего к верному и живому пониманию слова Иисуса, если мы хотим найти внутреннюю, истинную связь с Нагорной проповедью – как для себя, так и для нашего времени.

Условие верного понимания

Истинно действительность отражается только в ясном уме, способном все увидеть непредвзято. Так нужно подходить и к словам Иисуса, позволяя им воздействовать на нас, отбросив укоренившиеся мнения и острые желания, независимо от наших взглядов на жизнь и нашего мировоззрения. Мы должны прислушиваться к действительности с глубоким уважением, сохраняя свое сознание ясным, и тогда она откроется нам, туманная пелена прошлого рассеется, и мы, современные люди, познаем скрываемую ею истину. Быстрее всех будет продвигаться Ищущий во всех направлениях, он потому и обращается к удивительно притягательному явлению Иисуса, вопрошая: не найдется ли у Него нужных ему решений, путей и наставлений?

Но понимание слов Иисуса сдерживается и нарушается как личной, так и объективной предвзятостью, общепринятыми и укоренившимися необъективными мнениями. Более того, само положение вещей вообще исключает возможность совершенно беспристрастного подхода к Нему на начальном этапе. И прежде всего необходимо избавиться от этой предвзятости, в чем бы она ни выражалась.

Всякий считает Иисуса основателем и центром некой религии. Им Он стал для нас. Но вот был ли Он таковым и хотел ли быть, это еще вопрос. Возможно, по отношению к той роли, которую Иисус сыграл в истории последнего тысячелетия, подобная точка зрения и верна, но что касается Иисуса как конкретной исторической личности и значимости Его жизни, – это предрассудок, из-за которого все освещается чуждо и однобоко. Нам нужно его отбросить. Но сказать проще, чем сделать, а иным этого никогда не достичь. Но мы должны добиваться избавления от него всеми средствами. Давайте все же пересилим себя и однажды посмотрим на Него совершенно другими глазами. Такое вполне возможно. Ведь Его преследовали и распяли как богохульника и врага иудейской религии, а изначально исходившее от Него движение Он Сам называл не Церковь и не религия, а путь. Может быть, Он как раз и хотел освободить от религии веру как изначальное ощущение Бога?

Как бы там ни было, но мы воспринимаем Его либо как основоположника совершенно новой самобытной культуры, либо как Апостола некой социальной реформы и коренного преобразования всех человеческих отношений, либо как экстатического пророка конца Света, опровергнутого самой историей, либо как следопыта или факельщика, осветившего и открывшего нам глубины проблемы человека, либо как открывателя скрытых жизненных источников и целебных сил для живущего в разладе с собой человечества. Не исключено, что какая-либо из этих точек зрения более или менее верна, как и та, что считает его основателем религии. Я вовсе не хочу сказать, что нам надлежит сделать выбор в пользу той или иной из них, ибо тогда мы попадем из огня да в полымя. Просто нам следует однажды взглянуть на явление Христа с других сторон, вглядеться в Него, не пользуясь определениями «основатель религии» и «учитель нравственности», которым Он также не соответствует, как, например, Гете определению «министр». А если мы хотим, чтобы воздействие Иисуса на нас было совершенно объективным, то тогда, учитывая Его своеобразие, нам придется стать всесторонне открытыми людьми и не отождествлять Его вообще ни с одним из господствующих представлений о Нем. Мы должны смотреть на Него прежде всего как на единственного в своем роде, пока однажды не поймем, кто же Он на самом деле, и лишь потом примемся искать в истории Ему подобного, чтобы сравнить Его с ним.

Сказанное относится как к явлению Иисуса вообще, так и к Нагорной проповеди, в частности. И здесь над всеми толкованиями тяготеет рок предубеждений. В Нагорной проповеди видят скрижали Нового Завета, основные положения Иисусовой морали, абсолютный нравственный закон, непревзойденный по своей глубине и чистоте. Сколько слов, столько и предубеждений.

Но Нагорная проповедь никакой не нравственный закон. Она вовсе не хочет и не может быть им. Возможно, в какой-то части она воспринимается именно так, но ее исконное значение вовсе не в этом. Любой нравственный закон должен быть действительным для всех и не требовать от человека чего-то невозможного. Но Нагорная проповедь обращается к строго ограниченному кругу избранных людей, и ее наставления, если воспринимать их как нравственные заповеди, по сути сплошь и рядом невыполнимы. Последовательный радикализм Толстого доказал, что нормы Нагорной проповеди, если их действительно повсеместно провести в жизнь, неминуемо вызвали бы распад нашей государственной жизни. Отпала бы надобность в военной службе, равно как и в гражданско-правовом и уголовном правосудии, перестали бы действовать экономическая конкуренция и естественный закон взаимных интересов.

С другой стороны, разве можно обременять человека из плоти и крови моральными положениями типа: кто ссорится со своим братом, тот убийца; кто смотрит на женщину с вожделением, тот уже прелюбодействовал с нею? Разве можно требовать от человека: не противься злу, а сноси все; или: люби своих врагов (ведь любить можно, только когда тебя к этому подводит сама жизнь); пусть твоя правая рука не знает, что делает левая и т. д.?

Нет, Нагорная проповедь – сущая пытка, которой люди бесплодно истязают сами себя, или некая внеземная реликвия, которую в смирении почитают, но ей не следуют. Однако самое убедительное доказательство того, что Нагорная проповедь не может быть общепринятым нравственным учением, находится в древнейших рукописях Евангелий. Ибо в них мы находим поправки, призванные смягчить «безумные требования» и «смелые парадоксальные заявления» довести до уровня приемлемых. Так, например, в положение «гневающийся на своего брата» было вставлено слово «напрасно», а в запрет на разводы внесено: «кроме вины любодеяния».

О том же свидетельствует и практика христианских Церквей. Ибо с древнейших времен в них господствует молчаливая договоренность: все «завышенные» требования считать практически необязательными. Никто и не собирается относиться ко всему со смирением, благословлять своих преследователей, пренебрегать земными благами, как предписано, или всякий раз исполнять указания Иисуса о молитве. При этом каждый хорошо осознает, что его поведение противоречит словам Иисуса. В таких случаях обычно, к примеру, говорят: «Мне не хотелось бы осуждать, но…», и потом следует вердикт, острый как судейский меч.

В результате вся Нагорная проповедь низведена с высот совершенно нового образа жизни до уровня обычного человеческого убожества. Ее опошлили, чтобы ею могли пользоваться все. Вместо того, чтобы избавиться от предубеждения и перестать считать ее нравственным законом, устранили или замаскировали трудности, связанные с ее исполнением, вот и все. Но тут же проповедовали, будто Иисус нас избавил от Закона как такового. Вот уж поистине самый что ни на есть наглядный пример того, как трудно искоренить предубеждения и как упорно они противостоят действительности и логике.

Непредвзятость должна стать сегодня необходимым условием добросовестного историко-филологического исследования изначального смысла слов Иисуса, если мы хотим достичь их верного понимания. Как бы горячо мы ни приветствовали ставшие сегодня нередкими попытки мирян добраться до подлинного смысла Нагорной проповеди, не обращая внимания ни на исторически сложившееся толкование ее Церковью, ни на предубеждения теологической братии, но именно опыт этих толкователей учит нас, что никому не дано безнаказанно заниматься этим самостоятельно, не принимая во внимание то, о чем свидетельствует наука. Мы ведь не можем выбросить из истории два тысячелетия, отделяющие нас от того времени, а значит, без посредничества историко-филологических наук не разобраться в том, что же имел в виду Иисус. А если мы не можем даже достоверно познать, что Он имел в виду тогда, то как же добиться ясности в понимании того, что Он тем самым говорит сегодня?

Стало быть, в качестве вспомогательных наук нам потребуются новозаветная экзегетика и история нового времени. Ценность этих инструментов будет зависеть от того, как ими пользоваться. При правильном использовании эти науки дадут нам достоверные сведения о человеческих представлениях о Христе, но при этом неизбежно введут в заблуждение относительно их содержания, например, когда они пытаются выявить смысл слов Иисуса на основании того, как понимали Его современники те или иные выражения Его проповедей. Тем самым стирается грань между их изначальным и новым смыслом. Иисус употреблял общепринятые тогда выражения, но наполнял их новым содержанием до такой степени, что оно разрывало их смысловые границы и спор с Его противниками вращался именно вокруг различия смысла, который Он и они вкладывал в одни и те же слова. И разве кому-нибудь придет в голову выяснять Иисусово понятие Царства Божьего с помощью традиционной иудейской теологии?

Но научные изыскания всего лишь ключ. Нужно, чтобы кто-то открыл этим ключом смысл слов Иисуса. Даже самые скрупулезные исследования дают лишь сведения о давно устаревших понятиях, и только ощущение той жизни, когда они были в ходу, приводит к наглядному пониманию их изначального смысла. Но тут возникает вопрос: как же прийти к такому живому пониманию?

Путь к живому пониманию

То, что мы видим в прошлом, всматриваясь в него беспристрастно нашим обостренным наукой разумом, должно отражаться в нашем сознании, иначе нам не достичь живого понимания увиденного. По сути так оно и происходит. Однако этот естественный процесс, во время которого внутренне услышанные нами слова воспринимаются как живые, впоследствии нужно повторять уже сознательно и с особой тщательностью не один раз, пока не придет полное понимание увиденного. Первые же попытки в этом направлении обнаруживают, что такой простой на первый взгляд процесс подразумевает выполнение трех важнейших «переводов».

1. Прежде всего слова Иисуса нужно перевести на немецкий язык, онемечить, ибо они произнесены в иудейской среде и обращены к иудеям – народу особой расы и самобытной истории. Сегодня лучше, чем когда-либо, известно, что в глубинах национального всегда присутствует общечеловеческое, но каждый народ ощущает его по-своему и представляет совершенно различно. Чем больше занимаешься этим вопросом, тем непреодолимее кажутся противоречия. Различие между немецким и семитским восприятием кому-то представляется несущественным, в самом деле, ведь христианство столетиями прививало наивному немецкому духу иудейский образ мышления. И как бы энергично он ни противился этому – и сильнее всего в Лютере – почти так и не удалось до сих пор осознать, в чем, собственно говоря, его особенность. Этот дух либо вообще противился христианству, поскольку общечеловеческое приравнивал к иудейскому, и отделить одно от другого не удавалось, либо боролся с воззрениями, в которых симптоматично проявлялась духовное смешение рас, вместо того, чтобы попросту исторгнуть то чужое, что и рождало эту смесь. Лишь в новейшее время нам открылось, в чем же самобытность народа и каково ее значение для внутренней жизни людей, и это понимание побуждает нас адекватно перевести на немецкий язык выражения чужого восприятия.

Вот один пример тому. Мы видим, с каким пристрастием Иисус разъясняет Своим слушателям ценность, значение и действие внутренней позиции или поведения, говоря о награде, ожидающей за это в будущем. Но так Он лишь выражает на иудейский[2]2
  Возможно, это для истории возникновения христианства и важно, но все же следует обращать внимание на то, что в целом данные рассуждения на наше время переносить нельзя. В некоторых местах даже имеет смысл вместо «иудейский» читать «ветхозаветный» (так, например, в отношении поднимаемого здесь вопроса о существе Церкви). – Прим. издателя.


[Закрыть] лад обусловленную законами природы причинно-следственную связь явлений, с одной стороны, и живой личный интерес – с другой, присущий иудейскому мировосприятию. Иисус был бесконечно далек от мысли видеть в обетованных блаженствах нечто вроде награды за земные заслуги. Ведь именно такую трактовку Он обличает, например, в притче, изложенной в Евангелии от Луки (Лк 17:7–10)[3]3
  И еще отчетливее об этом см.: Мф 7:21–23.


[Закрыть]. Но для иудеев это было привычным и живым выражением как взаимосвязи между причиной и следствием, так и движущего ими личного интереса. В Ветхом Завете нетрудно увидеть, что взаимоотношения Бога с Его народом сводились к непрекращающемуся торгу между ними. Этот народ воспитывается с помощью вознаграждений и наставляется с помощью обещаний.

Но нам, немцам, во всяком случае, совершенно чуждо и до глубины души противно, трудясь для высших целей, думать: а что мне за это полагается? Для нас подобное постыдно и подло. Кто с этим не согласен, у того, значит, кровь испорчена инородной лимфой. Изначально нам это было несвойственно. Знаменитая немецкая верность зиждилась у наших предков не на золоте или земле, а на сопереживании и сохранялась до самой смерти, просто потому, что мы не могли по своей сути иначе. И всякий раз, когда немецкая вера восставала против пронизанного иудейством существа Церкви и корыстолюбивой набожности, немецкое сердце тут же выстукивало: «Я хочу любить Тебя без всякой награды, даже в самой страшной нужде».

Робкие натуры, неспособные неустрашимо верить ни во власть истины, ни в человеческую искренность, естественно, начинают подозревать, что на этом пути мы упускаем самое существенное в Евангелии. Это было бы несомненно так, если считать его по сути иудейским. Но если это всего лишь проявление образа мышления данного народа, в котором общечеловеческое начало Евангелия отражается своеобразно, то мы постигнем его суть лишь после того, как, отделив все чужеродное, усвоим его в немецком восприятии.

2. Затем «онемеченное» следует осовременить. Ведь речь идет не только о самобытности народов, но и о различии в уровнях их культуры, что преодолеть, пожалуй, куда труднее. По крайней мере, на мой взгляд, христианство во все времена страдало от того, что данное «преобразование» никогда не происходило свободно и с сохранением изначальной его сути, а в каждую новую эпоху переносились и традиции, унаследованные от предшествующих времен. И неудивительно, что они тормозили развитие человечества. Правда, все не выдерживающее проверки временем негласно или после жестокой внутренней борьбы отбрасывалось. Но отбрасывалось и самое существенное в Божественном послании человечеству. Или же новые обстоятельства разворачивали свое стихийное и по большей части скрытое влияние, которое заставляло умолкнуть все, что противилось ему. Однако при таком чисто внешнем и безличностном подходе утрачивалась живая и плодотворная связь как раз с тем самым изначальным смыслом Евангелия, а его понимание черпали уже не из самого источника, а из тех низин, где его воды заносило песком. Как бы то ни было, связь с тем или иным настоящим не становилась живым творческим событием, а всегда оборачивалась сомнительным компромиссом.

Евангелие может стать для нас благой вестью лишь в том случае, если мы будем постигать его своим современным умом совершенно свободно и в его изначальной сути, если оно явится нам из лона нашего времени как наше собственное переживание. В конце концов пора перестать с той или иной степенью свободы перетолковывать на современный лад слова Иисуса и более или менее рабски следовать тому, что нам в них видится. Пора вбирать в наше сокровеннейшее сознание отыскиваемые в нем истины и жизненные импульсы, мерила истинной ценности и жизненные ориентиры, позволяя им подобно семенам всходить в нашем сегодняшнем восприятии, с тем чтобы эти новые ростки расцветали во всей красе и полноте своих жизненных сил в наших современных условиях, в наших современных воззрениях и приносили нашему времени зрелые плоды, сохраняя свою изначальную суть.

Проблемы и беды человечества, как и оно само, имеют свою историю и свои судьбы. На смену старым появляются новые, а то, что осталось, изменяется под влиянием обстоятельств, придающим им конкретный облик, изменяется в восприятии и представлениях, в которых оно становится для нас переживанием и ясно осознается нами. Сегодня просто невозможно – ни внешне, ни внутренне – вернуться на уровень культуры эпохи Иисуса. Да и какой смысл нам спускаться в катакомбы прошлого: жизнь мы обретем, лишь когда Иисус восстанет из них и предстанет перед нами – сегодняшними людьми. Мы услышим Его спасительное слово, если оно войдет в актуальные жизненные проблемы и жизненные интересы современности и проявит в них себя творческой жизненной силой.

Но мы воспримем Его голос в современном звучании и выразим услышанное на языке нашей жизни только в том случае, если не ограничимся внешней стороной Его деяний, а почувствуем прямую связь с тем, что открылось людям в свойственных Его времени формах жизни и бытовавших тогда представлениях. Если мы лишь ухватимся за Его одеяние, в какое тогда было облачено общечеловеческое начало, равно значащее для всех эпох, то у нас в руках окажется не Он сам, а всего лишь реликвии Его земного странствования. Да к тому же мы увидим Его в том понимании и жизненном образе, который соответствует нашему уровню культуры.

Подобный метод осовременивания Евангелия отнюдь не нов, как может показаться. Так поступал еще апостол Павел. А неразумные люди обвиняют его том, что он основал христианство заново. На самом же деле никто так хорошо не понимал Христа, никто так точно и жизненно не объяснял Его из самой сути вопроса, как именно Павел. Например, в его Послании к галатам мы находим аналогичное сказанному и в Евангелии от Матфея (глава 5, стих 17 и далее), но осовремененное им, как того требует живое понимание Иисуса, и адресованное именно галатам.

3. «Онемеченное» и «осовремененное» должно в итоге стать для каждого личным переживанием некоего индивидуального образа. Каждый человек обязан внять тому, что, в частности, именно ему говорит сегодня Иисус. Его долг – искренне осознать, какое значение именно для него имеет то, что Иисус по сути говорит всем, как ему это уловить в своем собственном переживании и какое продолжение следует дать тому переживанию с учетом своих внутренних и внешних обстоятельств. Ждать подобных разъяснений от кого-то – бесполезно. Тот, кто не увидел этого сам, еще не пришел к живому пониманию Иисуса. Но кто Его действительно понял, тот знает, насколько важно то, что именно он обязан делать, дабы воздать должное своей доле истины. Таким образом, я, конечно, могу попытаться «онемечить» и «осовременить» Нагорную проповедь, но вот «индивидуализировать» ее каждый читатель должен сам. Этого никто за него не сделает.