Текст книги "Странные страны. Записки русского путешественника"

«В этом доме с 1957 по 1989 год работал выдающийся узбекский травматолог заведующий отделением заведующий кафедрой Самаркандского медицинского института академик Академии медицинских наук Узбекской ССР член-корреспондент Академии медицинских наук СССР Самуил Моисеевич Ройтман»

Смеяться было физически невозможно, просто больно, и нас повели к тому, кто теперь занимал место академика Ройтмана. Это был настоящий узбек, при виде которого я все-таки засмеялся, несмотря на жуткую боль. Его широкая открытая улыбка живо напомнила мне историю, которую незадолго до этого рассказал Чубайс.

На первой полосе одной из очень желтых газет – может быть, «СПИДИНФО» или «ЖИЗНЬ», – появилась фотография огромного оскалившегося пса и заголовок: «Чубайс вставил своей собаке золотые зубы». В статье на эту тему подробно рассказывалось, как у собаки Чубайса заболели зубы, и ведущие специалисты одной из самых дорогих стоматологических клиник вживляли ей в пасть золотые имплантанты, а восемь охранников (по два на каждую лапу) в течение нескольких часов держали этого монстра…

Естественно, Анатолий Борисович рассказывал об этом шутя… Но два ряда золотых зубов узбекского доктора не были шуткой. Доктор – уважаемый человек, а чем больше в Узбекистане уважают человека, тем больше у него золотых зубов. Еще светило узбекской травматологии отличалось огромными размерами и не меньшей приветливостью:

– Ну, где эти русские, которые экспедиция? Сейчас будем лечить! – и он направился к нам с распростертыми объятиями и сверкающей золотом улыбкой.

В полной уверенности, что сейчас нас поведут на рентген, я спросил:

– Куда проходить?

– Ко мне проходить, – ласково сказал доктор и сжал меня огромными ручищами…

В глазах потемнело. Показалось, что я снова ударился о скалу.

– Что, больно? – спросил эскулап, – Это хорошо, есть трещинки.

– Может все-таки рентген?

– Зачем рентген? Я сам рентген… Если больно, значит есть трещинки. Но ребра не сломаны, просто трещинки.

Саша, который ждал своей очереди, загибался от смеха. Доктор ткнул ему пальцем в ключицу, сказал, что все хорошо, и мы можем идти.

– А сколько заплатить? – спросили мы, пытаясь отдать доктору специально выделенные на наше лечение деньги.

– Ничего не надо, – ответил золотозубый врач, и мы ушли.

Как только мы оказались на улице под мраморной доской, человек, который нас провожал до машины, попросил отдать деньги.

– Так доктор же сказал, что ничего не нужно!

– Это он вам сказал, ему у вас брать неудобно. Давайте мне, я ему отнесу.

До сих пор пребываю в неведении: отнес или нет?

Мы еще успели догнать наших в городе и присоединиться к экскурсии на частную мельницу. Оказывается, когда в Узбекистан пришла советская власть, все частное, в том числе и мельницы, стали безжалостно искоренять и уничтожать. И люди, спасая свое имущество, засыпали песком целый квартал мельниц под Самаркандом… Арыки, в которые поступала вода из горных рек и крутила жернова, спрятали в трубы, и все это стояло курганами в степи с двадцатых годов до самой перестройки! Когда в конце восьмидесятых разрешили мелкое частное предпринимательство, вдруг выяснилось, что живы еще те, кто помнит, как молоть муку, и мельницы стали потихоньку откапывать и запускать снова. На одной из таких уже работающих мельниц мы познакомились с потрясающим хозяином-мельником. Он артистично перетряхивал зерна в большом сите, и после трех-четырех взмахов рукой вся грязь и чернота, которая была перемешана с пшеницей, оказывалась сверху и от нее легко можно было избавиться. Наши пробовали сделать то же самое, но ни у кого не выходило, так и оставалась в сите смесь чистого и грязного… Вот уж поистине, не всем дано отделить зерна от плевел.

День отдыха в Самарканде подходил к концу и, чудовищно уставшие, мы пришли в частный дом, где во дворе нас торжественно встречал ансамбль народного танца. По движениям трех женщин было понятно, что основу ансамбля составляют местные повара, занимающиеся художественной самодеятельностью. Они были разочарованы, потому что собирались показать целый концерт, но сил наших хватило только на то, чтобы поздороваться и пройти в прохладную гостиную, куда принесли ужин. Хотелось попробовать лагман, нам обещали приготовить, но предупредили, что лагман – зимняя еда, а сейчас очень жарко. Изможденные жарой и перегруженные впечатлениями, все стали погружаться в дремоту. Раньше всех заснул Чубайс – ему вообще свойственна гениальная способность быстро и крепко засыпать, где придется и как придется. Мы решили не мешать, и потихоньку вышли во двор. Выяснилось, однако, что народные песни и танцы предназначались именно для Анатолия Борисовича. Обнаружив, что большой человек из Москвы один лежит на подушках и, отвернувшись к стене, спит, местные акыны оскорбились и начали обиженными голосами петь громче и настойчивее, заглядывать в окна, яростно стучать в бубны, но большой человек не просыпался! Мы немножко подождали, и решили все-таки разбудить почетного гостя. Чубайс моментально включился, понял, что возникла какая-то напряженность, приосанился и, выйдя во двор начал жать всем руки и благодарить дорогих узбекских друзей за гостеприимство:

– Спасибо! Великолепный обед! Все прекрасно! Благодарю!

Не дождавшись лагмана, мы организованной колонной покинули Самарканд и направились в Бухару. Переезд прошел без приключений, если не считать инцидента на узбекско-казахской границе.

Для того, чтобы сократить путь и проехать по более прямой дороге, нужно было заехать в Казахстан и потом снова пересечь границу с Узбекистаном. И вот тут, на казахской границе, мы, уже привыкшие к постоянным остановкам на постах автоинспекции, задержались дольше обычного. Вокруг сновали пограничники со списками и документами, Саша Давыдов что-то долго им объяснял и жестикулировал, потом с Володей Платоновым они несколько раз подходили к нашей машине, переговаривались… Я расслышал слово «паспорт» и зачем-то полез в карман. Витя с досадой произнес:

– Да не в вашем паспорте дело!

А потом подошел к Чубайсу и сказал:

– Анатолий Борисович, вы не могли бы выйти из машины? Пограничники не верят, что это вы… Хотят удостовериться.

Чубайс вышел, и тут начался непонятный ажиотаж. Люди в форме и погонах целым подразделением направились к нему. Оказалось, они и вправду не верили, что живой Чубайс может сидеть за рулем автомобиля, но, убедившись в этом, радостно прибежали за автографами. А как только мы переехали границу, за автографами двинулись уже казахские пограничники.

Тут мне вспомнился анекдот эпохи застоя, который я рассказал Анатолию Борисовичу. Про то, как Брежневу захотелось покрутить руль, он посадил рядом охранника и на хорошей скорости выехал на шоссе. Гаишник остановил машину, нагнулся к водителю и чуть не проглотил свисток от удивления… Отдал честь. От машины генсека уже и след простыл. Напарник милиционера поинтересовался, кто же там ехал, и тот, перепуганный насмерть, ответил: «Не знаю, кто это, но водитель у него – сам Брежнев». Через день, по графику, водителем у меня был сам Чубайс!

В Бухару прибыли поздно ночью. Город необыкновенно красив, и в нем много удивительного. Почти в самом центре есть старый-старый пруд, вокруг которого растут огромные, в три обхвата, деревья. И почти у каждого дерева таблички с «годом рождения»: 1285, 1347, 1514… Еще удивила открытая канализация. Улица, дома, современные вывески, тротуары – и вдоль тротуаров канавы со сточной водой. Наверно, обычное для востока, но непостижимое и нелепое для меня сочетание пришедшей с запада цивилизации и древних азиатских корней.

Обедали в доме бухарских евреев. Хозяин дома давно продал его, но о бывшем владельце говорило убранство: повсюду были заметны знаки иудаизма, а в восточные орнаменты на стенах вплетены шестиконечные звезды. Мы опять просили лагман, но нам его опять не принесли.

Следующим утром был дан старт «пустынному» участку маршрута. Два дня мы пробирались через дюны и барханы Кызылкума, и это было нелегким испытанием. Другие участники экспедиции уже имели опыт вождения в песках Африки и Монголии, я же до этого в пустыню ступал только одной ногой, то есть как турист у пирамид в Египте.

Нужно очень точно держать расстояние между машинами в конвое, чтобы не стукнуть впереди идущего при движении вниз по склону и не скатиться назад, когда поднимаешься вверх. При подъеме возникает иллюзия, что двигаться лучше чуть вкось, то есть по более пологой траектории, но в этом и заключается подвох – машина легко может перевернуться. Поэтому подниматься надо на пониженной передаче строго перпендикулярно основанию склона. В общем и целом у меня получилось: всего пару раз не смог удержать машину и откатывался назад, и тогда наши спортивные руководители «вели» меня по рации: «Откат, еще откат… Переключай передачу… Газ! Подъем. Торомози! Стоп!»

Песок под шинами мог быть твердым, поросшим верблюжьей колючкой, разветвленные корневища которой скрепляли песчинки в плотный слой грунта, или мягким, рассыпающимся, и тогда разной высоты дюны напоминали песочные часы – легко можно было представить, как песок перетекает через узкие впадины между ними, уменьшая одну и скапливаясь возле другой, олицетворяя непрерывность бытия. От метафизических размышлений отвлекала необходимость все время быть начеку, чтобы не забуксовать и не увязнуть. В какой-то момент песок стал настолько вязким, что машины не могли сдвинуться с места, и тогда пришлось почти полностью выпустить воздух из шин. Казалось, что машины идут на ободах, но песок покорился, и мы безболезненно добрались до следующего твердого участка.

После первого дня в пустыне мы остановились на ночевку в лагере. Все очень устали, и даже не хотели ужинать. Наскоро сообразили чай. Кругом темнота, лагерь освещался фарами джипов и квадроциклов. Я шагнул из этого небольшого освещенного круга во тьму, и неожиданно испытал сильнейшее эмоциональное потрясение – настолько мощным было небо, настолько яркими – звезды… Постепенно мозг расшифровывал и укоренял в сознании эмоциональные импульсы: это земная твердь, это купол неба, это моя планета. Как будто мне объясняли это на лекции в планетарии… Я физически ощутил, что Земля – это сфера, а вселенная бесконечна. Самые банальные сравнения оказались совсем не банальностью: да, я – частица вселенной…

…В конце следующего дня лагерь разбили в потрясающем месте, у горячего источника. Занесенные песком и сильно пропотевшие на немыслимой жаре, мы с радостью кинулись в воду. Вода была действительно горячая – сорок градусов. Но нам было все равно: хотелось купаться, а самое главное, что у источника нас ждало холодное шампанское!!! В каком термосе Миша Абызов сохранил заготовленный лед, который не растаял за двое суток под палящим солнцем, я не понимал. И еще он выставил редкий, особой очистки и настойки самогон. Почему-то решено было сделать «северное сияние», то есть смешать шампанское с самогоном. Сорок три градуса в тени, которой нет, почти шестьдесят на солнце, сорок – в источнике и северное сияние!

У воды стоял Володя Платонов, и у каждого выходившего оттуда очень серьезно спрашивал:

– Ты в каких войсках служил?

Среди нас оказались танкисты, десантники, артиллеристы, ракетчики… И за каждый род войск Витя предлагал выпить «до дна и с уважением». Когда дошла очередь до меня, пришлось честно признаться, что я вообще не служил.

– А что у тебя в военном билете написано?

– Написано: «Райхельгауз. Рядовой необученный».

Витя с сочувствием протянул мне стакан:

– Тогда до дна и с уважением!

В лучах «северного сияния» мы обнаружили, что среди нас нет Чубайса. Он, как всегда, быстро уснул и на шумы не реагировал. И очень удивился с утра, когда, проснувшись, не заметил в лагере никакой активности. Никто не готовил завтрак, не проверял машины… Мертвая тишина. Спали все. Анатолий Борисович решил, наконец, искупаться в источнике и выскочил оттуда даже не «как ошпаренный», а просто ошпаренный: никто не предупредил его, что температура воды сорок градусов…

Конечно, выехали мы с опозданием, но вовремя добрались до города Учкудук, где увидели знаменитые «три колодца». Многократно пропетая в уши песня сослужила дурную службу: представлялась широкая степь, или пустыня, или долина, на горизонте которой виднелись очертания гор. В реальности Учкудук оказался унылым поселком, в центре которого громоздились бетонные кольца. Не то правда колодцы, не то памятник эпохи шестидесятых… В Узбекистане часто перемещения в пространстве превращались в перемещения во времени.

В Учкудуке перенос во времени удался по полной программе. Сильно проголодавшись, мы решили поесть прямо на местном рынке. Рынок – на востоке, правда, все говорят «базар» – был невозможно грязным, к нашим джипам немедленно устремилась толпа местных любопытных безработных, наверно, в надежде что-нибудь заработать или выпросить. Оказывается, в поселке находится большой горнообогатительный комбинат, который давно остановился, а люди остались… На рынке я обнаружил облепленные мухами и пчелами и давно забытые стеклянные колбы с газированной водой и сиропом, который когда-то давно продавался по три копейки… Внешность и одежда людей – абсолютно вне времени… никаких свидетельств произошедших за последние двадцать лет событий. Готовая натура для съемок исторически достоверного фильма о советской жизни конца пятидесятых.

Частью этой «натуры» был небольшой открытый павильончик, где подавали еду. Мы попросили лагман. Миша Абызов обучал официантов делать салат:

Купите на рынке свежих помидоров! И огурцов! И зелени! Все тщательно вымойте, крупно порежьте и заправьте маслом!

Принесли салат. И суп. Не лагман, потому что его не оказалось, а что-то с горохом. Но вкусное. Ко всему этому на стол поставили самое европейское пиво, которое было в наличии в соседнем магазине – «Балтика № 3».

…Пустыня кончилась и мы вышли к большой полноводной реке. Мне сказали, что это Амударья. Далеко за рекой начинались предгорья.

Ночевка была в Ургенче, и там нас ждала самая цивилизованная гостиница. Это было приятной неожиданностью, потому что все вокруг было бедно, но чисто. Чистая бедность или бедная чистота. Как и во всем Узбекистане.

Наутро был недолгий переезд в Хиву – город, где древний центр с узкими улицами, лавками, мечетями сохранился в наиболее цельном виде. Всю первую половину дня мы гуляли по городу. Самые спортивные и бодрые товарищи залезали на каждый минарет и заходили в каждую открытую дверь. Мне не удавалось залезть всюду, потому что ушибленная грудная клетка все еще сильно болела, но зато мы с Чубайсом зашли в интереснейшую ковровую лавку. Перебрали десятки ковров, торговались, сбивали цену, но почему-то ничего нас не устроило. Тогда хозяин лавки сказал: «Я пойду в свою квартиру и сниму ковры со стены». Что удивительно, он и вправду пошел и принес два замечательных старых ковра. Было понятно, что он взял их не со склада, не откуда-то еще, а именно снял со стены, потому что по краю были пришиты кольца… Мы снова яростно торговались, и я сбил цену вдвое!!! В результате с двумя коврами под мышкой вышли из лавки и я, ожидая похвалы, спросил у бывшего вице-премьера и министра финансов:

– Ну как я торговался?

– На четыре с минусом, – «похвалил» меня Чубайс.

Это был наш последний день в экспедиции – Анатолий Борисович улетал по делам, я не мог пропустить важное мероприятие в театре 8 мая. К 16 часам мы должны были оказаться в аэропорту города Ургенча, где нас уже ждал самолет.

Мотор. Взлет. Мы сидим в самолете, тихо о чем-то говорим, что-то едим, немножко выпиваем… Усталость. Физическая и эмоциональная. Большая радость, что лечу домой. Большая радость, что побывал в экспедиции и прошел свой путь. Клонит в сон. Я ложусь на диванчик. Засыпаю крепко и быстро. Открываю глаза оттого, что диванчик подо мной вздрагивает. Такое ощущение, что я в комнате, только не понимаю, в какой. Окно круглое, и в нем много огней. Передо мной стоит красивая стюардесса и красивым голосом говорит: «Мы прилетели».

P.S. Хорошо настоянный лагман мы поели в Москве, когда вся команда встретилась после экспедиции в ресторане «Узбекистан».

Белое море – белые ночи

Экспедиция: «Транс Кола».

Цель: пройти Кольский полуостров от Белого до Баренцева моря по прямой, преодолевая морскую, речную, озерную воду, тайгу, гравий, болота, водопады, гати, скалы, песок, броды, камни…

Задачи: 1) удержать прорисованный на карте маршрут;

2) уложиться в график;

3) максимально сохранить здоровье и технику.

Техника: джипы, гидроциклы, квадроциклы, мотоциклы, рафты, кайаки, вездеходы…

Действующие лица:

Михаил Абызов, бизнесмен

Катя Сиротенко, жена Михаила Абызова, бизнесвумэн

Анатолий Чубайс, энергетик

Иосиф Райхельгауз, режиссер

Карстен, немец

Саша Давыдов, спортивный руководитель

Вася Мозжухин, врач и кинооператор

Друзья, родственники, приятели бизнесмена и энергетика. Инструкторы на маршруте, механики, летчики, пограничники, местные жители.

28 июня

Москва. Зной. Гарь. + 32°.

Сегодня улетаем. Сказали, что самолет будет в 16.00. Я поверил. Сбор труппы по случаю окончания сезона назначил на 12.00. Коротко подвел итоги, рассказал о планах, поздравил с началом отпуска. Взял две тяжелых сумки с выданным снаряжением и отправился во Внуково-3.

В Москве рекордная жара и рекордные пробки. Очень боялся опоздать. Оказалось, боялся напрасно: два основных участника экспедиции, Анатолий Борисович Чубайс и Михаил Анатольевич Абызов, еще не закончили важные совещания перед отпуском и будут позже. Ждем их в самолете.

Наконец, все собрались. Летим. Кто-то читает сегодняшние газеты, кто-то работает с ноутбуком, кто-то пробует наладить мобильную связь, чтобы догнать, не забыть, успеть, проконтролировать… Самолет монотонно гудит, и в терцию к его гулу прорезается чье-то посапывание-похрапывание. Потом чуть водки, сок, потом чай-кофе, потом опять немного водки и Москва со всей ее работой-работой-работой отступает…

Сели неожиданно быстро, и вышедший из кабины пилот объявил: «Мы в Архангельске». Если бы это был Хабаровск или Казань, ничего бы не изменилось. Среднестатистический провинциальный аэродром. Полуржавая техника, одинокие фигуры ее хозяев. Проросший сквозь трещины в бетоне бурьян, пыль… Лето.

У трапа нас встречает делегация «Архангельскэнерго»: три человека в костюмах и галстуках, по каким-то своим тайным каналам узнавших о месте пересадки «главного». Взяв под козырек, они пытаются отдать рапорт сходящему с трапа полусонному Чубайсу в спортивном костюме. Рапорт принимается. Мы пересаживаемся в вертолет, и наш МИ-8, окончательно оторвавшись от цивилизации, мягко плывет над тайгой, озерами, путиной рек.

На аэродроме остается Миша Абызов. Он полетит грузовым вертолетом, на котором к Белому морю перебросят гидротехнику и прочее снаряжение.

Летим совсем низко и разглядываем детали. Вот выгоревшая черная полоса в тайге, а рядом гора сплавленных, наползающих друг на друга бревен, брошенные дома рыбаков на берегу, брошенные полусгнившие полузасыпанные песком лодки, какие-то остатки бывшей жизни. Вот показался маяк. Похоже, он обитаем. Да, вокруг хозяйство: корова, собака, белье на веревке. А мы снижаемся, зависаем, выбирая для посадки островок между многочисленными речками и проливами, стекающими в море, и наконец приземляемся.

Дикий берег. Ощущение лета сменилось чем-то неопределенным. Очень холодно и очень много солнца. Северный парадокс.

Телефон не ловит, связь с миром – только через рации. Переход от цивилизованной и парализованной жарой Москвы к величественной дикости и спокойному холоду Белого моря сродни погружению в бассейн с холодной водой после хорошей парилки.

Расставляем палатки, перекладываем в рюкзаках и сумках вещи. Те, что из Москвы – подальше, все спортивное – поближе. Кто-то пошел по дрова, но дрова здесь многометровые, кругляк – длинные гладкие стволы, причем куда подевались ветки – неизвестно. Из этих «дровишек» главный энергетик Чубайс разжигает костер. В юности, во время студенческих походов он приобрел огромный опыт по разжиганию костров в самых разных климатических зонах из самого разнообразного и нестандартного материала, и даже хотел написать пособие. Что-то вроде «Как разжечь из искры пламя в неблагоприятных условиях».

Слышен звук мотоцикла. Кто, откуда, как? С вертолета отчетливо были видны потоки воды, со всех сторон отгородившие путь к нашей первой стоянке… Оказалось, это смотритель маяка с женой и сыном. Гости рассказали, что пробрались сюда через русла рек и ручьев, обезвоженные отливом, и что это место называется Инцы. Так звали его староверы, бежавшие от реформ патриарха Никона. И.Н.Ц.И. – буквы, написанные на кресте. Иисус Назарей Царь Иудейский.

Сейчас здесь остался только маяк, возле которого живут мужчина, женщина и мальчик. Живут и светят. Втроем они не просто уместились на двухколесном «коне», но еще привезли с собой мешок свежей, чуть присоленной рыбы, домашние пироги и что-то молочное от своей коровы. Наши в долгу не остались, и начался общий ужин. Прямо к ужину «подлетел» Миша Абызов. Свежую рыбу окрестили «суши». Решили во избежание проблем запить местное суши столичной водкой. Получилось хорошо, и мы продолжили.

Гости заторопились домой – надо успеть до прилива. Чубайс начинает объяснять смотрителю маяка про принцип работы «приливных» электростанций, а тот с детским восторгом осматривает и ощупывает высокотехнологичный, легкий и прочный складной стул, на котором сидит. «Возьми на память», – предлагает Чубайс. «Ну тогда уж распишитесь на спинке, а то подумают, что я его украл. Никто не поверит, что вы здесь были».

Прощаемся. Гости возвращаются на маяк, рассекая на мотоцикле быстро прибывающую воду.

Казалось до вечера далеко, а по часам – два ночи. Светло, солнце зависло над горизонтом. Расходимся по палаткам. Всю ночь (или все утро?) ветер треплет суперпрочную палаточную ткань. Засыпаю с ощущением, что кто-то лупит мокрой тряпкой по крыше и стенам нашего укрытия.

29 июня

Солнечно. Прохладно. Время сбилось.

Первый переход на гидроциклах – на остров Моржовец. Это 80 километров от лагеря. Но погода ухудшилась, сильно штормило, и выходить в море стало небезопасно. Гидроциклы все-таки решили опробовать у берега. Подготовка, а именно облачение в гидрокостюмы, оказалась делом долгим: термобелье, две пары шерстяных носков, шлем, и сам гидрокостюм – тяжелый, неудобный, труднонадеваемый, с бесконечными молниями и очень тугой резиной вокруг шеи, от которой надолго оставались сине-черные следы. На берегу группа людей в непромокаемых оранжевых скафандрах походила на марсиан, но на воде ощущение неуместности такой одежды пропало мгновенно: гидроциклы при движении поднимают фонтаны холодной морской воды, и ты летишь вперед в бесконечном коридоре брызг.

Мне достался мощный трехместный агрегат. Управлять им несложно. Нужно как можно скорее забыть автомобильные навыки, потому что повернуть или развернуть гидроцикл можно, только резко нажав на газ. Решили пойти конвоем, то есть друг за другом, но волны разбросали всех в разные стороны, получилась вынужденная индивидуальная тренировка. Один гидроцикл выбросило волной на берег и вывернуло руль так, что вернуть его в рабочее состояние оказалось невозможно.

По сводкам погоды на завтра шторм должен был утихнуть, и решили переходить горловину Белого моря напрямую, без захода на остров.

Вечером устроили огромный костер: весь берег усеян бревнами-плавунами, и во время прилива волна гоняет их, как спички. Осознаешь масштаб нашей планеты и нашей жизни в космическом измерении: некто высыпал в лужицу коробок спичек и забавляется, глядя, как беспомощно деревянные палочки крутятся и сталкиваются в поднимаемых им волнах.

У костра хорошо выпили и хорошо отдохнули. Сын нашего товарища Юра Платонов, молодой офицер, вдруг настойчиво стал интересоваться у немца Карстена, зачем НАТО вплотную подошел к нашим границам. Карстен, не слишком хорошо говоривший по-русски, приводил аргументы порядочного западного гражданина, поддерживающего политику Северо-Атлантического союза. Юра все яростнее взывал к исторической справедливости, и в конце концов решил разобраться с «противником» здесь и сейчас. Противостояние на этот раз закончилось победой НАТО, потому что Юра, попытавшись применить хитрый борцовский прием, не устоял на ногах.

К вечеру, как оказалось по времени, снова попытались выйти в море и снова вернулись из-за шторма. С воды были хорошо видны несколько одиноких рыбацких домиков, оставшихся от некогда большого рыболовецкого совхоза. Пошел к одному из них. Дом выглядел так, будто там кто-то есть: дверь не заперта, у крыльца аккуратным колодцем сложены дрова. Я постучал, покричал, и, не услышав ответа, вошел. Печка, застеленная кровать, стол, на подоконнике – банки с крупой, соль, сахар, чай в пачках, спички. И газеты «Север» за 1991 год, агитирующие голосовать против Ельцина… То есть, с того времени здесь, кажется никто не появлялся, а если и появлялся, ничего не трогал.

30 июня

Наверное, утро. Солнечно. Холодно. Ветер.

Шторм усилился.

Баржу, которая должна была забрать оставшееся на берегу снаряжение, волной занесло в реку, впадающую в море недалеко от нашего лагеря. Веревкой затащили ее обратно – просто картина «Бурлаки на Волге»! Но поставить баржу на якорь не удалось, первая же большая волна развернула и выбросила на берег мощный стальной корпус. Промокшие в ледяной воде, грязные, усталые и обессиленные, мы пытались подпереть баржу бревнами, но каждая новая волна все глубже и глубже загоняла ее в прибрежный песок.

Миша Абызов пошел охотиться на уток.

Увидел утку с утятами – выстрелить не поднялась рука. Потом заметил спокойно сидящих на воде птиц, долго подползал ближе, стараясь не их не спугнуть, прицелился и сообразил, что утки – деревянные… Местные охотники вырезают таких птиц и сажают на воду, чтобы привлечь стаю. На их жаргоне такая подмена называется «чучело», с ударением на последний слог.

В это время командование совещалось, стоит идти на гидроциклах или нет. Решили все-таки не идти, но после обеда провести серьезную тренировку, чтобы рассчитать, за какое время при такой волне можно преодолеть необходимое расстояние. Саша Давыдов нарисовал на песке, кто за кем стоит в конвое, все зарядили рации и ракетницы, стали пробовать связь. Все работало отлично. Заняв позицию строго в соответствии с планом, участники экспедиции выстроились «свиньей». Впереди, конечно же, Саша Давыдов. Он махнул рукой, и мы выдвинулись в море. Но уже метров через сто повторился вчерашний сюжет – гидроциклы раскидало волнами, и наш строевой порядок был разбит. Никого не было видно, кругом – только фонтаны брызг. Покрутившись еще чуть-чуть около берега, я решил прекратить бессмысленную тренировку, а когда высадился, обнаружил, что все остальные поступили так же. Мы помогли друг другу расстегнуть гидрокостюмы, разбрелись по палаткам, переоделись и начали стягиваться к костру. В ожидании ужина выпили водки, расслабились и подобрели. Вдруг кто-то спросил: «А где Чубайс?». Действительно, мы не сразу заметили, что Анатолия Борисовича у костра не было. Решили, что он в палатке, и пошли звать. Никто не ответил. С некоторой тревогой стали выяснять, кто видел Чубайса последним. Выяснилось, что на берегу его не видел никто, и тревога усилилась. Кто-то побежал к морю и стал вглядываться вдаль, как будто там можно было хоть что-то увидеть кроме волн и серого неба, падающего у горизонта в серую воду. Саша Давыдов немедленно оседлал гидроцикл и выдвинулся на поиски Чубайса. Доплыл до «Маяка», по рации сообщил Абызову, что Чубайса не видно, прочесал прибрежную акваторию, вышел в открытое море, снова передал по рации неутешительные вести. Дали сигнал на баржу – не ту, которая застряла у берега в песке, а другую, пережидавшую шторм вдали от берега. Новостей не было. Мимо них Чубайс не проплывал.

Уже прошло больше двух часов с момента начала злополучной тренировки, уже поднялся в воздух наш вертолет и вертолет МЧС, вызванный из Мурманска, когда сообщили, что по рации слышали голос Чубайса. Одновременно вдалеке – вовсе не со стороны маяка, откуда все ждали возвращения пропавших гидроциклистов, и куда направился их искать Саша Давыдов, – показались две точки, стремительно приближавшиеся к берегу. У берега точки материализовались в гидроциклы Чубайса и сопровождавшего его спасателя. Даже не притормозив у кромки воды, искатели приключений вылетели на песок. Чубайсу помогли снять шлем и расстегнуть гидрокостюм, поднесли стакан водки, и, выпив, он выразился о происшедшем крайне резко, ненормативно и непечатно. Я понял, что выражение его лица описать словами невозможно, и пошел за фотоаппаратом…

Оказалось, что связь дала сбой, а спасатель, специально приглашенный для тренировок в открытом море и видевший Чубайса второй раз в жизни, испытывал перед ним такой трепет, что шел от «шефа» на почтительном отдалении. И пока председатель РАО ЕЭС России рассекал штормовые волны на «табуретке» (так назывался легкий гидроцикл, категорически не пригодный к использованию в сложных погодных условиях), считал, что начальству виднее, и если оно рвется в открытое море, то так и надо. В это время Анатолий Борисович из последних сил удерживал руль и не мог взять в толк, почему «тренер» не дает команду вернуться в лагерь…

Потом уже, выпив горячего чая и горячего вина, все немного расслабились и стали вспоминать, как Катя Сиротенко уверенно повторяла: с Чубайсом ничего не может случиться, потому что он «живее всех живых».

1 июля

Холодное утро. Яркое солнце. Ветер.

Волны слегка улеглись, хотя до штиля еще далеко. Гидроциклам такие не страшны, и Саша Давыдов дает команду к переходу. Собираем лагерь – каждый свою палатку. Снова упаковываемся в гидрокостюмы, пока наполовину: верхняя часть отогнута, рукава болтаются ниже колен, и мы напоминаем каких-то четвероногих. Эта небрежность в одежде имеет сугубо практический смысл: стоит только влезть в рукава и застегнуть молнию сзади, как ты оказываешься запечатанным в резиновую оболочку и без посторонней помощи не можешь даже справить нужду.

Лагерь собран. Весь накопленный за эти дни мусор сгребаем в одну кучу. Саша Давыдов заливает ее бензином и поджигает. Снаряжение упаковываем в «именные», подписанные фамилией и номером экипажа непромокаемые мешки и грузим на баржу. С собой на гидроциклы берем только контейнер с водой и рацию, надежно упрятанную в водонепроницаемый чехол. Многие разбавляют воду энергетической добавкой: на вид сироп, на вкус – что-то лекарственное. Мне не понравилось.