Текст книги "Летающий архиерей"

Псковская миссия

В 1939 году были подписаны пакты – советско-германский о ненападении и советско-латвийский о взаимопомощи, на основании которого СССР получил право на военные базы в Латвии. Жизнь перевернулась. «Обреченность Латвии становилась очевидной и, охваченное тревогой за свое будущее, население осенью – зимой 1939 года скупает в магазинах продукты», – пишет в прекрасной книге «Под покровом Тихвинской иконы» историк Александр Гаврилин. «Семнадцатого июня 1940 года советские войска перешли границу Латвии и в течение нескольких часов оккупировали латвийскую землю». Летом 1940 года было запрещено преподавать Закон Божий.

Сестра до сих пор остро помнит то время, ей было 4 года: «Куда прятать отца? Чуть только позвонит телефон – мы узнавали, что еще кого-то арестовали. Я жила в большом страхе, думая, что отца придут забирать. А он еще проповедовал, громя безбожную власть. Мама всегда чуть не плакала перед службой и умоляла его говорить только на евангельские темы. У нас в доме был большой шкаф, но если его за шкаф спрятать, все равно найдут».

В 1940 году я пошла в школу. До этого занималась с еще несколькими ребятами у частной учительницы, умела читать, писать, знала арифметику. Самое яркое воспоминание осталось от дамы, временно заменяющей обычную учительницу. Она рассказывала о фильме «Тарзан, приемыш обезьян» и еще об одном фильме, заканчивавшемся волнами, на которых выступало слово ТАБУ. Еще помню, как мне давали декламировать стихотворение о Сталине и его трубке. В классе у меня были две подруги, одна – староверка, другая – еврейка. Я была любимицей класса. Несмотря на это, после того, как у меня во время урока гимнастики выпал из-под воротничка крестик, мальчишки меня побили по дороге домой; было обидно, но не очень больно. Дома я об этом никому не сказала. В те годы сестру отличала тревога об отце и забота о справедливости. Частое ее выражение – «это была человеческая несправедливость». Мне же было свойственно полное отсутствие чувства страха.

«С первых дней советской власти в Латвии было развернуто наступление на религию и Церковь», – отмечает А. Гаврилин. Было запрещено преподавание Закона Божьего в школах, закрыты богословские учебные заведения, Церкви запретили работу с детьми и молодежью, миссионерскую и издательскую деятельность. В латвийской прессе появились яростные нападки на религию и священников. «…Методы психологического давления на верующих и духовенство приобретают самые грубые, разнузданные формы», – пишет А. Гаврилин. Он обстоятельно описывает и сильнейший экономический нажим на Церковь.

Присоединять на правах епархии Латвийскую Православную Церковь к Московской Патриархии в Ригу приехал митрополит Сергий (Воскресенский). Он поселился в Рижском Свято-Троице-Сергиевском монастыре (где отец был настоятелем). Ему отвели скромные покои в монастырском корпусе. Здесь митрополит Сергий попал в своеобразный обломок Российской империи, где жизнь текла, как в дореволюционные времена. Владыку сопровождал секретарь, человек интеллигентный, вежливый. Сомнений в том, к какому ведомству он принадлежит, ни у кого не было. Странно, он хотел меня удочерить, уговаривал родителей. «Вы знаете, что с Вами будет, а со мной Ирочка побывает во многих столицах мира». Родители наотрез отказались.

Знаменательно то, что за год советской оккупации никто из проживавших в ограде монастыря не был арестован. Говорили, что после прихода немцев секретаря владыки Сергия нашли убитым в подвале НКВД.

Дядю о. Иакова арестовали, били головой о стол при допросах. Его приговорили к расстрелу, под утро. Ночью началась бомбежка, советские войска ушли, немцы его освободили, как и всех, арестованных Советами. Маминого брата Андрея в советское время взяли в армию. Он был в Красной армии во время отступления, отморозил ноги, попал в плен, немцы его, как латвийского гражданина, со временем отпустили, впоследствии он стал секретарем Псковской миссии, женился на псковитянке.

В архиве отца я нашла справку от 24 мая 1941 года, данную отцу Патриаршим Экзархом Сергием, о том, что он находится в общении с Московской Патриархией и в священнослужении не запрещен. (Возможно, что это было защитной грамотой.) Владыка Сергий полюбил отца, подарил ему серебряный наперсный крест. Нас, детей, баловал, катал на взморье на своем автомобиле, шутил с нами. Устраивал иногда у нас в доме небольшие приемы. Помнится, у нас побывал певец Иван Жадан. Когда в гостях оказалась бывшая актриса Мариинского театра Мария Ведринская, меня выпустили декламировать «Тиха украинская ночь». Ведринская сказала маме: «Привозите ко мне Ирочку на уроки», и мама несколько раз меня возила. Но времена были тревожные, и уроки прекратились, я осталась с «шипящими согласными».

«Владыка Сергий возвратился в Ригу (после поездки в Москву. – И. Л.) в белом клобуке в сане Митрополита Литовского и Виленского, Экзарха Латвии и Эстонии. Отношение к нему было осторожное, хотя все видели в нем исключительного служителя Церкви. Он замечательно служил, быстро навел порядок, и как-то не чувствовалось, что владыка боится советской власти. Митрополит Сергий, несомненно, привлекал людей к церкви. Ему в то время было только 44 года, с трудом верилось, что он приехал из Советского Союза. Невольно у людей появилась надежда, что раз в СССР может быть такой архиерей, то могут быть и такие священнослужители. Но были среди прихожан и те, кто владыке не доверял.

С приездом владыки, особенно после того, как он остался в Риге, число молящихся увеличивалось с каждым днем. Служил он прекрасно, голос у него был чудный, все сослужившие ему пели – от старшего священника до самого маленького жезлоносца – и пели не хуже хора… В одной статье, которую я получил из Риги, когда исполнилось 50 лет со дня смерти владыки, его жезлоносец писал: «Он был величественным архиереем. Выше среднего роста, в меру полный, с длинными слегка вьющимися волосами, он производил царственное впечатление, особенно когда стоял на кафедре в полном облачении в окружении многочисленного духовенства или когда с посохом в руках выходил из алтаря» (Герич А. В. Трагическая судьба митрополита Сергия (Воскресенского) // Новый часовой. 2004. № 15–16).

Масштаб личности экзарха Сергия невероятен. Он оставался верен своему духовному наставнику митрополиту Сергию, но как-то ошарашил отца вопросом: «Вы знаете, кем был митрополит Антоний?» – имея в виду митр. Антония (Храповицкого), возглавившего Русскую Зарубежную Церковь по благословению патриарха Тихона. Отец в смятении не знал, как отвечать. А владыка Сергий говорит ему: «Это настоящий Отец Церкви». Сам экзарх Сергий был и князем, и воином Церкви. Он бесстрашно противостоял и советской, и немецкой разведке, говоря: «Если с НКВД справлялись, с этими колбасниками и подавно справимся». В память врезались два его богослужения в каменном соборе монастыря: молебен по случаю провозглашения Смоленского воззвания генерала Власова, когда ощущался особый подъем среди молящихся, невозможное казалось возможным, и виделась Россия, сбросившая с себя советские оковы; и второе – на Страстной неделе – Чин омовения ног Апостолов: в темном каменном сыром соборе владыка Сергий, преклоня колени, умывал ноги двенадцати священникам.

По поводу того, что экзарх остался в Латвии во время немцев, ходило много кривотолков. Но ведь долгом архипастыря было оставаться со своей паствой.

Александр Гаврилин справедливо пишет, что несомненными заслугами Экзаршего управления были: окормление советских военнопленных летом – осенью 1941 года (в конце 1941 года немецкая администрация запретила богослужения в лагерях для военнопленных); работа Псковской православной миссии в 1941–1944 годах (разрешение на посылку миссии было получено в августе 1941 года; до возвращения советских войск миссия открыла в северо-западных областях около 400 церквей); организация духовной и материальной помощи российским беженцам на территории Прибалтики в 1943–1944 годах.

Впервые немецких солдат мы увидели, когда они привезли под конвоем русских военнопленных в монастырь на «земляные работы». Устроено это было с тем, чтобы пленных накормить. В то время хлеб выдавался по буханке на человека, все бросились покупать хлеб. Впервые и меня направили в пекарню через улицу от монастырской ограды. Я почувствовала себя взрослой. Контраст между немцами и изможденными, в лохмотьях, пленными был разителен.

В августе 1941 года первая группа русских священников из Латвии отправилась в Псков. Галя вспоминает: «Основавший Псковскую миссию экзарх Сергий говорил: “Я посылаю самых лучших”. Одним из них был мой отец. Накануне служили литургию в Рижском кафедральном соборе, вечером – напутственный молебен у нас в монастыре. Я хорошо помню этот вечер. Мне семь лет. Уезжает мой любимый папа. Слезы душат, чтобы не разрыдаться вслух, выбегаю из храма. По дороге идет монашка, увидев меня, говорит: “Галя, что с тобой?”. Я шепчу: “Шнурок развязался”, наклоняюсь, делаю вид, что завязываю, вытираю глаза и бегу домой».

О Псковской православной миссии протоиерей А. Ионов в «Записках миссионера» пишет:

«Необходимость в Псковской миссии была осознана митрополитом Сергием сразу же, как только стали поступать первые просьбы из Пскова и других городов о присылке священнослужителей в эти места… Немецкие власти долго не соглашались на организацию Псковской миссии; в конце концов, они дали согласие на поездку группы православных священников Прибалтики в “страну за чертополохом”. Митрополит Сергий предписал ряду священников, тем, кто помоложе, отправиться в Псков. О личном согласии никто не справлялся. Все делалось в рамках церковной дисциплины, церковного послушания. К чести нашего духовенства, никто не отказался от участия в Миссии.

Мы прибыли в Псков к вечеру 18-го августа 1941 года, в канун праздника Преображения. В Троицком соборе только что закончилась служба, ее совершал на неделю раньше нас приехавший из Латвии протоиерей о. С. Е. Народ, переполняющий громадный храм, молча, в полной темноте (все светильники гаснут от порывов ветра в разбитые окна собора) подходит к амвону. Там заканчивается помазание освященным елеем. Происходит это в середине Всенощного Бдения, но сейчас такая масса людей, что обряд продолжается и по окончании службы.

Подошли к амвону и мы… Светлый праздник Преображения встречали мы на Русской Земле, в темноте. Троицкий собор – вчера еще Антирелигиозный музей… Вчера – насмешки, хула, поругание. Сегодня – чудные церковные песнопения, веками звучавшие в этих стенах. Лики святых – предмет вчерашних иронических замечаний руководителей экскурсий, сегодня перед ними благоговейно коленопреклоненная толпа. Со сложными чувствами легли мы спать в ту ночь в доме городского головы – русского псковича – кто на кровати, кто на полу, почти вповалку…

На следующий день все миссионеры приняли участие в Божественной Литургии. Многочисленная толпа заполняла Свято-Троицкий собор, он весь залит солнечным светом. Праздник Преображения – радостный праздник, и все лица молящихся просветленные. Первая встреча с русским народом. И эта встреча в храме».

Для отца служение в Псковской миссии было самым значительным событием жизни. В эмиграции он часто о том времени рассказывал, но очень опасался за судьбу отца прот. Саввы Легкого и брата о. Иакова, оставшихся в Латвии, поэтому в трудах В. И. Алексеева он фигурирует как отец И. Вот его слова: «Когда в августе 1941 года мы приехали в Псков, на улице прохожие со слезами на глазах подходили под благословение. На первом богослужении в соборе все молящиеся исповедовались. Нам казалось, что не священники приехали укреплять народ, а народ укрепляет священников». Отец в Миссии вел дневник, увы, пропавший. Когда духовенству дали возможность выбирать приходы, он сказал: «Я поеду туда, куда никто не хочет ехать». И был направлен в самый близкий к фронту район, в город Гдов.

«Ехал он на лошадях в течение двух недель. Посетил около сорока церквей. Все церкви были закрыты и большинство разрушено. Там, где церкви еще можно было восстанавливать, народ их сейчас же восстанавливал. Настроение у народа было такое высокое, что часто думалось: «Да были ли здесь гонения?» – и казалось, что сам воздух был насыщен религиозным горением. Молодежь быстро вернулась к вере. Обычно причащения после богослужения продолжались дальше, чем само богослужение, – причащалось по 500–600 человек. В Пскове на Крещение в январе 1942 года участвовало 10 000 молящихся (из приблизительно 25 000 жителей, оставшихся в городе). Из всего района действия Миссии только в Гдове до начала войны оставалась одна незакрытая церковь.

Служить приходилось обычно с 6 ч. утра и до 10 ч. вечера. Крестили детей до 16-летнего возраста. Одновременно приводили по 25–30 и даже 100 детей. С августа по ноябрь 1941 года отец И. лично крестил три с половиной тысячи детей.

Девушки, певшие в хоре, приходили в другие приходы, не имевшие хоров, делая иногда пешком по 25–30 верст. То же усердие наблюдалось при ремонте и уборке церквей. Во время проповедей народ вздыхал и плакал, а в конце проповеди вслух благодарил проповедника» (Алексеев В. И. Русская Православная Церковь на оккупированной немцами территории // Русское возрождение, № 14. Нью-Йорк, 1981).

Когда моя сестра Галина в 1990-е годы приехала из Пскова в Гдов часа за полтора на автомобиле, она живо представила себе, как в военное время в прифронтовой полосе, в которой действовали партизаны, отец ездил из прихода в приход. Его возили крестьяне на телеге. Иногда случалось, что приходит мужичок, говорит: «Батюшка, поле вспахать надо, не могли бы вы поехать дня на 2–3 позже»? Отец шел им навстречу и соглашался. Несмотря на занятость, он писал статьи для журнала «Православный христианин», печатный орган Миссии, а также принимал участие в деятельности латвийской организации «Народная помощь», помогавшей жителям оккупированной немцами области.

Долгое время мы ничего от отца или об отце не слышали. В то время рижане принимали в свои семьи русских детей из концлагеря Саласпилс. Мама очень хотела усыновить мальчика, но не зная, жив ли отец, не решилась.

Уже в бытность в Пскове, куда его назначили помощником начальника Миссии, отец ратовал за открытие школ и преподавание в них Закона Божия. Комендант, пожилой прибалтийский немец, ему сказал: «Да, батюшка, конечно, школа должна существовать. С Богом!». Через день-два отец приходит в школу, а там закрыто. Какой-то эсэсовец выходит и говорит: «Я не разрешаю». Отец Иоанн бежит к коменданту и рассказывает о случившемся. Комендант говорит: «Я выше него по званию, и я разрешаю». Школу открыли, и Закон Божий в ней преподавался.

В Пскове свирепствовал тиф. Отец заболел после посещения больных сыпным тифом. Немцы хотели забрать его в больницу, но благочестивые старушки не отдали его и выходили. Заклеили окна и двери, ходили к нему через небольшое отверстие. Отец с содроганием вспоминал, как на него в бреду лились потоки крови с потолка. Помню, как мы встречали его на вокзале еще слабого и больного, с наголо обритой головой. Он стеснялся, что волос нет, ходил в скуфейке. Когда отец окреп, владыка Сергий назначил его ключарем в Рижский кафедральный собор. Жили мы по-прежнему в женском монастыре.

Двоюродная сестра Тамара, выросшая в доме дедушки в деревне, рассказывает, как бабушка во время войны спасла дедушку от смерти: «Немцы думали, что дедушка – еврей (он всегда ходил в рясе, с длинными волосами и бородой), и хотели его убить. Бабушка, хорошо знавшая немецкий язык, бросилась к ним со словами: «Das ist mein Mann, Priester, kein Jude». Немцы потом приходили в церковь и извинялись». Тамара рассказывает и другую историю: «У нас в доме жила чета евреев, бабушка с дедушкой с ними дружили, распивали чай. Не немцы, а местные, латыши, немцам в угоду расстреляли их».

В апреле 1943 года в Ригу приезжал генерал А. А. Власов. Он посетил общину старообрядцев и выступил перед русской общественностью. «Говоря о целях РОА, – пишет участник собрания, – он открыто упрекал немцев в недальновидности их политики в России… Он говорил больше часу и кончил под бурные овации присутствовавших. В овациях восторженно принимали участие и германские офицеры» (Русское Возрождение. 1980. № 10. С. 105). Перед выступлением Власов подошел под благословение к экзарху Сергию и несколько минут с ним беседовал.

Когда в 2011 году я получила труд А. В. Гаврилина «Под покровом Тихвинской иконы», я ахнула, увидев на с. 188 фотографию: сидят экзарх Сергий и рижский епископ Иоанн (Гарклавс), рядом с ним отец, слева от экзарха – игуменья, а рядом с ней о. Николай Виеглайс с младшей дочкой Мариной на руках. Над головой отца – лицо мамы, справа от нее – Елена Адамовна, директриса русской начальной школы, помещавшейся на территории монастыря, и матушка о. Николая. Стоят и сидят монахини. А в ногах у двух владык сидят три девчушки в светлом и послушницы в черном. В ногах у экзарха – моя сестра Галина, рядом с ней Наташа, старшая дочь о. Николая, я сижу в ногах у епископа Иоанна. Неотмирный мир, утонувший в прошлом…

Хиротония во епископы Иоанна (Гарклавса) состоялась 28 февраля 1943 года в Рижском кафедральном Христорождественском соборе. Тот же А. В. Гаврилин упоминает, что по времени хиротония совпала с окончанием Сталинградской битвы. Владыка Иоанн – один из прекрасного сонма латвийских священнослужителей. С именем его неотрывно связана чудотворная икона Тихвинской Божией Матери. Отец Георгий Тайлов, участник Псковской миссии, пишет в своих воспоминаниях: «Когда немцы ворвались в Тихвин, то там в монастыре, как музейный экспонат, хранилась чудотворная икона Тихвинской Божией Матери. Как мне рассказывали, во время боя храм загорелся, но один немецкий солдат, заметивший большую старинную икону, схватил ее и вынес из огня. Спасая икону, он был ранен и отправлен на лечение в Даугаупилс». Спасенная от пожара икона была привезена в Псков. Перед приходом советских войск икону вывезли в Ригу.

В листке «Слава Божией Матери» прот. Иоанн Легкий писал о прибытии Тихвинской иконы Божией Матери в Ригу: «4-го марта 1944 года эта икона прибыла в Рижский кафедральный собор, торжественно встречена Рижско-градским духовенством во главе с преосвященным епископом Рижским Иоанном. По прибытии иконы был совершен молебен, по окончании которого владыка Иоанн радостно приветствовал икону, начав свое слово евангельским восклицанием: “И откуду мне сие да прииде Мати Господа моего ко мне” (Лук. 1, 43)».

А. В. Гаврилин отмечает: «Понимая всю зыбкость своего положения и, видимо предчувствуя свою близкую кончину, митрополит Сергий в октябре 1943 года составил завещание, заместителем экзарха он назначил именно епископа Иоанна».

Весной 1944 года вся православная Рига была потрясена трагичным событием. Сестра вспоминает: «Я играла во дворе с детьми, вижу, монашка к кому-то подходит и говорит: “Митрополит Сергий убит”. Я бегом мчусь к матери домой и ей это повторяю. Она начала плакать, рыдать, а до меня это не сразу дошло». Митрополит Сергий был убит 29 апреля 1944 года, вместе с преданным ему шофером из советских военнопленных, майором Кулаковым, Героем Советского Союза, и еще тремя пассажирами. Советские говорили, что его убили немцы, немцы – что партизаны. Этот вопрос до сих пор не имеет ответа. Священник Николай Трубецкой (1907–1978) свидетельствовал, что митрополит Сергий был расстрелян партизанами, переодетыми в немецкую форму. Об этом ему рассказал партизан – участник расстрела, отбывавший срок вместе с Трубецким в том же лагере в Инте, Коми АССР.

В Рижский кафедральный собор экзарха Сергия привезли в субботу во время всенощной. Встретили его священники во главе с архиереем, с хоругвями и крестом. Гроб владыки на руках духовенства внесли в темный храм, все опустились на колени… Отец, вместе с другими священнослужителями собора, омывал и облачал владыку. Незадолго до отпевания он пришел домой в смущении: «Мне владыка Даниил (архиепископ Ковенский) поручил сказать надгробное слово. Столько заслуженных протоиереев»… Отпевание экзарха Сергия происходило в четверг, 4 мая. Вход в храм был (по требованию немцев) по билетам. Собор был переполнен, гроб владыки утопал в цветах. Многие и священники, и миряне плакали. Нас, детей, поместили высоко на хорах. Одну из прощальных проповедей говорил отец, помню, что он сравнивал владыку с птицей Сирин. Служба длилась от девяти часов утра до трех часов. Многотысячная толпа проводила экзарха Сергия к месту его упокоения на Покровском кладбище, народ по обеим сторонам стоял стеной. Направо от кладбищенской церкви – могила архиепископа Рижского Иоанна (Поммера), налево от церкви похоронили экзарха Сергия. Два священномученика охраняют православный храм.

Незадолго до прихода советских войск младшего брата мамы Михаила призвали в немецкую армию, он решил поступить в РОА. Отступая из России, немцы формировали в Латвии национальные отряды, в том числе латышские, а также русские под маркой РОА. После отхода основных немецких войск эти отряды держались в Курляндии до мая 1945 года. Позднее мы узнали, что мамин брат Михаил погиб в концлагере. Другой брат, Андрей, служивший в Псковской миссии, по приходе Советской армии был арестован и тоже погиб в концлагере.

В конце сентября 1944 года немцы принудительно вывезли в Германию епископа Иоанна Рижского с Тихвинской иконой Божией Матери и ряд священнослужителей, о. Николая Виеглайса с семьей в их числе. Советские войска надвигались. Мама очень боялась их прихода, хотела уезжать. «Ваня, ты знаешь, что они с тобой сделают», – говорила она. Отец, всегда с ней считавшийся, на этот раз твердо сказал: «Я никуда от своей паствы не уеду». Однако за три дня до прихода советских войск немцы арестовали отца, дали час на сборы. Потом разрешили взять семью и дали на сбор больше времени. Наскоро сбрасывали вещи в сундук, в чемоданы, в платяной мешок. Мама разрешила нам взять по одной кукле. Я сказала: «Или всех, или никого» – и взяла с собой мишку. «Я помню, как стояла и плакала бабушка. А мне казалось интересным – куда-то едем… почему? что за происшествие?» – вспоминает сестра. Вводили нас на пароход солдаты с оружием в руках. Отцу Николаю Трубецкому в последний момент удалось бежать с парохода (после прихода Красной армии о. Николай был арестован и отсидел 10 лет в ГУЛАГе в Коми, а потом пять лет в ссылке в Печоре). Помню, папа на нас посмотрел и сказал: «Если бы вы ко мне не привязались, были бы все сегодня дома». В группе духовенства, с нами вывезенной, был иподиакон Константин Храмов с матерью. Она – женщина пожилая – очень нас, ребят, развлекала, шутила, играла с нами в карты. Для меня отъезд проходил в туманной полосе, отдельной от земли.