Текст книги "Летающий архиерей"

Германия

По приезде в Германию всю вывезенную группу духовенства и клира отправили в переходной лагерь. В бараке с двухэтажными нарами девушки-остовки пели грустные частушки: «А я пойду туда, где колосится рожь, я буду с тем гулять, кто на меня похож… А я пошла туда, где колосится рожь, и не нашла того, кто на меня похож…». Как-то на лагерной площадке собралась небольшая толпа, в центре стоял человек с медвежонком в руке и спрашивал: «Чей это мешок разорвался?». Я узнала своего медвежонка, и мы получили назад наш мешок с постельным бельем, в котором было много маминых рукоделий. Она искусно вышивала гладью и вязала тонкие кружевные салфетки. Из лагеря вся группа отправилась к владыке Иоанну Рижскому, в Судеты. Казалось, что путешествию не будет конца. Пересадки, задержки, во время которых слышались отдаленные взрывы бомб. Время от времени нас кормили скудными бутербродами. Спали кое-когда и кое-как. И, наконец, захолустный фабричный поселок Иоганнесберг, в семи километрах от Яблонца, маленькая гостиница. Мы жили в небольшом зале, в котором за перегородками из одеял ютилось несколько семей, стоял большой обеденный стол, а над ним высилась икона Тихвинской Божией Матери. Я подружилась с Ириной, дочкой о. Иоанна Бауманиса.

«Владыка Иоанн был не только признанным духовным лидером группы. К нему обращались за советом по житейским вопросам, обращались для решения споров. Непреложный авторитет владыки сплачивал людей и, как писал о. Сергий Гарклавс, все ощущали себя членами одной большой семьи. В немалой степени этому способствовал порядок, установленный епископом Иоанном. Каждый день начинался с совместной молитвы и молебна, а заканчивался вечерней молитвой и акафистом» (Из книги А. В. Гаврилина).

Все это происходило под покровом Тихвинской иконы Божией матери, которая находилась в большом зале. По воскресеньям и праздникам православные богослужения совершались в пустующем старокатолическом храме в г. Яблонце. Жили скудно, продовольствие выдавалось по карточкам. Помню, как мама посылала нас в Яблонец с наказом спросить в мясной лавке: «Kann Ich Knochen noch bekommen?». И мы охотно туда на трамвае ездили, в магазинах было пусто. Заниматься в немецкой школе детям как «ауслендерам» не разрешили. Во время походов в лес за грибами отец давал мне уроки грамматики, которую хорошо знал.

Война докатилась до спокойного судетского поселка в мае 1945 года. На второй день Пасхи молодая родственница о. Петра Кудринского вбежала в дом с криком: «Наши пришли!». С советским комендантом установились хорошие отношения. Как-то в гостиницу ворвалась группа партизан и велела всем мужчинам собираться без вещей. Кто-то побежал к коменданту, и он спас духовенство от партизан. Вначале решили возвращаться домой. Однако впоследствии было принято решение перебираться в западную зону оккупации. Несомненно, на это повлияли русские солдаты, с глазу на глаз уговаривавшие пожалеть жен и детей и не возвращаться на родину. В августе 1945 года группа епископа Иоанна выехала из Иоганнесберга в Прагу. Там бельгийская католическая организация «Каритас» оформила группу епископа Иоанна как бельгийских беженцев. В Праге священники, переодетые в штатское, направилась к епископу Пражскому Сергию (Королеву), он, шутя, встретил их словами: «На вас штатское, как на корове седло». Перед посадкой на поезд нас предупредили не говорить по-русски, где-то в пути поезд остановили, слышны были голоса советских солдат. Потом ходил слух, что следующий состав проверяли более тщательно, всех беглецов высадили и тут же расстреляли. Мы же благополучно доехали через Пильзен сперва в английскую, а затем в американскую зону Германии.

Отец, всю свою сознательную жизнь тяготевший к Русской Православной Церкви Заграницей, перешел в ее юрисдикцию. В послевоенные годы мы кочевали: сперва из лагеря, где мы с сестрой не прижились в латышской школе без знания языка, – в лагерь во Фраймане, в предместье Мюнхена, – там мы поступили в русскую гимназию, а отец был законоучителем. Но и здесь мы долго не задержались. Перед отъездом ученики отца вручили ему послание, в котором говорилось: «…весть о Вашем отъезде нас очень огорчила, и мы спешим выразить Вам нашу благодарность за все то, что сделано Вами за время Вашего пребывания в нашей гимназии, мы чувствуем, что Ваш отъезд будет для нас большой потерей. Преданная Вам гимназия на “Фраймане”».

Отец познакомился с епископом Автономной Украинской Церкви, владыкой Леонтием. Тот был принят в юрисдикцию РПЦЗ в мае 1944 года. Вся наша семья владыку полюбила.

«Владыка Леонтий (в миру Василий) родился 6 августа 1904 года в Киеве. С детства в нем жил особый интерес к храму Божиему. «“Я не знал никаких игр со сверстниками. Если меня и водили в Николаевский и другие парки, мне было скучно и тоскливо на душе, а в храме себя чувствовал необыкновенно радостно и хорошо”, – писал в дневнике владыка. По переезде семьи в Екатеринослав, по настоятельной просьбе Василия, родители отдали его в городское Духовное училище. Там выяснилось, что у него прекрасный голос, абсолютный слух и особенная музыкальная память. Юный Василий стал певчим арихиерейского хора. В Екатеринославе Василий видел царя Николая II. Какая-то необыкновенная радость волновала мою душу в этот незабвенный день, – напишет владыка Леонтий много лет спустя. – Гроза с мрачной тучей лихолетья все ближе и ближе надвигалась на нашу некогда поистине благодатную, великую страну. Впервые смятение объяло мою детскую душу, когда я за воскресной литургией услышал, что вместо имени государя императора Николая II стали возносить имя великого князя Михаила Александровича, а потом стали поминать пресловутое Временное правительство. И с каждым днем все шло под откос на несчастье и гибель России».

В трех номерах «Православной жизни» за 1996 год (приложение к «Православной Руси») напечатано подробное «Жизнеописание архиепископа Леонтия Чилийского», автор – А. В. Псарев. Узнаем оттуда о трудном жизненном пути владыки… Отец ушел из семьи, мать осталась с четырьмя детьми. Старшему Василию было шестнадцать ет. Без средств в дни лихолетья беспросветного надо было отыскивать средства к существованию. После двух голодных и холодных лет Анна Николаевна скончалось. Отец взял детей к себе. Василий осуществил свою заветную мечту. «В те годы, когда избрать путь священства значило избрать путь мученичества, юный Василий пришел в Киево-Печерскую Лавру, – пишет А. В. Псарев. – Будучи юным, незаметным послушником, брат Василий исполнял ответственное послушание – доставлять заключенным средства к существованию, собранные большей частью благочестивыми женщинами. В то время такое служение в темницах сущим несли многие церковные люди». Сам владыка Леонтий писал: «“Было время, когда я был посредником между добрыми людьми, оказывающими помощь, и заключенным духовенством, а когда я стал священником, и мне добрые люди везде и всегда оказывали такую же помощь – в тюрьме, на принудительных работах, в условиях подпольного существования”. Так отвечал владыка на вопрос: как он уцелел в годы лихолетья».

Самое удивительное то, что, несмотря на свой поистине крестный путь, владыка Леонтий излучал радость. С ним было просто и легко. У меня хранится альбом, в который владыка написал свои наставления:

«1) Всегда признавай себя духовным бедняком.

2) Плачь о том, что иссякла, пропала у многих любовь христианская.

3) Будь кротка и терпелива.

4) Жаждай праведности, исправления, святости.

5) Алчущего напитай, жаждущего напой, бедного отыщи.

6) Храни святость в речах и во всех поступках.

7) Храни мир в себе, в глубине души своей.

8) Не бойся гонения за правду: за веру и благочестие, за добрые дела».

Владыка Леонтий получил назначение в Южную Америку и пригласил ехать с собой отца. Сперва с группой владыки Леонтия мы направились на север Германии на грузовике. Помню, остановились в каком-то городе на ночь, и двухлетний сын о. Феодора, Владик, все время рвался на улицу. Его уговаривали: «Там темно, там волки». Он уверенно отвечал: «Волк занят, волк другие дети ест». Мне очень хотелось подарить ему мишку, так я и запомнила. Прочитав это, сестра поправила меня, напомнив, что на общем собрании группы было решено подарить его новорожденной дочери о. Иоанна Бауманиса.

Мы поселились в Шлезвиге, на квартире милой одинокой немки, неподалеку от старинного замка, окруженного парком. В 1946 году епископ Нафанаил, ведавший православными приходами в Северо-Западной Германии, назначил отца благочинным православных приходов в Шлезвиг-Голштинии и настоятелем церквей в Шлезвиге и Любеке. Но и здесь мы долго не задержались – учиться мне и сестре было негде. Перекочевали в Шлейсгайм под Мюнхеном, где была русская гимназия, в которой мы проучились до отъезда в США.

25 декабря 1946 года владыка Леонтий с иеродиаконом Вениамином и остальной своей группой прибыл в Буэнос-Айрес, а затем в Парагвай. И в Южной Америке его путь был нелегким. Ехать с ним нам не пришлось. В Южную Америку отец попал в 1990 году уже будучи епископом.

В 1946–1949 годах о. Иоанн Легкий был синодальным миссионером и наблюдал за преподаванием Закона Божия в русских школах Германии. Много разъезжал, посещал русских в тюрьмах, носил им мешки с сухарями (об этом не раз вспоминал писатель Анатолий Даров). С радостью бывал в Синоде, всегда трепетно говорил о Первоиерархе Русской Зарубежной Церкви, митрополите Анастасии. С о. Георгием Граббе (1902–1995) они с первых дней знакомства осознали себя единомышленниками. Отец всегда был монархистом, его идеалом была симфония Церкви и государства.

Мы поступили в гимназию. Шлейсгаймский лагерь был небольшим русским островом. С одной стороны дороги расположились русские, с другой – украинцы. Рядом – лес с заброшенным немецким аэродромом. В бараке нам отвели угол у окна с двухэтажными нарами. Мылись все, по очереди женщины и мужчины, в общей бане. Нам, детям, было весело и интересно. Учились, шалили на уроках, разгуливали по лагерным дорожкам, много было друзей и подружек. Самой близкой моей подругой была Мария Щербина (отец – казак, мать – немка из Сербии). Мы с ней бродили по зарастающему лесом аэродрому, и, как я писала в дневнике, к счастью, потерянном, «сидели на заборе и философствовали». Ходили на концерты, слушали лекции, помню выступление философа Сергея Левицкого (позднее – профессора Джорджтаунского университета в Вашингтоне), выступления поэтов – Ивана Елагина, Ольги Анстей. Приезжал в Шлейсгайм в гости Коля Озеров. Он подарил мне «Фауста» Гёте на немецком языке. Эта книга сохранилась у меня до сих пор. Коля также подарил мне «Русскую литературу» И. Тхоржевского. Отец же обратился в редакцию «Нового Журнала» в Нью-Йорке с просьбой прислать нам номера журнала. Я очень обрадовалась, когда мы их получили, и с увлечением читала. Отец Александр Киселев как-то пригласил отца духовником в детский лагерь. Мы отправились туда всей семьей. Мою палатку возглавляла Людмила Чернова, тоже родом из Латвии, но встретились мы с ней только в Германии, в послевоенные годы. Мама познакомилась там с немецким бауэром и его семьей, и потом мы с мамой несколько раз ездили к нему, меняли мамины рукоделия на продукты. Нужно было идти долго пешком с тяжелыми пакетами.

Мама в складчину со своей приятельницей выращивала в овраге на территории лагеря свинью. Перешивала для нас свои платья, много трудилась. Я с подружкой пыталась торговать селедкой, относила в комиссионный магазин купленные за гроши в Судетах бусы. Помню, что в помещении гимназии часто устраивались танцы, я танцевала, а сестра еще возрастом до танцев не доходила. Мои воспоминания о Шлейсгайме – туманные. А вот как его описывает моя близкая приятельница Вероника Гашурова, ныне – художница в Америке:

«Серенькие бараки тянутся в четыре ряда, пространства между ними носили даже названия улиц. Средняя, главная, – Гороховая (в честь ежедневного гороха, получаемого на обед в общей кухне); другие – Церковная и Казачья. Дворянский переулок вел к административному бараку. В лагере Шлейсхайм беженцы со всех концов Европы, русские и украинцы. Люди, уцелевшие после Второй мировой войны. Две церкви, библиотека, театр, гимназия, радиостанция, курсы, лекции, спортивный клуб заполняли жизнь обитателей. Маленькое государство в чужой немецкой стране. Это была Россия в миниатюре, причем дореволюционная Россия».

Мать Вероники, Тамара Алексеевна Левицкая, актриса Киевского русского драматического театра, ставила с молодежью много спектаклей; инсценировки из произведений Пушкина, Некрасова, Гончарова, Толстого, Гоголя. Для многих моих бывших соучеников и соучениц годы в Шлейсгайме остались самыми яркими в их жизни».

В марте 1949 года из США пришел вызов архиепископа Виталия, обещающий отцу место второго священника при Вознесенском кафедральном соборе в Бронксе. На поезд в Бремерхафен нас провожала молодежь, с которой отец занимался, они вручили ему трогательное благодарственное письмо. Мы тронулись в неизвестность. На военном американском корабле USAT «Gen. W.G. Haan» мы прибыли в Нью-Йорк 15 июля 1949 года. Во время путешествия мне исполнилось 17 лет.

Бронкс, Нью-Йорк

Мы плыли по житейскому морю из старой, разрушенной войной Европы в неизвестность Нового Света. Нью-Йорк встретил нас туманным днем, серой статуей Свободы и молодым священником, представлявшим Толстовский Фонд. Он привез нас на такси в квартиру милейшей семьи Марров (Махарадзе), они были в отъезде. Квартира была на 73 улице, неподалеку от Лексингтон-авеню. Больше всего нас поразила влажная июльская жара и изобилие бананов в продуктовых магазинах. Вскоре нашлась квартира в Бронксе, сперва на 172 улице, а затем в доме 1826 Bathgate Av., напротив Вознесенского кафедрального собора, где размещалось тогда управление Русской Православной Церкви Заграницей. После войны квартиры были нарасхват, нужно было покупать имеющуюся в квартире мебель, зато плата за квартиру была невысокой. В доме напротив проживали владыка Виталий (Максименко, 1872–1960), владыка Никон (Рклицкий, 1892–1976), их келейник и о. Сергий, настоятель собора. Отец был рад такому окружению, он был назначен на должность второго священника. Жалованья его на жизнь не хватало, пошла на работу я и даже мама (на швейную фабрику), сестра поступила в школу. Приход в Бронксе был основан карпатороссами, они отнеслись к нашей семье с большим вниманием. Помогали находить работу, рассказывали о местных обычаях, в частности, о том, что новоприезжих называют «гринерами» (greenhorns). Особенно мы подружились с семьей Не-стюк (мать – Евдокия и дочери Вера и Анна). Они во всем шли нам навстречу, помогая осваиваться с американским бытом.

Сестра рассказывает: «Припоминается мне случай, когда мы жили еще на 172 улице. Стук в двери, входит мужчина. “Батюшка, Вы меня помните? Я Вас разыскал, потому что Вы были единственным человеком, посетившим меня в тюрьме в Германии”. Человек протягивает папе пачку денег. Папа благодарит и отказывается со словами: “Вы видите, у нас все есть, нам ничего не нужно. Вот Вы приходите к нам в церковь”. Они прощаются, и человек уходит. Я ничего не говорю, только смотрю на папу, он читает мои мысли: “Как ничего не нужно?”, и говорит: “Делалось не для награды, да и неизвестно каким образом он приобрел эти деньги”».

Я работала на кухне в ресторане Shrafft, помогала готовить салаты, это было весело. Но прихожанка собора нашла мне новую должность filing clerk в конторе на Bowery, улице, на которой находили себе пристанище нью-йоркские бомжи. «Put a nickel on the drum, let us save another bum. Salvation Army!» – гласила народная песенка. Армию спасения называли «соловейкой», нас научили покупать в их магазине, по дешевке, недостающую мебель. В сумрачном подземелье я сидела год, тянувшийся без конца, раскладывая бумажки по папкам. Зато в выходные дни жизнь была насыщенной – службы в храме, походы в разные концы города, знакомства. Молодежь собиралась компанией, мы носились по Нью-Йорку, заходили в рестораны, где денег хватало только на чашку кофе. Собирались в нашей квартире, дружно лепили пельмени под маминым руководством. Мама пекла блины на масленицу. Ездили в Palisades Amusement Park, в штат Нью-Джерси, на другом берегу Гудзона. Сперва на автобусе, потом пешком по мосту Георга Вашингтона и еще мили две до увеселительного парка. Там я как-то выиграла голубого попугайчика и подарила его родителям, увы, он прожил всего несколько дней. Тогда мы с сестрой купили зеленого попугайчика, он оказался очень бодрым, любил садиться отцу на голову, когда его выпускали из клетки. Отец прозвал его Кузькой и очень к нему привязался, разговаривал с ним.

Библиотека отца осталась в Риге. Вскоре после приезда в Нью-Йорк он начал ездить по городу в поисках книг – в Фордамский университет, к букинистам на Четвертой авеню, в книжный магазин «Нового Русского Слова». Возможно, именно там он встретился с писателем С. И. Гусевым-Оренбургским. Уже после смерти владыки, разбирая его библиотеку, я нашла книгу с дарственной надписью: «Протоиерею о. Иоанну Легкому на добрую память от писателя с любовью». В книге «Курычанские прихожане», переизданной в Нью-Йорке в 1948 году, речь идет о трудном пути священника, направленного архиереем в дикий приход. Помню, как отец приезжал из походов за книгами с пакетами, разворачивал их, раскладывал на ручки кресла и садился среди книг с видом полного удовлетворения. Мама иногда слегка ворчала на трату денег, но отказаться от книг он был не в состоянии. Я подшучивала: «Тебе важно не только читать, но и просто быть с книгами».

Большой радостью для отца было общение с владыками Виталием и Никоном. Иногда келейник приглашал отца на обед в скромном их жилище, рядом с храмом, говоря: «Обед сегодня будет роскошный», это значило, что будет подаваться мороженое.

Владыка Виталий разделял свои подвижнические труды между созданным им монастырем на севере штата Нью-Йорк и Вознесенским кафедральным собором в Бронксе. Жил он в монастыре, в пятницу выезжал поездом в Нью-Йорк, в субботу делал необходимые по епархии распоряжения, совершал богослужения в Вознесенском соборе или в одном из приходов и в понедельник возвращался в монастырь. В монастыре было создано большое типографское дело, снабжавшее богослужебными книгами и церковной литературой приходы, пользующиеся церковно-славянским языком, а также образцовое фермерское хозяйство с 750 акрами (300 га) земли. По мнению вл. Никона особые труды арх. Виталий приложил к созданию Свято-Троицкой духовной семинарии.

В числе преподавателей семинарии был проф. Иван Михайлович Андриевский, отчим моей подруги Зои. Отцом ее был протоиерей Виктор Добронравов, ныне священномученик, мать Анна Константиновна происходила из благочестивой купеческой семьи. Мама дружила с Зоиной мамой. С Зоей дружила я. Она работала лаборанткой в клинике при Нью-Йоркском университете. Со временем и я поступила в гистологическую лабораторию при медицинском центре Колумбийского университета. Там служили две дамы из первой волны российской эмиграции. Возглавляла лабораторию Нина Васильевна Кураева, я сидела за одним рабочим столом с княгиней Гагариной, муж ее тоже работал в одной из лабораторий. Обе они очень заботливо относились к младшим сотрудникам, среди них были Татьяна Михеева (во втором замужестве Сперанская) и я, приглашали в гости, давали жизненные советы. Нина Васильевна, вспоминая о жизни в дореволюционной России, рассказывала: «Жил в нашей местности человек, который, разъезжая в собственной телеге, собирал милостыню с присказкой: “Я – Коля бедный, ни папы, ни мамы, тетка родила”. Подавали ему охотно».

Помню, мы шли с Зоей по вечернему Нью-Йорку, и я с воодушевлением говорила ей, как люблю серого цвета пальто из искусственного меха, потому что похожа в нем на медвежонка. Зоинька резонно наставляла, что любить можно только одушевленные предметы. Впоследствии она долгие годы преподавала русский язык в Барнард-колледже. Среди частных ее учеников была Сюзанна Масси, автор книги «Страна Жар-Птицы». Когда Зоя выходила замуж за Милорада Трифуновича, подвенечное платье она надевала в нашей квартире.

В компанию молодежи, помимо сестры моей Галины, Зои и меня, входили: Юра Рябов (коллекционер русского искусства), его сестра Ольга, брат Владимир, Аня Нестюк, впоследствии жена Володи Рябова, Коля Зандер, Ника Добролюбов (художник), Андрей Орлов (сын регента), Алеша Карпеня, его мать много нам помогала. Бывал у нас и Валерий Лукьянов, ныне заслуженный протоиерей, и Борис Киценко, впоследствии настоятель Свято-Владимирского храма – памятника в Нью-Джерси. Молодежь училась, общалась друг с другом, ходила на балы, устраиваемые кадетами, скаутами, инженерами. Обо всем происходящем узнавали из газеты «Новое Русское Слово», объединявшей разные слои русского Нью-Йорка.

Эмигранты строили храмы, устраивали приходы, но без распрей и разногласий не обходилось. Многие из дореволюционной эмиграции ратовали за большее участие мирян в руководстве церковной жизнью. Эмигранты первой волны испытывали некоторое недоверие к «советским», но во многом им помогали. Среди бывших «советских» распространен был страх преследования, порою обоснованный. Случались и доносы начальству друг на друга. Людям, уехавшим из Европы, все потерявшим, было присуще увлечение покупками, тем, что отец называл «вещественностью века сего». Некоторые критиковали духовенство, даже архиереев.

В первые годы пребывания в Нью-Йорке стихи нахлынули на меня волной. Я послала подборку в «Новый журнал», с оговоркой, что в семнадцать лет все пишут стихи. И очень удивилась, когда получила одобрительное письмо от тогдашнего редактора М. М. Карповича, со словами: «… но не все пишут такие стихи». После появления их через некоторое время в «Н. Ж.» меня стали приглашать на встречи поэтов.

Родители как-то отдыхали на даче братьев Левиных, художник – Иосиф, поэт – Вениамин. У них проживал Александр Иванович Тодика, родом из Бессарабии. Тодика, как мы его звали, усердно готовился к возвращению к своей семье, собирал продукты, одежду, рисовал планы своей деревни, с храмом посередине, от него солнечными лучами расходились улицы. На кладбище на могилах взрослых стояли большие кресты, у младенцев – маленькие, вокруг незабудки, за оградой было место для самоубийц. Тодика помогал родителям по хозяйству. Просил у отца конспекты его проповедей. «Я никогда конспектов не пишу, – говорил нам папа, – придется писать их после проповеди».

Мама бережно хранила письма владыки Виталия, в которых он благодарил Марфо-Мариинское сестричество Вознесенского собора. Вот одно из них:

«Досточтимая матушка Екатерина Яковлевна!

Прошу передать возглавляемому Вами Марфо-Мариинскому сестричеству мою сердечную благодарность обо мне, выразившуюся в приобретении для меня шерстяного одеяла, и другие заботы обо мне. Да поможет Господь сестричеству трудиться во славу Божию и на пользу Святой Церкви.

Ваш усердный благожелатель и богомолец архиепископ Виталий»

Сестричество, помимо забот о благоустройстве и уборке храма, приготовлению трапез, уходу за облачениями, передавало денежные пожертвования вл. Виталию и другим архиереям. В обращении по поводу столетия со дня рождения архиепископа Виталия владыка Никон, верный соратник его, писал:

«Вл. Виталий был бессеребренником, он не брал жалованья из Вознесенского собора и не пользовался деньгами из Свято-Троицкого монастыря на свои личные нужды, но сам широко помогал. Притоком средств для него были денежные подарки от его почитателей. Из этих сумм он выдавал так называемые карманные деньги преподавателям семинарии, получавшим от него по 10 долларов в месяц и питание от монастыря. Более широкую помощь он организовал русским епархиям в Европе, церквам, духовенству и беженцам, он основал Епархиальный Благотворительный Фонд, куда поступали и расходовались средства в тысячах долларов».

Первый номер «Троицкого наследия» (весна 2010) посвящен светлой памяти архиепископа Виталия и начинается статьей диакона Андрея Псарева о нем «Исторический портрет к 50-летию со дня кончины». Читаешь и узнаешь подробности его поистине подвижнической жизни. Суровое детство, раннее сиротство, ученье в духовном училище в Мариуполе, где за успехи при переходе во второй класс был награжден книгами – сказками «Тысяча и одна ночь» и сочинением Дарвина. Семинария, Киевская духовная академия, учительство в светской школе в Екатеринославской глубинке. «Эта школа открыла ряд подвигов, строительств, возрождений с нуля, прошедших через всю жизнь будущего владыки Виталия», – пишет диакон Андрей Псарев. «Я привел школьное помещение в жилое состояние: повставлял стекла, достал дров и так занялся детьми с утра до вечера… На экзаменах моя школа, не имевшая несколько лет выпусков и считавшаяся последней, вышла первой…» – вспоминал владыка Виталий. В это время о Василии (мирское имя владыки) узнает епископ Антоний (Храповицкий) и продолжает заботу о нем всю свою жизнь. Под его влиянием, пишет диакон Андрей Псарев, в течение Великого поста 1899 года Василий решил свою судьбу. У него начал развиваться туберкулез, и владыка Антоний дал ему в постриге имя Виталий, в переводе с латыни «жизненный». В начале 1903 года, по настоянию архиепископа Антония, о. Виталий был возведен в сан архимандрита и назначен в Почаевскую Лавру. Архиепископ Никон (Рклицкий) писал, что, когда о. Виталий прибыл в Почаев, там была запущенная типография и ни одного рабочего. За короткое время был построен трехэтажный корпус, в нем размещалось восемь скоропечатных машин, а типографское братство составляло 120–150 человек. Владыка Антоний свидетельствовал, что о. Виталий «так полюбил это дело, что набрал целую армию послушников и там в последние годы устроил общежитие. У него были монахи и послушники, а рабочих он нанимал и все свое жалованье отдавал им. Спал он мало и часто в типографии под какой-нибудь машиной, а в своей келье устроил общежитие для рабочих. Отец Виталий заботился не только о душе пасомых, но и об их теле. При его участии был создан Почаевский народный банк, который давал крестьянам кредиты. В 1906 году о. Виталий обличал революционеров и удерживал народ от поджогов. В 1907 году он закупил в Сибири 75 вагонов хлеба для голодавшей Волыни, а в 1908 году содействовал переселению на плодородные забайкальские и приамурские земли.

К концу Первой мировой войны о. Виталий был назначен духовником в действующую армию и самоотверженно разъезжал по окопам. В одну из таких поездок ему стало плохо, и он несколько недель пролежал без сознания. Узнав об отречении императора, архимандрит Виталий прибыл в царскую ставку – в Могилев, с тем, чтобы умолять государя взять свое отречение назад. Но к свиданию допущен не был», – читаем мы в обстоятельной статье диакона Андрея Псарева. После ряда злоключений о. Виталий прибыл в Югославию по приглашению митрополита Антония. В 1921 году уехал в Словакию в г. Свидник, жил там в труднейших условиях. Каждый день ходил пешком в Ладомирово, где служил литургии и совершал требы для народа. Вознаграждение ему давали продуктами, которые он пять километров тащил для своей братии. Через сорок лет он так же в чемодане тащил по переходам нью-йоркской подземки джорданвилльские овощи в Бронкс, где находился Вознесенский собор. «При постройках обительских в Ладомирово участвовал вместе с братией. Одной земли вывез не менее тысячи тачек. Участвовал и в кухонной чреде. И все это тихо, смиренно, естественно, без тени показного элемента», – вспоминал архимандрит Серафим (Иванов). В 1928 году начала выходить газета «Православная Карпатская Русь», ставившая своей целью защиту православного меньшинства от униатов. Братство материально находилось на полном самообеспечении.

«19 июня 1933 году скончался архиепископ Апполинарий (Кошевой), возглавлявший приходы РПЦЗ в США, и архимандриту Виталию в который раз было предложено послужить Церкви в святительском сане. На этот раз митрополит Антоний поставил вопрос однозначно: откажется о. Виталий и сейчас, то и митрополит откажет ему в своем духовном руководстве. После нескольких бессонных ночей о. Виталий послал открытку со своим согласием. В 1946 году благодаря стараниям владыки Виталия братия монастыря преп. Иова Почаевского прибыла в США, укрепила Свято-Троицкий монастырь и развила в нем печатное дело» (Троицкое Наследие. 2010. № 1).

В начале пятидесятых годов в Бронксе нам легко дышалось в этом особом мире Церкви. Мы жили в окружении святителей, тружеников и подвижников. Мы жили в отраженном свете их духовности. Чем дольше живешь, тем с большим трепетом это осознаешь. Мы встречались с владыкой Леонтием во время его приездов из Южной Америки. Отец навещал владыку Иоанна (Шаховского) в бытность его в Нью-Йорке, они знали друг друга еще по Латвии. Владыка Никон запросто бывал у нас. Сохранилась фотография его за столом в нашей квартире. Молодежь поражалась тому, как владыка Иоанн (Максимович) ходит летом и зимой в сандалиях на босу ногу. А отец, возвращаясь из храма после сослужения с будущим святым, был в состоянии трепета, которого словами не описать. На протяжении десяти лет пребывания в Бронксе отец сослужил владыке Виталию и владыке Никону.

Архиепископ Никон (Николай Павлович Рклицкий) родился 4 декабря 1892 года в селе Борки, Черниговской губернии. Он окончил Черниговскую духовную семинарию, а затем Киевский университет со степенью кандидата прав. Когда началась Первая мировая война, Н. П. Рклицкий окончил ускоренные курсы Николаевского кавалерийского училища. В качестве артиллерийского офицера он прошел всю войну, а затем в рядах Добровольческой армии участвовал в Гражданской войне. С 1921 по 1944 год жил в Югославии, где сначала издавал «Военный Вестник», а затем «Царский Вестник». По убеждениям он был монархистом и уже здесь, в Нью-Йорке, возглавил «Фонд священной памяти императора Николая Второго».

В октябре 1941 года он был пострижен в монашество митрополитом Анастасием в Белграде. Белградский период жизни был ознаменован близостью к митрополиту Антонию. Молодой священник записывал его проповеди, собирал статьи – все эти материалы легли в основу его многотомного капитального труда «Жизнеописание митрополита Антония».

Во время германской оккупации он – священник при Русском корпусе. Во время боев был ранен, а бывший с ним диакон убит. По окончании войны он выехал в Швейцарию, а затем в США, где стал секретарем архиепископа Виталия.