Текст книги "Жить дальше. Автобиография"

Комнату каждый день протапливали хорошенько, но к утру печь остывала и становилось так холодно, что замерзал нос. Зима вообще в том году выдалась невероятно снежная и холодная. Каждое утро начиналось с того, что я пробивала лед в ведре с питьевой водой, стоявшем в коридоре, варила овсяную кашу на завтрак, потом шла чистить от снега дорожку, которая вела от нашего крыльца к удобствам во дворе, а потом еще у меня хватало мужества обливаться на улице ледяной водой или растираться снегом.

Постепенно я наладила какой-то быт, очень немудреный, и мне даже удавалось принимать в гостях Аристарха, который иногда наведывался к нам, посмотреть, как мы устроились, и кормить его оладьями и сырниками. Он с интересом смотрел, ка мы вели наше скудное хозяйство. Но денег у нас было очень мало, и я начала лихорадочно думать, где бы найти работу. Когда я занималась пантомимой, мой ростовский руководитель с восторгом отзывался о театре Гедрюса Мацкявичюса. Я раздобыла его телефон, договорилась о встрече и пришла показываться. «Ну давай, позанимайся с нами немного, разогрейся, и мы посмотрим, что ты умеешь», – сказал Гедрюс. У него в труппе были сплошь балетные артисты, и когда они начали разогреваться, я пришла в ужас. Мой вестибулярный аппарат не шел ни в какое сравнение с их, натренированным, и я на третьем фуэте уже могла упасть, а они крутились, как волчки. Но все-таки какие-то пластические возможности во мне Гедрюс тогда увидел и разрешил к ним присоединиться. У них тогда был спектакль «Звезда и смерть Хоакина Мурьеты», и он был настолько потрясающим, что я сказала: «Буду делать все, что угодно, только возьмите меня туда». Гедрюс спросил: «На шпагат можешь сесть?» Я про себя точно знала, что никогда в жизни не садилась на шпагат, независимо от того, в какой форме находилась в тот момент, даже занимаясь в пластическом театре. У организма есть определенные возможности, и выше головы не прыгнешь. Но в тот момент я очень хотела ему доказать, что действительно могу все, и чуть было не села с перепугу на этот шпагат, еле встала потом.

И вот я стала заниматься с танцовщиками Гедрюса. Каждый день ездила на репетиции, это было выматывающее занятие, потому что ребята были подготовлены не в пример лучше моего, и мне надо было как-то их догонять. Приезжала домой – все тело ноет, мышцы болят… Душа нет, ванной нет, в баню тоже лишний раз не сходишь, денег нет лишних. Мылась и стирала трико в тазике. В общем, условий никаких, но я не бросала, мне очень нравились репетиции в театре Гедрюса.

В один прекрасный день у меня как-то странно закололо в боку. Как-то нехорошо. Боль была настолько сильной, что я поняла – надо идти сдаваться доктору. Поскольку в Москве прописки у меня не было, мы нашли врача, платного, но не слишком, и я отправилась к нему. Терапевт направил меня к гинекологу. Тот начал задавать странные для молодой девочки вопросы: поинтересовался, не было ли у моей мамы миомы. Я растерялась. Пришла на УЗИ уже напуганная, и доктор начинает меня смотреть. «С чем, – говорит, – вас ко мне прислали-то? С подозрением на миому? А ну-ка, давайте посмотрим. Знаешь, что, девочка? Беги оттуда, от этого врача. Никакой миомы у тебя нет. У тебя отличная двухнедельная беременность». Если бы я не лежала в тот момент на кушетке, я бы упала. Это было настолько неожиданно, насколько вообще можно было себе представить. Ты живешь в избушке, топишь ее сломанным роялем, пытаешься делать карьеру актрисы театра пластической драмы, и у тебя на этот театр единственная надежда. А тут бац – и беременность.

Прихожу с этой новостью к Игорю. И говорю фразу, которая встречается практически в каждой мелодраме: «У меня для тебя новость: я беременна». Тут же, разумеется, начинаю реветь. Он меня утешает, по голове гладит: «Ну что ты ревешь-то?» – «Мне же придется уехать обратно в Ростов! Я не могу оставаться здесь, мне же надо где-то наблюдаться, как-то вставать на учет», – говорю я. Тут же представляю, как я буду жить, когда мой любимый будет в Москве, а я в Ростове, и начинаю реветь еще громче. Сама надумала, сама расстроилась, очень по-женски. Впрочем, с женщины, которая находится на третьей неделе беременности, какой спрос? А с другой стороны – а как быть, действительно? На учет надо было вставать обязательно, нельзя было ходить беременной без анализов, контроля и медицинского сопровождения. Если девушка в моем положении не стояла на учете в женской консультации, ей не выдавали обменную карту, и рожать она ехала в обсервационное отделение, вместе с цыганами и бомжами.

На помощь пришли Аристарх и его жена, они нашли поликлинику, где можно встать на учет, и согласились замолвить за нас слово, чтобы это было не особенно дорого. Я немного успокоилась, пришла к Гедрюсу и говорю: «Вот такая история, я беременна». Он говорит: «Спасибо, что сказала сразу. У нас уже две артистки ушли в декрет, больше мы не можем отпускать никого» Но поскольку я у него была только стажером, я не могла, не имела права претендовать ни на какой декретный отпуск, у меня и зарплаты-то не было там. Он уверил меня, что я могу вернуться, как только опять приду в форму. На том и расстались.

И тут случилась еще одна неожиданная вещь. За несколько месяцев до этого я оставила свои фотографии в актерском отделе «Мосфильма» и на студии Горького. Дала им адрес нашей дачи. Тогда не было никаких агентов, и актеров искали по этим фотографиям. И вдруг мне приходит телеграмма: «Вы приглашаетесь на “Мосфильм”». Приезжаю туда, режиссер посмотрел на меня и говорит: «Как вы насчет того, чтобы постричься и перекраситься?» Я говорю: «С восторгом». И он показывает мне сценарий роуд-муви: парень и девушка едут на машине, и там по дороге с ними происходят и какие-то любовные моменты, и детективно-криминальные вещи. Называлась картина «Ловкач и хиппоза». Так вот я должна была эту самую хиппозу играть. «А когда, – говорю, – съемки-то у вас?» В июле. И тут я задаю неожиданный вопрос: «Скажите, пожалуйста, а можно меня снимать по пояс?» «В каком смысле? Зачем по пояс?» – удивляется режиссер. «Ну, потому что я беременна», – честно отвечаю ему я. Я точно знала, что такая технология существует: если съемки задерживаются и утвержденная актриса за это время успевает забеременеть, то берут вторую актрису, похожую на основную, и снимают ее со спины или в рост, а потом подснимают основную героиню крупным планом. Но режиссер вынужден был отказаться от такой схемы. Очень рискованно, да и видно будет все равно. «Очень жаль, – сказал он, – вы нам очень подходите. А вы точно беременны? Если вдруг примете какое-то другое решение – то милости просим». Время тогда, в 90-е, было очень непростое, полуголодное, нестабильное, рождаемость упала чуть ли не до нуля. А мне было всего 23 года. Так что многие бы меня поняли, если бы я вместо беременности предпочла главную роль на «Мосфильме».

Режиссер «Мосфильма» был не единственный, кто предположил такое развитие событий. Даже Игорь спросил меня осторожно, а точно ли я уже приняла решение. После того, как меня практически уже утвердили на роль, но потом завернули из-за моей беременности, я пришла домой и разрыдалась. Еще бы: роль-то в кармане была, а теперь поезд ушел. Игорь тоже понимал, что время для пополнения семьи не самое удачное: денег нет, квартиры нет, стабильности и подавно. В общем, он выдержал длинную паузу и сказал: «Ну решай сама». И я очень удивилась. Распрямилась, как пружина, посмотрела на него прямо, вытерла слезы и сказала: «А что тут решать, все уже решено!» И подумала: «Да, я хотела бы сыграть в этом фильме. Но вместо меня там с радостью сыграет любая актриса, а ребенка моего за меня никто не родит». И тема была тут же закрыта.

Вопрос с комнатой в коммуналке, на которую мы рассчитывали, переезжая в Москву, решился, когда уже у меня был весьма отчетливый живот. Коммуналка была старенькая, находилась недалеко от Южного порта (позже там построили метро «Кожуховская»). И роза ветров там была такова, что, если ветер дул с одной стороны – мы ощущали запахи шинного завода, с другой стороны – цементного, а с третьей – шарикоподшипникового. Что там творилось с экологией – объяснять, думаю, не надо. Район населяли преимущественно работники заводов, среди которых было много потомственных алкоголиков. Поскольку квартира была коммунальная, в ней, кроме нас, жило еще два соседа. В одной комнате – девушка, которая работала в комиссионном магазине, в другой – дядечка, работник шарикоподшипникового завода, звали его дядя Валера. Дядя Валера очень любил выпить, трезвым я его редко видела. А девушка Наташа имела веселый нрав, и у нее очень часто оказывались разные гости с разными намерениями. Она готовилась к приему гостей, убирала свою комнату, наряжалась, красилась, готовила на общей кухне, потом начиналось веселье с криками, песнями и музыкой, заканчивалось оно по-разному, иногда доходило и до драк.

В нашем распоряжении оказались 16 квадратных метров в ужасающем состоянии. Окна комнаты выходили во двор, во дворе находились мусорные баки, которые подолгу не вывозили, и чтобы уменьшить содержание в них мусора, эти баки дворник регулярно поджигал, весь дым и копоть летели к нам в комнату. В этот момент надо было успеть закрыть окно, иначе можно было задохнуться. К комнате прилагался еще малюсенький открытый балкончик, заставленный всякой рухлядью, и запах там стоял такой, как будто на этот балкон несколько лет подряд гадили кошки со всего двора. Рухлядь мы выбросили, а балкон я много раз тщательно отмывала, прежде чем запах там хоть чуть-чуть поубавился. Комнату доводили до приемлемого состояния своими силами. Пол был такой старый, что к центру комнаты прогибался, мы хотели его отциклевать, но там был такой слой лака и краски, что самостоятельно сделать это у нас не получилось, а циклевщиков вызывать нам казалось непозволительной роскошью. Стены оклеили самыми дешевыми обоями с незамысловатым рисунком в кленовый листочек. Окна я собственноручно покрасила, запах выветрился, и мы вселились в нашу комнатушку. В ней все было заставлено мебелью. Диван-кровать в разложенном виде занимал почти все пространство комнаты, поэтому днем его складывали. Еще там был секретер, несколько книжных полок, которые стояли на секретере. Из дома я привезла немного посуды и пару чемоданов с одеждой. Вот и весь скарб. Еще прибыл из Ростова складной стол, который в сложенном виде стоял у стены и места не занимал практически совсем, а в разложенном за ним можно было принимать гостей, что мы и делали с удовольствием. Приходили мои однокурсники, наши новые знакомые, коллеги Игоря, мы расставляли табуретки, я умудрялась что-то готовить на общей кухоньке. На кухне было так мало места, что холодильники жильцов стояли тоже у них в комнатах. Хотя в этом был и свой плюс. Дядя Валера хороший был дядька, тихий, но алкоголик – часто пропивал все свои деньги. Поэтому мне было спокойнее, когда еда находилась у меня под боком, в комнате, так она была целее.

Пришло время подавать заявление в ЗАГС. Свадебного наряда у меня, конечно же, не было и не планировалось. Подруга мне одолжила свое выходное платье, которое ей мама купила в магазине «Березка», покупки там могли совершать только иностранцы и дипломаты. Платье было достаточно свободным, покрой «колокольчиком» надежно скрывал живот. Оно было сшито из ткани, похожей на парчу, и я чувствовала себя в нем королевой.

Денег на фотографа у нас не было, и мы выдали фотоаппарат брату Игоря – Аристарху, с просьбой поснимать нас. Он не очень понимал, как с ним обращаться, выставлять диафрагму не умел, и в результате вся съемка получилась такой, как будто свадьба проходила в полной темноте. Отмечали прямо в нашей комнате, я сама накрывала стол, за столом сидели человек десять, включая жениха и невесту. Были родители Игоря, моя подруга, Аристарх с женой и Василий Борисович Ливанов. Приехав к нам, Василий Борисович Ливанов шикарным жестом открыл багажник своей «Вольво»-купе вишневого цвета и достал оттуда огромную коробку. Еле дотащил до дома, поставил на стол и гордо сказал: «Достал!» В коробке был сервиз на 6 персон: и тарелки, и чашки, и чайник, и все на свете. И это была такая радость! Я чуть ли не до потолка прыгала: у меня появился настоящий сервиз. Помню, еще в Ростове-на-Дону мы пригласили кого-то из друзей Игоря домой, и я увидела, что вилки-ложки у него алюминиевые. Мне стало неудобно, я взяла мамино золотое кольцо и отнесла туда, где принимают ювелирный лом. Ювелир вынул из кольца камень александрит, сообщил мне, что он ничего не стоит, а золото взял, дав мне за него каких-то небольших денег, и я купила классический набор вилок и ножей. Так что вилки у меня уже были, а теперь появился еще и сервиз. В те непростые времена это было счастье.

Мы взяли такси и поехали до ЗАГСа. Я довольная, счастливая, нарядилась, накрасилась, сережки, какие были, в уши вставила – в общем, все, как надо. Сидим с подругой на заднем сиденье, на переднем жених. Таксист разговорчивый попался: «Куда, – говорит, – вы такие нарядные едете?» – «Жениться, – говорим, – едем». – «Как же здорово, – говорит он, – что вы вот такие женитесь, молодцы. А то бывало везешь невесту, а она с пузом». Мы все смеемся до слез, а он не понимает, в чем дело.

К житью в коммуналке пришлось привыкать. В подобных условиях, когда в твоем распоряжении только комната, а все остальное – места общего пользования, я жила только в раннем детстве, в творческом общежитии на улице Турмалиновской. Помню, ко мне в гости приехала сестра с младшей дочерью – моей племянницей. Мы никак не могли объяснить девочке, почему нельзя открывать дверь в соседние комнаты и входить туда. Она все удивлялась: ну вот же квартира, она же наша, вот ванная, коридор, туалет, кухня – это понятно. А эти две комнаты – что там? Почему нельзя туда ходить?

Глава 13. Рождение Андрея

После свадьбы я на правах уже законной супруги прописалась в нашу комнату, присоединилась к поликлинике, и дело пошло проще. Однажды в один из декабрьских вечеров к нам пришли гости, я суетилась, принимая их, устала, намаялась и мечтала только об одном – рухнуть в постель и как следует выспаться. Предчувствуя, как сейчас отдохну, я легла и тут же почувствовала, как начались схватки. Я всеми силами убеждала сама себя, что мне показалось, что это не сегодня, что я еще посплю. Но ничего не вышло. Трогаю Игоря, который уже заснул, за плечо и говорю: «Ты знаешь, пора». У него лицо сделалось бледным. Он немного растерялся, что, впрочем, не удивительно для мужчины в подобной ситуации, и позвонил в «Скорую».

К приезду «Скорой мы подготовились заранее. Одна знакомая поделилась с нами опытом: «Если хотите, чтобы вас отвезли в хороший роддом, надо врачей «Скорой» чем-нибудь угостить». И я припрятала в холодильнике баночку черной икры. А когда бригада приехала и врачи сообщили, что время у нас еще есть, я предложила им попить чаю и угостила бутербродами с икорочкой. «Отдохните, – говорю, – вы же мотаетесь целыми днями». И они так обрадовались, что хоть кто-то из пациентов не умирает и не истерит, а угощает их дефицитным продуктом, съели все бутерброды, а потом повезли нас по нашей просьбе в нормальный роддом. В вашем районе, говорят, хорошего роддома нет, мы отвезем вас в соседний и объясним, что, мол, схватки усилились по дороге и нет времени ждать. Они не имеют права не принять вас. Так и сделали. И я оказалась в четвертом роддоме – одном из лучших в Москве.

Привезли нас туда, Игорь стоит растерянный, не понимает, что ему делать. Я говорю: «Чего ты будешь тут стоять? Поезжай домой, я дам врачам номер телефона, тебе сообщат». Он уехал, а мне было чем там заняться. Меня отвели в палату, там было довольно шумно. Одна женщина кричала: «Сделайте хоть что-то! Мне больно! Чтобы я этого козла еще раз к себе подпустила!», и прочее в том же духе, в общем, классика жанра. Другой барышне все время клеили на живот какие-то датчики, слушали сердцебиение плода, а я решила, что она тут на особом положении, а это не датчики, а обезболивание. Я ей говорю: «Легче стало?» Она говорит: «Нет, только хуже». Я смотрела на соседок и старалась держать себя в руках, как могла. И дышала, как надо, и на разные нужные точки нажимала. Я же ходила перед родами на курсы для беременных и кое-что знала. Главное, что я запомнила – нельзя орать, потому что кислорода ребенку не хватит. И как бы мне не хотелось кричать, я во время родов ни на секунду не забывала: ребенку кислород нужнее.

Продолжалось это дело 12 часов, всю ночь и все утро, и я время от времени думала: «Неплохо я гостей встретила! Если бы не они – хотя бы отдохнувшей была». Но вариантов не было.

В то время, пока я была в родах, меня приходили смотреть разные врачи, и одним из них был интерн-индус. Остальные интерны были сонные, помятые, а у него халатик с иголочки, наглаженный, и он такой весь бодрый и внимательный. Подходит ко мне и говорит с акцентом: «Простите, пожалуйста, я должен посмотреть, как у вас раскрытие проходит, чтобы определить, когда вы родите». Я говорю: «Давай, родненький». Он аж ушам своим не поверил, страшно удивился моему ответу. А потом мне медсестра объяснила, что к чему: «У нас тут одна роженица была недавно, сложно рожала, не в себе была, глаза закрыла, пережидая схватки. Этот интерн подошел, чтобы посмотреть, как у нее дела продвигаются, а она глаза открыла, увидела черное лицо, испугалась и укусила его за руку. Насквозь прокусила». Я посмотрела на интерна, а у него и правда рука забинтована. И он, уже напуганный неадекватными роженицами, удивился и обрадовался, что кто-то может называть его «родненьким» и не планирует кусать до крови. А мне, честно говоря, в тот момент абсолютно все равно было, какого он пола, какой у него цвет лица, с какой он планеты. Мне было важно понимать, сколько все это еще будет длиться. И когда я услышала: «Где-то час», я очень обрадовалась и поблагодарила его.

Спустя час меня погрузили на каталку и отвезли в родзал. Я говорю: «Все буду делать, что вы скажете, даже могу вам достать контрамарки на спектакли в театр Василия Ливанова – только спасите». Я задала тему, и между схватками они меня спрашивали: «А какой Ливанов в жизни?» – и я им все рассказываю, а сама в свою сторону гну: «Только дайте мне ребенка сразу к груди приложить, как родится». Они говорят: «Ладно, уговорила, дадим».

Мне было тяжело, но я все время думала о ребенке – ему-то каково! Я внимательно слушала все советы акушерок, старательно все выполняла, и наконец все закончилось. Мне показали ребенка, поднесли его к лицу и говорят: «Мать, ну-ка посмотри внимательно, кто это у тебя тут? А то потом скажешь нам, что мы его подменили». Я смотрю на малыша и говорю: «О, Андрюша родился!» Это случилось приблизительно в два часа дня 6 декабря 1989 года.

В то время было не принято сразу прикладывать новорожденного к груди, но я так расположила к себе этих врачей, что для меня сделали исключение. А потом забрали ребенка и повезли меня в палату. Везут на каталке, а я смотрю по сторонам. Проезжаем мимо поста, и я там вижу телефон: «Остановите, пожалуйста, и дайте мне позвонить». Набираю домашний номер и слышу голос Игоря. Он очень испугался, потому что никак не ожидал меня услышать, сообщить о рождении Андрюши ему должен был врач, никак не я. «Что случилось? Что не так?» – «Все отлично, – говорю, – у нас сын родился. Давай собирай все, что мы там наготовили, и вези в роддом, чтобы акушеров благодарить». Он приволок огромный пакет заготовленных заранее разных дефицитных вещей, там было все, что угодно, и колбаса, и хрустальная ваза – все, что мы могли тогда собрать, в то непростое время. И мы раздавали эти подарки акушеркам.

Взглянув первый раз в глаза своего сына, я увидела очень спокойного внимательного человека. Он смотрел мне прямо в лицо и как будто изучал. Я пыталась приложить его к груди, но он ручками уперся в меня, отстранился, чтобы было удобнее смотреть. Остальные дети, находящиеся в палате, были заняты делом: присосались к своим мамам и сосредоточенно ели. А Андрюша на меня смотрел. И выражение лица было такое примерно: «Так вот ты какая снаружи!» Космическое было ощущение. Я не знала, что так бывает, не думала даже. На курсах рассказывали про разные моменты: как его купать, как кормить, как он будет кричать и не спать. Но что возможно и такое – не представляла.

Когда Андрюша родился, по шкале Апгар ему поставили 9 баллов из 10, это очень высокая оценка, которая говорит о том, что с малышом при рождении все нормально и никаких проблем со здоровьем у него нет. А на второй день привозят ребенка, и я вижу, что его будто подменили: он очень беспокойный – кричит, ножками сучит. Начинаю выяснять у медсестры, что могло с ним случиться, и она говорит: «Может, это из-за прививки? Ему сделали прививку БЦЖ». Я говорю: «Как?! Без моего ведома, без моего согласия?» Оказалось, что так положено, на второй день всем детям делают прививку. И с этого дня у Андрюши начались проблемы с пищеварением, долго болел животик. И к тому же одна ножка и одна ручка у него немного вывернулись, как это бывает у детей с ДЦП. Накануне с ручками и ножками все было нормально, а тут явственно виден дефект. Ему поставили диагноз: правосторонний гемосиндром. Позже другие врачи мне объяснили, что серьезные осложнения с побочными эффектами дала именно вакцина. Но откуда мне, молодой мамочке, было знать, что здоровому крохе сделают на второй день от роду какую-то прививку.

Когда я с Андрюшей вернулась домой, нас встретила мама Игоря, которая приехала из Киева, чтобы помочь. Спала она под батареей на матрасе. Этот матрас приехал с нами из Ростова в рыжем таком жестком чемодане, и на его крышке было написано «матрац». Я подозреваю, что достался он нам от дедушки с бабушкой. И вот этот «матрац» мы разворачивали под батареей, дверь на балкон уже было не открыть. Но получался полноценный спальный гостевой комплект.

Андрюшину кроватку поставили в единственный свободный угол. Приданого у него было немного: постельное белье, одеяльце, несколько пеленок, распашонки и шапочки. Наша соседка по мхатовской даче Елена Десницкая, с которой мы подружились, пока там жили, сказала: «Не переживай, я сейчас брошу клич по театру, и мы соберем вам все необходимое». Через несколько дней привезла самодельную люльку: на раме от журнального стола была закреплена корзинка, а снизу к ней приделаны колесики. Ее можно было катать по комнате, придвигать к кровати и ставить, где угодно. В ней лежал матрасик, обшитый клеенкой, и туда же было сложено все приданое, которое ей удалось собрать: ползунки, комбинезоны, спальный мешок из искусственного меха на молнии, чтобы на улице гулять зимой. Приехала даже коляска – импортная, с прозрачными окошками. Она была красивая, но откатала уже с десяток детей, колеса держались на честном слове и все время норовили отвалиться. И все-таки это была настоящая коляска. И самое занятное – среди приданого была кофточка, которую связала Алла Покровская, мама Миши Ефремова. Когда Мишенька был совсем крошечный, он ходил в этой кофточке на пуговичках. А потом она кочевала по всему МХАТу, в ней щеголяли все театральные дети, и в конце концов она попала к нам.

Никаких памперсов не было в помине, я запасла целую гору марлевых подгузников, и все это целыми днями стиралось и гладилось. Бабушка нам очень помогла в первые дни – она стирала и готовила. Но потом она уехала, и начались трудные времена. Питались мы всегда очень скромно, в том числе и во время моей беременности. Никакой еды, богатой витаминами и микроэлементами, не было и в помине. Выписавшись из роддома, я продолжала есть, что придется, что успею, не особо задумываясь о качестве еды. И у меня моментально развилась очень серьезная анемия. Если я резко вставала – кружилась голова, слабость была жуткая, и я все время хотела спать.

Однажды Игорь уехал на гастроли, и на неделю приехала моя сестра Оля. Это был настоящий рай. Оля, к тому моменту уже мама двух детей, прекрасно понимала, что нужно молодой маме. Она говорила: «Я забираю ребенка гулять на улицу, у тебя есть час, ляг и спи». Я ложилась и понимала, что из-за перевозбуждения и усталости не могу уснуть. Состояние жуткое: ты смертельно устала, у тебя есть время и возможность, а заснуть ты никак не можешь. Я заплакала даже один раз – так спать хотела, но не получалось.

В то время было принято приучать детей к режиму, то есть не кормить их по ночам. Но Андрюша никак не хотел отказываться от ночных кормлений – то ли молоко у меня было недостаточно жирное, то ли эта теория была в корне неверна. В результате первые два месяца его жизни для меня превратились в один нескончаемый день. И я в какой-то момент подумала, что если это и есть материнство, то я просто не выживу. Я же, как перфекционист, пыталась сделать все на сто процентов, поэтому усердствовала, кипятя бутылки, соски, гладила зачем-то пеленки с двух сторон. Стирать было сложно, потому что ванная в квартире была одна на всех, там мылись и там же стирали. Дядя Валера любил замочить свое белье в ванной и оставить его на пару дней, это все плавало, начинало скисать и вонять, и приходилось пинать дядю Валеру, чтобы он убрал наконец всю свою красоту из мест общего пользования. После его стирки купать ребенка в той ванне было особенно сложно: приходилось отдраивать сантехнику с хлоркой. Я стирала каждый день, потому что прекрасно понимала: если пеленки не высохнут, мне завтра не во что будет перепеленать Андрюшу. И вечером, когда все засыпали, я наливала полную ванную воды, туда терла на терке детское мыло, размешивала, замачивала и стирала. Если я резко наклонялась над ванной – у меня начинала кружиться голова, перед глазами плыли зеленые круги, и я теряла сознание. Поэтому было найдено оптимальное решение: присесть на корточки, положить руки на край ванной и в таком положении зафиксироваться. Так я хотя бы была уверена в том, что не свалюсь без сознания в ванную, полную воды.

Трудно было еще и потому, что я никак не понимала, что надо делать с ребенком. На курсах нам рассказывали, как носить детей и как их рожать, а что с ними будет потом – никто не говорил. Мануал – инструкция – к ребенку не прилагался. На третий день после того, как мы приехали домой, я вызвала педиатра, чтобы показать ребенка и расспросить его, что с ним делать. Пришел молодой врач. Я спрашиваю: «Сколько ребенок должен съедать?» Он достал книжку и говорит: «Сейчас посмотрим». Я говорю: «В книжке-то я и сама могу посмотреть. Все понятно с вами. У вас у самого детки-то есть?» – «Слава богу, нет», – ответил этот мальчик. Потом медсестра мне рассказала, что парень не собирался вообще-то в медицину идти, но его папа в поликлинике работал лором, и сына в педиатры пристроил. Так что врач тот мне мало помог.

Андрюшка начинал плакать, меня спрашивали: «А что он хочет?» – и я нервничала, потому что не знала ответа на этот вопрос. Вечерами ровно в шесть часов он начинал кричать, потому что у него болел животик, – врачи установили, что после той злополучной прививки пострадала поджелудочная железа, основной удар туда пришелся. Что мы только ни делали, какие только лекарства ему ни давали – помогало одно: положить ребенка животиком на живот и так лежать. Игорь как-то умудрялся засыпать, когда Андрюшка лежал на нем животом и орал прямо ему в лицо. Это только папы, наверное, так могут.

Однажды, решив хоть немного облегчить себе жизнь, я решила не ходить на улицу с коляской, тем более что там все равно была непролазная грязь, и вывезла коляску с Андрюшей на балкончик, чтобы он там поспал. Сама побежала на кухню – надо было успеть приготовить еду. Кухня в другом конце квартиры, балкон закрыт, я не слышу, что там происходит. Через какое-то время слышу настойчивый звонок в дверь. Открываю – бабушки-соседки. «Ваш ребенок орет так, что мы уже милицию вызывать собираемся». Я бегом на балкон, и действительно, Андрюша там надрывается. Я его взяла на руки, и он тут же успокоился, а меня еще долгое время мучило невероятное чувство вины за то, что я его оставила спать на балконе одного.

С чувством вины приходилось сталкиваться еще не раз. Однажды я положила Андрюшу в центр нашего большого двуспального дивана, а сама на минуту отошла. Андрюша лежал на животике, диван огромный, я думала: «Что может случиться? Он же маленький, полтора месяца всего, даже вертеться толком не умеет, не то, что ползать». Через секунду буквально слышу стук и дикий крик. Что произошло – я так и не поняла. Наверное, он попытался приподняться на ручках, одна ручонка не выдержала, подогнулась, и он скатился с этого дивана на пол. Я кинулась его поднимать, и мне показалось, что нос у него немного приплюснутый. Крови не было, никаких признаков повреждений тоже. Но я жутко испугалась и кинулась звонить в «Скорую». «Сколько лет ребенку?» – спрашивают меня. «Полтора» – «Года?» – «Нет, месяца». – «Мама, вы что? Не может быть! В полтора месяца дети с дивана не падают». Но все-таки приехали. Андрюха к тому времени уже поел и спит себе. «Ну показывайте вашего красавца, что с ним?» – говорят врачи. «Ну вот же, у него, наверное, сотрясение, может, сломан нос, или рука, вот, смотрите, складочки на ней не так расположены!! Смотрите внимательнее», – волнуюсь я. Врач распеленала его, на стол положила, за пальчики дергает, он хохочет. «Мама, – говорит, – не волнуйтесь, все у него прекрасно. Хотя, конечно, я несколько удивлена, что он у вас в полтора месяца с дивана сигает. Всякое видела, но такое в первый раз». Всё обошлось, но я долго потом себя корила – что ж я за мать такая, не могу за дитем уследить.

Вскоре я вовсе перестала отличать один день от другого. Я вдруг поняла, почему Мадонны на полотнах великих художников всегда получаются такими возвышенными и неземными. Да они просто не спят по несколько месяцев, поэтому находятся на энергосберегающем режиме. «Что воля, что неволя – все одно». Такое состояние у меня длилось довольно долго. Молодым мамам жилось тогда очень непросто. Никакой доступной среды не было и в помине. На руках я Андрюшку уже не могла долго держать, он был тяжелым, а въехать в магазин с коляской не представлялось возможным, везде было тесно, пороги, ступеньки – условий никаких. Магазины тогда не в каждом доме были, и в каждом из них продавался свой вид товара – в одном хлеб, в другом молоко, супермаркеты были редкостью. К тому же пока упакуешь ребенка, пока доедешь до магазина – он уже намочил пеленки и вопит. А еду добывать как-то надо – Игорь тоже был занят с утра до ночи. И вот я пробиваюсь к прилавку с коляской и орущим в ней младенцем, люди смотрят на него и осуждают меня, что же вы, мол, мамаша, ребенок-то у вас вопит, нехорошо. Улицы убирались плохо, по мокрому снегу коляска ехать отказывалась, и однажды у нее все-таки отвалилось колесо, прямо посреди улицы. Я уже прикидывала, как сейчас брошу эту сломанную коляску и понесу Андрюху дальше на руках, но, слава богу, помог мужчина, который неподалеку чинил свою машину и заодно приладил мне колесо.