Текст книги "Ангелочек"

Зита, Гита и Стендаль

Сидя за письменным столом Тамара вымучивала заказную статью для журнала «Театр». Собственно, статьи надо было написать две, но по срокам первая была о драматургии Ибсена и шла у нее с большим скрипом, а вот вторая – о постановке Акимовым для Вахтанговского театра «Гамлета» в 1932 году, которая полетела бы из-под пера весело, легко и с присвистом, – лежала пока только в голове, так как могла ждать еще две недели.

Было обидно: прокручивалась необычная трактовка Шекспировской трагедии, а тут нудный Ибсен со своими буржуазными тенденциями. Тамара уже тихо ненавидела и норвежского гения, и театры, в которых его ставили, и весь мир, поскольку «весь мир – театр».

Отвлек неожиданный звонок в дверь. Сначала Тамара даже обрадовалась, но когда открыла, в квартиру ворвался ее одноклассник, чего она совершенно не ожидала. Он внесся, как ураган из сказки «Волшебник изумрудного города», и чуть не опрокинул Тамару – ни тебе «зрасте», ни тебе «привет». Курпулентный Долохов в своем вихревом передвижении мог и раздавить ее, как домик с Элли и Тотошкой раздавил… Кого там он раздавил? То ли Бастинду, то ли Гингему… Ну этих-то не жалко, они злые волшебницы, а Тамаре еще с пользой трудиться надо и статью заканчивать.

Долохов всем своим немалым весом грохнулся в кресло – кожаная обивка жалобно скрипнула.

– Ну, Томсон, никогда тебе этого не прощу!

– Чего? Чего ты мне не простишь?

– Я, уезжая, просил тебя за Инкой присматривать?!

Тамара никак не могла сообразить, что он имеет в виду. Инкой была жена одноклассника – такая молоденькая незатейливая девочка, витавшая в книжных коллизиях и авантюрах. Отбывая для исполнения интернационального долга в Афганистан, Володя действительно что-то там бормотал про шефство и наставничество, тем более их квартиры были на одной площадке. Тамара, как могла, изображала из себя старшего товарища, но девочку очень скоро забрали к себе в Москву родители, ибо она была беременна. Звонить или навещать Инну стало практически невозможно – дел до кучи, опять же своя семья и ребенок. Как-нибудь «присмотрят» девочку собственные мама с папой.

Все это Тамара изложила Долохову, но он взвинтился еще пуще прежнего.

– Ты хоть в курсе, что она родила?!

– А что она должна была еще делать, по-твоему? Родила близнецов, мальчики, кажется. В чем ты меня упрекаешь? Ты девочек хотел?

– Да причем тут девочки-мальчики?!

– Я вообще не понимаю, почему ты не в Москве… И что тебя не устраивает?

Долохов не прекращал орать и уже переходил чуть ли не на визг, что абсолютно не увязывалось с его представительной фигурой и небритой физиономией. И вдруг осекся, словно его выключили.

– Знаешь, какие они хорошенькие? Как два яблочка, – сказал он трагическим голосом, – друг от друга не отличить, прямо Зита и Гита.

– Вот видишь, никакой беды не случилось, все замечательно. На кого похожи?

– На детей похожи, – язвительно сообщил одноклассник. – Ты что, проследить не могла?

– Снова-здорово! За чем я должна была следить?! За родовой деятельностью?

– Эх, Томсон… Ты знаешь, как эта дурища моих детей назвала?

Тамара всплеснула руками и расхохоталась.

– Так вот оно что, ерунда какая! Я-то уже испугалась.

– И правильно испугалась, я сейчас еще больше тебя напугаю: она назвала их Жюльен и Жильбер.

– Ох… – только и смогла произнести Тамара.

Потом немного подумала и осторожно поинтересовалась:

– Жюльен – это в честь Жюльена Сореля из «Красного и черного»? А Жильбер – в честь кого?

– А потому что красиво! – опять заорал Владимир.

– Ну да, симпатично, – согласилась Тамара, – но только не в Советском государстве. А может, переименовать можно?

– Можно, еще как! Когда им по восемнадцать стукнет, когда они будут дееспособными. Вот что делать? Ждать совершеннолетия?!

– Только не ори, – попросила Тамара. – Инка-то сейчас где?

– Дома. Плачет, как белуга…

– Еще б ей не плакать… Ты просто неблагодарная свинья! Она тебе – двух богатырей, а ты ей скандал вселенский. Перемелется – мука будет. Кстати, сам виноват.

– Я-а? – лицо несчастного отца выражало крайнее изумление.

– Конечно, – подтвердила Тамара, – надо было думать, на ком жениться. У девочки в голове – ярмарка литературных персонажей! Ты что, раньше этого не замечал? Она и тебя за фамилию выбрала.

– Это я ее выбрал, – буркнул одноклассник.

– Тем паче. И не перебивай! Она про Льва Толстого думала, когда ты ее обхаживал! Как же, бретер, сумасброд, доблестный и благородный Долохов! А ты оказался занудой и резонером – будешь тут рыдать. Иди, проси у своей Инки прощения!

– Сейчас, – и друг детства удалился.

Но вернулся ровно через десять минут, Тамара даже не успела вернуться к письменному столу. Вытащил из-за пазухи две бутылки армянского коньяка и пояснил:

– Будем ножки обмывать.

– Не многовато ли?

– По количеству сыновей.

– Странно, что не по количеству ножек. Тогда веди жену.

Долохов искренне удивился:

– Так она ж в Москве осталась…

– Ты ее там навеки-вечные, что ли, бросил? – уточнила Тамара.

– Как же… На полгодика. Мне дела кое-какие закончить надо в Кабуле, вернусь – перевезу.

– Вовка, если не военная тайна, ты там воюешь?

– Ну, в каком-то смысле, – проинформировал Долохов. – Я там больше консультирую.

– Как воевать? – не отставала Тамара.

– И как воевать, тоже. Рюмки неси.

– Рюмки-то я принесу, а борща хочешь?

Володя закатил глаза и попросил:

– С чесночком. Пока он ел, Тамара молчала и в душе жалела одноклассника. Черт его знает, чем там в нашей миссии кормят консультантов, в любом случае не украинским борщом. Она даже сала нарезала – было у нее хохлятское, со слезой и мясными прожилками, родственники постоянно присылали. До коньяка дело так и не дошло.

– Эх, знал бы, водки купил, – сказал сытый Долохов, откидываясь на спинку дивана. – Так делать что теперь будем?

– Не знаю. Судя по программе, гопака плясать.

– Дуру-то из себя не крючь, я имею в виду сыновей.

– Значит, так, дорогой мой, – и Тамара наконец за все это время присела рядом. – Будем ждать.

– Чего, моего сумасшествия?

– Не будет никакого сумасшествия, – успокоила она его, – нужный момент прошел. Теперь расти своих деток до дееспособности, а там бог даст…

– Ничего он не даст! Ты представляешь себе, что такое Жюльен?! – опять заорал Долохов.

– Представляю, – сказала Тамара с серьезным лицом. – Жареную свинину вместе с жареной ветчиной пропускаешь через мясорубку, добавляешь таким же образом жареные шампиньоны…

– По отдельности тоже очень вкусно, – вставил одноклассник.

– Ну вот, а потом добавляешь рыночную сметану…

– Ты обезумела? Ты о чем?

– О жюльене. Кстати, в «Метрополе» его очень хорошо готовят.

– Нет, Томсон, ты уже окончательно умом повредилась на ниве своего театроведения! Я же тебе об именах, а ты мне про ресторанную жратву.

Долохов хлопнул дверью и отбыл восвояси. Тамара убрала в полупустой бар так и невостребованный коньяк и села доводить до логического конца начатую статью. К двум часам ночи она закончила писать и заглянула в отложенные на завтра материалы, полюбовалась трактовкой Тени отца Гамлета… Как ловко принц Датский выдумал эту страшилку для достижения благородных целей! И пошла спать.

Ночью ей снились кошмары, в которых Ибсен, Стендаль и Долохов соображали на троих, а Тень отца Гамлета гонялась с ятаганом за Зитой и Гитой. Разбудил опять же звонок в дверь.

– Вовка, ты по телефону звонить не умеешь, только в дверь? – поинтересовалась она, зевая.

– Не помню я твой телефон, я и свой-то уже не помню. Я извиниться хотел за то, что вчера наорал на тебя.

– Ладно, убогий, проходи, кофе пить будем.

– Кофе – это хорошо, – обрадовался Долохов, – а то у меня дома пусто. Так ты меня прощаешь?

– Куда я денусь… После завтрака великий тактик и военный консультант отбыл и увиделись они только через шесть месяцев, когда на улицах трещал морозный январь и Долохов бегал по всему Ленинграду в поисках двухместной коляски.

– А как вы из Москвы добирались? – поинтересовалась Тамара.

– Мы их на руках несли. Коляску в Москве оставили, там еще пригодится.

– Вовик у меня молодец, – вклинилась Инна, – он всегда все просчитывает!

– В отличие от тебя, – не удержалась Тамара.

Молодая жена распахнула и без того широкоформатные глазки и помахала длинными ресницами.

– Я же не такая умная, как он! – и без обиняков повисла у Долохова на шее.

Тамара про себя прикинула, можно ли быть такой дурочкой даже в двадцать лет, но тут же решила этой проблемой не заморачиваться, тем более лицо Владимира прям-таки лоснилось от удовольствия.

Снова семья одноклассника жила в квартире напротив и они по-соседски забегали друг к другу без всяких поводов. Жюльен и Жильбер росли на глазах. Они были разными и по характеру и по темпераменту, но внешне, как и сказал счастливый отец, похожи как два яблочка. Воистину Зита и Гита! Если не надкусывать… Дома их называли Жорик и Женька. Ни в ясли, ни в детсад их не отдавали во избежание огласки полных имен. Создавалось впечатление, что и сами мальчишки их не знали. То есть тайна была полнейшая, куда серьезней государственной. Впереди маячила школа. Инна справедливо решила отдать их во французскую. Это было резонно, поскольку дорогу переходить не надо, уровень преподавания – отменный, как во всех школах со спецуклоном, и директор Эмма Владимировна – знакомая знакомых племянницы Володиной мамы, то еще родство, но обнадеживало в какой-то мере.

То, что все тайное когда-то становится явным, ни для кого не новость, и уже во втором классе, где все дети были с нормальными русскими именами, к братьям Долоховым стал проскальзывать нездоровый интерес. Злые одноклассники окрестили их Жилой и Жуликом.

Слез было, хоть ванну наполняй. Ревели все, но в основном, Инна, так как муж шпынял ее чуть ли не каждый день. В шестом классе, когда страдания начали уже выходить из берегов, романтическая мама посоветовала почитать деткам Стендаля – скандал вышел оглушительный. Жюльен кричал, что его назвали в честь подлеца и карьериста, Жильбер вопил, что у него и такого прообраза нет. А Долохов сваливал на пол все книги из шкафов и грозился их поджечь. Инна билась в истерике, обещая то набрать денег на взятку в ЗАГС, то пристрелить главного редактора издательства «Правда», выпустившего в свет собрание сочинений Стендаля.

На грохот и вопли прибежала Тамара, но единственное, что она смогла сделать, так это увести мальчишек к себе. Бедные, они ничего не поняли ни в «Красном и черном», ни в родительских отношениях, только запутались еще больше. Тамара посадила их пить чай со своими домашними, а сама вернулась, чтобы вынести вердикт.

– Значит, так! – и она хлопнула томом Большой советской энциклопедии по столу. – Орать прекращаем, рыдать тоже. Терпим неделю – я что-нибудь придумаю. А Жорке и Женьке, кроме «Каштанки», в руки ничего не давать!

Но события опередили Тамару: на летние каникулы директриса школы объявила обмен наших деток с французскими. Планировалось проживание в семьях и углубленное изучение языка с обеих сторон. Первыми принимали маленьких французов наши, и у Долоховых на месяц поселилась девочка Селин из Парижа. Мальчишки с гордым видом водили ее по музеям и паркам, ощущая собственную значимость. Дом наполнился нескончаемым лопотанием детей на двух языках. Наконец все примирились и были счастливы.

Селин, для которой французские имена новых друзей были привычны и ласкали слух, уезжая, твердо заверила, что на следующее лето ждет братьев в своем доме.

– У вас целый дом в Париже?

– Не совсем, он в Сан-Дени. Это рядом, совсем рядом с Парижем, и у нас на центральной улице, – Селин понизила голос до шепота, – растет березка.

Расставались дети чуть ли не со слезами, но с надеждой на скорую встречу и постоянную переписку. Вернувшись из аэропорта, где Селин была сдана с рук на руки представителям консульства, Инна развила бурную деятельность по налаживанию контактов с французской стороной.

– Не понимаю, – говорил Долохов, – что ты так суетишься.

– Где уж тебе! Я забочусь о будущем наших сыновей. – И от гордости собою Инна прямо сверкала.

– Ты уже один раз позаботилась, что детям житья в школе нет, – и добавил: – и во дворе тоже.

– Оля-ля! – смеялась Инна, у которой что-то явно было на уме.

Долохов тут же начинал орать.

– Где ты нахваталась, прости господи, этих «ля-ля»?!

– У Селин, – задавленным голосом ответствовала бедняжка.

Владимир несся к Тамаре и волю себе давал уже в ее квартире.

– Иди к моей и узнавай, что она еще задумала!

– Почему я? Что ты меня вечно в свои семейные дела втягиваешь?!

– Потому что ты не уследила…

Как правило, Тамара выпихивала его за дверь без выяснения отношений, но когда подобные заявки и упреки пошли по нарастающей, приняла решение поговорить с женой одноклассника.

Она явилась к ней посреди дня, когда Инна была одна.

– Что у вас происходит в последнее время? – с невинным видом поинтересовалась Тамара.

– А что? – с еще более невинным видом откликнулась Инна.

– Какие-то вопли опять, стенки трясутся.

– Ах, Томсон…

– Сто раз предупреждала тебя, чтоб ты не смела называть меня школьным прозвищем! – Тамара от злости даже притопнула ногой.

– Но Вовик…

– Вовику можно, мы с ним десять лет за одной партой просидели.

Инка заюлила, стала извиняться и подлизываться, но глядя на нее можно было руку дать на отсечение, что это было только преамбулой.

– Томочка, я тут кое-что хочу тебе рассказать, но только по секрету …

Тамара молчала. Она затягивала паузу. Великий все-таки режиссер Станиславский! Хватило двух минут, чтобы из хорошенького ротика Инны полился бурный поток информации.

– Я после приезда Селин такое придумала, тако-ое! Ну помнишь, у нас девчонка из Парижа жила? Так для нее имена моих оболтусов, как манна небесная… Жюль, Жиль… Представляешь, как им во Франции будет здорово?! Вот они в гости летом туда уедут и не вернутся!

Тамара окаменела.

– Что значит «не вернутся»?

– Элементарно! Есть же невозвращенцы, – Барышников например. Они попросят политического убежища, а потом и мы с Вовиком к ним переедем. Здорово, правда?

– Правда, – подтвердила Тамара металлическим голосом. – Только твои детки далеко не Барышников, а Вовика твоего сразу с работы вышибут без выходного пособия, потому что он кагэбэшник и коммунист. Тоже в своем роде великий танцор, только на другом поприще.

– Не может быть! – то ли удивилась, то ли восхитилась Инка.

– Хочешь убедиться?

– Ну не знаю…

– Я знаю, – решительно сказала Тамара. – Ты выбрасываешь всю эту дивную затею из головы, а я, так и быть, ничего не рассказываю твоему мужу.

– Но я так складненько все придумала, – пожалела себя плачущим голосом Инка.

– Угу, только воплотить твое «складненькое» не удастся. Делай, что я говорю, или тебя ждет аутодафе. Comprenez-vous?

С этой декларацией Тамара удалилась, громко и убедительно хлопнув дверью.

Поездка Ленинградских школьников в Париж отложилась еще на год: какие-то внутренние сложности в гороно. Жюльен и Жильбер перешли уже в 9-й класс, когда их сподобились выпустить из страны сроком на три недели. До Пулково добирались на автобусе вместе с другими детьми и их родителями. Долохов, как всегда, не смог из-за работы, а вот бдительная Тамара поехала. Самыми гордыми выглядели близнецы, – еще бы, после пересечения границы насмешки над их французскими именами прекратятся, ибо утратят всякий смысл. Перед стойкой регистрации представители французской стороны затеяли перекличку, чтоб не дай бог не потерять кого-нибудь из советских учащихся. В рупор громко выкрикивали фамилии:

– Месье Антонов – un! Мадемуазель Волкова – deux! Месье Де Лохофф – trios, quatre!

В обстановке официоза и напряжения смех прозвучал явным диссонансом, но унять развеселившихся подростков было непросто.

– Лохов, Лохов! Лохи! Очень подходит к вашим именам!

– Да-а… похоже, в Париже будет еще хуже, чем на Родине, – сказал брату более крепкий Жюльен. – Но всего три недели! Выдержим, Женька?

Жильбер кивнул, соглашаясь. Не зря все-таки их отцом был доблестный вояка и бретер Долохов, – совсем как у Толстого.

Каждому свое

Нельзя сказать, что Сема выплевывал спиртное раньше. Но когда остался один – бесповоротно и окончательно, – началась круговерть, а точнее, круговорот воды в природе. А если еще точнее, круговорот водки в природе.

Сема пил циклами. Сначала неделю не просыхал, потом ему становилось дурно и вместо нормальной опохмелки, как-то: квас, пиво, элементарный рассол, – он лечился «Чивас Ригалом» или «Баккарди», с изумлением убеждаясь, что лучше не становится. Недельное лечение изысканными напитками приводило к наркологу. Вернее, нарколога вызывал кто-нибудь из друзей. Выкарабкавшись, Сема честно не пил примерно месяц, а то и больше, а потом… все заново.

Сема трезвый и Сема в подпитии были абсолютно разными людьми, и совершенно не понятно, какой из них лучше. Под хмельком обнаруживались веселье, щедрость и широкая душа, а в состоянии общечеловеческой нормы бытия проявлялись расчетливость, экономность, скепсис по отношению ко всем и вся. Не так давно, будучи в состоянии алкогольного обезумления, Сема приходил ко мне ежедневно с роскошными корзинками вишни, черешни и малины, а гвоздем программы были коробки пирожных из французской булочной «Гарсон», находившейся по соседству.

Веселый период, однако, прошел, и месяц спустя я вдруг захотела сладкого – видимо, приучилась уже. Звоню Семе:

– Будь другом, купи мне в «Гарсоне» пирожное, только одно.

– Ты с ума сошла! – отвечает трезвый Сема. – Ты знаешь, сколько это стоит?

Правда, купил и принес, но с омерзительным выражением лица. Сел и стал выговаривать мне за расточительность. Я решила идти в контрнаступление.

– Ну а ты за последнее время сколько пропил?

– Ой, не вспоминай, – сказал Сема, вздыхая, – страшно вспомнить! – Но цифру все-таки назвал.

Я ахнула.

– Я, конечно, понимаю, размах, но не до такой же степени! Как можно пропить такую сумму?

– Я не только пил… – сказал Сема туманно.

– А что, на каруселях потом катался?

– Да нет, девочек вызывал. А это знаешь как дорого!

– Не знаю, не приходилось. А что, надолго вызывал?

– Сначала на два часа, потом еще на четыре. Всего шесть выходит.

Я решила совсем охаметь.

– Сема, вот скажи мне, на фига тебе в таком ползуче-падучем состоянии девочки? Ты что с ними делал, прошу прощения?

– Во-первых, разговаривал…

– Твои разговоры по пьянке хорошо известны, Сема, – говорю я. – Стадия первая – «Их гибель натюрлих!», стадия вторая – «Пронто дольче вита модерато!», третья – мордой в салат.

Этапы окосения у него, действительно, характеризовались резким ощущением знания иностранных языков, о которых он прежде знал только из зомбоящика или понаслышке.

– А за водкой сходить? – элегически поинтересовался Сема.

– Это вот за ЭТО ты такие деньги платил?! – ужаснулась я.

– Девочка себе орешков купила…

И у него сделалось выражение лица, как у доброго дедушки, подарившего пионерке петушок на палочке.

Все сочувствовали, понимая, что тоскливо и мучительно целыми днями одному слоняться по стометровой квартире, и давали советы, к которым Сема честно не прислушивался. Советы были однотипные, но по сути своей, все предлагали одно и то же: «займись чем-нибудь». Окружающие лезли на стенку, придумывая Семе любое – все равно какое – дело.

– Сема, иди работать!

– С 9 до 18? – уточнял оскорбленный Сема.

– Ну да… Или посменно.

– Посменно пусть пролетариат работает.

– Книги читай!

– Я уже все прочел, – еще больше обижался Сема.

– В театры ходи!

– Ничего там уже хорошего не ставят, – говорил он, и в чем-то был прав.

– Женись, в конце концов!

– Моего возраста все в тираж вышли, а молодые – дуры.

Хозяин небольшого ресторанчика, где Сема любил посидеть, Вазген, тоже поучаствовал:

– Вай, дорогой! Стулья делай! Постучал, покрасил – какая красота!

Сема даже сначала не понял.

– Что?

– Стулья, – Вазген похлопал волосатой пятерней по соседнему стулу.

Сема поднял руки ладонями вверх.

– Ты посмотри! Я что, молоток и пилу брать должен?!

Безнадега была полная.

Вчера сидим у меня, пьем кофе. Я так осторожненько:

– Сема, а придумай себе что-нибудь сам. А?

Думала, он меня пошлет. Но он так жалостливо посмотрел и говорит:

– Что вы все суетитесь?! Дело да дело… Я давно себе дело нашел: пью я!

Каролина – раз, Каролина – два

Лина долго думала, сказать – не сказать… Решила промолчать и поговорить с сыном, когда выдастся случай. Но то она подолгу сидела на работе, то он приходил слишком поздно. Довольно странная ситуация – жить под одной крышей и не сталкиваться даже в коридоре. Просто тема для фантастического романа – мать с сыном существуют в разных, параллельных измерениях.

В странности своего бытия Лина не посвящала никого, а уж родителей тем более, – не хотела расстраивать, выслушивать нотации с поучительными примерами из психологии. Особенно большой мастерицей по этой части была мама. Создавалось впечатление, что она работает перманентно, – курс «Психология семьи и личности», который она читала в университете, уже давно стал уставным документом семейства Малиновских. С папой делиться было просто бесполезно, поскольку он с недавних пор полюбил игры в демократию. Лина его не поддерживала, прекрасно понимая, что таким образом Казимир Родионович зарабатывает у внука дешевую популярность и лживое доверие.

Таким образом, она решила все образовавшиеся проблемы взять на себя. Один сын в оппозиции – еще куда ни шло… Но не вся же дружная семейка! На крайний случай был подготовлен арьергард в виде бывшего мужа. Никто, и даже сам муж, еще не знал, что он бывший: Лина отложила трогательную сцену расставания до прибытия супруга из Мюнхена, где он безвылазно торчал по контракту в крупной кардиологической клинике.

В первый год его мюнхенской эпопеи они дважды встречались в Брюсселе, но десятидневное свидание никому из них не принесло радости. Лина в одиночестве слонялась по музеям, а муж, как солдат в карауле, сидел у гостиничного телефона на случай внезапного звонка и изображал из себя незаменимость. Интересно, как Германия раньше обходилась без великого профессора Ковалева?

А проблемы назревали серьезные. Вернее, это была проблема, в единственном числе и женском роде, и носила она имя Кася. Одно это уже бесило, поскольку родительскую кошку, которую Лина на дух не переносила, звали так же. Мерзкая тварь вечно обжирала шерстяные вещи, хотя кормили ее на убой, и весила чуть ли не пуд. Странно, что она не разделяла Лининой антипатии и вечно пристраивалась на коленях, стоило только появиться у родителей. Невозможно было ее спихнуть или пнуть: папа и с ней заигрывал. Доходило до полного абсурда, как в «Летучей мыши» у Штрауса. Мама кричала из кухни «Казя!» – кошка и папа мчались вместе. Или наоборот, – не приходил ни тот ни другой.

Теперь еще эта особа с кошачьим именем, приваженная к дому Яшей… Сын открывал ей двери потихоньку и она шмыгала в его комнату. Лина только слышала, как в дверях поворачивается ключ. Ни познакомить, ни представить свою гостью сын не считал нужным. Уходила эта Кася тоже инкогнито, что настораживало. Иногда были слышны какие-то звуки, похожие на караоке и нежный смех.

И однажды Линино терпение лопнуло. Сколько можно прислушиваться и подслушивать? В конце-концов, это унизительно! Она нагрянула домой, когда ее не ждали, в обеденный перерыв. Это было похоже на набег половцев: сын с девицей повскакивали из-за стола, роняя вилки и тарелки. Одновременно они пытались скрыть следы обеденного пиршества, но смогли только опрокинуть бутылку вина и оно стало медленно литься на пол светлой тонкой струей.

– Приятного аппетита, – сказала Лиина. – Сейчас помою руки и присоединюсь к вам.

Пристроившись напротив девицы, она мило улыбнулась, хотя внутри все переворачивалось.

– Давайте знакомиться. Меня зовут Каролина Казимировна, а вас?

– Кася.

– Кася – это кошка моих родителей, а вас как зовут?

– Кася, – повторила девушка, как заевшая пластинка.

– У вас полное имя есть?

– Есть, только вам не понравится.

– Мне с вами, голубушка, не детей крестить, – заявила Лина с иезуитской улыбкой. – Итак…

– Каролина.

– Не поняла.

– Мое полное имя – Каролина.

«Однако», – подумала Лина, а вслух сказала:

– Странно, и что же это Яша так долго скрывал от меня девушку с таким редким именем?

– Мама, – вмешался сын, – я не скрывал, просто ты как-то неожиданно пришла и смутила Касю.

– То есть меня не ждали?

– В такое время ты обычно на работе, – проявил осведомленность Яков.

– У меня, кроме работы, еще и дом есть, – парировала Лина и поинтересовалась: – что же вы здесь едите?

– Я домашние пельмени принесла, – пискнула девица.

– Видимо, вкусно, – с сомнением сказала Лина. – Я сейчас бутерброды с икрой сделаю, – и полезла в холодильник.

Достав поллитровую банку икры и финское масло, она лицемерно ахнула и попросила сына сходить в булочную за свежим белым хлебом. Мальчик был еще управляем и стал натягивать кроссовки. Когда за ним захлопнулась дверь, Лина взялась за допрос с пристрастием.

– Значит, Каролина. А фамилия?

– Дикань.

– Хохлушка?

– Да.

– Откуда?

– Из Горловки.

– Чудненько, – Лина удовлетворенно откинулась на спинку стула. – А здесь что делаешь?

– Работаю.

– Кем?

– Поварихой в Ване.

Лина удивленно переспросила:

– В бане?

– В Ване. Кафе так называется.

Гостья и не думала смущаться.

– Там хозяин армянин, он назвал так, потому что там родился.

– Вообще-то, Ван – это озеро, там родиться нельзя… Если ваш хозяин, конечно, не рыба, – проинформировала Лина. – Но ему видней. Что ж тебе не поварилось в Горловке? Или конкуренция высокая?

– Конкуренция не при чем, – гордо заявила девушка, – я просто не хочу там жить. В Питере интересней.

– О-о-о! – фальшиво восхитилась Лина. – А мне в Париже, может, интересней, но я ж туда не еду.

– Что ж не едете? Вы же и языки знаете.

– Я много чего знаю. А про языки тебе Яша рассказал?

– Он мне про вашу семью все рассказал. И что вы переводчица, и что отец кардиохирург, и что дед-маршал по национальности украинец…

«Наглая девка», – констатировала про себя Лина.

– Рассказывай, о чем тебе мой Яшка еще поведал, – приказала она. – И не вздумай еще раз назвать меня переводчицей, нет такой профессии! Есть переводчик.

Умница-сын доложил своей пассии все подробности, чего и надо было ожидать, но девочка Каролина то ли запуталась при изложении, то ли в голове у нее был полный сумбур. Закончила она свое выступление довольно смелой декларацией, не имеющей отношения к вышесказанному.

– А еще я прописалась у одной тетеньки, нашей уборщицы.

– И что?

– То, что я теперь тоже питерская!

Хлопнула дверь – сын вернулся.

– Яша, тебе бы лучше посидеть у себя в комнате, – предложила Лина, но увидев его лицо, добавила: – впрочем, как хочешь.

Он, конечно, сел к столу, что было весьма некстати, но Лина твердо решила, пусть даже и при сыне, закончить начатую военную операцию. Нарезая батон, она с помощью высокого стакана выдавливала ровные кружочки и намазывала их икрой – получались бутербродики на один укус. Когда их образовалась целая горка, Лина жестом пригласила угощаться, а сама продолжила, как будто и не прерывалась.

– Ты, Каролина, очень толково изложила свою позицию. Теперь, позволь, я тебе отвечу. Так вот, начнем с дедушки. Ты несколько перепутала и, видимо, еще и в энциклопедии не то углядела. Маршалом был прадедушка, Родион Яковлевич Малиновский. Родился он в Одессе и действительно был украинцем. Он еще и министром обороны был, и участником двух мировых войн, и дважды Героем Советского Союза. Заметь, голубушка, все своим умом, талантом стратега и кровью. Он до Берлина дошел, и Венгрию, и Румынию, и многих остальных освобождал, а потом еще с японцами воевал. Ему чуть руку не ампутировали, но французы и англичане спасли – в благодарность за службу в Иностранном Легионе. Это ничуть не умаляет заслуг нашего деда: он без помощи родителей дослужился до чина генерала армии.

– Мама, – взмолился Яша, – хватит!

– Почему? – удивилась Лина.

– Касе неинтересно.

– Интересно-интересно. Правда, девочка? Если я правильно поняла, она намерена войти в нашу семью, вот пусть и послушает.

Чем дольше Лина рассказывала о родных, тем более страдальческими становились глаза сына, но она продолжала.

– Так вот, может, Яша не успел сказать, что и с папиной стороны у нас все люди достойные. Его вторая бабушка – великий филолог, писатель и переводчик Райт-Ковалева. Правда, она ушла из жизни достаточно давно. Ею переведены Кафка и Сэлинджер, Воннегут и Белль, если тебе это о чем-нибудь говорит. И папа наш…

Лина запнулась, увидев на глазах Каси слезы. Она протянула ей салфетку.

– Ликбез закончен, захочешь уточнить детали, обращайся к серии ЖЗЛ. Но я о другом. Сотрите оба страдание с лиц и послушайте мое резюме – все-таки мое появление называется не картина Репина «Обыск у пропагандиста», а «Приход мамы к обеду». Мой краткий экскурс имеет целью сообщить, что чудеса не валятся на голову любому из нас, как манна небесная, их надо заслужить и заработать. Даже Золушке ничего не досталось даром! Шарль Перро писал не о лентяйке, а о великой труженице! Принц был ее наградой, а не подарком или авансом. Мало, моя милочка, заплатить за билет на поезд, чтобы приехать к своему счастью. Ты, кстати, куда ехала? В Питер, да? А приехала в Ленинград. Здесь масса возможностей! Но нет той, которую ты выбрала – возможности причастности. Причастность – это мелкая и лишняя деталь, как репей на шерсти собаки. Вот он прицепился и рад, но стоит собаке встряхнуться, как репей снова окажется на грязной дороге. Думайте, ешьте икру, а я пошла на работу. И последнее. Тебе, душенька, очень идет имя Кася, но никак не Каролина. Приятного аппетита!

Выйдя на меркнущую улицу, Лина поняла, что нещадно ломит затылок. Но боль стоила того, так как она не только поставила на место пришлую девицу, но и сама получила хороший урок, посмотрев на своих близких со стороны.

Себя со стороны она тоже увидела, убедившись в том, что также только причастна.