Текст книги "Армагеддон № 3"

Последней каплей Кирюшиной терпелки стала съемка фильма ужасов бледнолицыми людьми в коротких штанишках и белых касках. В фильме рассказывалось, как Кирюша будто бы столетиями наводил ужас на всех в округе и жрал младенцев желтопузиков по ночам. Сами желтопузики за пару баксов такое про него несли перед камерой с настоящими соплями и слезами, с демонстрацией каких-то порезов, царапин и ссадин, что он даже от расстройства сожрал парочку наиболее брехливых. Потому что ложь, прежде всего, в искусстве, Кирилл принципиально не одобрял и не принимал душою. Хотя и отдавал должное творческим способностям двуногих.

От всего пережитого Кирилл затосковал. Да и посмотреть окружающий мир Кирюше хотелось давно. Поэтому он сам, нарочно попался в силки одному знакомому шкуродеру, внушив этому подонку мысль продать себя матросне живым весом… Кирилл испытывал искреннюю благодарность Петровичу, взявшему его в дом в качестве культового животного или, по-простому, священного змея.

До утра они с Петровичем ползали по бесконечным лианам в темном влажном лесу, слушали крики противных макак и какаду, кушали фрукты всякие, орехи… И Кирюше ни разу даже в голову не пришло скушать Петровича.

Петрович привычно упаковывал вещи, собираясь в рейс. Кирюша с тревогой следил за его спешными сборами. Потом он совершенно по-человечески вздохнул, забрался Петровичу на плечи, слегка сдавив грудь, и доверчиво положил ему голову на ключицу. Так они и стояли в обнимку, погруженные в тяжкие раздумья…

Отходняк

…Так они и стояли в обнимку, погруженные в тяжкие раздумья, ожидая своей очереди у билетной кассы. Ямщиков старался сообразить, сколько же билетов, собственно, им брать? Два или все-таки три? Интересно, как их нынче найдет Седой? Свалится к ногам со взмыленной лошади? Или появится рядом в засаленной телогрейке с выбитыми передними зубами? Охо-хо…

Подошла их очередь, и все его сомнения развеял стоявший рядом расстроенный Флик: «На Седого тоже бери, он подойдет позже».

Видно и это вставили в его симпатичную головку-одуванчик. Бедный, бедный Флик! Не везло ему, чего уж там! Никогда не везло. А теперь… Жаль парня, хороший был когда-то драгун. Хотя и придурок, конечно. Кобылка у него еще была с каким-то смешным именем… И вроде бы всю дорогу две какие-то бабы возле него крутились. Может, он от них и набрался такого дикого бабства? Нет, взять и обабиться до такой степени! Такое дело надо запивать, причем, не литрами, а цистернами.

– Слушай, Грег! А где твои вещи? – женским голосом прервал Флик тяжкие раздумья Ямщикова. Отметив про себя, что Флик уже совершенно по-бабьи интересуется его вещичками, Ямщиков понял, что до встречи с Седым всухую ему не продержаться.

– Тебе чо-то конкретно надо? Солонину, как в прежние времена, жрать не будем! Нам все теперь на блюдце принесут! – с удовлетворением похлопал себя по карману Ямщиков. – Вот, где у меня все вещи! Накануне мне вдруг премию подкинули, содержание за три года, за выслугу все до копейки отдали, наградные, за звания… Все вдруг разом! Я даже удивился… Потом решил зачем-то на вокзал прокатиться. Думаю, дай загляну. Прямо мистика какая-то, Флик! И как раз сегодня собран для нас с тобой прицепной вагончик. Пойдем, по пиву выпьем, а? У нас еще с тобою почти три часа до отправления. Целую цистерну можно осушить.

– Может, не надо? – нерешительно протянула женщина.

– Надо, Федя, надо! Мне надо это дело как-то душою принять, выпить за встречу. Ты же должен понимать все-таки! Не всегда ведь бабой был. Когда-то ты был вполне нормальным мужиком, хоть и подставил нас по полной программе… Как ты мог все проспать, Флик? Ведь из-за тебя всем во сне руки скрутили… И вода такая холодная была… Ну, тебя-то они, наверно, для себя оставили? – сквозь смешок спросил Ямщиков, пихая попутчицу в сторону ближайшего экспресс-кафе.

– Ты чо, Грег? Шуточки, блин! Да меня раньше всех вас за борт проводили! Сам-то как визжал! Думаешь, не помню? – возмущенно ответила Марина Викторовна.

– Да ладно, я же пошутил! Пошли-пошли, выпьем! – примирительно сказал Ямщиков, продолжая пихаться.

Марина, вздохнув, направилась занимать столик за витой металлической решеткой, увитой искусственной лианой, но вдруг остановилась посреди кассового зала, внимательно вглядываясь в мужчину, проверявшего билеты в полутемном углу за кассами дальнего следования. Ямщиков настойчиво тянул ее за рукав к буфетной стойке, заставленной пивными бутыками. Марина резко повернулась к нему и прошептала:

– Один уже здесь, точно он! Я не мог… не могла ошибиться!

В облике Ямщикова появилось что-то хищное, но, поддавшись всем корпусом к темному углу, на который ему показала Марина, он обмяк и разочарованно протянул:

– Никого там нет! Когда кажется, креститься надо! Сейчас они тебе всюду будут мерещиться… Ты же баба! Тьфу на тебя! Пошли пиво пить! Я люблю пиво «Пит» и водку жрат!

Женщина бросила тоскливый взгляд на пустой затененный закуток с опрокинутой урной, где только что стоял плотный мужчина с билетами и, покорно втянув голову в плечи, поспешила за спутником.

К буфетной стойке Ямщиков подходил несколько раз. Посудомойка попросила его не отдавать пустые пивные бутылки снующим возле столиков бомжам. Пока он менял нехитрую сервировку, переходя от салатов в пластиковой расфасовке к подогретой курице гриль, Марина в расстроенных чувствах пила пиво, как воду. До Ямщикова начало доходить, что, если он не прекратит это свинство, на посадку попутчицу придется нести на себе. Он с сожалением сгреб непочатые бутылки со стола в огромный пластиковый пакет и сходил за кофе.

– Ничего не понимаю, Грег, ничего! – в пьяном отчаянии шептала Марина, притянув лицо жующего Ямщикова к себе за лацканы воротника косухи. – И помню все… несколько смутно. Вот если бы ты вдруг раз! И стал бабой! Чтобы ты вообще предпринял, а?

– Я бы, Мариночка, застрелился, – честно ответил Ямщиков, почти касаясь мягкой девичьей кожи губами. От розовых щечек девушки пахло молоком и выпитым пивом.

Марина тянула его все ближе к себе, и на них уже начинали обращать внимание прочие мирно жующие пассажиры. Будучи более искушенным в межполовом общении, Ямщиков отдавал себе отчет, что его вдумчивые поиски карты в бюстгальтере попутчицы, ее общий нервный срыв и два литра пива – не могли не сказаться самым роковым образом на гормональном фоне организма Марины, настойчиво льнувшей к нему через столик. Пользоваться такими подарками судьбы и в мирное время Ямщиков считал для себя недостойным. Мягко сняв цепкие пальчики с куртки, он пододвинул свой стул ближе. По-товарищески обняв неудачно реинкарнированного соратника, он, в качестве старшего по званию, постарался перевести разговор в более позитивное русло. Головка Марины тут же безвольно поникла ему на грудь.

– Смотри, Мариш, сколько баб вокруг! – начал издалека Ямщиков. – Одни бабы! И все куда-то прутся, все им дома не сидится… А в визовой службе сколько баб в очередях давится. И, заметь, никто из них не стреляется, все довольны своем бабским положением… Значит, есть в этом какой-то положительный смысл!

– А куда они едут? – с женской непосредственностью спросила Марина.

– А кто куда, Мариша, кто куда! – оптимистически заметил Ямщиков. – В основном, челночат по всей Польше, суки драные, а потом по всей России поганые шмотки тащат.

– Нет, куда они сейчас-то едут? – с пьяной настойчивостью повторила вопрос Марина, прижимаясь к нему всем телом. – И почему именно сейчас? Почему?

– По кочану, – закончил прения Ямщиков, с тоской подумав, что из-за глупых бабских вопросов он, если Седой не появится немедленно, сорвется с катушек, не дожидаясь главной заварушки. Мягкие пепельные кудряшки, пахнувшие сеном, лезли в нос. В них нестерпимо захотелось зарыться губами. И чтобы без всяких вопросов.

Проанализировав всю сложность ситуации, отчасти созданной им самим, Ямщиков решил, что надо срочно сменить обстановку. Мягко потрепав девушку за хрупкие плечики, он нежно прошептал ей на ушко: «Вставай, Мариша! Вставай! Посадку через двадцать минут объявят… Мы поедем с тобой далеко-далеко… К большой горе, к елкам-палкам… Там нам задницу надерут, за уши наизнанку вывернут, во все отверстия вставят по шпенделю – и шуры-муры разводить нам с тобой некогда будет. Думаю, дорогая, нам с тобой всю хотелку конкретно отобьют!»

Нагруженный пакетами Ямщиков сумел подхватить под руку и захмелевшую попутчицу. Внезапно остановившись, она с непонятной тоской посмотрела на покрытые изморосью огромные витражи вокзала. Но спутник уже нетерпеливо подталкивал ее к выходу на перрон.

Беги, Васька, беги!

…Внезапно остановившись, с непонятной тоской старик посмотрел на покрытые изморосью огромные окна веранды, но его спутник уже нетерпеливо проталкивал его к входу в темноватую, теплую горницу. Старик был одет торжественно – в серый заношенный пиджак с орденской планкой и пузырившиеся на острых коленках ватные штаны. Присев бочком на черный лаковый табурет, он настороженно следил узкими глазами за вышагивающим по избе статным мужчиной в черном шелковом балахоне.

– Ты ведь можешь, можешь! Ты – настоящий чукча, я знаю! – резко обернувшись, выдохнул мужчина в лицо старику с таким свистящим нажимом, что у него сразу набухла багровая жила на переносице.

– И-их, Колька, – грустно покачал пегой головой старик. – Зачем?.. Мне на другое стойбище скоро перекидываться, зачем я такое делать стану?

Мужчина, не сводя с него горящих черных глаз, вынул из-за пазухи старую засаленную карту. Старик, только взглянув на нее, тут же отвернулся, уставился в угол и насупился. Какая-то тень прошла по его лицу. Взяв себя в руки, он все же внимательно вгляделся в карту, где в углу стояла удивительно яркая, нисколько не утратившая цвета треугольная печать с красной звездой и таким же до сих пор не выцветшим номером лагеря, будто они были написаны кровью.

– Ты нашел ее… – прошептал старик, – Или они тебя нашли? Зачем, Колька?

Он поднял сморщенное, коричневое лицо, чтобы взглянуть в глаза мужчине. Тот ответил ему странной улыбкой, будто знал гораздо больше наивного старика. Опустив голову, рассматривая скрюченные пальцы, старик растерянно бормотал:

– Колька… Ой, Колька! Тебя со стойбища в город учиться на врача для важенок послали… Ты же последний из древнего шаманского рода… У тебя отец звал Альбэ перед камланием, дед звал Альбэ, мать и бабки танцевали против Хоседэм… А сейчас ты предлагаешь мне камлать против Доха и Альбэ, искать внутренним оком подземный чум Хоседэм, вызвать ее… Колька-Колька!

Мужчина вдруг тихо рассмеялся:

– Ты глупый, старик, какой же ты глупый! Наши боги давно умерли. В той земле нет больше Хоседэм.

Заложив руки за спину, он выпрямился, медленно отвернулся от старика и подошел к окну. Глядя на темневший в сумерках лес за дорогой, он с горечью, через силу выговорил:

– Если бы наши боги были живы! Если бы!

Покачиваясь с носка на пятку, он достал небольшую коробочку из нагрудного кармана шелкового халата, раскрыл ее, осторожно подцепил на кончик ногтя большого пальца горку белого порошка и с наслаждением принюхался. Старик с изумлением смотрел, как он прячет круглую коробочку желтого металла обратно в карман. Коробочка провалилась глубже, звякнув о какой-то предмет. Услышав этот звук, старик тут же насторожился, еще больше сузив без того узкие щелки глаз, будто сквозь плотный китайский шелк кармана пытался разглядеть в глубоком кармане собеседника что-то еще, кроме коробочки с кокаином.

– Ты говоришь, что меня найдут? – обернулся Николай к старику помолодевшим, размягченным лицом. – Говоришь, что в чане с вареной олениной увидел мою смерть? Нет! Ты не знаешь всего, ты ничего не знаешь, Идельгет! Меня выбрали! Я был никому не нужен! Никому! Ты увидел мое перерождение, Идельгет! Я, Николай Шадынгеев, ветеринар из забытого богами глухого района, стану властителем всего, что ты видел и никогда уже не увидишь! Настоящим Шадыгеем! И ты это знаешь! Ты сам явился ко мне, я тебя не звал, но ведь я…

– Колька! Ты… – ужаснулся старик, неотрывно глядя на его пульсирующую багровую жилу на переносице. Почти рыдая, тыча пальцем в его лицо, старик умоляюще произнес: – Коля, вместе с ушедшими на небесные пастбища предками, заклинаю тебя!..

– Молчи! Я просил тебя объяснить древние чукотские легенды до конца, просил камлать вместе со мной! Ты молчал? Молчал! И теперь молчи! Я сам помню про семь мыслей, соответствующих семи кругам верхнего мира и семи силам в душе хорошего человека против сил зла нижних миров. Лучше скажи, зачем же таким как мы дана восьмая сила?.. Зачем рядом с нами вымощен зэками путь в восьмую часть? Молчишь? Ты ведь видишь, что творится вокруг! Вся прибрежная тундра скоро превратится в Боксейдесю – место костра великого Еся… А тайга… Ты узнаешь тайгу, старик? Север умирает… Сюда идут большие деньги, а люди здесь больше не нужны…

– Колька! Так спасать надо, однако, а не клювом щелкать!

– Спасать!.. – Николай засмеялся, и старик с оторопью увидел, что нарост на переносице заколыхался отдельно, будто уже жил собственной, обособленной жизнью и смеялся сам по себе своим потаенным мыслям.

– Так кого ты собрался спасать, старик? Меня или… этих? – отсмеявшись, вытирая слюну в уголках рта, почти весело спросил поникшего старика Николай. – Подлых, убогих людишек, которые только на жизнь жаловаться могут? Вон их тут сколько собралось! И каждый надеется в новом мире только расквитаться с обидчиками. Недавно новая сестра обряд проходила, приличная с виду женщина из Нижневартовска, с высшим образованием… После напитка правды призналась, что ей надо убить свояченицу, отравившую ей жизнь, родную тетку и любимого, который ее бросил. И так – у каждого, кого чуть глубже не копни!

– Зачем ты здесь этих глупых баб собрал? Они ведь жить хотят, однако! И своячениц хотят убить понарошку, – с жаром возразил ему старик. – Мужиков к ним не допускаешь, а от мужика баба добрее становится. В селе народишко травить удумал, больших начальников на поклон зовешь. Злой ты, Колька! Злой! Семь кругов было в нашем мире… – сказал старик в лицо глядящему поверх него мужчине, но вдруг осекся. – Вижу, не туда ты свое Око повернул, Колька! Большую силу не туда ты направил…

– Вот что, Идельгет. Старый ты стал, глупый. Нет больше великого Идельгета. Ты – просто Васька Идельгетов, ничтожество. Ничего ты не знаешь, ничего не помнишь, – усмехнулся чему-то поверх головы старика Николай. – Ты умрешь скоро, Идельгет. А перед самой смертью ты поймешь, что Доотет больше не прячет за щеками нашу северную землю зимой, что сам человек принес зла тайге и тундре гораздо больше, чем когда Доотет достал каменный столб Еся… Я хочу, чтобы ты умер сам, один! Чтобы ни один из внуков не подошел затянуть синий шнур на твоей шее!

– Нет, Колька! Я старый и глупый! Я так и буду верить, что хозяин западного неба Делеся важенкой спасется с люлькой в рогах! Бабы ведь такие ловкие! Ух, какие ловкие эти бабы! Как ты их от мужиков не прячь, а они предсказания отцов наших выполнят. Им такое предсказание выполнить просто, Колька! – собравшись с силами, улыбнулся Николаю старик. – Думаешь, я не понял, да? Ты решил служить тем, двоим, которые даже не боги! Боги в этой драчке ни при чем! Они создали мир и оставили его нам, дуракам, на сохранение. Они пошлют троих, и тебе большой писдес будет, Колька!

– Ты говоришь о привратниках, да? Никаких привратников больше не будет, Васька, – улыбаясь одним ртом, выставив крупные, пожелтевшие от чая зубы, презрительно ответил ему Николай. – Я понял, что они обязательно появятся здесь… Ждал! Старый зэк из Пихтовки рассказывал о белом пламени у подножья горы, он единственный выжил тогда, когда лагерь у узкоколейки на Лихачку взорвался. Так вот перед взрывом он видел у самой сопки необычное пламя, у него после бельмо появилось на левом глазу, даже я ничем не мог его снять. Мы все через неделю пойдем туда, на вершину Черной сопки, хотят наши мертвые боги того или нет, но именно там – ворота в другой мир. Приоткрытые ворота.

– Зачем? Ой, Колька, зачем? Нельзя туда, Колька! Помнишь, что было, когда геологи туда ходили ископаемые искать?.. – замахал на него сухими ладошками Идельгет.

– Правильно! Все ты верно, старый, соображаешь! Я тоже понял, что раз так это место стерегут, значит, непременно кто-то приставлен следить за ним. Так вот этот кто-то сидит сейчас у меня в холодных сенях! – давясь редким истерическим смешком, шепотом сказал Колька старику, кося карими узкими глазами в сторону неокрашенной двери из потемневшей лиственницы. – Там он у меня, там! Хочешь посмотреть? А, Вась?..

– Нет, Колька! Боюсь я, старый ведь уже! Ой-ёй! Не хочу! Не надо, Колька-а! – старик принялся суетливо отпихивать наклонившегося к нему Кольку руками с коричневой пергаментной кожей, закрывая глаза, будто пытаясь защититься от Колькиного пронзительного взгляда. Кольку только раззадорили тычки и поскуливание явно струсившего старика, которого он некогда знал как могущественного шамана. Николай обернулся со смехом на дверь, подхватил барахтающегося дедка под микитки и поволок к холодным сеням с мстительной улыбкой, не замечая скользнувшей в его нагрудный карман руки с тонкими птичьими пальчиками.

В холодных, темных сенях сразу же бросался в глаза жуткий вид плешивой вершины Черной сопки, освещаемой быстро катившимся за горизонт багровым солнцем. Этот вид был обрамлен толстыми переплетами небольшого окна, почти затянутого голубоватой изморосью. В углу зашевелился связанный человек. Ловко перекатываясь с боку на бок, связанный капроновым шнуром мужчина все-таки сумел опереться головой о рубленую стену так, чтобы разглядеть вошедших. Старик впился взглядом в почерневшее от побоев лицо человека, на лбу и щеках которого темнели характерные эвенкийские татуировки, отгонявшие злых духов.

Резко обернувшись к державшему его за шиворот пиджака Николаю, старик высоко, по-бабьи заголосил:

– Ты чо, Колька! Совсем дурак, да? Это же Лекса Ивлев, продавец из Красной Яранги! Он из эвенков, которые испокон веку здесь шастали! Совсем уже сдвинулся, да?

Растерянно крутя пальцем у виска, он резко отпихнул от себя ухмылявшегося Кольку, что-то быстро пряча за пазуху пиджака, будто поправляя расползавшуюся подкладку.

– Хы! Ивлев это, как же! Это и есть твой привратник, старик! Полюбуйся! Я у него бирку с шеи снял с сомкнутой змеей, – Колька безуспешно пытался нашарить что-то в глубоком нагрудном кармане, – здесь лежала, выронил, видно… Бирку он носил, сволочь! «К вам, братья, с открытым сердцем пришел!» – зло передразнил он скривившегося в усмешке Ивлева. – Клялся еще перед всеми братьями и сестрами! Мало тебя били, гад, мало?

– Да какие вольному эвенку все, которых ты здесь собрал, «братья и сестры»? Мы сколько с ним пили, но до братьев не якшались! – строго сказал старик, подавая незаметные знаки Ивлеву. Чукча, неестественно вытаращив узкие глаза, скосил их на свою правую ногу, обутую в унт с отворотом, и ответно кивнул. – Отпусти человека, не мучай понапрасну! А били-то его зачем?

– Правильно! Не надо было его бить! Сжечь его надо было сразу! – неистовствовал Колька. – Но не в поселке же его жечь, гада… Ничего! Завтра снаряжение подвезут, на Черную сопку двинем, а его намертво заморозим, подлеца!

– Дык, какой он привратник, Колька? Подумаешь, бирка! Нефтяники на Тихую речку приезжали летом с Большой земли, так у них кольца были с крестами и черепами, но ведь не дьяволами же они были! Кто сейчас змеек не носит, Колька? У нас бабы в район ездили, в лавке промтоварной себе бляшек с глазами накупили, сверху титек навесили, но ведь ни одна баба про Око Бога не слыхала. Что ты из-за змейки к человеку привязался? Сейчас всякий своим богам молится. Надо хоша в чо-то верить, Колька, когда такая херня вокруг деется! Вот человек к змейкам прислон держит!

– Ты за кого меня принимаешь, старик? Лучший, мать твою, оленевод района! Великий белый шаман, мля! Его ближайший дружок и собутыльник Лекса ни с того, ни с сего в сомкнутых змеек верить стал, а он его защищает! «Пей, Лекса, жри и дальше всем змейкам в рот хвосты заворачивай!» Не народ, а сволочь. Мало вас при советской власти учили.

Старик вопросительно взглянул на Ивлева, но тот отрицательно качнул головой.

– Иих, Лекса! – проговорил старик вслух, осматривая крепко сложенные сени, будто пытаясь усмотреть лазейку или порок в мощных цилиндрованных бревнах. – Чо же ты спьяну змейку-то на шею натянул? Видишь, как Колька расстроился! Заморозить тебя хочет теперь… Ты бы еще малицу моей старухи на себя надел, он бы вообще на фиг сжег тебя прямо в поселке, у сельсовета. Колька сердитый нынче, да-а… Колька к большим людям прислон держит. Он губернаторам шаманит, он рыжих людей в тундру привел, богатства нашей земли им кажет за воровские деньги, за снаряжение на Черную сопку. Колька дьяволам надземным и подземным хочет жопу лизать! Хочет двери между мирами распахнуть, стать карающим Оком подземного бога… А ты тут со змейкой своей, дурак, сунулся!

– Заткнись, старик! Чо ты болтаешь с этим!.. Смотри, как бы самого тебя не заморозил! Или ты будешь шаманить со мной, или я тебя удавлю, но живым не выпущу! – зло оборвал его Николай и слегка толкнул в тщедушную грудь.

Колькиного толчка было довольно, чтобы старик неожиданно легко отлетел к самым ногам Ивлева. Пытаясь подняться, он неуклюже ухватился за голенища стриженных рыжих унт Лексы, зачем-то подсовывая гибкие пальцы под кожаные накладные отвороты. Сжав в крепкий кулачок небольшую цидулку, он откатился на полкорпуса от Ивлева, тут же попав под прямой удар ноги озверевшего Кольки, принявшегося зло лупцевать связанного лазутчика. От Колькиного удара у старика на глазах вспухала губа, а на пиджак закапала кровь с небольшого курносого носа. Чукча быстро заложил цидулку за щеку, а затем, повозив двумя пальцами во рту, вынул треснувшую верхнюю пластинку зубного протеза. Разочарованно взглянув на разломившийся протез, старик встал на ноги, потирая поясницу.

– Че ты делаес, Колька? Чо ты делешься, сволось? Кто мне сисяс субы посинит, а? Последняя власиха в плослую путину на Больсую семлю свалила, – заныл он, размахивая руками в сторону разошедшегося Николая. – Не пливлатник Ивлев, дулак! Пелестань длаться! Пливлатников всегда тлое бывает! У-у! Чему тебя саманка, бабка твоя усила?

– Есть много, друг Горацио, на свете, – прошептал с язвительной усмешкой разбитыми губами Ивлев.

– Ах, он культурный, гад! Он киношку с видюшником по стойбищам возит, говно! Цивилизацию среди таких же говнюков распространяет! Поговори еще мне! Пообзывайся! – заорал на него запыхавшийся Колька, в последний раз поддавая ногой. – Вот и отлично, что их бывает трое! Красота просто, что они втроем ходят! Теперь они вдвоем, вот без этого выродка, ни черта против меня не сделают.

– А мы сейчас как раз втроем находимся, – ехидно пропел Ивлев, отплевываясь кровью. – А Васька-чукча, как лунь, седой. Может мы все и есть привратники, Колька?

– Тосьно! Мы сяс пливлатники, да! – весело подхватил его шуточку старик. – Плавда, в пледании никто не болтал, что седой пливлатник есё и без зубов долзен быть, однако, хи-хи…

– Я вам покажу, какие вы привратники! – с ненавистью и угрозой пропыхтел Колька, потом, вдруг резко побагровев, выпрямился во весь рост, бородавка на переносице начала на глазах набухать, словно хотела отделиться от лица Кольки. В его лице мелькнула растерянность, и на минуту проступили чьи-то настолько чужие, нездешние черты, что старый чукча от неожиданности присел на пол, раскрыв беззубый рот. От его ног, под уклон неокрашенных, смолянистых половиц побежала тонкая парная струйка.

– Старик, беги! Слышь, Васька, беги, поздно будет! – прохрипел Ивлев, подгоняя попятившегося к выходу на четвереньках старика. – Он нас щас убьет! Беги, пока он ничего не слышит! И найди их, предупреди!.. Уй, беги, блядь, беги!..

Наскоро натянув малицу и подхватив охотничьи скороходы в сенях, старик выдернул из-под ватной штанины, подвернутой в потертый унт, огромный квадратный маузер и ударом ноги распахнул дверь на крыльцо. Внезапно сзади него что-то громыхнуло, и сразу же раздался короткий заячий визг того, кто еще минуту назад был продавцом передвижной лавки автобазы N 18 Алексеем Ивлевым. Втянув голову в плечи, старик выскочил на крыльцо, у которого плотной белой толпой собрались хмурые мужики и бабы с бессмысленными злыми лицами.

– Всех застилилю, суки! – звонко выкрикнул чукча, потрясая маузером, и, не целясь, тут же выполнил угрозу, бабахнув по шарахнувшейся в сторону толпе. Бросив лыжи перед собой, по-молодецки вскочив в них сходу, он пулей понесся к поселковой околице. За его спиной раздался вначале один изумленный бабий визг, а потом все сгрудившиеся у крыльца бабы в белых халатах разом завопили, вцепившись в истерике в мужиков, когда кто-то страшный выскочил следом за Васькой на крыльцо…

Возле твердой лыжной колеи на Верхний Поселок старик аккуратно притормозил, воровато оглянулся и, попружинив на широких охотничьих снегоходах, перемахнул через придорожную кочку, сразу провалившись по пояс, пробив некрепкий снежный наст. Рывком вытянув обе ноги, он встал, увязая в снегу почти по колено. С каждым шагом поднимаясь все выше, он ускорял ход, выбрав направление к железнодорожной станции, откуда слабый ветер доносил запах гари и нагретого железа. Большой дом у самого выезда из Подтелково, где он только что был, виднелся слева острой крышей, покрытой тесом, но чукча только сплюнул в его сторону, прошептав: «Харги идет по твоему следу, Колька! Эвенкийский Харги, а не большой Бог якутов! Гонит без устали своего учага, Колька! И дух твой в его власти! Камлать я буду против тебя, Колька, хоть ты и был когда-то великим шаманом среди всех якутов…»

Подвязав прочнее свой заплечный мешок, заткнув за пояс большой нож – пальму с костяной ручкой, чукча бережно вынул из-за пазухи металлическую бляху амулета Ивлева с чеканкой в виде большой змеи и повесил поверх малицы. Согнувшись вдвое, он дал к станции такого ходу, петляя среди недавних порубок, что уже через минуту поселок окончательно скрылся из вида, и лишь огромные лиственницы окружили его в сгущавшихся сумерках. Чукча аккуратно объехал тупик старой узкоколейки, над которой через просеки и редколесье возвышалась очерченная красным заревом заката голова Черной сопки. Пробормотав себе под нос странные слова «Восьмая часть, однако! Уй, блядь!», старик помотал головой и прибавил ходу к мерцавшим невдалеке огонькам железнодорожного переезда. Перед самой станцией он на минуту остановился, будто прислушиваясь к чему-то, с шумом втягивая ноздрями колючий морозный воздух…