Текст книги "Цветущий репейник (сборник)"

Отзвук в пустоте

Небо упало на землю и полоскало свое отражение в разливе. Черные голые деревья топорщили из воды корявые ветви. Измученные долгой зимой, а теперь и половодьем, деревья замерли в безветрии, застыли в этих своих корявых позах.

Резиновая лодка скользила по воде бесшумно, но Петьке Самычеву, который сидел в ней, упершись озябшими руками в бархатисто-теплые резиновые борта, казалось, что лодка недвижима. Она никогда никуда не доплывет, загипнотизированная темнотой и парализованная Петькиным страхом. Так и проторчит посреди разлива до рассвета, хотя и в том, что рассвет когда-нибудь придет в сгустке ночи, Петька уже сомневался. А если все-таки солнце выскочит, то оно высветит и лодку, и всех, кто в ней, и их темные намерения. И тогда Петька пропадет. Уж лучше увязнуть, сгинуть в темноте, чем дождаться такого разоблачительного рассвета.

Чужой, пришлый человек сидел в лодке перед Петькой, подгребая маленьким веслом. Он правил в темноте одному ему известным путем, если на воде бывают пути и тропинки. След от лодки, невидимый ночью, стягивался быстро, и вода скрывала все.

С правого борта надвинулось что-то высокое, с зубьями, как будто гребень огромной ящерицы. Лодка соприкоснулась с этой махиной, зашуршала, и Петька чуть не вскрикнул. Гребень ящерицы оказался обыкновенным забором-штакетником.

Лодка протиснулась в заполненный водой двор. Темная кромка воды рассекала окна первого этажа пополам. Двухэтажные дома в поселке были редкостью и принадлежали богатым. Окна второго этажа чернели отраженными в стеклах небом и водой, пустотой покинутого дома.

Сердце клокотало у Петьки в горле и в ушах, словно разорвалось уже от страха и любопытства и залило Петьку своим тикающим содержимым от пяток до затылка.

– Чего окаменел? Дай лом! Живо!

Петька вздрогнул и стал шарить по дну лодки. Подвернувшийся под руку лом показался холодным ужом.

Рамы хоть и не были под водой, разбухли, дерево стало рыхлым и неподатливым. Из-под лома вылетали мокрые волокна, и некоторые из них шмякнули Петьку по щекам и по лбу. Звякнуло стекло, бесшумно скользнуло вниз, в воду. С всхлипом распахнулись рамы.

Стоя в лодке, Петька едва мог заглянуть в открытое окно. Он посмотрел в темноту, коснулся пальцами влажного подоконника и отчетливо понял: еще один шаг, его подсадят две крепкие руки и пути назад уже не будет.

Но темнота за этим одним шагом манила, протягивала мягкие серые ладони, щекотала Петькино любопытство паутинными пальцами, прохладой и пустотой комнат чужого дома.

И почему так заманчивы тайны чужих домов? Наверное, так же, как тайны человеческих мыслей и душ. Если и попытаешься заглянуть в чужое окно, в лучшем случае шторы задернут, в худшем – помоями обольют. Так и с человеком. Хлопает ресницами, а в душу через блестящую оболочку глаз, синих, серых, черных, зеленых, не заглянешь, как ни старайся. Разве что свое отражение увидишь в чужих глазах.

Петька не успел опомниться, как оказался сидящим верхом на подоконнике, а затем и стоящим в комнате на половике, влажном от сырости. На ватных ногах он сделал несколько шажков внутрь комнаты.

– Руку дай! – разгневанно зашипели снаружи.

Петька уперся ногами в стенку под окном и помог взобраться напарнику. И тут же получил от него звонкую затрещину.

– Ай, Колька, ты что?!

– Быстрей соображай! – гаркнул напарник.

– Не имеешь права драться. Вот возьму и заложу тебя.

– Тогда и твой отец обо всем узнает. Интересно, что он с тобой сделает?

Петька закусил губу и смолчал.

Николай прикрыл ладонью фонарик и быстро огляделся. Велел:

– Оставайся тут, – и ушел вглубь дома.

Влага, пропитавшая дом, скрадывала шаги, и Петьке казалось, что он совсем один и в комнате, и во всем доме.

В углу что-то белело. Петька поднял с пола шарик для игры в настольный теннис. Единственный в поселке стол для пинг-понга был у Юрки Кречетова. Ему отец из города привез.

Петька понял, что это Юркин дом. Наверное, Юркина комната, раз здесь отыскался белый шарик. И Петька сейчас может делать тут все, что захочет. Перевернуть все вверх дном, взять любую вещь, и никто об этом не узнает.

Вернувшись в разгромленный дом, Юрка со своими родителями скажет, что тут хозяйничали мародеры.

Петька огляделся и ничего не стал в комнате трогать. Он несколько раз прошептал:

– Мародеры, мародеры… – осознавая это слово, примеряя на себя.

Свет прожектора внезапно шмыгнул по стене комнаты, рассек Петьку пополам на свет и тень. Свет застал его с выпученными от страха глазами и раскрытым ртом. Петька бы и закричал, но онемел от испуга, только засипел.

– Быстро! – Николай толкнул его в спину. – Да что ты как столб! Они еще далеко. Это только их прожектор.

Николай змеей сполз по стене в лодку. Петька заторможенными от страха движениями передал ему увесистые тюки и вылез из окна, подхваченный крепкими руками Николая.

«Всё. Больше никогда!» – твердил Петька, трясясь мелкой дрожью, скрючившись на дне лодки между тюками с ворованным. Шарик от пинг-понга лежал в кармане и своим круглым боком отдавил Петьке бедро.

Их резиновая лодка бесконечно скользила вдоль заборов, по бывшим улицам, надолго затаиваясь в тупиках и переулках затонувшего Нижнего поселка, ничуть не приближаясь к Петькиному дому в Верхнем поселке.

Верхний поселок, сухой, теплый, освещенный, виднелся издалека маячками фонарей, как будто в поднебесье. Петька глядел на него из преисподней, глядел, прощаясь с прошлой тихой детской жизнью, с легкомысленными проделками, с мамиными пирожками и блинчиками, с маминым красным кружевным передником, в который было выплакано много слёз, жалоб и обид. В той его жизни было тепло, спокойно и безопасно.

– Хватит скулить! – зашипел на него Николай. – Твой скулеж за километр слышно.

Петька притих и даже задремал в темноте, обессиленный страхом и неизвестностью. Проснулся от резкого толчка. Вскочил на ноги, готовый поднять руки и идти сдаваться. Но сквозь слезы, вмиг застившие глаза, он все же углядел родной берег и трухлявые деревянные ступени наверх, в то самое поднебесье, которое казалось недосягаемым, далеким, несбыточным.

– Помоги! – Николай закинул Петьке на спину один из тюков.

Окрыленный чудесным избавлением от патруля преследователей, Петька легко взлетел на склон с увесистым тюком. Страхи, обуявшие его там, внизу, в затопленном Нижнем поселке, представились теперь неправдоподобными – сновидением или однажды увиденным фантастическим фильмом с привкусом ужаса.

– Всё, больше никогда, – счастливо бормотал Петька, протискиваясь в щель между штакетником и лодочным сараем.

Дома все окна сонно темнели. Время было что-то около трех часов ночи. Петька еще во дворе снял ботинки и влез через окно на террасу. За дверью был узкий коридор, в который выходили двери комнат. В коридоре он наткнулся на отца.

– Ты что тут, почему в одежде? Куда собрался? Опять с мальчишками что-то затеял? Ну-ка марш в постель! Завтра поговорим.

Петька получил твердой отцовской ладонью по заду и с этим ускорением влетел в свою комнату, радуясь, что легко отделался.

* * *

Петька разгладил край голубого атласного одеяла у себя на груди. Солнце уже облизало жарким языком всю комнату, и одеяло стало привычно и ненавистно душным. Все ночное под огнем утреннего солнца сгорело, растворилось в дымке паркого весеннего марева.

И вдруг Петька услышал легкий звонкий стук о деревянные половицы. Белый шарик выскользнул из кармана его штанов, висевших на стуле.

Шарик простучал, попадая в такт с Петькиным лихорадочным сердцебиением. По полу прыгал и не шарик вовсе, а доказательство ночного преступления.

Петька выпрыгнул из кровати, накрыл улику ладонями и огляделся. Куда его спрятать так, чтобы никто никогда не нашел? Но и выбросить его он не решился бы. Куда? В компостной куче во дворе шарик не растворится, и отец найдет, когда будет разносить компост по грядкам. А сухой мусор тоже отец вывозит с участка на поселковую помойку. Сжечь?!

Шарик в ладони нагрелся и был как живой. Петька разжал пальцы и посмотрел на свою добычу. Шарик оказался не совсем белым, а чуть желтоватым, с черным штампиком на круглом боку. Буквы на штампике были неразборчивыми и, загадочные, расплывчатые, напоминали звериную мордочку. Как ее можно сжечь? Да и такого шарика, звонкого, прыгучего, у Петьки никогда не было и вряд ли будет. Зачем покупать шарик для пинг-понга, если нет самого пинг-понга.

В течение дня Петька раз десять перепрятывал его, пока не потерял. Лихорадочно искал полчаса, а обнаружил у себя под подушкой. Он трясся от мысли, что его разоблачат.

Петька делал суетливо-веселое лицо. Он думал, что ведет себя непринужденно, и очень удивлялся, когда мать снова и снова спрашивала:

– Нет, ты все-таки признайся, что спроворил?

– Ма, ну что ты? Чего я мог сделать? – почти искренне возмущался Петька, что вызывало еще большие подозрения у матери.

В конце концов Петька не выдержал маминого настороженного взгляда и скрылся на крыше лодочного сарая. Отсюда, с черной толевой жаркой крыши, хорошо просматривались Нижний и Верхний поселки и река.

Петька скинул рубашку и улегся на живот. На краю крыши, в давно не чищенном жестяном водостоке колыхалась сухая, прошлогодняя трава и рыжел мох. Спину обжигало солнце, в нос тошнотворной волной катил запах раскаленного рубероида. Эту волну слабым ветерком с реки то и дело сносило в сторону, но ветер ослабевал, и запах поднимался от крыши с удвоенной силой.

Но Петька упорно лежал. Глаза слезились от слепящей солнечной ряби на реке. Наводнение выглядело неправдоподобным.

Половина поселка была вынуждена уехать, эвакуироваться. Одни переехали к родственникам в Верхний поселок, а других расселили в спортзале школы. И все переехавшие по очереди патрулировали Нижний поселок вместе с участковым. Именно на этот патруль едва не наскочили Николай и Петька.

Шарик теперь лежал у Петьки в кармане. Этот «тайник» оказался самым надежным.

Петька перевернулся на спину, раскинул руки, проводя ладонями по шероховатому горячему рубероиду. Высоко-высоко летел реактивный самолет, оставляя пушистый след. Петька не смог долго смотреть на пронзительно-солнечное небо и закрыл глаза.

Над поселком часто летали самолеты. Ночью с востока на запад ползли по черному небосводу красные мигающие точки. Там, высоко, близко к космосу, в освещенном салоне летела другая жизнь. О ней рассказывал Петьке старший брат Кирилл, который сидел за штурвалом таких самолетов.

Из своей другой жизни он присылал родителям письма и деньги, и когда мать очень жаловалась ему на Петькино поведение, Кирилл грозился забрать брата к себе в Москву на перевоспитание. Но пока он жил в общежитии, мать не решалась отпускать к нему Петьку.

Другая жизнь летела в мягких креслах, ей подавали еду в пластиковых лоточках, сок и вино в пластмассовых стаканчиках, а там, куда прилетят, – море, песок, пальмы, пахнет булочками и пирожными из кондитерской и шашлычным дымком с набережной. Эта другая жизнь никогда не прилетит сюда, в затопленный Нижний поселок, да и в залитый солнцем, пыльный Верхний тоже она не заглянет. Тут друг у друга воруют, тут от получки до получки считают деньги и ругаются из-за их нехватки, тут дерутся жены с мужьями, мужья с женами и детьми, и не всегда потому, что пьяные, чаще просто так, потому что никогда не придет сюда другая жизнь.

Петька всхлипнул, провожая взглядом тающий самолетный след.

Ему не нужно было чужое барахло, впопыхах брошенное бегущими от наводнения людьми. Хотелось увидеть другую жизнь.

– Петька, – позвал отец.

Петька свесился с края крыши и не торопился слезать.

– Ты куда это ночью собирался? – Отец стоял у сарая, опираясь на вилы и привычно хмурясь. Он даже не поднимал головы. Чтобы навести на Петьку страху, ему и смотреть на сына не надо было. Достаточно мрачно-угрожающих ноток в голосе.

Петька молчал. Что не скажи сейчас, отец не поверит. Да и никакая правдоподобная ложь в голову не приходила.

– Пакость какую задумал? Смотри у меня! – все так же набычившись, монотонно продолжал говорить отец. – Живо шкуру спущу. Ты меня знаешь.

Прижавшись к крыше, Петька втянул в себя голову.

– Слазь оттуда, бездельник! Помоги сено перекидать. Хватит хныкать. А ночью нечего колобродить! По ночам мародеры по поселку ползают. Увидишь их случайно, так прибьют и фамилию не спросят. Слышишь?

– Я никого не боюсь, – пробурчал Петька с крыши.

– Смельчак! – хмыкнул отец. – Увидишь мародера, так в штаны напрудишь. Слезай быстрей! Дождь собирается. Сено только подсохло, сейчас снова вымокнет.

* * *

Вечер приплыл раньше обычного вместе с проливным дождем. Петька сидел в своей комнате, в темноте, облокотившись о подоконник, воткнув локоть между горшками с геранью. От нее горько пахло. Петька вздыхал, сжимая в кармане белый шарик, и вспоминал, с какой ненавистью отец говорил о мародерах.

Петька слез с табурета, включил настольную лампу, поискал на полке корешок энциклопедии.

– «Мародер, – зашептал он, водя пальцем по строчкам, – тот, кто грабит население в районах военных действий, а также убитых и раненых на поле сражения, грабитель»… Ой! Ничего себе. Да я же ничего не брал. Только посмотреть хотел.

Насупившись, Петька вернулся к окну. Дождь усилился. В луже на дороге отражался золотистый свет фонаря, а в этом отражении было видно, как падают дождинки. Они пускали по поверхности рябь, и лужа сияла, как расплавленное золото. Пиратское золото.

«Пиратов ведь не называли мародерами, – подумал Петька, глядя на золотую лужу. – А ведь они грабили и убивали. Их называли романтиками морей. Это ведь неплохо».

Петька вздрогнул и отшатнулся от окна. За мокрым стеклом возникла физиономия Николая, который знаками показал, чтобы Петька вышел на улицу.

Замешкался Петька только лишь на мгновение. Потом осторожно выглянул в коридор, прислушался. Схватил с вешалки куртку и выдернул из галошницы резиновые сапоги. Через минуту Петька уже стоял рядом с Николаем у лодочного сарая.

Петька дрожал под непромокаемой курткой. Николай, надвинув капюшон на глаза, курил, скрыв в кулаке от дождя сигаретный огонек.

– Пойдем? – спросил он, дохнув на Петьку терпким табачным дымом. – Я еще вчера один домишко приметил… Что пыхтишь? Мы теперь напарники. Повязаны. Как ниточка с иголочкой. Хочешь не хочешь, голубок… Всё как вчера. Залезешь, руку подашь – делов-то. Небось и себе что утащишь. Вчера что умыкнул?

– Ничего, – прошептал Петька.

Он дрожал и оглядывался на дом. Свет там не горел. Мама и отец спали под большим ватным одеялом. В бабушкиной комнате сопела в кроватке Катька, младшая сестра. Все спали. Смотрели сны, добрые и честные.

А Петька снова сидел в резиновой лодке за спиной Николая, который греб в темноту и неизвестность.

С детства знакомый Нижний поселок, наводненный разлившейся рекой, ночной, без света фонарей, казался загадочным, страшным, чужим. Здесь воцарилась другая жизнь, которую создала стихия. Она же создала «промысел», на который вот уже вторую ночь выходил Петька.

– Я ничего не возьму, ничего не возьму, – бубнил он себе под нос. – Только посмотрю.

Петька стал прислушиваться, но дождь барабанил по резиновым лодочным бортам и заглушал все вокруг. От этого перестука становилось еще тревожнее. В такт дождевому перестуку у Петьки стучали зубы.

В чужой прихожей на полу в речной воде плавали половики. Дверь разбухла. Ее пришлось поддеть ломом и с оглушительным треском выломать.

В прихожей на стене висели оленьи рога, увенчанные кепками и ушанками, на один рог был нанизан одинокий валенок. Петька нервно усмехнулся, поведя лучом фонарика по стенам.

Николай стремительно переходил из комнаты в комнату, пока Петька ошалело созерцал диковинные рога.

Дальше в комнате стоял большой круглый стол. Шкаф с распахнутыми дверцами зиял пустыми полками. Николая тут еще не было. Это остались следы хозяйских сборов. Небось все самое ценное с собой прихватили.

На большом комоде, где в открытых ящиках лежали пуговицы и кусок белой резинки, стояла пустая шкатулка с рельефным изображением парусного корабля на крышке. В свете фонарика кораблик казался объемным, паруса будто ветер надул. Эта шкатулка была из той, другой, жизни, где солнце, море, пальмы, паруса яхт в заливе и запах шашлыка вперемешку с йодистым морским духом. Шкатулка очутилась в кармане Петькиной куртки.

Осмелев, Петька прошелся по всем комнатам и даже перестал дрожать. А ведь все считали его трусоватым. Особенно отец.

– Видел бы он… – прошептал Петька и тут же ссутулился и задрожал снова.

«Если бы отец и в самом деле видел…» – подумал Петька и задрожал еще сильнее.

Едва они с тюками влезли в лодку, промочив ноги, по улице между струями дождя прополз влажный прожекторный свет. Снова, несмотря на дождь, патруль был настороже. Свет мазнул по лодке, и началась погоня, как и вчера.

Петька уже не вжимался в дно лодки, а вовсю таращил глаза в темноту, хоть и с испугом, но с любопытством. Несколько раз свет прожектора ослепил его и почти осязаемо скользнул по лицу. Теперь уж Петька повалился на мокрое от дождя дно лодки и трясся от мысли, что его могли узнать преследователи. На дне лодки воняло рыбой. Петька чихал от этого резкого духа, перемазался в чешуе, но высовываться больше не стал.

* * *

Вернувшись домой, он спрятал под кровать куртку и сапоги. Укрылся одеялом и тут же уснул. Проснулся с тяжелой головой, свесил босые ноги с кровати, пошевелил пальцами на ногах и обреченно подумал, что его обязательно поймают и разоблачат. Ночью в свете прожектора его физиономию наверняка приметили.

Петька с неохотой оделся и слонялся по дому, скучный, неприкаянный. Потом снова полез на крышу. Там, в лужицах, отражалось небо. Сегодня холодно-голубое, отрешенное. Петька измочил штаны, замерз и слез.

– Что ты бродишь? Все бездельничаешь! – прикрикнула мать, когда он опять попался ей на глаза. – А уроки на завтра небось не сделаны? Все выходные ветер гоняешь. Двоек в конце года нахватаешь. Я не стану перед отцом заступаться. И Кириллу напишу. Он приедет в отпуск, и тогда…

– Мам, я как раз собирался уроки делать.

Но ни задачи, ни примеры в голову не лезли. Петька то и дело украдкой доставал из-под стола шкатулку и шарик. Рассматривал и снова прятал, оглядываясь на дверь.

Он вздрагивал от каждого стука и хлопка. А потом вдруг заснул, улегшись на тетрадки. От них пахло чернилами и скучными уроками, что еще больше вгоняло в сон.

Проснувшись, Петька увидел, что шкатулка и шарик лежат на столе, открытые случайным взглядам. Если бы в комнату вошла мама или Катька… Обливаясь нервным потом, Петька снова бросился прятать вещи и снова не мог найти надежного места.

Уже вернулся со смены отец, уже запахло в доме жареной рыбой и картошкой, Катька бегала по комнатам в ночной рубашке и не хотела ложиться спать. Все было как всегда. Еще позавчера Петька бы носился вместе с Катькой, пугал бы ее, выскакивая из-за печки. Мать бы ворчала на них, отец дремал бы в кресле под включенный телевизор.

Теперь Петька сидел у себя в комнате и не сходил с места, потому что сидел он на шкатулке, в которой лежал шарик.

Когда заскрипели ступеньки крыльца и кто-то постучал в дверь, Петька окаменел от страха. Мышцы во всем теле сжались – так ему хотелось стать крошечным и забиться в какую-нибудь щель. Он механически встал и вышел из комнаты. Из коридора, оглядываясь на отца, шедшего следом, входил участковый Игорь Иванович, в форме, в фуражке. Петька и кобуру углядел, блестящую, новенькую, – она выглядывала из-под форменной куртки участкового.

Мальчик живо представил себе, как на него, Петьку Самычева, наденут наручники и под прицелом пистолета поведут через всю деревню в голубое каменное здание поселковой милиции, где на заднем дворе на веревке всегда сушатся штаны, рубахи и застиранное бельишко Игоря Ивановича. Посадят Петьку в камеру, из зарешеченного окна будет видно реку, дом, выцветший флаг над школой…

– Это не я! – закрываясь рукой от пристального взгляда участкового, крикнул Петька. – Это не я! Это все Колька!..

И участковый, и отец с недоумением глянули на Петьку. Отец нахмурился.

– Ты что? – сердито спросил он. – Чего раскричался? Иди к себе. Я с тобой потом разберусь, – и снова повернулся к участковому. – Так что, Игорь Иваныч, вы хотели проверить, как я ружьишко храню? Проходите, у меня в кладовке железный ящик.

Петька так и остался стоять в комнате, бледный, в ожидании разговора с отцом. Он уже знал, что все отцу расскажет и что попадет ему за это крепко. Но облегчения Петька так и не испытал. Опустошение. Пусто и гулко было внутри, как ни прислушивался к себе Петька. Так же пусто и гулко, как в пластмассовом украденном шарике. Ни угрызений совести, ни сожаления, ни жалости к себе, даже страх перед грядущей выволочкой ушел на задний план, растекся слезами по щекам и быстро высох.

Наказание будет, а потом забудется. Но в душе все равно тягостная пустота, словно, пока он ночью плавал на лодке, бродил по чужим домам, к нему в душу тоже прокрались мародеры и все там опустошили и испоганили… Слезы потекли у Петьки из глаз, и уже не от страха перед наказанием.