Текст книги "Россия и Южная Африка: три века связей"

Очерки пером и карандашом

Среди русских очерков о Капской колонии, которые появились вскоре после «Фрегата “Паллада”», наиболее интересны те, что принадлежат перу Алексея Владимировича Вышеславцова (1831–1888). Его книга (600 страниц) «Очерки пером и карандашом из кругосветного плавания в 1857, 1858, 1859 и 1860 годах» вышла в 1862 г. в Петербурге, отпечатана в типографии Морского министерства. В книге и 27 гравюр – зарисовок Вышеславцова. А через пять лет она вышла вторым изданием.

Вышеславцов был человек разносторонний. Искусствовед, художник, писатель. По образованию врач. Участвовал в Крымской кампании, на легендарном Малаховом кургане и вскоре опубликовал свои военные очерки. Известен и как автор книг об итальянских художниках эпохи Возрождения, а в последние годы жизни – и как видный земский деятель.

Вокруг света он плавал в 1857–1860 гг. на военных кораблях «Пластун» и «Новик», в эскадре, отправленной для «акклиматизации нашего флота в японских и китайских пристанях». Это были уже паровые суда, не в пример гончаровской «Палладе».

Записки и зарисовки Вышеславцова документальны. Он восхищается, а то и возмущается тем, что у него перед глазами. Мгновенность зарисовок пером и карандашом не дает ему возможности отвлекаться от натуры, уходить от действительности к отвлеченным умозаключениям.

Мыс Доброй Надежды, Капскую колонию никто из русских путешественников не мог так подробно осмотреть – во всяком случае, после капитана Головнина.

У Вышеславцова было к тому больше возможностей, чем у Гончарова. Пробыл он на мысе в два с половиной раза дольше – почти три месяца. Побывал во многих местах. «Знакомство мое с капскими колониями ограничилось не одною поездкою в Капштадт и его окрестности, – писал он. – Время у меня было, и я успел несколько раз побывать во внутренних землях колонии; был в Стелленбоше, в Дракенстеене, в Паарле и Веллингтоне; проехал по знаменитой дороге Бена, чрез ущелье… Ради изучения края был я в гостях у многих фермеров, видел их жизнь… осматривал их хозяйство… Я познакомился со всеми докторами и даже миссионерами тех местечек…»

Книга Вышеславцова имеет в наших глазах еще одно достоинство. Он ездил по колонии, уже вооруженный гончаровскими записями. Мог сопоставлять. Они побывали на Юге Африки в одно и то же время года: Гончаров – с 10 марта по 12 апреля, Вышеславцов – с 3 марта по 25 мая (по старому стилю). А промежуток между их посещениями настолько невелик – ровно пять лет, с 1853 по 1858 г., – что Вышеславцов видел те же места, когда они еще не успели сильно измениться. Бывал на тех же фермах, встречался с теми же людьми. Вышеславцов спрашивает читателя: «А помните ли вы в рассказе г. Гончарова двенадцатилетнюю девочку, дочь хозяина гостиницы в Паарле?» И продолжает: «Она вышла замуж за аптекаря в Веллингтоне; сделалась отличною хозяйкой, что, впрочем, неудивительно, но сделалась и премилою дамою».

Самого Вышеславцова сходство наблюдений даже смущало, и именно этим он объясняет краткость своих описаний. «…Я не хочу употреблять во зло ваше внимание, и притом почти все эти места вы знаете уже по превосходным описаниям г. Гончарова, которые, кроме своего литературного достоинства, отличаются удивительною верностью».

Но для нас важно как раз это подтверждение гончаровских наблюдений. Да и то новое, чего не было у Гончарова. При всей своей скромности Вышеславцов признает: «…Я, как турист, был счастливее его».

А рисунки Вышеславцова – это первые картины южноафриканской жизни, сделанные русским художником. Во всяком случае, первые опубликованные. Моряки, бывавшие на Капе раньше, тоже делали зарисовки, но обнаружить их пока не удалось. Да и из картин Вышеславцова, конечно, воспроизведены в его книге далеко не все. Второе издание в 1867 г. вышло вообще без гравюр. А в первом Капской колонии посвящены три. Подпись под всеми одна и та же – «Мыс Доброй Надежды», без каких-либо уточнений.

Одна из картин особенно интересна. На ней крупным планом показаны характерные типы жителей. Это африканцы, главным образом готтентоты. Местные малайцы, потомки рабов, привезенных сюда двумя столетиями раньше. Индийцы, тоже привезенные для выполнения различных тяжелых работ. Цветные – так в Южной Африке называли, да и сейчас называют, метисов.

Одним словом, Вышеславцов запечатлел тех, кого в Южной Африке именуют «небелыми». Во всем их тогдашнем обличье. Рыбак, матрос, торговец рыбой. Готтентотка с ребенком, привязанным за спиной. Все в европейской одежде, хотя кое-кто и в рваной, да и ноги босы. Все они – жители городских поселков или «белых» ферм. Вышеславцова, как и Гончарова и других русских путешественников, возили по наиболее обжитым белыми людьми частям колонии. В селениях африканцев ему побывать не удалось.

Но тем ценнее, что он на своей картине изобразил не дворец губернатора, не гостиницу для приезжих из Европы и не благоденствующую бурскую или английскую ферму, а этих людей, на которых никакие гиды и сопровождающие отнюдь не стремились обратить его внимание.

Да и на второй картине Вышеславцова – двое африканцев, скорее всего, готтентотов. Один тащит мешок, второй, уже немощный, опирается на посох. Бредут по дороге в город. На третьей – океанский берег.

Вот рассказ самого Вышеславцова о том, как он делал свои этюды.

«Переходя из улицы в улицу, с пристани на рынок, попали мы с Ч. на двор пакгауза, где толпа индусов хлопотала около больших весов, вешая огромные тюки и складывая их потом в целые горы. Почти все индийцы были голые; небольшие белые передники, красные фески да ожерелье составляли весь костюм их. На некоторых были белые плащи, набросанные с таким вкусом и уменьем, что можно было засмотреться на складки этой живописной одежды, облегающей коричневое тело. Толпою распоряжался небольшой худенький человек, кровный индус, в чалме из тонкой белой шали и в белой рубашке, или тунике, красиво драпировавшейся на его грациозном, породистом стане. Собою он был тоже очень хорош; взгляд орла, тонкий, прямой нос с прекрасно очерченными ноздрями, рот почти женский; небольшие усы темнели даже на темном фоне кожи; маленькие сухие руки, с тонкими длинными пальцами, могли бы возбудить зависть самого лорда Байрона, который красоту рук своих ставил, кажется, выше своей поэтической славы и которого аристократическое происхождение Али-паша признал по рукам и ушам».

Пожалуй, к чести Вышеславцова стоит вспомнить, что тогда, как и в наше время, писать так об индийце мог только человек, не зараженный расизмом.

Вышеславцов стал рисовать его. Однако завершить этюд оказалось трудно. «Но господин, который нанял индийцев для работы, вовсе не разделял нашего восторга; сначала он, ворча, как бульдог, ходил кругом нас, но наконец без церемонии разогнал живую картину».

Видя эти зарисовки и читая о том, как они делались, разве можно не добавить: как же много надо запаса доброты к человеку вовсе другому, под иным небом живущему, чтобы так сердечно передать карандашом его улыбку.

Больше всего Вышеславцов писал о людях, о том смешении рас и народов, которое он увидел в Капской колонии. «Кажется, будто все народы мира прислали в Каптаун по образчику своей национальности; на улицах пестрота удивительная; то краснеются малайские тюрбаны, то стоит толпа кафров, людей сильно сложенных, с лицами темно-медного цвета, то Мозамбик, то негр pur-sang, то индус в своем живописном белом плаще, легко и грациозно драпированном. Прибавьте англичан во всевозможных шляпах, как например, в виде серой войлочной каски с каким-то вентилятором, чем-то вроде белого стеганого самовара; то в соломенной шляпе с вуалью. Между кафрами, неграми, англичанами и малайцами изредка являются шкипера и каптены с купеческих судов, и солдаты в красном мундире, наконец и мы, жители Орла, Тамбова, Твери…»

Свидетельства Вышеславцова о жителях Капской колонии особенно интересны потому, что он подробнее, чем кто-либо другой из русских, описал африканское население. Не только готтентотов, живших в Капской колонии, но и народ коса.

Причина внимания Вышеславцова к коса крылась, вероятно, не в каких-то особых его взглядах и не в особой наблюдательности. Ведь непосредственно перед тем, как он ступил на капскую землю, всего за несколько месяцев, происходили жаркие схватки между коса и колонистами. И слух о «русских», и ужасное предсказание, будто если народ уничтожит свой скот, англичане сами уйдут с их земель.

Это привлекло внимание Вышеславцова. Он собирал сведения о различных племенах коса, об их истории, о правителях и вождях – даже ездил в кейптаунскую тюрьму, чтобы посмотреть на одного из них, захваченного в плен. Рассказывал о традициях и образе жизни коса, о том, что они едят, как строят жилища, об их одеяниях и оружии, о взаимоотношениях между племенами. Вот одна из общих характеристик:

«Про них говорят, что они мудры в совете и храбры в бою, остроумны и великодушны, благодарны за малейшее одолжение и патриоты в самом обширном значении слова. Рост их достигает обыкновенно 6,7 фута; малорослых и тщедушных между ними нет. В движениях и приемах кафра столько благородства и изящества, что один английский путешественник назвал их народом джентльменов. Кафры большие дипломаты, их понятия о предметах, для них совершенно новых, иногда удивительно верны. О Европе и ее государствах знают они довольно верно и много, а политические известия Европы, бог знает каким путем, доходят до них так же скоро, как и до колонистов; известный факт, что кафры знали о последней французской революции и низложении Людовика-Филиппа раньше, нежели колонисты. Один раз каптаунский губернатор вздумал погрозить им, что через три дня явится к ним из Англии военный пароход; “неправда, – отвечал кафр, – два раза переменится луна прежде, нежели придет к вам приказание от вашей королевы”».

Вождей коса Вышеславцов характеризует как по своим личным впечатлениям, так и по собранным сведениям. «Кафрским Шамилем» он назвал Сандили, одного из крупнейших вождей и военачальников коса.

«Военный талант его признают сами англичане; он постоянно разнообразил свои маневры, сбивая с толку европейскую тактику: то стремительно нападал сильною сомкнутою колонною, то разделял ее на малочисленные отряды, отправлял их на разные точки и потом, в быстром отступлении, снова соединял их; то, наконец, рассыпал войско в застрельщики, смотря по местности, и вдруг, собравшись быстро в массу, ударял опять сомкнутым фронтом. Преследуя кафров, колонисты и английские войска истомлялись трудными переходами, в продолжении которых, иногда по нескольку дней, не видели неприятеля; между тем кафры, выждав удобную минуту, быстро и неожиданно нападали, скрывались так же быстро и снова появлялись в таком месте, где их всего меньше могли ожидать. Лучше нельзя было действовать в их положении».

О другом вожде:

«Известный Макомо стар, дряхл и хил… В лице его видно выражение независимости, и в глазах ум, во всем лице – смелость и решительность». О Сандили и Макоме писал и Гончаров.

Трудно сказать, кого именно имел в виду Вышеславцов, рассказывая: «Поехали мы в тюрьму смотреть заключенного там кафрского предводителя». В описании Вышеславцова выглядел он так:

«…Редко можно встретить лицо такое характеристическое.

Ему казалось лет пятьдесят пять, редкая седая бородка ясно обрисовывалась на темно-бронзовом лице; в широких губах было выражение сильной воли… Обращаясь на кафрском языке к кому-то из своих товарищей заключенных, он чему-то смеялся, вероятно, острил и, как мне показалось, над самим собою. В его позах и в выражении лица видно было желание казаться веселым и веселить других, как будто роль шута ему очень нравилась. Или это была маска, желание показаться твердым в несчастии?

Много разных чувств являлось в душе, когда я смотрел на этого вождя, на этого владетеля. Когда-то горячие патриотические чувства воспламеняли это бронзовое лицо; огонь блистал в этих глазах, теперь гноящихся и слезливых».

Вышеславцов стремился понять причины враждебности между племенами коса и Капской колонией, чтобы объяснить читателям, кто же, по его мнению, прав, а кто виновен. И пришел к заключению: история взаимоотношений не к чести колонии. «Колониальное правительство, под предлогом восстановления прав готтентотов на эти земли, вытеснило оттуда кафров (в 1811 и 12 годах); но не отдало готтентотам ни одной десятины… С тех пор начинается постоянная война кафров с колонистами».

Вывод автора вряд ли привычен читателям той поры: «Нельзя не пожелать, чтобы восторжествовала правая сторона, хотя, к стыду европейцев, она принадлежит дикарям».

Вышеславцов привел интереснейший документ – «Речь кафрского уполномоченного, после беспрерывных стычек посланного (в 1818 г.) к английскому главнокомандующему».

«Английский вождь! Эта война – несправедливая война; вы хотите покорить народ, который сами же заставили взяться за оружие. Когда наши отцы и белые встретились в первый раз в Цуурвельде (Альбани), они стали жить в мире, их стада паслись вместе по холмам и долинам; а хозяева их курили из одной трубки; они были как братья. Колонисты стали жадны, и когда им нельзя было выменять всего нашего скота на свои старые пуговицы и бисер, они захотели отнять наш скот силою. Наши отцы были мужи; они любили свой скот, их жены и дети питались его молоком; они стали оборонять собственность, и началась война. Отцы наши вытеснили буров из Цуурвельда и поселились там, потому что они честно завоевали эту землю; там мы были обрезаны, там мы брали себе жен, там родились наши дети. Буры ненавидели нас, но покорить не могли. Но вы (англичане) пришли сюда и подружились с нашими врагами. Вы назвали коварного Каику братом и захотели завладеть Цуурвельдом; вы налетели на нас, как саранча. Мы уступили…

Но вы хотите войны, вы твердо желаете уничтожить всех нас, до последнего».

Текст этой речи Вышеславцов нашел в одной из книг англичанина, писателя Томаса Прингла. Это был первый в Капской колонии борец за свободу печати. Он выступал против властей настолько активно, что ему пришлось покинуть колонию. Обращение к книге Прингла характеризует самого Вышеславцова. В официальных кругах колонии имя Прингла связывалось с крамолой.

Довольно верно Вышеславцов объясняет и события, о которых говорится в речи: и о том, как капские власти разжигали междоусобицы среди коса, и о Макане, человеке, которого этот народ по сей день считает своим героем, и о вожде Нкике (Гайке, Каике – о нем писал и Гончаров). «Капское правительство, вмешавшись в ссору Каики с соседними племенами, послало сильное войско за Рыбную реку и угнало до 23 000 голов скота. Приведенные в отчаяние и вынужденные нуждою и голодом, враги Каики соединились и, побуждаемые своим проповедником Манканною, ворвались в числе десяти тысяч в колонию и захватили Грамстоун (Grahamstown), где была главная квартира английской армии. Скоро, однако, они должны были отступить; их преследовали, жгли их крали (деревни), запасы и убивали всех, и мужчин и женщин… Доведенные до крайности, кафры отправили к англичанам послов с приведенным предложением. Манканна был взят в плен и приведен в Капштадт, откуда его отправили на остров Роббен (Robben), находящийся в Столовой бухте. Он бежал оттуда и второпях утонул».

Писал Вышеславцов и о зулусах, и о других южноафриканских народах банту, но меньше. Они жили дальше от колонии, и европейцы знали их хуже.

О готтентотах: «Готтентотский тип исчезает, и скоро, может быть, не найдется ни одного представителя чистого готтентотского типа с крупными чертами лица, с улыбкою, выказывающею белые зубы… Готтентоты – первоначальные обитатели мыса, и, может быть, поэтому число их быстро уменьшается, и тип их, так оригинальный, исчезает. Такова судьба всех дикарей, в соседстве которых поселяются европейцы».

Может ли удивлять тут слово «дикарь»? Тогда так писали. Если забыть об этом, то вряд ли удастся хоть сколько-нибудь ясно восстановить характер бытовавших представлений.

Кейптаун встречает сына русского царя

Но из всех посещений русскими Южной Африки в 1870-х годах самое большое внимание и в России, и в Кейптауне привлек визит 22-летнего великого князя Алексея Александровича. Не столько тем, что он был сыном царя Александра II, сколько его романтической историей. Он то ли вступил, то ли собирался вступить в морганатический брак с девушкой, которая считалась ему совсем не парой – Сашей Жуковской. Она была дочерью поэта Жуковского и фрейлиной императрицы Марии Николаевны, жены Александра II. Александр II отправил сына в кругосветное плавание на два-три года, чтобы дать ему время одуматься. Разговоры об этом сопровождали его всюду, но на Капе еще подогревались слухами: якобы незадолго до визита великого князя в колонии появилась таинственная русская принцесса, богатая, но много лет уже в опале. Она якобы посетила и алмазные копи[57]57
  Standard and Mail. Cape Town. 1872. 28 March.


[Закрыть].

Алексей прибыл в Кейптаун 3 июня 1872 г. В газете «Кейп Аргус» (как и в других кейптаунских газетах) об этом сообщалось весьма торжественно: «Давно ожидавшаяся русская имперская эскадра с великим князем Алексеем на борту прибыла в Cтоловую бухту»[58]58
  Cape Argus. Cape Town. 1872. 4 July.


[Закрыть]. Командовал эскадрой вице-адмирал Посьет. Двадцатью годами раньше Посьет побывал на Капе на фрегате «Паллада» вместе с Гончаровым, ездил с ним в глубь страны и, как и Гончаров, повидал тюрьмы и познакомился с их обитателями.

Великому князю была устроена пышная встреча: капский парламент принял приветственную резолюцию и даже выделил средства для его приема[59]59
  Cape Argus. Cape Town. 1872. 6 July.


[Закрыть]. Все три недели, что князь пробыл в колонии, капские газеты сообщали о его развлечениях: об официальном приеме в Доме правительства, об успехе бала в его честь. О его поездках по колонии, о банкете на фрегате «Светлана». О том, как он покупал самые дорогие страусовые перья. О том, что он вручил жене капского генерал-губернатора, леди Беркли, «великолепный подарок» от русской императрицы, а одной из кейптаунских именитых дам малахитовое ожерелье – от себя[60]60
  Cape Argus. Cape Town. 1872. 6, 9, 11, 13, 16, 18, 20, 23, 25 July; Standard and Mail. Cape Town. 1872. 4, 6, 9, 11, 18, 20, 23, 26 July; National Archives of South Africa (далее – NASA). KAB. GH. Vol. 1/348. Ref. 77. Part 1.


[Закрыть].

Великий князь привлек внимание капской публики снова два года спустя, когда возвращался с Востока, из своего путешествия, уже командуя фрегатом «Светлана»[61]61
  Cape Argus. Cape Town. 22 January, 21 and 25 April. 1874. 18 July.


[Закрыть]. К этому времени его сестра, великая княгиня Мария, вышла замуж за принца Альфреда, второго сына королевы Виктории, и стала принцессой Эдинбургской. Естественно, это стало важной темой светской болтовни, а кто мог лучше рассказать о новой принцессе, чем ее родной брат?

Оба визита привлекли внимание кейптаунской публики к России, но главным впечатлением, которое она вынесла, была роскошь и пышность жизни царской семьи.

А что же князь? Излечился от любви? О неравных, «морганатических», браках царской семьи в те годы открыто не говорили. Да и позже, уже после его смерти, достоверных сведений об этом романе было немного. Генерал Александр Мосолов, начальник канцелярии министерства императорского двора, писал в своих воспоминаниях: «Алексей Александрович еще совсем молодым человеком увлекся фрейлиной Жуковской и, как тогда говорили, вступил с ней в тайный брак и имел от нее сына, получившего фамилию графа Белевского. Впрочем, по более поздним справкам у членов императорской фамилии, слухи о браке великого князя Алексея Александровича неверны. Брак с фрейлиной Жуковской заключен не был. Сама она прожила недолго»[62]62
  Мосолов А.А. При дворе последнего российского императора. М.: Анкор, 1993. С. 72–73.


[Закрыть]. По другим сведениям – Жуковская умерла не так уж рано, в 1893 г., успев выйти замуж за доктора фон Вермана[63]63
  Там же. С. 260.


[Закрыть].

Великий князь был в своей относительной опале недолго. В январе 1881 г. его назначили членом Государственного совета. А Александр III, взойдя на трон в марте 1881 г. после убийства Александра II, простил своего любимого брата. В июле того же года Алексей Александрович был назначен Главным начальником флота и морского ведомства, а в январе 1882 г. кейптаунским властям была передана его благодарность за гостеприимство, оказанное русскому военному кораблю «Крейсер». Благодарность он подписал уже как верховный адмирал российского флота[64]64
  National Archives of South Africa (NASA). KAB. GH. Vol. 1/416. Ref. 13.


[Закрыть]. Ему только что исполнился тогда 31 год.

Эту высокую должность Алексей Александрович сохранял в годы царствований и своего брата Александра III, и своего племянника Николая II. Взлету его морской карьеры помог не только титул, но и то кругосветное путешествие. Никаких талантов в морском деле князь не проявил ни тогда, ни позже. С.Ю. Витте дал ему такую характеристику: «человек, который своих собственных государственных идей и вообще серьезных идей не имел. Он был скорее склонен к личной удобной приятной жизни, нежели к жизни государственной». К тому же «всегда находился под влиянием той дамы, с которой он в данное время жил»[65]65
  Витте С.Ю. Воспоминания. Т. 3. Л.: Гос. изд., 1924. С. 253.


[Закрыть].

Много лет спустя, уже после назначения Алексея Александровича морским министром, во время англо-бурской войны, в газете «Новое время» писали: «Морской министр живет в Петергофе со своей любовницей и ничего не делает. Пока генерал-адмирал – великий князь, никакого у нас флота не будет. Великие князья ничего не делают, а министры все: “как бы не обеспокоить великих князей”. Воровство колоссальное». Конечно, написать такое в своей газете никто не посмел бы, так что запись эта осталась только в дневнике издателя. Тогда же, в 1900 г., этот издатель предвидел уничтожение русского флота японцами. «Император ненавидит японцев.., – писал он. – Флот наш плох… У японцев флот прекрасный, и они могут уничтожить нас живо»[66]66
  Дневник А.С. Суворина. М.-Пг.: Изд-во Л.Д. Френкель, 1923. С. 244.


[Закрыть]. Что и произошло через несколько лет во время русско-японской войны.

О визитах Алексея Александровича в Кейптаун должны были вспомнить еще раз в 1904 г., когда громадная русская армада проплывала мимо берегов Южной Африки на Дальний Восток, на войну с японцами. Ведь он был одним из тех, кто послал тысячи русских моряков на верную гибель. После разгрома российского флота великий князь удалился от дел и, как многие русские аристократы, оставив свой роскошный дворец в пасмурном Санкт-Петербурге, отправился доживать свой век в веселый Париж. Но звание генерал-адмирала сохранялось за ним до его кончины.

Через пятнадцать лет после Алексея Александровича в Кейптауне побывал еще один великий князь – Александр Михайлович. Женившись на Ксении Александровне, сестре Николая II, он был влиятелен в правительстве России, особенно в вопросах морского дела. В 1900 г. был назначен председателем совета по делам торгового мореплавания, в 1909-м произведен в вице-адмиралы. А опыт морского дела Александр Михайлович, как и его старший родственник, приобрел в кругосветном плавании, которое совершил еще молодым офицером на корвете «Рында». Во время этого путешествия в 1887 г. побывал он и на мысе Доброй Надежды. Через много лет, уже в старости, вспоминал, сколь тяжел был труд на бурских фермах, сколь высокомерны были англичане и сколь роскошны клубы британских офицеров. Припомнил и часто повторявшиеся тогда слова Сесиля Родса о необходимости «мыслить империалистически»[67]67
  Великий князь Александр Михайлович. Книга воспоминаний. Paris: Lev, 1933. С. 98.


[Закрыть].