Текст книги "Сварожий круг"

Не плачь, душа Оксанушка…

Она чувствовала себя как первоклассница, стоящая в первом ряду с дурацкими огромными бантами на крысиных хвостиках волос и с букетом пафосных, аляповатых гладиолусов. Старенькая дорожная сумка, задвинутая под сиденье впереди сидящего пассажира, мешала вытянуть ноги. А вдруг это все был морок? Приедет она на остановку, пройдет полями и лесом, постучит в заветную дверь, а оттуда: «Здрасте, мы вас не ждали»… И что тогда? Конфузиться, извиняться за причиненные неудобства? Оксана почувствовала, как от придуманного ею сюжета начинают краснеть щеки… «Так, ты расфантазировалась, моя дорогая, – одернула она себя, – конечно, он тебя ждет. Такие не меняют решения и не идут на попятный. Можешь ты хоть раз в жизни совершить ПОСТУПОК? Не просто абы как существование влачить, а ради себя любимой взять себя в руки не паниковать?»

Дни до отпуска, казалось, тянулись долго и томительно, словно жвачка растягивались, а теперь, оглядеться, как одно мгновение промчались, словно и не было их, и только вчера плясала она у костра на празднике Ивана Купала. Как символично! На Ивана Купала она обрела Ивана.

Выйдя из душного автобуса, Оксана вздохнула, перекинула сумку через плечо и направилась к речке. По пригорку сбегали, стекали вниз буйно разросшиеся травы, устремляясь к воде, и она за ними побежала не в силах томить дальше разлуку с любимым. Вели ее колдовские карие глаза с золотыми искорками по знакомой тропке, мимо елей, мимо кипенно белых цветов полыни с горчащим и родным духом, мимо разросшегося бурьяна с лиловыми колючими цветами, туда, где стояли крепенькие деревянные домики с резными наличниками, в заповедное место, куда не доехать на цивилизованном транспорте, а только своими ногами дойти можно…

«Не плачь, не плачь, душа Оксанушка! Красных девушек не кручини! Не слези лицо белое, рученек не ломай!», – Откуда это? – подумала девушка. – Где-то я уже слышала… Не помню… Придет же в голову. Интересно, он дома? В прошлый раз я так и не познакомилась толком с его сестрой… Поглядела мельком и все… Будет повод узнать друг друга поближе, за две-то недели…

Подошла к крыльцу, поднялась медленно, словно нехотя, занесла руку и тихонько робко постучала, словно зайчишка поскребся. Но ее услышали. Открылась дверь, а там незнакомка стоит, улыбается:

– Здравствуйте. Проходите. – Посторонилась, рукой по-хозяйски повела – пригласила.

– Я… к Ивану…

– А он уехал, к вечеру будет. Да вы не стесняйтесь. Чаю хотите? Мы тут с Катей земляники набрали, варенье на зиму варим.

– Спасибо.

– Спасибом сыт не будешь. Располагайтесь. Я – Людмила, жена Ивана. А вас как звать?

– Оксана. – краска бросилась ей в лицо и голос предательски дрогнул.

– Ну, вот и знакомы. Вы извините, мы тут по-простому живем. Не обустроились пока… Но ничего, со временем наладим, были бы руки да желание. Мне, правда, уже тяжеловато со многими вещами справляться – в положении я… Спина иногда побаливает, и сейчас поясницу тянет. В лесу пойди, за каждой ягодкой нагнись, потом не разогнешься… – Людмила добродушно расхохоталась. – А вас к нам что привело?

– Я… – Оксана растерялась и неожиданно для себя сказала, – Я журналист. Приехала писать о вашем поселении. В нашей газете заинтересовались. Сказали посмотреть все и статью написать.

– Журналист – это хорошо, – усмехнулась Людмила. – Только ни Ивана, ни Тимофея нет. Уехали корову покупать в соседнее село. Может, переночуете у нас? Вечером Ванечка придет, все вам расскажет, да покажет…

– Нет, не могу, – испугалась Оксана, – мне знаете ли, домой надо. Дети малые с бабушкой… Ждут меня, сказку на ночь почитать и все такое…

– Понимаю. Ну что ж, не обессудьте, может, на следующих выходных заедете?

– Да-да, непременно. Спасибо за чай.

– Возьмите земляники на дорожку, детям. – протягивая бумажный кулек, предложила Людмила и глянула недобро.

«Показалось, – подумала Оксана, сбегая со ступенек. Ягоды она тут же брезгливо выбросила в кусты. – Ой, боже мой, не зря мне в голову дурные мысли лезли в автобусе и еще эта песенка… Только бы не расплакаться у всех на виду. В лес, скорее в лес, чтобы никто не видел. Дурно как, только бы не упасть… Он говорил, что жена от него ушла, и они развелись… А она там беременная… Ребенка ждет… Я только не понимаю, зачем он тогда меня туда звал? Глупо же получается! Может, она должна была где-то в другом месте быть? А он бы две недели со мной жил и радовался? Но ведь деревня… Слухи… Она бы узнала… Или он это для того, чтобы меня на Ивана Купала совратить? Думал, что я к нему не приеду… Так, побаловались и будет… Это на него непохоже. Что же делать? Может, надо было остаться и ему в глаза посмотреть? Как бы он выкручивался? Теперь уж поздно. Нет… Не могу я. Хватит. Больше никаких жрецов, волхвов, магов, никаких сказок! Хватит себе врать! Приеду, сразу позвоню Маришке. Пусть будут ночные клубы, интернет-знакомства, что угодно, лишь бы не эта пустота, словно из тебя всю душу вынули, распотрошили, а шкурку сушить повесили…»

Дойдя до речки, Оксана опустилась в траву и разрыдалась, но облегчения ей это не принесло. В траве стрекотали кузнечики, деловито перелетали с цветка на цветок шмели, на деревьях перекликались серенькие еле заметные в густой листве пичужки… – лес продолжал жить полной жизнью, и никому не было дела до страданий чуждого в этом краю человеческого существа. Они все ее просто не замечали.

«Выйти замуж не напасть, как бы замужем не пропасть» – почему-то толкнулась в голову старая русская пословица. «А тут напасть уже до замужества, – подумала Оксана. – Хватит сырость разводить. Вставай и пошли. Нам домой надо – личную жизнь устраивать. Не вышло по любви, будем по расчету. Может ум лучше сердца ориентируется». Оксана поднялась и довольно бодро зашагала обратно. Со стороны совсем не было видно, что у девушки несчастье, только вот глаза у нее помертвели, и смотрела она теперь на мир безразлично, словно он тусклым пеплом осыпан.

Для него это просто приключение… И деревня эта, поселение – просто бизнес, который можно хорошо раскрутить. Вышитая рубаха, волчья шкура на одном плече – талантливый имидж-мейкер не придумал бы лучше… Ловить вот таких дурочек, приезжающих в деревню… Они просто стесняются с ним заговаривать – разумеется, он же верховный жрец – ездят на все праздники, в глаза его шалые смотрят и млеют… Готовы все отдать за то, чтобы с ним… И на каждый праздник… Как же я этого не увидела, не поняла? И Маришка хороша – могла бы подсказать! Ей, впрочем, что? Покуражилась, хорошо время провела с Котом Баюном… У нее все не всерьез, летает как бабочка с цветка на цветок… Вот с кого пример надо брать! Это реальная жизнь, а не то, что ты себе напридумывала! Размякла от его внимания как вареный овощ, вообразила невесть что! Ясным соколом показался, богатырем былинным… А по ней, хоть Соловей-разбойник, только бы с ней… И что это слезы все текут и текут, не остановить их… Уж скоро к остановке выходить, а там люди… Неудобно… Подумают нехорошее… А что им думать? Скажут, девушку бросили, так правда же… Никуда от нее не скрыться… Ветер-ветер, ты могуч, ты гоняешь стаи туч… высуши мне слезы, выдуй любовь из сердца, высуши его напрочь… Солнце-солнце, ты горячо, тепло даешь людям и травам, и зверью всякому… выжги горячей магмой лю'бого из каждой клеточки, каждого атома моего тела…

Тут телефон Оксаны заполошно затрезвонил и заставил ее очнуться от тяжелых и муторных дум.

– Ну, как ты там? – радостно поинтересовалась Маришка.

– Все супер. Иду на остановку.

– На какую остановку?

– В обратный путь до Москвы.

– Не поняла…

– Я тоже собственно не поняла. Там жена Ивана. Беременная. Его нет. Я ушла.

– Погоди, погоди… Какая жена? Он же развелся?

– Судя по всему даже не собирался…

– А ты? Что ты будешь делать?

– Вешаться!!! Приеду в Москву и повешусь. На люстре!

– Не смей!

– Не беспокойся. Шучу. Ладно. Я не в состоянии разговаривать, Марин. Давай, потом.

– Подожди, я… – Оксана повесила трубку и так и не услышала, что хотела сказать Марина.

В сомнамбулическом состоянии она села в автобус, доехала до Москвы, потом так же механически ехала на метро, шла до дома, не обращая внимание на окружающих ее людей, улицы, переулки… Поставив себе цель – дойти до логова, в котором можно скрыться и зализать раны, словно раненый зверь, она просто выполняла заданную программу…

Около подъезда металась Маришка. Увидев подружку, она кинулась к ней, обняла и проговорила:

– Ну, наконец-то! Приехала!

– Привет.

– Пойдем. Давай сумку.

– Ничего. Сама донесу. – выговорила Оксана и пошатнулась. Силы ее были на исходе. Поняв, что она может на кого-то опереться, девушка утратила чувство самосохранения и разрыдалась. Маришка отняла у нее сумку, повесила ее через плечо и поддерживая за локоть, бережно повела по ступенькам. Вышедшая из подъезда Зина с удивлением посмотрела на них и, оценив ситуацию, сказала Марине:

– Давай сумку.

Вдвоем они довели Оксану до квартиры и отперли дверь.

– Девочки, я в душ. – проговорила Оксана и скрылась за дверью ванной комнаты, чтобы незаметно поплакать.

– Так, давай знакомиться. Зина.

– А я – Марина. Зин, поставь чайник. Я тут коньяк принесла и лимон. Будем отпаивать.

– Что случилось?

– Ты как, в курсе, что с ней творится?

– Относительно. Знаю, что Оксана собиралась в славянское поселение на отпуск, к любимому… Просила за квартирой посмотреть пару недель…

– Он ее кинул… Если в двух словах… У него там жена беременная…

– Ох!

– Вот тебе и ох!

– Девочки, у нас коньяк или водка есть?! – на кухню вошла Оксана в голубом махровом халате. Встрепанные мокрые волосы облепляли лицо как щупальца спрута. – Давайте выпьем! За новое и прекрасное будущее! – она достала из кухонного шкафчика стопки и разлила коньяк. – Не чокаясь! Я хороню старую жизнь! – Оксана залпом выпила коньяк и поморщилась. – Какая гадость! И как это люди пьют? Не понимаю…

– Ксю, милая, так что случилось? – жалобно посмотрела на нее Маришка.

– Ничего особенного. Я полная дура. Сознаюсь. Да ты все уже знаешь. Там его жена, в положении, землянику собирает, – Оксана икнула. – Грядки копает с бриллиантом на пальце.

– С каким бриллиантом? Про бриллиант ты ничего не говорила…

– Ну как же! Прихожу, а у этой Людмилы на указательном пальце огромный желтый бриллиант сияет, прямоугольной огранки… Как там она называется?.. Под ногтями грязь. Ясное дело – грядки копала! А он за коровой поехал. Она меня, спрашивает: «Вы кто?», я говорю: «Журналист». И ушла. Что я буду его ждать? Позориться? Не дождется! Вот!

– Может, ты чего не поняла? А там все не так?

– А как? – закричала Оксана. – Скажи, как там еще может быть! И что бы ты стала делать? Искать Ивана с коровой по всем окрестным деревням? Все! С меня хватит! Мы идем с тобой в кабак! Буду мужика себе искать! Без закидонов.

– Ксаночка, ты устала, давай завтра? – попыталась ее успокоить Марина.

– Завтра. Хорошо. Завтра – это хорошо. Заметано! Пошла я спать. Сил нет. Вы тут как-нибудь сами, девчонки… – Оксана поднялась и медленно побрела в комнату, с трудом удерживая равновесие.

– Зин, ты завтра к ней с утра загляни, а? – попросила Марина. – А я попозже приеду. Нельзя ее в таком состоянии бросать…

– Загляну, не бойся. Давай телефон. Проснется, позвоню.

– Пиши. – новые знакомые обменялись телефонами и разошлись. Ключи от квартиры Зина прихватила на всякий случай с собой.

Предсказание из детства.

Иван вернулся только к вечеру, усталый, но довольный. Хозяйство расширяется, дело идет на лад, да и в деревне удачно сделку провернули, купили не только корову, но и теленка, два десятка цыплят на развод…

Дома атмосфера почудилась Ивану странной: Людмила радостно улыбалась, Катя, наоборот, поникла, стала печальна и задумчива. Списав состояние сестры на разлуку с Валентином, а радость бывшей жены на то, что ей не предстоит в ближайшее время беспокоиться о пище и крове, он наскоро перекусил и пошел спать. Завтра приедет Оксана. Наступит утро, и Иван пойдет к остановке, встречать ее – не хватало, чтобы любимая сама тащила тяжелую сумку в такую даль.

Он встал чуть свет, стараясь не шуметь, чтобы не разбудить домочадцев. Наскоро выпил чаю и пошел проведать вчерашних питомцев. В коровнике уютно пахло молоком, свежескошенной травой и навозом. Корова Машка, посвечивая бело-рыжими боками, подняла доверчивые глаза на вошедшего и тихо вздохнула. Перебирая губами, потянулась к его руке. Погладив ее по удивительной веснушчатой морде, Иван вышел наружу. Ноги сами понесли его в лес. Солнце уже начало припекать, но жара еще не наступила. Ярко-красные земляничины так и просились в рот. Иван присел на корточки и стал срывать одну за другой, с наслаждением отправляя их в рот. Пальцы тут же окрасилась красным.

Тишина. Слышно как деловито стучит дятел, перекликаются, распеваясь птицы, зудит над ухом назойливый комар… Невдалеке, у старого дуба величественно высится огромный муравейник, похожий своим строением на знаменитое творение Гауди. Сооружение из земли, листьев, сухих веток и сучьев кишмя кишит большими черными муравьями, хозяйственно волочащими в свой дом разные необходимые на их взгляд вещи: трупики насекомых, листья, семена, прутики…

Пора…

На остановке пусто, значит, автобус еще в пути. И точно, вот он из-за поворота вылезает, словно большой неуклюжий жук. Иван вглядывается в лица сходящих, посматривает в запыленное окно, но Оксаны там нет. «Может, опоздала? – мелькает в голове, – Приедет на следующем» Но нет ее ни во втором, ни в третьем, ни в четвертом автобусе… Мысли Ивана горчат обидой и беспокойством. Не захотела? Не смогла? Случилось что? Как же так, ведь он чувствовал – они предназначены друг другу… Или он перепутал, и Оксана приедет завтра?

Стараясь скрыть боль за маской невозмутимости, он медленно бредет обратно. На вопрошающие взгляды сестры не отвечает, смотрит сквозь нее, и она смиренно опускает глаза долу и бросается к печи, чтобы вынуть готовые пироги.

Иван уходит к Тимофею. Надо работать, сколачивать мебель, поправить покосившуюся изгородь, поразмыслить о новых ульях, накосить травы… Но думы все равно возвращаются, заполоняют голову, разъедают душу. Интуиция подсказывает – Оксана не приедет. Иван пытается понять причину, но… не может. Когда он держал ее в своих объятиях, и она плавилась от его прикосновений, безвольная, трепещущая, чувственно-покорная, тогда он верил в их будущее, единое на двоих. И готов был своротить горы. Мощная безудержная сила наполняла мускулы, поднимала над обыденностью, влекла к подвигам, и работа спорилась, горела в его руках. Теперь же механически скашивая траву и временами утирая льющий со лба пот, Иван не ощущал ничего. Трава и трава. Корова и корова. Трава и корова. Корова и трава. Будет корове трава. Хорошо.

Подошедшая тихо Катя, протягивает крынку с молоком:

– Попей, Ванечка.

– Спасибо. – он останавливается, бросает косу и пьет молоко как воду, не чувствуя ее вкуса.

– Расстроился? – сестра заглядывает в глаза и Иван видит, что у нее самой они такие же болючие, отчаянные, сострадающие.

– Ничего, Катя, пройдет. – мягко отвечает он ей. – Я звонил Валентину. Он обещался вскоре приехать. Ждешь?

– Жду… – покорно отвечает та. – Я…

– Что, Катя?

– Нет, ничего… пустое…

– Ты Милу совсем не любишь?

– Нет, родная, не люблю…

– А Оксану?

– Давай не будем… Прошу тебя…

Катя, опустив голову, уходит прочь. Отойдя подальше, замедляет шаги и оглядывается. Иван стоит, опершись на древко косы, и смотрит куда-то вдаль. «Зачем я согласилась? – думает Катя, вспомнив уговоры Людмилы. – Не надо было судьбу чужую переиначивать, в своей бы разобраться… Ванечка взрослый, мне ли за него решать, что ему лучше? Ах! И не исправить! Сказать? Стыдно. Вдруг опять не права? Разложить руны?» – Катя вспомнила свое предыдущее гадание. Там что-то такое было… Важное… Вспомнить бы… Сейчас, сейчас… Феху… Ансуз перевернутая, точно! Надувательство, ложь и обман несет она, намекает, что нельзя верить одному человеку, не выслушав другого… А Катя поверила Миле… Как же так, самого близкого, родного не спросила, что хочет, не поинтересовалась, решила судьбу его устроить… Выходит, против его воли? А он так ждал… Кстати, Оксана вполне симпатичная девушка, тактичная… Не стала права качать, наоборот, смутилась, вышла из ситуации, уехала сразу… Гордая… Такая не приползет, обратно не попросится, скорее вычеркнет из памяти, даже если больно до безумия…

Катя болезненно морщится… Как слепа она оказалась! Какую дурочку сваляла! Ей ли играть в подколодные игры змеиные… Что делать? Молчать или признаться? И то плохо, и это дурно… И он страдает из-за нее, из-за Кати!

Иван шел по полю, утопавшему в густом плотном тумане. За спиной ухал и истерично хохотал филин, по бокам вырастали мертвые черные ветви деревьев, тянущиеся к нему, хватающие за одежду, стремящиеся остановить идущего. Вдали маячил силуэт Оксаны. Она медленно брела вперед, не разбирая дороги. Иван звал ее, но изо рта не доносилось ни звука. Туман поглощал его тут же, жадно сглатывая фразы. Он дрожит, силится ускорить шаг, но ноги начинают увязать в земле, подернувшейся болотной ряской и превратившейся в зыбучее и чавкающее нечто… А воздушная почти прозрачная фигура Оксаны взмахнула руками и, превратившись в белого голубя, стала подниматься к облакам. Не видит, не чувствует голубь, что над ним парит огромная черная тень, могучая, неотвратимая… Иван кричит и… просыпается в холодном поту. Сон. Это только сон и ничего больше. А за окном солнце лишь начинает выплывать из-за мглистой дымки, повисшей над лесом. Оксана наверное сладко спит, смежив веки, дыхание ровно, она улыбается… И шальной первый луч солнца сладострастно скользнет по ее губам, чтобы подарить теплый утренний поцелуй…

Я болен ею, – понимает Иван, – неизлечимо болен. Приезжай ко мне… Я не знаю, как попросить об этом, приезжай…»

Иван вспомнил, как в детстве, он боялся жуткого старика, ходившего зимой и летом в черном длинном пальто и цилиндре. Полы одежды развевались, развевались и его длинные седые волосы… Старик бродил по городу, никого не видя, не замечая, хотя во всем его облике, настрое угадывалась некая цель, к которой он явно стремился. Дети, не понимающие сумасшедшего, от злости и страха бросали в него камнями, дразнили, но он этого, казалось, не замечал. Это виделось таким таинственным и странным, что однажды Иванушка решился проследить за стариком, чтобы разгадать его тайну. Он долго таскался за ним по пятам, часа три или четыре, и уже подумывал бросить нелепую затею, как в одном из пустых переулков старик обернулся и посмотрел на мальчишку. «Ты ищешь разгадок тайн… В свое время ты откроешь многие из них… но… постарайся не упустить главную… она как синица: вылетит – не поймаешь» – старик хотел еще что-то добавить, но испуганный мальчишка рванул прочь.

Потом Иван часто сожалел о своем страхе, но было уже поздно – старик словно провалился сквозь землю, в городе его больше никто не видел. Мальчик подумывал о том, что ему это просто приснилось, другого объяснения ум не находил. Со временем эта история стерлась из памяти и вдруг неожиданно всплыла, навеянная страшным муторным сном. Сейчас эти слова стали обретать плоть. Тайны сварожьего круга и славянских богов приоткрывались перед жрецом Перуна… Но какую главную тайну имел в виду странный старик? И кто он был? Может, Вечный Жид, безумный странник, бродящий по дорогам разных параллельных миров? Или великий колдун? Или… просто несчастный, сошедший с ума человек, потерянный для себя и близких, случайно сбежавший из закрытой лечебницы?

Иван вздохнул и закрыл глаза. Сон отлетел прочь, но вставать не хотелось. Во всем теле ощущалась странная слабость, словно всю энергию кто-то откачал огромным насосом. Перед внутренним взором встало сельское кладбище с покосившимися железными и деревянными крестиками и кружащим над ними вороньем. Все в мире рождается и умирает, переходит на новый уровень, проходит этапы взросления, мудрости… В этой жизни, здесь и сейчас надо жить так, чтобы понять – я сделал то, для чего был рожден. Иван точно знал, что нашел свое место – Сварожь на карте мира. Именно оно звало его и притягивало к себе. Но кроме силы Рода, мужской силы, рядом должна быть сила Родины, его женщины, его половинки. Иван Купала подсказал ответ на невысказанный вопрос. Пойти к Триглаву на капище, принести жертвоприношения, умолить грозных богов о том, чтобы даровали еще одну встречу с Оксаной… Надо понять, разобраться до конца, чтобы не жалеть потом, не оглядываться в поисках туманного призрака, а держать в объятиях живую женщину.

Ивана охватило раскаянье. Как мало он уделял внимания Катеньке, всецело посвятив себя поселению, в то время как она мучилась, писала письма Валентину, ждала его, безропотно и проворно исполняя дела по хозяйству… Он забыл про ее нежную душу, писавшую такие проникновенные стихи, словно они появлялись с неба… Забыл про стареньких родителей, терпеливо ждущих каждого их приезда, звонка, любой весточки… Его дело мнилось самым важным, в то время как близкие и друзья оставались на втором плане. Права тогда оказалась Людмила, когда обвиняла его в равнодушии, чувствуя недостаток внимания… А он считал себя безгрешным. Что он знает про своего друга Тимофея? Только общие слова, несколько мимолетных кадров его биографии? Всегда веселый, жизнерадостный друг, на которого можно положиться, доверить любое дело…

А ведь у него десять лет назад погибла в авиакатастрофе жена с грудным младенцем, его сыном, после чего он так и не женился… Открывал ли Иван Тимофею душу? Желал ли выслушать сам, что происходит с другом? О чем он мечтает, если мечтает вообще? Или катастрофа настолько выжгла его изнутри, что только пустая оболочка Тимофея балагурит и приплясывает на праздниках, стараясь походить на обычных людей? Стыдно. Признаваться себе в этом стыдно. Смотреть в зеркало…

А Тимофею понравилась подруга Оксаны Маришка, – понял Иван. – Они неуловимо похожи друг на друга, как… как две половинки… Разве так бывает? Чтобы сразу? Бывает. Жизнь многогранна, и не надо недооценивать ее сюрпризы. Она умеет опровергать сложившиеся представления и преподносить сюрпризы. Иногда она шутит, играет, радует и дарит ласку и тепло, иногда – превращается в стремительный и безжалостный поток, сметающий и крушащий на своем пути все, что попадется… Она не знает пощады к слабым, но сильным верит и подчиняется. Жизнь похожа на женщину, недаром это слово женского рода.

Иван встал, подошел к комоду и достал флейту. Выйдя тихо из дома, огляделся и пошел к реке. Томительные тоскующие звуки разнеслись далеко по лесу, нарушив его неспешный ход. Все живое прислушивалось к музыкальной мольбе жалующейся души, ищущей счастья… Природа сочувствовала и тихо вздыхала… Деревянные лица Триглава сохраняли невозмутимую улыбку.