Текст книги "Актриса на роль подозреваемой"

Ирина Градова
Актриса на роль подозреваемой

Пролог

1976 год, октябрь

Ребенок больше не кричал. Отлично: этого она и добивалась! Стоит ли снять с шеи удавку, скрученную наспех из шерстяного шарфа? Да какая разница, все равно любому очевидна причина смерти. Можно ли по шарфу определить, кто совершил преступление?

Угрызений совести она не испытывала. Девять месяцев таскать в себе тяжесть и наконец вытолкнуть ее наружу, избавиться от бремени… Нет, никаких угрызений! Она смотрела на маленькое тельце, закутанное в стандартную роддомовскую пеленку, даже с некоторым удивлением. Неужели это могло когда-нибудь вырасти? Оно могло кем-то стать – артистом, инженером, врачом… Но она решила так: он вообще не должен был родиться!

И почему она не отказалась от ребенка в роддоме? Это ведь так легко! О нем позаботилось бы государство – оно обо всех заботится. А все акушерка с ее страхами, будь она неладна… Господи, какая же она дура – так обалдела от факта, что больше не беременна, что и не подумала спорить!

Она аккуратно уложила сверток поверх груды мусора, вспучившейся из полуоткрытого бака. Он казался таким огромным по сравнению с притихшим кульком, что от этого зрелища становилось жутковато. В последний раз оглянувшись на дело своих рук, девушка метнулась в сторону подворотни. Через пару минут за ее спиной раздался истошный вопль. Обернувшись, она увидела полную женщину в накинутой на махровый халат куртке, стоящую у помойки и держащую в руках сверток. Поглощенная неожиданной находкой, дама не замечала девушку, прячущуюся в тени арки. Когда она наконец подняла глаза, та бросилась наутек.

2016 год, октябрь

– Как, как ты мог поступить с нами подобным образом? Как только земля носит такое чудовище?

Леди Хорнберри стояла у массивного деревянного стола, впившись побелевшими пальцами в его край. Вся ее поза выражала скорбное отчаяние. Молодой мужчина среднего роста, чью стройную фигуру подчеркивал отлично сшитый костюм, смотрел на пожилую даму насмешливо. Когда он заговорил, в каждом его слове сквозила издевка:

– Миледи, земля выдерживала и большую нагрузку!

Он медленно, словно хищник, готовящийся к броску, обогнул стол и встал так, чтобы смотреть прямо в глаза визави.

– Иначе, – продолжал молодой человек, – как вы не провалились в геенну огненную, не только не наказанная за преступления, а процветающая! Уважаемая дама лондонского общества, безжалостный и авторитетный критик любого аутсайдера, нечаянно затесавшегося в узкий кружок… Самая незапятнанная репутация в Англии. И вдруг – боже правый!

– Вы, вы говорите о моих преступлениях, подлое вы создание? – вскричала леди Хорнберри, подаваясь вперед. Ее лицо оказалось в непосредственной близости от пылающего лица молодого человека. – Вы соблазняли мать, лежа в постели с дочерью, не испытывая чувств ни к первой, ни к последней! Вы добивались лишь одной цели – проникнуть в то самое общество, о котором сейчас с таким презрением говорите. Вы мечтали, что вас станут принимать в уважаемых домах, хотели собственную ложу в театре – все это вы получили, не потратив ни гинеи. Но берегитесь: я ввела вас в общество, Томас Гослинг, я же и вышвырну вас оттуда. И, поверьте, вам будет очень больно падать с такой высоты!

– Не стоит волноваться, миледи, – спокойно ответил собеседник леди Хорнберри, ничуть не напуганный гневной тирадой. – Коли зашла речь о падениях… Вы уже присмотрели мужа для маленькой Марджори? Она не может выйти за простого смертного, наша принцесса, верно? Для Марджори Хорнберри – только самое лучшее! Но только вот возникла маленькая проблема: ваша милая дочурка беременна.

– Что?

Леди Хорнберри вскинула голову и впилась взглядом в холодные голубые глаза Томаса Гослинга.

– Вы мерзкий, грязный…

– Осторожнее со словами, миледи! – прошипел он, не отступая ни на шаг. – И отойдите назад, потому что, сокращая пространство между нами, вы лишаете меня доступа свежего воздуха. Но болотная гниль, которой веет от вас, и могильный холод, неизменный спутник отравителей, не отпугнут меня! Что случилось с вашим первым мужем? Бедняга внезапно скончался от приступа астмы? Вдовушка утешилась, заполучив кругленькое состояние престарелого банкира. Потом пришел черед лорда Ковентри. Денег с гулькин нос, зато – титул. Но и наш лорд не задержался на этом свете, хотя ему едва стукнуло сорок! Зато Марджори, маленькая Марджори родилась настоящей леди – с серебряной ложкой во рту и дюжиной высокопоставленных родственников. И это вы говорите мне о низости? Разве вы не собирались торговать дочерью в надежде продать ее подороже? Теперь это станет несколько, как бы выразиться помягче, затруднительно. По моим скромным подсчетам, она на пятом месяце, так что об аборте придется забыть: я уже вижу, как ваш деятельный мозг хватается за эту возможность как за спасательный круг. Что вы сделаете с несчастным маленьким ублюдком? То же, что с тем, другим, двадцать восемь лет назад оставленным на безлюдном перекрестке Кавингтон-кросс?

Леди Хорнберри вздрогнула и отпрянула.

– Кто вы? – с подозрением спросила она, буравя взглядом молодого человека. – Откуда вы столько знаете? И вы ничего не сможете доказать!

– А может, у меня есть доказательства, миледи? Что, если я могу взорвать ваш маленький, насквозь протухший мирок рассказом о вашей жизни до того, как вы стали многоуважаемой леди Хорнберри? Одно мое слово, и ваше имя забудут в гостиных и салонах, а ваша дочь станет самой нежеланной из всех невест Англии? Пожалуй, я начну с вашего детства. Дочь, кажется, мельника? Уважаемая профессия! Наверное, папаша надеялся, что дочка будет ему славной помощницей. Но в этой хорошенькой головке витали мысли, далекие от зерна и жерновов: ей хотелось вырваться из полунищенского существования, которое устроило бы девяносто процентов добропорядочных девушек ее сословия. Но Лора-Мэй не была добропорядочной – мы-то с вами знаем, леди Хорнберри, да? Маленькая чертовка только и мечтала сбежать из отчего дома и пуститься на поиски приключений. И она их нашла. Кто был отцом бастарда, мадам? Не сын ли обедневшего помещика, который впоследствии застрелился, не сумев оплатить карточные долги? Он оказался слабой фигурой на вашей шахматной доске. Фигурой, оставившей к тому же неприятное последствие. У последствия было имя, миледи? Вы успели наречь его, прежде чем бросили умирать холодным осенним утром?

– Лжете! – запальчиво воскликнула леди Хорнберри. – Каждое ваше слово – ложь, и я не потреплю…

– Его назвали Кавингтон, – продолжал Томас Гослинг. – Джонни Кавингтон. Кавингтон – по названию перекрестка, где его обнаружил случайно проезжавший мимо священник, из-за дождя изменивший обычный маршрут. Джонни… А как еще могут звать ребенка, чья мать только что не убила его собственными руками?

– Где он? – проговорила женщина, едва ворочая языком. – Где мой сын?

– Вам было бы удобнее, если бы он умер в младенчестве? Бедный Джонни Кавингтон без роду и племени… Вы говорили, я не испытываю к вам никаких чувств – к вам и моей милой, нежной сестренке Марджори?

– Се…стренке? – ошеломленно произнесла леди Хорнбери.

– Вы ошибаетесь, – словно не слыша, продолжал Томас Гослинг. – Мое чувство сильнее любви. Оно даже сильнее вашей жажды власти и положения. Единственное чувство, которое я пронес через годы, – ненависть ко всему, что связано с вашим именем! Все, к чему вы прикасаетесь, становится грязным. Мне терять нечего, а вот вам… Ваш последний муж, держу пари, не знает о проделках женушки? А своей обожаемой падчерицы? Боже, какой скандал!

В этот момент молодой человек заметил, что женщина сжимает в руке бархатную сумочку. Она мяла ее так сильно, что рисковала порвать.

– Что у вас там, миледи? – спросил Томас и, грубо выхватив у леди Хорнберри предмет дамского туалета, раскрыл ее. – Вы, я вижу, решили изменить стиль?

Он двумя пальцами извлек из сумочки изящный револьвер.

– Не мышьяк, как с первым мужем? Не цианид, как со вторым? Мне предназначалась пуля! Что ж, гораздо гуманнее – если, конечно, вы хорошо стреляете. А вы хорошо стреляете, леди Хорнберри? Вы сможете убить с первого выстрела? Потому что, если нет…

Томас Гослинг не счел нужным заканчивать фразу. Он аккуратно положил револьвер на стол, в непосредственной близости от руки леди Хорнберри. Затем он развернулся на каблуках и медленно пошел к двери. Женщина продолжала стоять неподвижно.

– У вас есть лишь один способ остановить меня, – не оборачиваясь, бросил Томас Гослинг. – И всего пара минут, пока я не выйду.

Он взялся за ручку.

Леди Хорнберри, словно сломавшись пополам, грузно осела на пол. Томас еще постоял, не поворачивая головы, а потом распахнул дверь.

Занавес обрушился, отрезав зрителей от происходящего на сцене. В звенящей тишине раздался выстрел, заставивший многих в зале вздрогнуть. Рита судорожно сжала локоть Байрамова. Тот с удивлением посмотрел на нее, не представляя, что спектакль мог произвести на жену столь глубокое впечатление. Он не собирался идти в театр и сделал это лишь потому, что его заставила Рита. Игорь был равнодушен к драме и полагал этот жанр отжившим, поэтому известие о новой постановке «Перекрестка» Руперта Рингуолта, забытого драматурга начала прошлого века, его в отличие от Риты не вдохновило. Хотя Байрамов подозревал, что, если бы в главной роли не был занят Сергей Свердлин, его жена охотнее провела бы вечер дома.

– Как думаешь, она его убила? – задумчиво спросила Рита, когда Байрамов помогал ей одеваться в гардеробе. – Или сама застрелилась?

– Понятия не имею, – пожал плечами Игорь. – Терпеть не могу неопределенные концы! Хотя дамы вроде леди Хорнберри обычно не пускают себе пулю в лоб, предпочитая уничтожать других.

Рита незаметно улыбнулась: Игорь не остался равнодушным к пьесе, иначе не удостоил бы ее такой реплики, сильно попахивавшей анализом! Рита знала, что он отправился в театр только потому, что она настояла, и еще потому, что Сергей Свердлин – его друг. Если бы не эти два факта, то Байрамова не удалось бы затащить на драматическую постановку.

– А как тебе Свердлин? – спросила Рита, твердо намеренная заставить мужа выразить мнение в отношении спектакля. – Великолепен?

– Мне больше нравится смотреть на него на экране, – пожал плечами Игорь.

Рита снова улыбнулась. Сергей Свердлин считался самым знаменитым из ныне живущих отечественных актеров театра и кино. Он был едва ли не единственным русским артистом, которому удалось покорить европейские подмостки, одинаково успешно снимающимся как у российских, так и у зарубежных режиссеров. Рита не любила бульварную прессу, но не пропускала ни единой заметки о Свердлине. Она знала, что он в данный момент курсирует между Питером, Римом и Лондоном, играя в спектаклях и участвуя в киносъемках. Если правда тот факт, что языковой барьер являлся единственным препятствием проникновения русскоязычных артистов на заграничные сцены, то для Сергея Свердлина его не существовало – он прекрасно владел английским, французским и итальянским, что позволяло ему не прибегать к помощи дублеров.

– Хочешь за кулисы? – предложил Игорь безразличным тоном, понимая, что Рита продаст душу дьяволу за возможность пообщаться с кумиром.

– Ты серьезно? – спросила она, замерев.

Байрамова забавляло то, как серьезно его жена относится к ситуации. Она обладала невероятной способностью сохранять хладнокровие в самых сложных и опасных обстоятельствах, но таяла, как снежная баба, при одном упоминании имени Свердлина. Игорь не ревновал, может, самую капельку. В любом случае он не мог отказать жене в удовольствии лично пообщаться с идолом.

Когда они подошли к гримерной, на которой золотыми буквами было выбито имя «Сергей Свердлин», Байрамов легонько постучал.

– Никого нет! – услышала Рита громкий, хорошо поставленный голос. – Господи, я же просил!..

Дверь распахнулась, и в проеме возникла взъерошенная светловолосая голова. Лицо выражало раздражение, но при виде Байрамова расплылось в улыбке.

– Так-так-так, – проговорил актер, насмешливо глядя на Игоря. – Все же решил удостоить меня посещением?

В этот момент он заметил Риту.

– А-а, – протянул Свердлин, – вот, значит, кому я обязан! Никак, это твоя мифическая жена?

– Почему же мифическая? – возмутилась Рита.

– Да потому, красавица, что он мне о вас много рассказывал, но так ни разу и не показал, – обезоруживающе улыбнулся Сергей. – Я, честное слово, начал сомневаться, существуете ли вы на самом деле!

– Ну вот, теперь ты видишь, что она существует, – буркнул Игорь, проталкивая Риту в гримерку. – И не только существует, но и горит желанием с тобой познакомиться.

– Польщен. Боже мой…

Рита замерла на пороге, решив, что уже успела что-то сделать не так. На лице Свердлина читалось замешательство, к которому примешивалась изрядная доля восхищения. Синие глаза артиста сияли, когда он разглядывал Риту, неловко переминающуюся с ноги на ногу посреди маленького помещения.

– Боже, какая женщина! – пробормотал Свердлин. Она оказалась выше его, по меньшей мере сантиметров на десять, если не считать каблуков, а Сергей гигантским ростом не отличался. Рита не считала это недостатком для столь обаятельного мужчины.

– Где ты ее откопал, Игорек? – спросил между тем Свердлин.

Рите показалось, что она ослышалась: ни один человек, включая ее саму и даже горячо любимую тещу, не смел называть Байрамова уменьшительно-ласкательным именем.

– Простите меня, милая дама, – шутовски поклонился Свердлин, поняв, что посетительница чувствует себя неудобно. – Я только хотел сказать, что не ожидал, что Игорек найдет себе кого-то… кого-то такого невероятно большого и красивого!

Рита почувствовала, что начинает краснеть, как девственница.

– Да уж, куда тебе! – фыркнул Байрамов беззлобно.

– Если не возражаете, я продолжу приводить себя в божеский вид, – сказал актер.

Только сейчас Рита сообразила, что он стоит перед ними в одних джинсах.

– Вы должны простить меня, – продолжал он, усаживаясь напротив зеркала и снимая ватным тампоном остатки грима, – за прохладный прием. Я пустил слух, что уже уехал, чтобы мои обожаемые поклонницы отвалили от дверей! Когда ты постучал, Игорек, я испугался, что не все в это поверили.

– Да, – ухмыльнулся Байрамов, – они могли порвать тебя на сувениры.

– Ты же знаком с процедурой, – пожал плечами Свердлин, натягивая белую водолазку и приглаживая взлохмаченные волосы пятерней. – Я с уважением отношусь к своим почитателям. Где бы мы все были, если бы не их любовь? Но иногда, – лицо Сергея приобрело виноватое выражение, – они немного мешают жить.

Рита понимала. Имея знаменитого мужа, она и сама отчасти жила жизнью шоу-бизнеса. Поклонники балета относятся к более интеллектуальной категории граждан и соответственно ведут себя прилично – по крайней мере в большинстве случаев. Свердлин же, будучи актером театра и кино, имел дело с более широкой аудиторией, зачастую выражающей восторги не вполне адекватно.

– Вот, вроде бы вернул себе человеческий облик.

Свердлин улыбнулся своему отражению и повернулся лицом к Рите и Игорю, примостившимся на банкетке. Рита получила возможность в деталях разглядеть своего кумира вблизи. Она призналась себе, что Сергей выглядел точно так, как на фотографиях в глянцевых журналах – фантастически привлекательно! Его тип сильно отличался от байрамовского. Игорь высок, темноволос, с резкими, неправильными чертами лица и светло-карими, почти желтыми глазами, смахивавшими на кошачьи. Свердлин среднего роста, стройный и сложенный как атлет-многоборец, с крепкой шеей, на которой ладно сидела светловолосая голова. Загорелая кожа, греческий нос, высокие скулы и ярко-голубые, практически синие глаза сделали бы его похожим на голливудских звезд с целлулоидной внешностью, если бы не невероятная подвижность каждого мускула его живого, богатого мимикой лица. Когда Сергей улыбался, на его щеках появлялись соблазнительные ямочки, как у маленьких детей. Если он смеялся, то так заразительно, что невозможно было не рассмеяться в ответ. Казалось, он вообще не бывал серьезным, что импонировало Рите. Она тяжело сходилась с людьми и не слишком уютно чувствовала себя в незнакомых местах. А вот Свердлин, судя по всему, везде в своей тарелке.

– Вы на машине? – поинтересовался он.

Они одновременно кивнули.

– Подбросите меня?

– А с твоей тачкой что не так? – спросил Игорь.

– Байрамов! – прошипела Рита. – Разумеется, мы вас подвезем!

– Только не надо официоза! – замахал руками Сергей. – Марго… тебя же Марго зовут? Давай на «ты», а то я смущаюсь.

– Это ты-то смущаешься? – поднял брови Игорь. – Ты вообще знаешь, что это такое?

– Читал, – отозвался Свердлин. – Поехали?

Идя к машине, Рита и Сергей болтали о незначительных вещах. Она удивилась, как легко с ним разговаривать. Завернув за угол, Свердлин вдруг отпрянул обратно.

– Черт, так и знал! – прошептал он, прячась в тени здания театра.

У входа толпились человек тридцать с цветами и мягкими игрушками, и миновать их незаметно не представлялось возможным.

– Я подгоню машину, – вздохнул Игорь. – Как только подъеду, сигайте внутрь.

И он двинулся в сторону парковки. Несколько поклонниц Свердлина цепкими взглядами просканировали одинокого прохожего, но не узнали и вновь отвернулись к двери в напряженном ожидании. Через пару минут появился недавно приобретенный вишневый «Конкорд» Байрамова. Он затормозил у бордюра и распахнул дверцу. Сергея не пришлось приглашать дважды: он ловко нырнул на заднее сиденье, а Рита уселась рядом с мужем. Поклонницы, осаждающие служебный вход, заметили трюк и кинулись к машине.

– Жми! – весело крикнул Свердлин. Новенькая машинка взревела и сорвалась с места, оставив почитательниц таланта актера на тротуаре.

– Вам их не жалко? – спросила Рита Сергея.

– Жалко, – согласился он. – Стыдно до невозможности, но, честное слово, я так устал, что не в состоянии их ублажать!

Всю дорогу до дома Свердлин молчал. Рита подозревала, что он уснул, но не могла сказать точно, так как его лицо находилось в тени и она не видела его в зеркало. Однако, как только Байрамов начал притормаживать, актер встрепенулся.

– Вы меня спасли! – с чувством произнес он. – И я обязан вас отблагодарить.

– Да брось ты! – отмахнулся Игорь.

– Нет-нет, я серьезно. Приглашаю вас на день рождения.

– У тебя же в декабре? – удивился Байрамов.

– Да не мой день рождения! – рассмеялся Сергей. – У Рогозиной юбилей.

– У Илоны Рогозиной? – уточнила Рита.

– Вы еще вместе? – почти одновременно с ней спросил Игорь.

– А как же, – улыбнулся Свердлин. – Не можем расстаться, ведь мы оба заключили сделку с дьяволом!

Рита не поняла, что он имеет в виду, но Сергей, похоже, не собирался развивать тему.

– Я пришлю приглашения, – подытожил он. – Завтра, на адрес твоего театра, Игорек, лады?

В этот момент раздался звук, заставивший Риту вздрогнуть всем телом. Ей показалось, что в машине каким-то непостижимым образом оказался целый стадион сумасшедших болельщиков, дружно скандировавших «Зенит – чемпион!» на фоне жутко громкой музыки и рева трибун.

– Господи, что это? – воскликнула Рита.

– Пардон, друзья, – извинился Сергей, шаря в кармане и извлекая телефон.

В течение минуты он разговаривал с кем-то по-итальянски. Единственными словами, которые она поняла, помимо si и no, были tesoro mio («мое сокровище»). Рита бросила многозначительный взгляд на Байрамова, но тот и бровью не повел.

Когда Сергей вылез из машины и быстрым шагом направился к парадной, Рита спросила Игоря:

– У них с Рогозиной и вправду роман? Она же лет на тридцать старше!

– Если не больше! Не знаю, что у них за отношения. Тебе должно быть лучше известно, ведь это ты читаешь желтую прессу.

Рита натыкалась на заметки о том, что Свердлина все чаще видели в компании Илоны Рогозиной, престарелой театральной дивы. Хоть она на старости лет и связалась с молодым, Рита не могла не восхищаться этой женщиной. Рогозина прекрасно выглядела, красиво одевалась и сохраняла стройную, почти девичью фигуру, а в ее возрасте это дорогого стоит! Рогозина не раз прибегала к услугам пластических хирургов, но какая разница? Актриса обязана хорошо выглядеть, ведь лицо ее кормит. Женщины этой профессии переносят старение болезненно. Мужчины-актеры могут играть героев-любовников до преклонных лет, а с женщинами все иначе. Их звездный период короток, потом на пятки начинают наступать более молодые. Роли героинь стареющие актрисы постепенно сменяют на их мамаш, а потом радуются даже паре-тройке малозначительных реплик, которые удается произнести со сцены. А ведь они чувствуют в себе силы и желание играть, у них масса опыта, но драматурги не пишут для пожилых актрис, и юные завоевывают подмостки, оставляя на задворках тех, кто еще недавно собирал полные залы. Саре Бернар повезло: она продолжала играть Джульетту и будучи почтенной матроной. Вымышленный персонаж Моэма, так любимая Ритой Джулия Ламберт, тоже страдала от кризиса среднего возраста и предвидела время, когда потеряет главные роли.

Последние несколько лет имя Рогозиной редко упоминалось в прессе. Поговаривали, что актриса оставила сцену. Она не давала интервью и не светилась в ток-шоу, которые кормят артистов в отсутствие ролей. Судя по материалам газет, актриса обладала склочным характером, и оставалось лишь удивляться, что такой светлый человек, как Сергей Свердлин, состоит с ней в близких отношениях!

– Мог бы найти себе помоложе, – пробормотала Рита. – Как думаешь, что за итальянка ему звонила?

– Ты так уверена, что он разговаривал с женщиной?

– У него было такое выражение лица, а еще интонации…

– Ладно, – пожал плечами Игорь, – его личное дело.

* * *

Она плавно провела рукой по щеке, по губам, перешла к подбородку и осторожно спустилась по шее к линии декольте. Потом поднесла ладонь к глазам и потерла друг о друга большой и указательный пальцы, пытаясь понять, остался ли на них слой тонального крема. Кажется, нет – эта фирма и впрямь заслуживает доверия, как гласит реклама. Правда, красота и стоит столько, что страшно произнести вслух! Зато можно не бояться, что в самый неподходящий момент она осыплется с тебя, как осенняя листва с деревьев.

Операция по круговой подтяжке лица прошла превосходно, убавив лет десять. Именно это сейчас и требовалось – выглядеть моложе, чем гласят данные в паспорте. Легкий взмах пуховки, и на бледных щеках расцвел девичий румянец. Несколько штрихов подводкой – и из зеркала на актрису глянули миндалевидные глаза Клеопатры. Тушь, помада телесного цвета и перламутровые тени довершили портрет совершенства.

Женщина поднялась с табурета, на котором сидела, и критически осмотрела себя в зеркале в полный рост. Платье, пожалуй, чересчур облегает фигуру. Поправилась на пару килограммов? Ничего, у нее в запасе несколько дней, чтобы избавиться от лишнего жира на талии. На собственном юбилее она будет выглядеть как картинка, и ни у кого не возникнет вопроса о том, сколько ей лет на самом деле.

За долгие годы в театре Илона привыкла репетировать каждый шаг – от выхода на сцену до похода в магазин. Любое появление на людях тщательно планировалось. Илона знала, как накрасится, какое платье наденет с какими туфлями и какой платочек повяжет на шею. Поначалу бывало трудно – шутка ли, постоянно следить за малейшим своим жестом? Но постепенно это стало частью натуры Илоны, и она не мыслила себе иной жизни.

Теперь все труднее… Неужели это станет ее концом? Концом великой Илоны Рогозиной, недостижимой мечты десятков тысяч мужчин на протяжении более сорока лет? Врагу не пожелаешь такой жалкой развязки… Но в ее пьесе такого не случится! Единственное, что может сделать Илона, так это сама написать свою роль – от начала до финала. И финал будет таким, каким захочет она.

* * *

– Я не собираюсь работать с ней, даже не проси!

Валерия Краснопольская театральным жестом закрылась от собеседника.

– Но, душечка, как же так? – молитвенно сложив руки, пробормотал режиссер, недоумевая, что могло произойти за двадцать четыре часа, которые прошли с момента получения согласия актрисы.

Ролан Антонович Дикий за свои сорок девять лет, большую часть которых он провел в обществе актеров, научился их понимать. И не только понимать, но и обращаться с ними правильно. Для Дикого артисты не были людьми. Они представляли собой предметы, к каждому из которых следовало найти особый подход. Глядя на актера, Дикий видел фарфоровую вазу, медную кастрюлю или хрустальный бокал. Знали бы они, какими предстают в воображении режиссера! Сейчас перед Роланом Антоновичем – явно фарфоровая ваза. Она отказывалась слушать, что подписала контракт и что теперь их отношения – вопрос юридический. Еще вчера Краснопольская сияла от счастья, узнав, что ей предлагают роль в антрепризном спектакле, где ее партнерами станут Илона Рогозина и Сергей Свердлин. О таком можно только мечтать, и Дикий считал, что угасающая звезда Валерии должна ухватиться за этот шанс обеими руками! А она что делает? Заявляет, что отказывается играть на одной сцене с Рогозиной?

Дикий не мог не знать, что две старухи, как называли их за глаза в театральной середе, ненавидят друг друга. Никто точно не знал, что за черная кошка пробежала между ними, но Дикий не верил, что причина вражды была исключительно профессиональная.

Примерно одного возраста, хотя Краснопольская при всяком удобном случае подчеркивала семилетнюю разницу, абсолютно непохожие по темпераменту, две эти женщины в равной степени обладали драгоценным для каждого режиссера качеством – они были актрисами до мозга костей. Каждая представляла собой прекрасный податливый материал, из которого умелый специалист мог вылепить любой характер.

Но это – на сцене. В жизни Рогозина и Краснопольская слыли сущими мегерами, и иметь с ними дело считалось нелегким жребием. Поначалу Дикий воспринял идею соединить двух старух на одной сцене в штыки. Он и представить не мог, как станет разбираться с ними, когда каждая начнет тянуть одеяло на себя. Чтобы разбавить ядреный дуэт, было решено пригласить в постановку Сергея Свердлина. Все знали, что его с Рогозиной связывают романтические отношения и, вполне возможно, ему удастся сдерживать престарелую возлюбленную. Дикий понимал, что идея спектакля хороша до невозможности. Две знаменитые примы преклонных лет в сочетании со Свердлиным, чье участие в любом мероприятии уже само по себе обеспечивает кассу, произведут фурор, просто взорвут подмостки! Но, черт возьми, какой ценой?

Пьеса, предложенная Дикому, называлась «Монстры». Время действия – середина XIX века, место действия – Санкт-Петербург. Две героини, пожилые светские львицы, без конца соперничают друг с другом. Строя козни и вовлекая в них близких людей, они приближают себя к трагической развязке. Костюмная драма, напряженный сюжет и участие звезд не могло не привлечь в театр толпы желающих. Молодой драматург, автор пьесы, признался режиссеру, что писал своих «Монстров» с Краснопольской и Рогозиной. Дикий не мог не признать, что портрет удался: роли просто созданы для этих женщин! Ему ли не знать, что для стареющих актрис такой шанс – подарок судьбы? Да кому они нужны в свои под и за шестьдесят? Постановка станет для них лебединой песней, возможностью уйти на покой с триумфом, оставив о себе яркую память. Но Краснопольская вдруг заартачилась. Вот почему Дикий не любит антрепризу: на одной сцене собираются артисты, не соблюдающие субординацию, принятую в труппах отдельных театров, просто потому, что каждый считает себя пупом земли. Им и невдомек, что они – винтики в механизме, способ заработать деньги и как личности никого не интересуют! Их дурацкие прихоти раздражают и тормозят процесс, который мог быть намного плодотворнее, уделяй артисты больше внимания репликам, а не разборкам друг с другом. К несчастью, театр без актеров существовать не может, и Ролану Антоновичу всю жизнь приходится изворачиваться, чтобы спектакль состоялся при минимальном кровопролитии. Он предвидел, что при постановке «Монстров» сцена обагрится реками крови – если, разумеется, ему удастся уговорить Краснопольскую!

– Лерочка, ведь ты же знала, что тебе придется играть с Рогозиной, когда подписывала контракт? – увещевательным тоном, словно урезонивая непослушное дитя, проговорил режиссер. – Ты даже сказала, что будет интересно встретиться после стольких лет…

– Я передумала! – прервала его актриса. – Как я буду выглядеть рядом с женщиной, только что сделавшей пластическую операцию? Я вот не прибегаю к помощи пластических хирургов, у меня все натуральное, а ведь Рогозина намного старше! Что же, она будет казаться девочкой на моем фоне?

Он помнил Валерию пышной блондинкой, чьи формы навевали эротические сны не одному поколению мужчин. Ее черные, пронзительные глаза заставляли мужские сердца плавиться, подобно воску, а аппетитные, полные губы приглашали к поцелую. До сих пор в театре висел портрет Валерии Краснопольской тридцатилетней давности – она отказалась заменить его на более современный. И немудрено! Годы обошлись с Валерией беспощаднее, чем с ее соперницей. Невоздержанность в еде привела к излишней полноте и дряблости кожи, а дурной характер – к обвисанию когда-то прекрасных черт лица. Илона Рогозина ревностно следила за фигурой, и даже сейчас со спины ее можно принять за молодую девушку – неудивительно, что Сергей Свердлин оказался во власти ее обаяния!

А насчет пластических операций… Дикий знал из достоверных источников, что Валерия посещает клинику пластической хирургии не реже двух раз в год и она явно лукавит, говоря, что является приверженкой естественной красоты! Но он не собирался спорить с актрисой, ему требовалось только ее согласие на постановку, которая неожиданно оказалась под угрозой.

– Но, моя милая, – продолжал режиссер, – ты и Рогозина – разные типажи, в этом-то и соль! Каждая из вас прекрасна по-своему, и никакие пластические операции или их отсутствие не могут лишить вас шарма!

– Шарма? – взревела Валерия. – Все станут нас сравнивать, говорить, что Рогозина выглядит на двадцать лет моложе! Облезлая кошка уж постарается затмить меня хотя бы внешностью, так как не может этого сделать при помощи таланта… Боже, да какого таланта? Она никогда им и не обладала, проложила себе дорожку на сцену через постель – все в курсе!

Дикий давно освоил полезный трюк: когда ситуация становилась критической и артист начинал выходить из себя, режиссер отключал слух. На его лице застывала вежливая маска, говорящая, что он внимательно прислушивается к словам собеседника. На самом же деле Дикий пережидал, когда у того закончится запал и он выдохнется. Валерия чувствовала себя защищенной в стенах своего театра, а он, Дикий, находился на вражеской территории. Здесь Валерия могла себе позволить ерепениться, но контракт есть контракт, и придется выполнять условия, даже если сейчас ей кажется, что это необязательно. Глядя на Краснопольскую, Ролан Антонович видел торговку пивом, с раскрасневшимся лицом, лоснящимися щеками, близко расположенными к поверхности кожи сосудами и сверкающими от гнева глазами. Актриса распалилась не на шутку, и у Дикого оставалась крошечная надежда, и она безбожно опаздывала!