Текст книги "Экзотический симптом"

– Все нормально, правда! Лучше послушайте, что мне удалось выяснить. Думаю, опека правильно сделала, что забрала у Карпенко детей: пока мать здесь, а отец в каталажке, им будет лучше в приюте. Я хотела позвонить, чтобы и за оставшимися присмотрели, но девочка очень просила этого не делать. Что ж, она уже почти взрослая, привыкла матери помогать – справится!

– Вас правда так Карпенко отделал?

– Я зашла к детям, принесла кое-что из продуктов и хотела поговорить со старшей девочкой. Мы только-только накрыли на стол, как раздался звонок в дверь. Оля пошла в коридор, а потом мы услышали ее громкий визг и шум борьбы. Выскочили из кухни, а там бедная Оля пытается вытолкать папашу за дверь. Ну, вы же его видели…

– Да уж, амбал еще тот!

– Естественно, у нее ничего не получилось – Карпенко ее одной рукой на месте удерживал!

– И вы вмешались?

– А вы бы не вмешались? – фыркнула Лариса и громко охнула от боли, схватившись рукой за скулу. – Мы с мальчишкой на него навалились, но Карпенко, он как великан-людоед, скрутил нас так, словно мы были тряпичными куклами. Втолкнул подростков в квартиру, а меня, наоборот, выволок на лестничную площадку и спустил с лестницы, предварительно дав несколько зуботычин… Если бы не соседи, он бы меня убил!

– Подонок! – процедил сквозь зубы Мономах. – Как думаете, долго его продержат?

– Я накатала заявление, так что, надеюсь, до суда он безопасен… Во всяком случае, если правосудие существует. Владимир Всеволодович, вас не затруднит сделать то же самое?

– Что, заявление в полицию написать?

– Ну да, это могло бы помешать выпустить Карпенко под подписку. Опишете, как все случилось в палате в тот день?

– Разумеется, я это сделаю! – кивнул Мономах. – Чем еще я могу помочь?

– Вылечите Карпенко побыстрее, – попыталась улыбнуться Лариса. Вышла не улыбка, а довольно-таки зловещая гримаса: только одна сторона ее лица была подвижна, а вторая больше смахивала на африканскую маску и цветом, и выражением. – Чем скорее она вернется к нормальной жизни, тем скорее разрешится ситуация с детьми. По крайней мере, сможет попытаться доказать свою состоятельность. В приюте близнецы в безопасности…

– Погодите, Лариса, почему вы сказали, что Карпенко «сможет попытаться» – есть препятствия?

– Знаете, как говорят: что упало, то пропало: опека, можно сказать, действует по этому принципу. Так что ей придется нелегко!

– Но разве фишка не в том, чтобы отстаивать интересы семьи, чтобы дети жили с родителями?

– Чем дольше я работаю, тем больше убеждаюсь, что дыма без огня не бывает, Владимир Всеволодович. До того, как оказаться здесь, я навела кое-какие справки: семейство Карпенко и впрямь неблагополучное. Мать выгнала муженька недавно, а до этого терпела все – и побои, и жестокость по отношению к детям, и бесконечные попойки мужа с друзьями. Соседи без конца жаловались, но что могла сделать полиция – провести беседу? Ну, проводили, а потом Карпенко вновь воцарялся в квартире и продолжал терроризировать семью и всех, кто живет по соседству.

– Но если он теперь в каталажке, то почему у матери могут возникнуть проблемы с возвращением детей?

– Хоть Борис и выпивоха, но он регулярно приносил в дом зарплату. У мамаши доход нестабильный, а теперь она еще и в больнице неизвестно сколько проваляется. Это означает, что денег не будет, а детей нужно кормить три раза в день! До того, как Борис сделал то, что сделал, был шанс, что ей не станут чинить препятствий, но теперь, когда речь идет о насилии в семье, пусть его источником и является бывший муж, опека напряжется. Они всегда напрягаются, когда проблемы становятся достоянием общественности, а до этого – хоть трава не расти!

– А как вышло, что детей Карпенко забрала опека, ведь для этого требуется, чтобы к ним поступил сигнал, верно? Ну, о том, что дети в опасности или что-то в таком роде?

Лариса ненадолго задумалась.

– Знаете, вы правы, – пробормотала она. – Мне как-то не пришло в голову это выяснить… Да я бы и не успела! Но, скорее всего, дело, опять же, в Борисе Карпенко: видать, «сигналы» соседей возымели свое действие, и работники опеки наконец соизволили оторвать задницы от стульев и своими глазами поглядеть, что творится в семье! Мой вам совет, Владимир Всеволодович, не углубляйтесь в это – пожалеете. Я раньше работала с такими, как Карпенко, и наелась по самое не балуйся!

– Вы работали в опеке?

– Не совсем. Я была психологом в соцзащите, а там, знаете ли, приходилось иметь дело с самыми разнообразными случаями. И каждый – своя собственная история бед и несчастий, можете мне поверить! Самое обидное, что я, как психолог, мало что могла сделать, ведь большинство моих клиентов не желали никакой помощи, кроме материальной, и воспринимали меня как неизбежное зло, без которого им грозило наказание…

– А в больнице что, лучше? – задал вопрос Мономах.

– Даже не знаю… Начальство, по-моему, не знает, что со мной делать! Ставку выделили, а чем заниматься соцработнику, не разъяснили. Вот и болтаюсь тут, как…

– Ну, не все так плохо! Вы пытались помочь, и от вас есть польза – по меньшей мере Карпенко не сможет больше врываться в квартиру и лупить жену и детей.

– Не уверена, что все закончится судом и справедливым приговором! Но есть хоть один плюс во всем, что случилось: дети под присмотром, сыты и без угрозы со стороны бешеного папаши.

– А это – уже немало! – согласился Мономах.

Выходя из палаты, он едва не столкнулся с идущим по коридору в сторону поста Тактаровым – странное дело, завтравмой не страдал излишним трудолюбием и редко задерживался после работы.

– Князев! – пробормотал он при виде Мономаха и нахмурился. – Какими судьбами – не по мою ли душу?

– С чего ты взял?

– С того, что меня вызывала Нелидова.

– Ну, ты же сам удивлялся, почему она с тобой не поговорила!

– Нелидова во всем винит меня, – перебил Тактаров. – Она считает, что, если бы я заставил Протасенко принести более «свежие» анализы, они показали бы…

– Что бы они показали? – перебил его Мономах. – Уже абсолютно ясно, что ни ВИЧ, ни СПИДа у твоей бывшей пациентки нет.

– Так вот и я говорю, что я ни при чем!

– Ошибаешься, коллега: за каким чертом ты распускаешь слухи о том, что Протасенко занимается проституцией?

– Я?!

– Не пытайся отрицать – мне все известно.

– Ну, так это и не слухи вовсе: Протасенко работает в элитном агентстве эскорт-услуг, и с чего я должен это скрывать, спрашивается?

– Откуда ты знаешь?

– Да так… Знаю, и все!

– Нет уж, это ведь ты ко мне пришел, не забывай, так что колись: откуда «дровишки»?

Тактаров пожевал нижнюю губу, морща лоб – видимо, он считал, что именно так должен выглядеть глубоко задумавшийся о чем-то стратегически важном человек.

– Ну, некоторое время назад я посетил одно мероприятие…

– Муратовское?

– Нет, но это он меня позвал. Праздновали юбилей какой-то «шишки» из Министерства здравоохранения, куча народу понаехала из Москвы, и почти все мужского пола.

– И им, очевидно, понадобились девочки?

– Правильно. Абы кого для таких оказий не вызывают, поэтому устроители наняли дорогое агентство эскорт-услуг. Среди приглашенных дамочек оказалась Лера… в смысле, Протасенко.

– Так вы знакомы! Вот почему она у тебя решила делать операцию?

– Я дал ей свою визитку, мы чуток пофлиртовали… ты ничего такого не подумай!

– Да мне, поверь, фиолетово, флиртовали вы или кровать сломали, только вот если бы ты не стал распространяться о ее пикантном роде деятельности, возможно, Олешин не стал бы думать в неправильном направлении и не потерял бы кучу времени!

– Так диагноз поставлен? – спросил зав травматологией, определенно не ощущая не то что вины, но даже малейшего неудобства из-за собственного поступка.

– Пока нет, но, может статься, у нее менингит.

– Менингит?

– Я же сказал, пока это не точно. Но ты не можешь не понимать, как важно вовремя поставить диагноз, ведь каждый день неправильного лечения приближает пациентку к смерти!

– Ой, брось – это не моя печаль и не твоя, Князев! – отмахнулся Тактаров. – Если просроченные или даже поддельные анализы Протасенко ни при чем, значит, и я ни при чем, так? А посему мне плевать с высокой елки, менингит у нее, артрит или полиомиелит, ясно?

С этими словами завтравмой развернулся на каблуках (которые, надо заметить, всегда были довольно высокими: так Тактаров пытался компенсировать недостаток роста, становившийся особенно заметным в тени такого гиганта, как его закадычный приятель, бывший главный Муратов) и двинулся в сторону своего кабинета.

Похоже, услышав о менингите, он расслабился и тут же выкинул из головы молодую женщину, которая была его пациенткой. Протасенко интересовала Тактарова лишь постольку, поскольку из-за нее у него возникли проблемы. Как только выяснилось, что при всем желании Нелидовой приплести его к делу не получится, завтравмой «слился», не заботясь о том, что будет с его больной дальше. В этом весь Тактаров, хотя Мономаху и так не требовалось напоминать, почему он его терпеть не может. Впрочем, чувство взаимно.

* * *

Протерев ладонью запотевшее зеркало в ванной, Алла принялась пристально изучать собственное лицо. Изменилась ли она с тех пор, как ее личная жизнь пошла на лад?

Сама она особых изменений не замечала: все та же шапка коротких, темно-каштановых волос (которые, впрочем, отросли, и пора записываться к парикмахеру), глаза цвета болотной зелени, опушенные длинными черными ресницами, не нуждающимися в туши, и большой рот с, пожалуй, недостаточно полными губами.

Все перемены, которые с ней произошли, не имели отношения к романтике и были связаны с насилием над собственной личностью.

За прошедшие месяцы ее лицо стало чуть менее круглым, а щеки не так сильно выступали по сторонам, как раньше – и это не могло не радовать Аллу: диета и физические усилия не пропали даром. Главное, диетолог Добрая довольна и ругает ее уже не так часто, как в первое время их общения. Шея похудела и казалась длиннее, спал жирок на плечах. Грудь, к счастью, этот процесс пока не затронул, и она по-прежнему оставалась полной и аппетитной. Именно грудь Аллы являлась предметом постоянного восхищения и вожделения Дмитрия Негойды, ее нынешнего любовника, которому удалось сделать невозможное – повысить самооценку Аллы от уровня плинтуса почти до уровня ватерлинии.

Она провела рукой от подбородка по шее и до груди – именно там заканчивалось полотенце, которым она обернулась после душа. То, что находилось над полотенцем, ей нравилось, а вот что под – пока нет. Плотная махровая ткань не позволяла видеть складки на спине и животе, которые сильно смущали Аллу, слишком полные бедра и колени, которые она пока что не могла позволить себе оголять, а потому носила только свободные брюки и изредка длинные юбки.

Ну почему «корма» всегда худеет медленнее?! Но Дмитрия, похоже, все устраивает.

Вернувшись в комнату, она застала его в постели. Сыщик лежал, вытянувшись всем своим длинным, стройным телом, едва прикрытый тонким одеялом, подложив руку под голову и не сводя взгляда с двери, в которую только что вошла Алла.

– Ну что, смыла с себя запах секса? – тягучим, словно сгущенное молоко, голосом поинтересовался он.

– Осталось совсем чуть-чуть, – улыбнулась она и присела на краешек кровати. – Никто и не почует!

– Все почуют, – возразил Негойда, приподнимаясь на локтях и преувеличенно громко втягивая тонкими ноздрями воздух. – Они же опера, забыла?

Его сильная рука властно легла на ее плечо и притянула к себе.

– Негойда, прекрати! – предупредительно вскрикнула Алла, одной рукой борясь за свои права, а другой поправляя волосы, только что тщательно уложенные феном в ванной.

– Мне на работу пора!

Она резко поднялась и подошла к окну, глядя вниз, на широкий Невский проспект, по которому даже в этот ранний час вовсю носились машины и общественный транспорт: еще не до конца рассвело, и ярко горящие фары, словно бритвой, разрезали утренний промозглый туман, растворяясь в брызгах падающей с заложенного тяжелыми тучами неба мороси.

Алла еще не решила, как относится к тому, что на ее частной, принадлежавшей только ей одной территории, вдруг оказался новый мужчина, ведь до этого они жили здесь с Михаилом. Жили почти семь лет – до того самого момента, когда он решил, что его карьере требуется «новый виток» и бросил Аллу, женившись на девушке с «правильным» папашей…

Ну и всего однажды здесь ночевал Мономах. Правда, Дмитрий не жил здесь – он даже вещи свои не перевез.

Алла не предлагала, так как пока не до конца разобралась в своих чувствах к частному детективу. То, что он ей нравится, не подлежало сомнению, но вот хочет ли она, чтобы он прочно вошел в ее холостяцкую жизнь и укоренился в ней на долгие годы? Или все ее сомнения – из-за отсутствия уверенности в себе после того, как уход или, вернее сказать, бегство бывшего возлюбленного серьезно потрепало ее самолюбие? А может, дело вовсе не в этом, а в том, что Алла не так уж и влюблена? Влюблена ли вообще – в него, в Дмитрия Негойду? Ведь другой образ неотступно преследовал ее долгое время, сейчас отойдя в тень на фоне развивающихся новых отношений, но так и не исчезнув вовсе.

Избавилась ли она от наваждения, или это – передышка вследствие того, что они с Мономахом в последние недели редко виделись? Раньше им удавалось каждую неделю посещать альпинистский клуб МЧС, и они старались сделать так, чтобы дни их тренировок совпадали, но вот уже три недели как Алле приходилось обходиться без помощи и поддержки доктора Князева.

В сущности, это ничего не меняло, ведь она уже достаточно навострилась для того, чтобы заниматься самостоятельно, однако его присутствие воздействовало на нее благотворно, заставляя не отлынивать, щадя собственное тело. Интересно, придет ли он завтра?

– Как там новое дело? – спросил Дмитрий, переворачиваясь на бок и наблюдая за Аллой.

Почему он всегда так пристально ее разглядывает? Ему нравится вид или он пытается приметить недостатки… которые, впрочем, видны невооруженным глазом!

– А? – переспросила она, отрываясь от размышлений о Мономахе.

– Ну, о той самоубивице?

– Вряд ли она, как ты выражаешься, самоубивица, – вздохнула Алла. – Погоди, а ты-то откуда знаешь?!

– Антон рассказал.

– Ну, разумеется… – Старший опергруппы Антон Шеин и Дмитрий были старыми друзьями еще в то время, когда Негойда не перешел на частные рельсы, и они оба трудились в одном отделе. Алла прекрасно об этом знала, но почему-то каждый раз раздражалась, понимая, что любовник в курсе ее дел.

– Может, поделишься? – предложил между тем сыщик.

– Почему ты так интересуешься этим делом?

– Да потому, дорогуша, что мне такие дела не попадаются вовсе! Неверные мужья, жены-изменщицы, нечистые на руку подчиненные – скука смертная!

Алле стало почти что жалко Дмитрия: такой талант пропадает! В день их знакомства он без утайки рассказал ей о том, почему пришлось уйти из убойного отдела. Тяжелое ранение, серьезная потеря зрения в одном глазу, увольнение, работа на бывшего уголовного авторитета в качестве начальника охраны. Новое ранение, повлекшее за собой переоценку ценностей, вследствие чего Негойда ушел от авторитета и занялся частным сыском. И все-таки, видимо, Алла недооценила степень тоски Дмитрия по былым денькам в убойном, когда каждый день приносил нечто новенькое и порой опасное, что делало существование такого адреналинщика, как Негойда, исполненным смысла. Поэтому она решила сжалиться над ним и рассказал все, о чем удалось узнать со времени его последнего общения с Шейным.

– Негусто! – крякнул сыщик, резко садясь на кровати.

Взгляд Аллы невольно скользнул по его плоскому животу и жилистым рукам и ногам – уж чего-чего, а физической привлекательности у парня не отнимешь!

На вкус и цвет, конечно, товарища нет, но Аллу привлекали именно такие мужчины, высокие и стройные.

Несмотря на то что отнюдь не являла собой идеал фитнеса, Алла терпеть не могла «пивное» брюхо, широкие бедра и дряблую, почти что женскую грудь, у представителей противоположного пола. Поэтому худое, но в то же время сильное и тренированное тело Негойды услаждало ее взор даже в те моменты, когда мозг терзали сомнения.

– Да, негусто, – согласилась она, подходя к встроенному платяному шкафу и распахивая его створки в поисках подходящего наряда.

Высмотрела аккуратно висящий на плечиках брючный костюм цвета «кофе с молоком». Алла приобрела его, можно сказать, «на вырост», надеясь, что туго сидящие на талии брюки через пару недель станут посвободнее. Прошло три недели – пора рискнуть и примерить!

Она все еще стеснялась одеваться при Дмитрии, хотя это и казалось глупым даже ей самой, ведь он видел ее совсем без одежды. Тем не менее Алла зашла за антикварную китайскую ширму, которая досталась от родственницы, оставившей ей эту самую квартиру. И даже там ей продолжало казаться, что ярко-голубые глаза Негойды, для которых ширма вовсе не являлась препятствием, не отрываются от нее ни на миг.

Телефонный звонок заставил Аллу выскочить в брюках и белой блузке навыпуск.

– Чего ты так суетишься? – удивился Дмитрий. – Если что, перезвонят!

На самом деле Алла боялась, что ему вздумается взять ее телефон, лежащий на прикроватной тумбочке, и ответить на звонок: Алла просто не могла позволить, чтобы кто-то из коллег или знакомых узнал об их отношениях.

– Алло! – крикнула она в трубку громче, чем намеревалась.

– Алла Гурьевна? – раздался неуверенный голос, показавшийся ей знакомым.

Номер тем не менее не определился.

– Это… это мама Лиды, – сказала звонившая, и тут уж Алла ее признала.

– Да-да, Лариса Дмитриевна, я вас слушаю!

– Вы просили звонить, если я что-нибудь вспомню…

– Вы что-то вспомнили?

– Нет, но… я кое-что обнаружила. – Что?

– Вы сказали, патологоанатом при вскрытии обнаружил следы феназепама, так?

– Все верно.

– Так вот, я нашла у Лиды упаковку с полупустыми блистерами.

– Неужели? Вы же говорили, что…

– Да помню я, что говорила! И сейчас говорю, что моя дочь не состояла на учете у психиатра, но после нашего разговора я решила проверить ее вещи и… И нашла эти таблетки. Я не понимаю, что это значит!

– Лариса Дмитриевна, вы можете кое-что для меня сделать? Аккуратно возьмите упаковку, положите ее в чистый полиэтиленовый пакет и привези… нет, пожалуй, я сама к вам заскочу минут через сорок, ладно?

– Новости? – поинтересовался Дмитрий, когда Алла повесила трубку.

– Возможно, – пробормотала Алла, возвращаясь за ширму и хватая жакет.

– Поделишься?

– Потом… вечером, хорошо?

– Ну, вечером так вечером.

* * *

Несмотря на то что уже стемнело, Мономах мог слышать за окном стук топора: Сархат колол дрова для камина. Заниматься этим на ночь глядя было вовсе не обязательно, но Мономах подозревал, что парень так поступает потому, что в доме находится гостья и он чувствует себя неудобно. Более того, ему казалось, что Сархат недолюбливает Нелидову и старается лишний раз не попадаться ей на глаза.

Мономах не планировал больше с ней встречаться – за исключением рабочего времени, само собой. Во всяком случае, он надеялся, что однозначно дал понять, что берет тайм-аут на обдумывание сложившейся ситуации. Но когда он после ужина с Сарахатом открыл дверь на звонок, на пороге стояла Анна Нелидова.

Жук встретил ее так же радостно, как встречал любых гостей, посещающих дом хозяина, Сархат ретировался во двор, и Мономах с и.о. главврача остались в доме одни.

– Я решила, что твои раздумья чересчур затянулись, – сказала она, входя и по пути снимая пальто. Если бы Мономах не успел подхватить легкую кашемировую одежку, она упала бы на пол, туда, где ступал грязными лапами Жук. – Вот, подумала, что нам необходимо выяснить все раз и навсегда!

И они выяснили.

Сначала – в гостиной, потом перебрались в спальню. И все это – под мерный стук топора Сархата во дворе. Теперь, лежа рядом в постели, они молчали: каждый боялся начать разговор первым, не представляя, как отреагирует другой.

Мономах размышлял над тем, почему не сумел сдержаться и не отправил Нелидову домой – она ведь даже не в его вкусе! Гурнов точно выдал бы что-то вроде: вот что с мужиками делает одиночество. Или: «жениться тебе надо, Мономах!»

Однако было в Анне что-то такое, чего он не смог бы описать словами. Может, властность, определявшаяся высокой должностью, казалась ему привлекательной? Или скорее то, что она не пыталась использовать свой авторитет в отношении него?

С Мономахом Нелидова становилась обычной женщиной, нуждающейся в надежном мужском плече и ласке, женщиной, которая варит своему мужчине кофе по утрам и застилает постель.

Что, собственно, ему о ней известно? Они мало говорили о прошлом. Знали, что у каждого есть взрослые дети, а также об оставшихся за плечами разводах– вот, пожалуй, и все. Так что, вполне вероятно, Мономаха устраивал именно этот факт: отношения без обязательств, ведь у каждого своя жизнь, к которой они возвращаются после таких вот коротких встреч. И большую часть этой жизни занимает работа.

– Выпить хочешь? – подал голос Мономах, решив, что пора нарушить молчание.

– Это секс со мной навел тебя на мысль об алкоголе? – усмехнулась Анна, повернувшись на бок и следя за каждым его движением по комнате.

– Я просто спросил. Если ты не в настроении…

– Я очень даже в настроении. Что ты предлагаешь?

– Коньяк, виски, вино?

– А какой коньяк?

– Армянский.

– Тогда коньяк!

– Наш человек! – произнес себе под нос Мономах и скрылся за дверью: вся выпивка хранилась в прохладной кладовке.

Вот и еще одна причина восхищаться Нелидовой: женщины, как правило, выбирают вино или шампанское, но она предпочла благородный «мужской» напиток.

Кстати сказать, больше ничего мужского в ней нет! Ему нравилось небольшое, сухощавое тело Анны, за которым она тщательно ухаживала, изнуряя себя в спортзале и бассейне, несмотря на серьезную должность, предполагающую почти круглосуточную занятость. Лицо свое она тоже без внимания не оставляла и, хотя не могла претендовать на звание первой красавицы, выглядела прекрасно для своего возраста. А что еще требуется мужчине? Поговорить… Им есть и о чем поговорить – в основном о работе, ведь это именно то, что их объединяет!

– Отличный коньяк, – отметила Нелидова, пригубив напиток, принесенный Мономахом в пузатом бокале и вертя в руках бутылку. Она немного подержала коньяк во рту, после чего проглотила и зажмурилась от удовольствия. – Подарок?

– Почему все считают, что врач не может сам себе купить бутылку? – спросил он.

– Да потому, что здесь все по-армянски написано, а что это означает?

– И что же?

– А то, что бутылка привозная. Значит, скорее всего, подарок.

– Ну, ты прям мисс Марпл!

– О, я еще не такое могу… Однако предпочитаю получать ответы на свои вопросы лично. Поэтому спрошу прямо: что связывает тебя с Ларисой Ковальчук? И не спрашивай, кто она такая!

– Зачем, ведь я отлично знаю, что Лариса – соцработник нашей больницы, – пожал плечами Мономах. – Я только не понимаю, почему она тебя заинтересовала?

– Послушай, Влад, я просто хочу понять, что между нами происходит, ясно? Поэтому просто ответь на вопрос: зачем ты приходил к ней в палату?

– Ты что, шпионишь за мной?

– Мне это не нужно! – фыркнула Анна. – Я же и.о. главного, забыл? В моем кабинете собирается вся информация по вверенному мне учреждению, включая слухи, сплетни и анекдоты. Так я повторяю вопрос: зачем ты приходил в палату к Ковальчук, ведь она не твоя пациентка, а Тактарова?

– А ты знаешь, как она там оказалась? – вместо ответа спросил Мономах.

– Это важно?

– Важно, потому что Лариса попала в больницу из-за меня.

– Как это – из-за тебя?

Мономах в двух словах рассказал Анне, что произошло.

– Поня-а-атно, – пробормотала она, болтая коньяк в бокале по часовой стрелке. – Только я не пойму, при чем здесь ты? Ковальчук выполняла свою работу…

– Ничего подобного! – перебил он. – Она не обязана навещать детей пациентов на дому, ее дело – заниматься теми, кто лежит в больнице!

– Вот, ты сам это сказал! – воскликнула Нелидова. – За каким чертом она потащилась в квартиру к неблагополучному семейству?

– Потому что об этом ее попросила мать, а я просил ей помогать.

– Знаешь, Влад, если каждый из нас начнет пациентов на дому навещать, то работа в больнице встанет! Ковальчук социальный работник, но социальный работник нашей больницы, понимаешь? Ее задача – позвонить куда следует или туда же направить нуждающегося больного. На этом – все! То, что она отправилась на квартиру – ее собственная инициатива. Кроме того, она сделала это в свободное время, не находясь на работе!

– А по-моему, она сделала именно то, что предполагает род ее деятельности, – возразил Мономах. – Большинство на ее месте, скорее всего, ограничились бы стенами больницы, но Лариса хороший человек, поэтому она попыталась помочь по-настоящему!

– И чем все закончилось? Я успела хорошо изучить тебя, Влад, и поняла, что ты любишь вмешиваться в дела, которые тебя не касаются. Ты не подумай, я это не в упрек говорю, но неужели ты не понимаешь, что создаешь проблемы и себе, и тем, кто тебя окружает? На что тебе сдалась эта, как ее…

– Карпенко.

– Да, Карпенко? Разве мало женщин, страдающих от домашнего насилия? А как насчет тех, кого лишают родительских прав, у кого отнимают детей? Неужели ты всерьез думаешь, что можешь исправить ситуацию в пределах отдельно взятой больницы?

Мономах открыл было рот, но Нелидова остановила его жестом.

– Вот если бы твоя… кстати, насколько я понимаю, Карпенко – пациентка Мейрояна, верно? Так вот, если бы Карпенко попала к тебе в результате избиения мужем, или бывшим мужем, не важно, тебе следовало позвонить в полицию. И все, Влад, все! Даже в таком случае ты не должен был бы решать ее проблемы, выяснять причины и тому подобное: ты – врач, твое дело – лечить людей, ставить их на ноги, и у тебя это здорово получается! Вот, ты вмешался, и что мы имеем в итоге? Покалеченного соцработника! А еще Тактаров – ну, какого лешего ты бродишь по больнице, выясняя, кто виноват в том, что у нас оказалась пациентка с неизвестным вирусом?

– И это успели доложить! – скривился Мономах.

– А как ты думал? – передернула плечами Анна. – Не каждый день врачи из твоего отделения посещают инфекционные палаты!

– В палате я, положим, не был…

– Еще не хватало – а если это заразно?!

– Пока больше никто не заболел. Если бы болезнь была заразной, пациентки в палате Протасенко тоже могли подхватить…

– Господи, ну почему ты такой любопытный, а? – вздохнула Нелидова, откидываясь на подушки.

– А почему ты не переживаешь? – парировал он. – Тебя это должно интересовать в первую очередь!

– А меня очень даже интересует, просто я предоставляю профессионалам заниматься своим делом, а не подталкивать их и не дышать в затылок! Думаешь, Олешину понравилось, что ты врываешься в отделение, сомневаешься в его квалификации и подсказываешь диагнозы?

– Олешин что, нажаловался на меня? – не поверил своим ушам Мономах.

– Да не жаловался он, просто ваш разговор слышали другие люди – они и разнесли весть по больнице. А еще приходила мать Протасенко и рассказала, что ты ее допрашивал насчет того, что принимала ее дочь. Зачем тебе это понадобилось?

– Понимаешь, картина заболевания какая-то смазанная, и я предположил, что это могло быть следствием приема препаратов, не назначенных лечащим врачом.

– Ну и что тебе удалось выяснить?

– Ты видела старшую Протасенко и должна знать, как тяжело с ней беседовать!

– И не говори – настоящая истеричка! Она на нервах из-за дочери, но все-таки надо понимать, что ты не на базаре, а в официальном учреждении… Так что она тебе сказала?

– Призналась, что дочь принимала окситоцин.

– Это же гормон…

– Ну да, тебе ли, гинекологу, не знать!

– Его еще называют «гормоном любви», – задумчиво пробормотала Нелидова, теребя острый подбородок. – Обычно его принимают для стимуляции родовой деятельности и выделения грудного молока.

– А также для снижения стресса, усиления сексуального возбуждения, снижения мочеотделения…

Но я считаю (хоть мамаша об этом и не упомянула), что Валерия делала аборт.

– Да, окситоцин принимают и в этом случае, по назначению врача, – согласилась Нелидова. – И ты прав: окситоцин действительно мог «смазать» анализы на гонорею и нивелировать действие антибиотиков, которые ей давали!

– Мне кажется, гонорея тут ни при чем: симптомы указывают на другое заболевание.

– Какое?

– Возможно, менингит. Тактаров ввел Олешина в заблуждение россказнями о роде занятий Протасенко, и тот решил, что она проститутка, а значит, гонорея или ВИЧ – самые подходящие диагнозы!

– Кстати, насчет Тактарова: зачем тебе понадобилось ему помогать? Было так легко выдавить его из больницы… ну, или, по крайней мере, с должности!

– И как же ты намеревалась это сделать?

– Смотри: он «профукал» то ли просроченные, то ли откровенно поддельные анализы, погнавшись за длинным рублем. Так спешил уложить Протасенко в койку, прости за каламбур, что не стал терять время. Но сам оперировать не стал!

– Он же объяснил, что…

– Да, объяснил, но пьянство – не оправдание, ты ведь понимаешь? Он буквально навязал свою пациентку коллегам, которые сильно рисковали, ведь анализы были просрочены – или подделаны! Рисковали своим собственным здоровьем, между прочим, а он, Тактаров, ничем не рисковал! Этого достаточно, чтобы усомниться в его профессионализме, как руководителя отделения. А ты взял да и оправдал его: если речь идет о заболевании, которое обычные анализы не выявили бы, с него взятки гладки!

– Ну, извини – видать, придется тебе еще поработать и придумать для увольнения Тактарова причину поправдоподобнее, – хмыкнул Мономах, делая глоток из своего бокала. – Погоди, Аня, ты сказала, что к тебе приходила мать Валерии Протасенко – зачем?

Нелидова еще раз тяжело вздохнула.

– Ох, не хотела тебе говорить, но ты ведь все равно узнаешь! – простонала она. – Умерла твоя Валерия Протасенко. Вернее, не твоя, а Тактарова и Олешина…

– Что, прости?

– Умерла. Совсем. Окончательно. Теперь дошло?

– И ты молчала?!

– Да это вообще не имеет к тебе отношения! Разве я обязана докладывать тебе обо всех пациентах, которые скончались в больнице, где ты работаешь?

– Ты прекрасно понимаешь…

– Понимаю, но не желаю обсуждать! Гурнов получит тело и сможет наверняка сказать, что там с ней было не в порядке. Для меня главное, чтобы в смерти пациентки не было вины больницы – и точка. А ты, Влад, держись от этих дел подальше: твой разговор с матерью девушки может подложить тебе свинью!

– Это почему же?

– Да потому, что твое участие в деле невозможно объяснить, а такая истеричка, как Протасенко, на эмоциях может тебя в чем-то обвинить!