Книга: Александр Невский. Триста лет рабства - Ирина Грицук-Галицкая

В моем арсенале все меньше идеализма и не остается похвал. Но с Ириной Галицкой мы занимаемся почти что одним делом (генеалогическими изысканиями); только она свои книги издает на бумаге, а я свои и в электронном виде не тороплюсь обнародовать.

Это наше общее дело затевалось давно и шло с переменным успехом. Еврейские пророки в Библии занимались тем же – исследовали взаимоотношения человека и рода и завершили, наконец, все мировое развитие гибелью и воскрешением одного из них. Как во всяком фольклоре, вранья, домыслов и фантастики в этих исследованиях много, а изобразительные средства несовершенны. Большой систематизатор и поэт Данте Алигьери занимался тем же – мстил своим родственникам и врагам в трехчастном исследовании, много вытряс грязного белья и явил метафизических красот. Взаимоотношения человека и рода художественно объясняли Голсуорси в «Саге о Форсайтах» и Золя в «Ругон-Маккарах». Но, конечно, наиболее уперты в эту проблематику историки; как правило, они не одобряют своеволие личности, а смотрят, насколько полезны деяния человека для государства и рода.

Ирина Галицкая, человек серьезный и увлеченный, проштудировала их всех: летописи, В. Татищева, Н.М. Карамзина, С.М. Соловьева, В.О. Ключевского, Николая Костомарова, Г. Вернадского (я, например, честно признаюсь, Татищева не читал). Ее «Александр Невский» вовсе не роман, а исследование, точнее – поначалу несмелое, компилятивное изложение событий с редкими цитатами из историков. По крайней мере, до середины текста художественных сцен, которые бы давали право так обозначать жанр произведения, просто нет. Тут я вступаю в противоречие с самим собой, потому что, например, в романе Марселя Пруста «Беглянка» сцен и динамики как таковой тоже нет; там и диалог-то всего один, в конце. Значит, как в случае Пруста, роман может состоять из голого анализа, рассуждений и доводов. Историограф И. Галицкая собирает и обобщает фактографию, задавшись целью исследовать роль Александра Невского, его предшественников и потомков в трехсотлетней беде от татарского ига. Замысел большой и даже огромный, но чтобы его воплотить, Галицкая поступает не по-пророчески, как Иеремия или Данте, а по-учительски, для современной средней школы: потому что если эти триста лет писать глубоко, надо на это жизнь положить, как Карамзин.

От узко прикладного и энциклопедического подхода - впечатление не самое благоприятное: эклектической окрошки, обзорной генеалогии. Это как у еврейских пророков: как начнут перечислять, кто кого родил, так на десятки страниц, а действие ни с места и художественности ноль. То же и у Галицкой: имена и местности, выуженные у историков, пестрят, а стилистика оживляется, только когда какая-нибудь историческая женщина действует и страдает. Следовательно, о своем, о женском, писательница Галицкая вроде бы готова сказать художественно, но почему она взялась обобщать, сводить в летопись распри русских князьков – об этом можно только предполагать. Вот чую: где-то читал я про это вероломное нападение князя Александра на шведских торговцев на невских берегах, и потому, что то была яркая историческая картина, запечатленная в художественном слове, она запомнилась, запала. Но у кого я ее читал? Не у Загоскина, нет? Не у Николая Полевого? Может, сам Карамзин испытал вдохновение, описывая этот эпизод? Важно, что, когда потом то же событие встретилось в слабом изложении Галицкой, эффект, конечно, оказался обратный.

Но у историка Галицкой есть то качество, от которого мы давно отвыкли: независимость исторической мысли. Помните, в средней школе нам упорно втюхивали, что московские князья, прямо от Ивана Калиты и Юрия Долгорукого, боролись за объединение русских земель вокруг Москвы, что, в конечном счете, предопределило освобождение от татарщины. Галицкая говорит, что всё как раз наоборот, что именно москвичи, интригуя в Золотой Орде против своих же, выхлопатывая ярлыки, впрямую наводя татар на русские земли, стравливая князей, предавая и грабя, - словом, перенимая управленческие методы завоевателей, обрекли земли центральной Руси на долгое порабощение. И действительно, откуда у казенных историков взялась эта теория – объединительной роли Москвы – бог весть, потому что у крупнейших русских историков ее нет и в помине. Так что Галицкая акцентирует наше внимание на роли «понизовских земель», в частности, Ярославля, в организации отпора завоевателям. А место страдальца Александра Невского, пресмыкательством добивавшегося у Орды льгот и полномочий, с успехом занимает ярославец Федор Чермный (о нем у писательницы есть отдельная книга).

От чтения отечественной истории в большом объеме возникает чувство тоски и абсурда, отнюдь не гордости: братоубийства, войны, насилия, поборы, пожары, грабежи, беспрерывные взаимные предательства и междоусобицы, а если князь поумнее, поскромнее и подомовитее, так о нем в истории ни слуху не духу. Работник на своей земле совершенно у нас неприемлем, а который спятил, родственников и соседей поубивал, море крови пролил – тем честь и хвала. И доныне так. И это, конечно, удручает, потому что подоснова нашей истории, в отличие от английской, например, - еще и личностное бесправие: ну, не может наш холоп, разве что с Крайнего Севера, лично противостать царю или успешно сопротивляться; так что произвол князей, чиновников и ханских баскаков ничем не ограничен.

Критикуя казенную историографию и роль Москвы как объединительного центра, Галицкая очерчивает события в тверских, новгородских, владимирских и ярославских землях и предлагает новые интерпретации. Почему на Неве и Чудском озере Александр выиграл сражения, и с чего все началось, не с вероломства ли? Почему Дмитрий Донской переоделся перед битвой в доспехи простого латника? Чтобы разделить судьбу своего народа? Ага! Кто привел Тохтамыша и Мамая и куда подевались высокопоставленные защитники Отечества в трудный момент? Все это непростые вопросы до сего дня.

В конце книги анонсированы - историческая трилогия Ирины Галицкой, состоящая из романов «Велесовы внуки», «Любовь и смерть Батыя», «Хан Федор Чермный», и книга «Божья коровка, улети на небко…» - на материале собственной родовой генеалогии. Вот эту последнюю, богато иллюстрированную, хорошо бы тоже прочесть – именно для того, чтобы сличить методы, свой и ее. Метод Галицкой наверняка предполагает задокументированность, объективность, хорошее внятное изложение и доброжелательное отношение к родственникам. Я же, особенно в неопубликованной книге «Путешествия по следам родни», везде провожу мысль, что родственники своему родовспомогателю и биографу такую судьбу, несчастную и коловратную, обеспечивают, что лучше бы родиться сиротой. Понимаете: тут проективность на уровне кармы, и пока ты, обусловленный родственниками, пишешь в своих романах-рассказах-историях, как герои женились, разводились, вешались, пили, воевали, умирали, лгали, любили, - они, прототипы, проживают спокойненько животной обывательской семейной жизнью, заботясь исключительно о себе, о прокормлении и размножении. И это очень обидная роль – обслуживать сто, двести дармоедов, решительно от тебя отвернувшихся ради обустройства личной жизни. Они живут, и им все по фигу, а ты в каком-то идеалистическом коконе бьешься ради неких высших целей (и это в эпоху ди-джеев и несусветной трепотни).

У каждого свой путь, свое призвание, и с этим трудно спорить. Еще до личного знакомства с книгами Галицкой, я слышал суждения о ней самые странные и противоречивые. Но мы можем судить (осуждать) художника, только отвергая его внутренние творческие законы. Если же мы эти его творческие принципы хоть чуточку уважаем, то примем и сами произведения. Вон, теперь повелось, в духе анти-либерального и патриотического движения, утверждать, что Окуджава писал свои исторические романы ради денег, что авторы серии «Пламенные революционеры» оказались поголовно диссидентами и эмигрантами, что нельзя быть лириком и историком одновременно, как Окуджава, ибо получается водянистая акварель вместо истории. Но что с того? Мне, например, нравятся эти прихотливые вольные вариации на темы гусарства и декабризма, эти многочисленные симпатичные фиги в кармане и поэтизация дворянства. Должно быть, Б.Ш. Окуджава искал и находил в той эпохе и в тех людях благородство и честь, которых не было у коммунистов.

Вот и Галицкая чего-то ищет в истории, чего нет в современности. Может быть, героические характеры. Может быть, здравых варварских идеалов русичей, чуди и мери, напрасно утраченных под давлением византийства. Может быть, свободы, величия и значимости событий, которых нет в нашей мелкотравчатой современности. Важно, что она это делает, а не отсиживается за высоким забором частных и домашних интересов.

А рабство… даже не знаю, что сказать. Оно чуть ли не вечно. Кончилось трехсотлетнее татаро-монгольское, началось трехсотлетнее династическое. Кончилось династическое правление, сразу надвинулись идеологические и выборно-демократические режимы, в которых громадную роль играет информационная война (то есть, опять-таки рабство). Так и живем. Важно ведь обозначить себя и противостоять напору обезличивающей государственности. Иногда, и даже в России, и женщины делают это неплохо. О романистках и поэтессах я много наслышан, а вот об историках – нет. Разве Ипатия в Египте… Алексей ИВИН