Текст книги "Хтонь в пальто"

Осмелься

Славе не впервой ходить на заказы с новичками. В свое время – пять лет назад – она принимала полевую практику у Вика, нынче второго по старшинству работника. А сейчас на правах наставника взяла с собой новенькую девочку – Тори, чистокровную хтонь. Тем более что заказ самый подходящий – чаепитие: как правило, на чужих кухнях ничего из ряда вон выходящего не происходит. Значит, новенькая вряд ли растеряется, забьется в угол и провалит практику.

Когда они спускаются в метро, Слава спрашивает нарочито веселым тоном, чтобы растормошить, разговорить:

– Какими судьбами к нам в агентство занесло?

– Вакансию увидела, – пожимает плечами Тори.

– И решила, что работать хтонью в пальто – это жутко интересно?

Тори улыбается уголками губ:

– Кому ж не интересно, когда платят просто за то, что ты, такой замечательный, есть? Нет, – она мотает головой, – я понимаю, что нельзя сидеть и ничего не делать: теорию надо вызубрить, практику сдать, научиться подбирать слова… Зато никакого специального образования не нужно.

Что да, то да: хтонью рождаются, поэтому нужного образования при всем желании не получить. Хотя бывает так, что задавленную родителями хтонь приходится обучать, как быть хтонью, – но и то не с нуля: хтоническую природу никто не отменял. Правда, «быть хтонью» и «быть хтонью в пальто» – вещи все-таки разные: для работы с заказчиками нужна подготовка; пускай Гор в свое время никакой подготовкой не заморачивался.

Народу в вагоне немного, даже удается сесть. Слава, развернувшись вполоборота, продолжает расспрашивать:

– Ты училась на кого-то?

– На бухгалтера, – морщится Тори. – Нудятина та еще. Но родители сказали, что, если стану хорошим специалистом, всегда буду нужна. Правда, – она вздыхает, – я вряд ли стану: слишком скучно.

Надо же! А судя по тому, что рассказывали Вик и Лия, ей самое то тихонько копаться в цифрах и бумажках и ни в коем случае не общаться с людьми. Впрочем, может, это от волнения? А на заказах она не будет волноваться, что ли?

«Вот приедем и узнаем», – решает Слава. И делится:

– А у меня вообще никакого образования, кроме школьного. Работала кем получится, где-то и месяца не выдерживала, где-то оставалась надолго. Потом узнала про «Хтонь в пальто», полезла из любопытства, а меня взяли. Уже шесть лет здесь.

Кажется, Тори хочет что-то спросить, но поезд останавливается, и она лишь нервно поправляет очки. Это их станция; остается пять минут пешком – и начнется полевая практика.

На эскалаторе Тори прячет руки в карманы – наверняка ладони мокрые и холодные.

– Все будет хорошо, – ободряет Слава, пристраиваясь рядом. Но помнит, как сама нервничала чуть не до обморока. Даже если назубок знаешь все методички, как тут не переживать? К тому же с ней ездила сама Валерия, основательница агентства, – ох как не хотелось опозориться!

Тори в ответ только вздыхает.

Заказчица, представившись Тамарой, выдает тапочки и убегает ставить чайник. Слава, переобуваясь, оглядывает прихожую: коврик у порога ярко-зеленый, по стенам расклеены бабочки, дверцы шкафа расписаны маками. Вот бы на улицу такое лето, как здесь!

– Мне страшно, – шепчет за спиной Тори. – Вдруг я не справлюсь?

Обернувшись, Слава ловит ее отчаянный взгляд и улыбается:

– Я же буду с тобой. Подскажу, если что. Поверь, полевую практику сложно завалить: надо хамить заказчику, постоянно его перебивать, без спроса влезать со своими историями… Ты ведь не собираешься так делать? – Тори мотает головой. – Ну вот.

Кажется, это не слишком ее утешает. Но она перестает цепляться за ремень сумки как за соломинку, сует ноги в тапочки и выдыхает:

– Пойдем?

На кухне ждут несколько пачек чая и забавные кружки: одна – с пчелами и подписью Very beezzy, вторая – с длинной космической таксой, несущей в зубах Сатурн, третья – с мультяшными домиками. Тамара подхватывает дышащий паром чайник и кивает:

– Выбирайте кружки и чай.

У нее розово-салатовые волосы, кольцо в носу и татуировка в виде голубой чешуи на правом предплечье. Слава хмыкает: выглядит точно как человек, который позвал бы в гости хтонических чудовищ, – и придвигает к себе кружку с домиками. Тори, поколебавшись, останавливается на таксе. А чай они обе выбирают черный с малиной – или, по крайней мере, с ее запахом.

Тамара заливает кипятком чайные пакетики, садится на табуретку и, закинув ногу на ногу, улыбается:

– Спасибо, что пришли. У меня, понимаете, все подруги в других городах, а хочется вживую поболтать. Я то ли рекламу вашу видела, то ли визитку, решила позвонить: вдруг повезет? Вот, повезло.

– Всегда пожалуйста, – бормочет Тори, нервно болтая в кружке пакетик. Как же она сутулится, как же хочет спрятаться… Нет, надо помочь, иначе грош цена такому наставнику.

Слава дотягивается до нее хтонической стороной, гладит напряженную спину, разминает плечи. Тори, выпрямившись, удивленно оглядывается – и улыбается тепло и спокойно, без тени волнения. И даже сама начинает разговор:

– О чем вы хотите поболтать?

– Давайте на «ты», – машет рукой Тамара. – А поболтать… Да просто о всяком.

Прищурившись, Слава кивает самой себе: Тамару что-то гложет. Придется подталкивать или в конце концов расскажет? Может, за тем и позвала?

А видит ли Тори колючий клубок переживаний? Или это приходит лишь с опытом?

Предложив угощаться печеньем и сухофруктами, Тамара рассказывает о жизни. В городе она почти с рождения: в пять лет переехала с родителями из области; в детстве хотела стать врачом, но в итоге выучилась на дизайнера интерьера; работает кем придется, вот сейчас, например, помогает оформлять помещения для праздников – можно сказать, по профессии.

– А еще я хочу татуировки делать, но пока учусь рисовать. Вот научусь, накоплю на курсы, и тогда-а-а!..

Слава улыбается и кивает, отпивая чай, но смотрит не столько на Тамару, сколько на Тори. Та слушает, закусив губу, и в глазах у нее блестят алые огоньки – не на человеческом уровне реальности. Жаль, нельзя мысленно спросить: «Ну, что видишь?» – и получить такой же мысленный ответ. А шептаться при заказчице невежливо.

Тамара снова ставит чайник и прищуривается:

– Вы, значит, не люди? Или на какую-то часть все-таки?..

– На какую-то часть, – кивает Тори. Косится на Славу, точно спрашивая разрешения, и продолжает: – Мы выглядим как люди, едим и спим как люди, болеем как люди… Но при этом видим немного больше людей.

– Например?

– Н-ну… – Тори явно смущается. – Всяких мелких духов, которые живут в городе. Настроения разных мест. Скрытые человеческие чувства… или сложные переплетения отношений.

Тамара дергает уголком губ, и Слава прячет торжествующую ухмылку за кружкой с остатками чая. Вот оно, гложущее, вылезло на поверхность! Как ловко Тори ее подтолкнула!

Интересно, она и правда видит не только чувства, но и переплетения отношений? Почему тогда не захотела выучиться на психолога? Или родители не одобрили?

Наполнив кружку кипятком, Тамара какое-то время сосредоточенно макает туда пакетик, а потом вздыхает:

– Я тут с парнем познакомилась… Он мелками на стене рисовал, классно получилось: надпись «Город наблюдает» и огромные глаза, прям как живые. Я похвалила, мы разговорились, сходили в кафе. Он вроде интересный, но о себе не говорит, пока не спросишь: типа скучный, не о чем рассказывать. И ничего не скучный! – Тамара возмущенно сдувает с лица челку и отпивает чай.

– И ты не знаешь, тратить ли на него силы, стоит ли оно того, – даже не спрашивает Тори.

«Осмелела девочка», – хмыкает Слава. А Тамара прячет лицо в ладонях:

– Как бы цинично ни звучало, но да. Может, посоветуете что-нибудь… между нами, девочками? – Она нервно смеется.

Отставив кружку, Тори двигается к Тамаре.

– Если хочешь, я расскажу, какие чувства в тебе мечутся. Возможно, ты не все осознаешь, а так будет проще.

– Давай, – соглашается Тамара. Зачесывает набок челку, обхватывает кружку обеими руками и опускает глаза, словно пытаясь не мешать.

Тори оглядывается на мгновение: я все делаю правильно? Слава кивает: дерзай. И мысленно ставит зачет, пускай практика еще и не закончилась.

Все хтони видят скрытые чувства – но до каких потаенных уголков души докапывается эта девочка! Если бы Слава любила чаепития, хотела бы так же. Интересно, а Лютый тоже людей насквозь видит? Или у него свои способы пить чай?

Тамара слушает, закусив губу: о зарождающейся влюбленности, о робком любопытстве, о страхе… нет, не зря потратить силы, а не суметь разговорить и показать: ты интересный парень, зря переживаешь; и вместе с тем – обнаружить, что она сама далеко не такая интересная, как считает.

А еще…

– Ты тянешься к этому парню, но сама себя бьешь по рукам: не лезь, вдруг один из вас влюбится, а другой – нет, и что тогда делать?

Тамара часто кивает:

– Особенно если это он привяжется, а я…

– А ты возьмешь и честно скажешь о своих чувствах, – улыбается Тори, и уверенность в ней не просто горит – полыхает.

– Так страшно!

– А ты осмелься. Сделай первый шаг. Никто не умрет, если оступишься.

– Думаешь?

– Знаю!

«Ну ты и разошлась!» – восхищается Слава. И невольно проникается симпатией к этой смешной девочке с аккуратным каре и круглыми очками: как же ярко пылает ее внутренний огонь!

Тамара уговаривает посидеть еще немного: «Вы же не психологи по вызову, чтобы с моими проблемами разобраться и сразу уйти». К счастью, ее страх разлетелся пеплом, прочие чувства успокоились, и можно действительно поболтать «о всяком»: о любимых книгах, о том, кто как проводит свободное время, о планах на будущее… Так Слава с удивлением узнаёт, что они с Тори живут на одной станции, а значит, сегодня могут вместе поехать домой. Насколько же тесен этот большой город!

Когда настает время расходиться, Тамара вручает остатки печенья, которое, оказывается, испекла сама, и обнимает.

– Спасибо за компанию, здорово посидели. Если захотите, можем собраться еще раз – вне рамок заказа.

– Обязательно, – кивает Тори, и Слава приподнимает брови. Вот эта девочка пару часов назад жалась к двери, цепляясь за сумку? Не может быть!

В подъезде Тори снимает очки, массирует глаза и признается:

– Без тебя я бы умерла.

– Да ну? – усмехается Слава. – А кто там храбро проводил сеанс психотерапии?

– Это потому что ты меня коснулась, – возражает Тори. – Если бы не твоя поддержка, я бы в жизни не осмелилась.

«Я не дарила тебе уверенность, только пробудила ее!» – но сейчас Тори в это не поверит, как ни спорь. Поэтому Слава пожимает плечами:

– Тогда можешь на всех заказах воображать меня рядом. – И толкает дверь подъезда.

Как хочется вернуться в летнюю Тамарину прихожую! К вечеру похолодало, пальцы мерзнут без перчаток: Слава никак не привыкнет, что их пора брать с собой. Пускай пару дней назад было тепло, глупо надеяться, что такая погода продержится долго. Октябрь есть октябрь.

– Мы сейчас в офис? – уточняет Тори, оглядываясь по сторонам. Пока шли сюда, она не решалась вертеть головой, а теперь, видимо, волнение уступило место любопытству. А тут есть на что посмотреть – как-никак, исторический центр: угловые башенки, шпили на крышах, причудливые балконы.

Слава кивает, поджимая пальцы, чтобы спрятать в длинных рукавах пальто.

– Напишу по тебе отчет, официально поздравлю со сдачей практики, а потом можно и домой.

– Так я сдала? – наигранно удивляется Тори. В глазах у нее горят хитрые огоньки – небо и земля по сравнению с той напуганной девочкой, которую Слава утром забрала из офиса.

– А ты сомневалась? Я – нет.

Она отворачивается, явно пытаясь спрятать вспыхнувшие щеки. Слава придерживает ее за рукав, не давая пропустить поворот, и гладит по плечу.

– Ты молодец. Просто в себя не веришь.

– Если б это было так просто…

– Осмелься, – улыбается Слава. – Сделай первый шаг.

– Эй, не советуй мне мои же советы! – наигранно возмущается Тори. И вдруг, замерев, тычет пальцем в сторону трансформаторной будки через дорогу: – Смотри!

Угловатая, почти острая меловая надпись: «Город наблюдает». И огромные синие глаза – нарисованные, но совсем как живые, с влажным блеском, так что чудится: вот-вот моргнут. От их пронзительного взгляда леденеет в груди – но какой впечатляющий рисунок, какая проработка!

«На месте Тамары я бы тоже заговорила с художником», – задумчиво кивает Слава. А Тори бормочет:

– Вот кто-то осмелился и нарисовал, кто-то осмелился и познакомился, а мы в итоге оказались тут, стоим и смотрим… Красивая цепочка.

– А всего-то надо в себя поверить, правда?

Тори отмахивается: мол, не лезь с дурацкими нотациями. А внутри у нее разгорается уверенность – пусть не огромным жарким костром, как во время разговора с Тамарой, но у Славы согреваются озябшие пальцы.

Она будет отличной хтонью в пальто – если позволит себе раскрыться.

«А я позабочусь о том, чтобы позволила. Иначе грош цена такому наставнику».

Такие большие зубы

– Здрасьте, «Хтонь в пальто» слушает!

– Здравствуйте. Мне сказали, ваша хтонь может сожрать заказчика. Это правда?

– Интересные у вас сведения. А если я скажу, что нет?

– Я… Понимаете, мне… В общем, друг сказал, что хтонь может сожрать меня, только надо сразу сказать, что…

– Ладно-ладно, не волнуйтесь. Сейчас уточню у хтони, и всё оформим. Трубку не вешайте.

В офисе царит тишина: никто не спешит заказывать себе хтонь. Неужели все из-за дождливой погоды, в которую не хочется вообще ничего? И даже с глупыми вопросами не звонят – никакого развлечения!

Вик и так не скучает: то дремлет в кресле-мешке, то перебирает методички, проверяя на актуальность, то отвлекает игрой в города Лию, которая вообще-то забралась на подоконник читать, а не вспоминать десятый город на букву «К». Удивительно, как она еще не покусала. Или понимает, что больше приставать не к кому: не Криса же донимать, – а не приставать Вик не может?

В конце концов Лия, обозвав его невыносимым чудовищем, уходит в ближайшую кофейню и возвращается с большим стаканом флэта: «Пей и не шуми». Вик делает глоток, собираясь в точности последовать приказу, и слышит, как в операторской раздается звонок. Ох и придут сейчас отправлять на заказ – по закону подлости, конечно, его! Небось еще и на срочный, чтобы уж точно не успел кофе насладиться.

Через несколько секунд в комнату заглядывает Крис в приспущенных наушниках и тянет страдальчески:

– Ви-ик! Там человека надо сожрать, возьмешься?

– Прям щас? – морщится Вик. – Мне ж настроиться надо или хоть кофе допить.

– Ну-у-у… – Крис крутит одну из сережек. – Желательно сегодня. Там типа очень нужно, все дела.

«Соглашайся!» – вскидывается хтоническая сторона. Вик прикусывает губу: кажется, что это пожирание точно станет решающим, отберет человеческую часть – и быть ему до конца жизни чудовищем, которое только и умеет, что жрать да пугать.

Хотя сколько лет зудит внутри этот страх – и ничего: не одичал, не убежал в темный лес, никого не убил. Не глупо ли бояться, что именно сегодня одичает?

– Договорись на семь, не раньше. Если так надо, пускай подстраиваются.

– Будет сделано! – Крис шутливо отдает честь и, надев наушники, исчезает за дверью. А Вик облизывает занывшие зубы.

В прошлый раз заказчик оказался не готов: смерть в депрессии – то еще удовольствие, на пользу душе точно не пошло бы. Да и депрессию можно вылечить вполне человеческими способами. Пришлось вместо пожирания устраивать прогулку, возвращать способность чувствовать себя и свою жизнь, а потом читать нотации на тему «Дойди до психиатра и попроси другие таблетки». Что будет сегодня? Все-таки сожрет – или понадобится вызванивать с выходного Лютого: «Иди пей чай, ты это любишь, а я разговоры терпеть не могу»?

– Решили в семь! – влетает в комнату Крис. – Вот имя и адрес.

Вик пробегается по распечатке: зовут Ариной, живет далековато, почти в самом конце ветки. По-хорошему надо бы передать заказ другой точке… Ни за что!

– Предупредил, что я могу отказаться, если посчитаю ее неготовой?

Крис фыркает:

– Обижаешь! Не первый день работаю.

«Что ж, посмотрим на тебя, девочка, – кивает себе Вик. – Если повезет, быть тебе сожранной».

К шести дождь заканчивается, и по адресу Вик добирается совершенно сухим. Звонит в домофон, привычно представляется:

– Хтонь в пальто! – и заходит в подъезд.

Девочка Арина живет на седьмом этаже – можно дойти пешком, но как упустить возможность покататься? Тем более что в новых домах поди найди лестницу.

Пока лифт отсчитывает этажи, Вик рассматривает себя в зеркало: зубы заострились, глаза – голоднее некуда, и хтоническая сторона выглядывает из темноты зрачков – еще бы, без нее не обойтись. Если поговорить за чаем можно и чисто по-человечески, то сожрать так не получится.

Арина ждет у приоткрытой двери, кутается в объемный черный свитер. На вид ей лет двадцать, а взгляд замученный и тусклый, будто все пятьдесят, не меньше.

– Вы хтонь, да? Заходите.

Полутьма в прихожей как нельзя лучше настраивает на нужный лад. Вик прищуривается, кивает себе: эта девочка готова – и вешает пальто на крючок. Внизу живота холодеет: каждый раз страшно не справиться. Но разрешение-то выдали, а значит, кое-что он все-таки может. Да и до сих пор никто не жаловался.

– У меня нет тапочек, – извиняется Арина, зябко поводя плечами.

Вик отмахивается:

– Похожу так, – и ставит ботинки рядом с ее красными кедами.

– Тогда на кухню? Или в комнату? Где вам удобнее?

«Мне без разницы».

Вик прикусывает кончик языка: «А ну соберись! Что за дрожь в пальцах?»

– Лучше на кухню. И на «ты».

– Как скажешь, – Арина приподнимает уголки губ.

Кухня – самое правильное решение: ее трясет, причем не столько внешне, сколько внутренне. Впрочем, Вику тоже не помешает успокоиться. Заодно разузнает, что случилось: не каждый день звонят и просят съесть.

Левая рука у Арины в гипсе – как раньше не заметил? И где умудрилась сломать: ладно зимой, когда скользко, но сейчас?.. Поэтому Вик охотно помогает: достает кружки и ставит воду, пока Арина засыпает в заварочный чайник мяту, малину, зеленый чай, имбирь… Лютый тоже предпочитает рассыпной, в офисе у него есть и чайничек, и несколько пачек чая. А Вику лень возиться, да и разницу во вкусе он вряд ли почувствует.

Чувствует ли эту разницу тусклая Арина? Имбирь, малину, мяту – чувствует? Или заваривает по привычке, для гостя?..

Арина оставляет чай настаиваться, садится на соседнюю табуретку, и Вик кивает:

– Рассказывай, как дошла до жизни такой.

– Такой – это какой?

– Когда звонишь и просишь тебя сожрать. Или думаешь, я каждый день такие просьбы слышу?

Арина пожимает плечами: мол, какое мне дело до других? Может, для нее это правда не первый раз, просто все прошлые заказы уходили другим точкам? А чего ж трясется?

Словно оттягивая момент признания, Арина разливает по кружкам заварку, добавляет кипятка, рассматривает кружащиеся чаинки. Вик, теряя терпение, барабанит пальцами по столу – и тогда она заглядывает в глаза:

– До жизни такой… А я хоть день жила?

Вик всматривается с интересом: не жила, значит? А Арина, потупившись, вздыхает:

– Моя мама, ну… зря меня родила, в общем. Когда с нами папа жил, все более-менее было; хотя она и тогда капала на мозги: почему ты не мальчик, лучше была бы мальчиком! А уж когда папа ушел… Она начала пить: сначала по вечерам, потом могла весь день… И твердила, что это я во всем виновата.

Девочка кое-как вырвалась из неблагополучной семьи, понятно. Только Вик бы на ее месте радовался – а почему она радоваться не может? Почему попросила сожрать?

– К нам бабушка переехала, мама вроде успокоилась. А потом ее сократили, и всё по новой. Мы бабушкину квартиру сдавали, так мама эти деньги пропивала и орала, что я не работаю. «Я тебя зачем растила? Чтоб ты на шее сидела?» – Арина прикрывает глаза и усмехается: – А я в школе училась, в девятом классе. Будто было время работать.

Сделав глоток чая, Вик подмечает: дрожи в ней становится меньше. Может, расскажет все накопившееся – и желание жить проклюнется через панцирь боли? Но Арина обхватывает кружку руками и снова зябко ежится.

– Однажды бабушка вспомнила, что у нее была дача где-то в лесу, давай туда кататься. Пенсию маме больше не приносила, дома почти не появлялась. Я готовила, убиралась, все такое; бросила колледж, пошла работать. А с месяц назад, – Арина вздыхает, – бабушка заявила, что с нами жить не будет, собрала вещи и уехала на дачу. Мама взбесилась, напилась. Выгнала из дома среди ночи: иди, говорит, в лес, к своей дурной бабке, все равно ты ее больше любишь!

Подперев подбородок кулаком, Вик ухмыляется:

– Поэтому ты позвонила Серому Волку: «Давай обойдемся без лишних церемоний, и ты сожрешь меня прямо сейчас»?

– Ой. – Арина, прикусив губу, почти улыбается. – И правда похоже. Только я все-таки не в лес ушла: переночевала у друга, потом сняла квартиру. Жизнь мечты: никто не орет, делай что хочешь! А я не знаю, что делать. Еще вот с лестницы навернулась, а работа неофициальная, сижу дома за свой счет. И никакой жизни не хочу: ни как в мечтах, ни… – Помолчав, она вдруг спрашивает: – Чай вкусный?

– Вкусный, – кивает Вик.

– А я не чувствую. Все на вкус как вата, все серое какое-то. И постоянно холодно: батареи вовсю греют, а я в свитере мерзну. Я не люблю эту жизнь – и она меня не любит, все взаимно; и пытаться эту любовь заслужить… Я даже родительскую не смогла, куда мне? – Арина тяжело вздыхает. – Егор – ну, друг – посоветовал позвонить в ваше загадочное агентство и попросить, чтоб сожрали. Я подумала: такая смерть будет интереснее всей моей «жизни».

Вик хмыкает: кажется, он знает, что это за Егор. Не успел мальчик оправиться, а уже советы раздает? Или подумал, что в этот раз тоже никого есть не будут: погуляют, поболтают о жизни, и только? Впрочем, желание заказчика – закон. Тем более заказчика, готового умереть.

– Знаешь, – Вик опустошает сразу полкружки, – я очень хочу отказаться. Заявить, что ты не готова, что тебе это лишь повредит. Посоветовать выпить чаю с моим другом. Но… – он закрывает лицо руками, – меня совесть сожрет, если совру. Потому что ты готова – и тебе это действительно нужно.

Арина придвигает кружку, пытаясь не то согреться, не то защититься. Но во взгляде ее – пустота, черная дыра, которая давно заменяет несчастной девочке даже страх. Это не депрессия. И это – неизлечимо.

– Все страшнее, чем…

– Страшнее, – оскаливается Вик.

Капля любопытства, зачатки страха, желание больше не чувствовать себя чуждой этому миру – красивый внутренний «коктейль»! Что же она все-таки выберет?

Зажмурившись, Арина допивает чай и кивает:

– А я все равно хочу.

Вик вздрагивает, но тут же отбрасывает сомнения.

– Отлично. Свечки есть?

Арина удивленно мотает головой, и Вик радуется, что по пути зашел в магазин. На заказчиков в таких вещах лучше не рассчитывать.

«Бабушка, бабушка, а почему у тебя такие большие глаза?» – «Чтобы лучше видеть, куда вести тебя, дитя мое».

Девочка Арина послушно выполняет указания – вот сейчас, например, сидит и смотрит на горящую свечку, не сбивая Вика своим вниманием. А Вик, зашторив окно и погасив свет, мысленно расставляет ключевые точки в пространстве хтонической тени: здесь вход, здесь выход, так ляжет путь… Интересно, какая эмоция будет последней у этой девочки? С чем она погрузится в тень?

«Бабушка, бабушка, а почему у тебя такие большие уши?» – «Чтобы лучше слышать, каким я иду по этому пути и кого по нему веду, дитя мое».

Завершив приготовления, Вик опускается на корточки рядом с Ариной, осторожно касается ее рук, холодных и дрожащих. Передумала? Нет, судя по поджатым губам, менять решение она не собирается. Хорошо.

На медленном выдохе Вик принимает хтонический облик, обнажает зубы, сразу раскрывая карты: гляди, какое чудовище будет тебя жрать. И не удивляется, когда Арина, вместо того чтобы отшатнуться или вскрикнуть, лишь коротко вздрагивает. Совсем в ней страха не осталось.

– Интересно выглядишь.

– Я хтонь, мне положено интересно выглядеть. Кстати, я вроде бы не представлялся?.. Вик. Полностью – Виктор, но лучше так.

Стоит или не стоит? Оттолкнет или, напротив, расположит к себе, вызовет доверие?..

Вик на мгновение прижимает уши к голове и, все-таки решившись, негромко признается:

– Знаешь, я хтонь-полукровка. Полукровкам сложнее контактировать со своей хтонической стороной, нам даже нанимают специальных учителей; мой однажды мне руку отрезал… Ладно, это неважно. Важно вот что: хтони способны проводить чужие души через свою тень – это и называется пожиранием. Но я, как полукровка, все время боюсь, что моя человеческая часть заблудится в этом пространстве или что пространство, посчитав ее лишней, попросту оторвет от меня. Тогда обратно я вернусь жутким чудовищем, способным только жрать. – Он усмехается. – Звучит невесело, правда? Поможешь мне не стать таким, пока я помогаю тебе?

– К-как? – теряется Арина. Но в ней проклевывается робкий росток любопытства, и Вик выпрямляется.

– Я буду держать тебя за плечи, а ты вцепись покрепче в мою лапу. И не отпускай, хорошо? Что бы ни случилось. Что бы ты ни чувствовала.

– Хорошо, – еле слышно шепчет Арина, но лапу сжимает вполне уверенно. Молодец девочка.

«Бабушка, бабушка, а почему у тебя такие большие?..»

Большими зубами Вик кусает за шею, задевая пушистую косу, и Арина, вздрогнув, проваливается в хтоническую тень – оставаясь сидеть на табуретке. Вик, не двигаясь, следует за ней: когда ты и путь, и проводник, надо уметь разрываться.

И улыбается: смесь ужаса и предвкушения – вот с чем ушла Арина. Красивая последняя эмоция, лучше не придумаешь.

Густая темнота хтонической тени полна острых, как терка, зубов – чтобы снимать лишнее. А то, что она пугает до желания вывернуться наизнанку, спрятаться в самом себе, – это проявление дурацкого страха смерти, который вшит во всех живых.

Тем людям, кого приводят в тень, проще: для них смерть уже случилась, больше бояться нечего. Чистокровным хтоням – наверное, тоже: где это видано, чтобы хтонь сама себя боялась? А полукровка Вик чувствует, как по спине его человеческой части катится ледяной пот. К этому невозможно привыкнуть, и он обречен бояться каждый раз, когда кого-то сжирает.

Но даже мысли не возникает отказаться – из-за такой-то глупости! Потому что человек, проходящий через тень и теряющий все ненужное, – это всегда безумно красиво.

Девочка Арина вздрагивает, когда сотня мелких зубов впивается в ее боль – пустившую корни, превратившуюся в жесткий панцирь, который здесь, в пространстве тени, прекрасно видно. Если бы этот панцирь действительно спасал, цены бы ему не было; но он отравляет ядом, который собирал в себя долгие-долгие годы – всю жизнь. «Глупая, никчемная девчонка, ты никому не нужна, зря ты пришла в этот мир, уходи, уходи!..»

«Терпи! – Вик сжимает плечи, не давая Арине отступить и сбежать. – Хотела же быть сожранной!»

Арина терпит – цепляясь за лапу и дрожа, словно в лихорадке. Рядом с ней, упрямой до скрипа зубов, Вику самому спокойнее и легче. Кажется, кое-что он все-таки теряет, но вовсе не человеческую часть – страх ее потери.

Наконец панцирь боли дает трещину, разваливается на тяжелые каменные куски – фраза «точно гора с плеч» отлично сюда подходит. Вслед за ним слетает шелуха волнения и прочих сиюминутных эмоций: о чем переживать здесь, в темноте и пустоте? Затем сползает то, что наслаивалось на человеческую суть долгие годы, с самого рождения: имя, возраст, успехи и провалы, восприятие себя как маленькой клеточки в организме общества. Остается ядро, сердцевина – единственное, что неспособна отменить даже смерть. И дрожь наконец отступает.

Вик обнажает в улыбке шакальи зубы: «Как тебе?» То, что называлось Ариной, сияет в ответ; и не нужно слов, Вик всем собой чувствует спокойствие, восторг и пьянящее чувство свободы.

Теперь главное – вывести обратно так, чтобы нужное приросло, а лишнее – не прилипло.

«Верь мне, – просит Вик. – Верь и следуй за мной». И сжимает руку – крепко-крепко.

Когда ты сам – порог, сам – дверь, сам – переступающий через себя, надо уметь… Да много чего надо уметь!

Осторожно, почти не дыша – и в то же время дыша всей своей тенью, – Вик выводит ту, что называлась Ариной… называется Ариной… потеряла отца… сбежала из дома… позвонила в агентство… – Вик выводит ее в человеческий мир. Соединяется в одну-единственную хтонь, принимает человеческий облик и легонько встряхивает Арину за плечи:

– Эй, просыпайся.

Интересно, проснется ли вместе с ней потенциал проводника? Когда обнажаешь самую суть, столько интересного может произойти!

– Значит, это и есть пожирание?

– Смерть, – кивает Вик, отпивая из кружки. – Перерождение. Трансформация. Знаешь Таро?

– Тринадцатый аркан, – вспоминает Арина. – Смерть, которая дверь.

– Именно. И как ощущения?

– Кажется, с меня содрали шкуру. – Кружка вздрагивает у Арины в руках. – Сотни шкур.

– Зато ты под ними очень красивая, – серьезно замечает Вик. – Люди, избавившиеся от всего лишнего, прекрасны. Сколько лет жру – никак не привыкну.

Они пьют чай с успокаивающими травами: тем, кто прошел сквозь хтоническую тень и переродился, никогда не помешает. А уж тем, кто долго рыдал в объятиях страшного шестирукого чудовища, подвывая: «Мне никогда не было так хорошо!» – прямо-таки настоятельно рекомендовано.

Вика, правда, чай не успокаивает: хтоническая сторона довольно урчит, но, вместо того чтобы сидеть тихо, пульсирует приливами энергии. Только благодаря самоконтролю он не подпрыгивает на табуретке – а хочется подпрыгивать, честно говоря, или хотя бы качаться.

– Полегчало?

Арина улыбается:

– Думаю, смерть для того и нужна, чтобы стало легче?.. Уже не так больно от осознания, что родители вряд ли хоть когда-нибудь меня любили. Зато есть другие люди, которым я нужна: например, тот же Егор.

Вик ухмыляется. Этого и добивается смертью – чтобы сползло, как старая кожа, все мешающее. Лютый действует мягче, осторожнее, через чай и разговоры – Вику по душе протаскивать людей через воображаемую терку. Каждому свое.

– Теперь ты знаешь, как выглядит Серый Волк. Понадобится снова отыскать себя в темном лесу – звони.

Он допивает чай, гладит Арину по плечу и уходит в прихожую: зачем продолжать сидеть, когда дело сделано? Тем более что сейчас хтоническая сторона просто сидеть не может – ей бы прогуляться. Этим Вик и займется.

Вик вываливается на улицу – пьяный и взъерошенный, глаза наверняка полыхают, как зажигалки. Эх, сейчас бы закурить! Но сигареты остались дома – придется успокаиваться прогулкой как минимум до соседней станции метро.

Покружившись на месте, он устремляется в случайном направлении. И напевает вполголоса:

– Мальчик, ты понял, что стало с тобой в это утро? Ты понял[2]2
  Слова из песни Сергея Калугина «Радость моя».


[Закрыть].

В конце концов, ничего нет прекраснее смерти, особенно когда ты сам – смерть.