Текст книги "Нинель, или Роль зонтика в судьбе"

Глава 29 У каждого свой бой с Демонами

Ян одиноко шел по улицам старой Риги. Его высокая фигура в черном пальто-макси и длинный белый шарф, в несколько рядов замотанный вокруг шеи, зонт над белокурыми волосами от влажности скрутившимися в завитки, делали его похожим на диккенсовского героя. Моросящий дождь и порывистый ветер, проникавший под длинные полы его пальто, никак не отражались на настроении Соколовского, он любил город своего детства. Часто в своих снах, он по-прежнему здесь, среди старых стен, обвитых плющом. Хотя родился и первый год младенчества Ян провел в Вильнюсе и фамилия его отца – Соколявичюс.

Оскар Соколявичюс, профессор математики женился на русской выпускнице московской консерватории по классу фортепьяно и органа Марии Смиртской, которая переехала в Прибалтику для совершенствования игры на органе. Оскар на службе в кирхе услышал Баха в исполнении Марии, они познакомились и поженились. Своего отца Ян не помнил совсем, очень смутно помнил мать. После отъезда отца в ФРГ, когда мальчику было два года с небольшим, они с матерью перебрались в Москву, а через три года она умерла. Приехать и забрать сына к себе в Германию Оскар Соколявичюс не мог по ряду многих причин, поэтому доверил воспитание сына своему другу детства и дальнему родственнику пастору Зигмунду Вавери, а вскоре и сам умер. Пастор Вавери взял ребенка под свою опеку и привязался к нему всей душой. По достижении Янисом семи лет, пастор определил его в пансион для мальчиков при лютеранско-евангелической церкви в Риге, где часто навещал и брал к себе на каникулы. Ян всегда считал пастора Вавери своим настоящим отцом, безмерно уважал и ценил его. Этот приезд он решил полностью посвятить общению с пастором и исповедаться ему. Последнее время Зигмунд часто жалуется на сердце и был несказанно рад приезду приемного сына. Он встретил его в Соборе Св. Петра Риги после богослужения. Подойдя к Яну, Вавери протянул ему свою руку, к которой Ян прикоснулся губами. Объятия и поцелуи не были в их правилах. За всю свою жизнь Ян не помнил, чтобы кто-то его ласкал или целовал, а протестантская этика дополнила и сделала Яна Соколовского человеком сдержанным и с виду холодным. Но внутри у Яна горел огонь, о котором знал только он и пастор Зигмунд Вавери. Ян обладал мощным экстрасенсорным Даром, приблизительно с семи лет он стал замечать за собой, что может предвидеть события, считывать мысли людей. С годами вместе с Яном вырастал и его Дар, который пастор счел Божьим и всячески поощрял его в мальчике, убеждая, что с ним промысел Всевышнего и надо принять это в себе, чтобы помогать страждущим. Пастору удалось через свои каналы отправить Яна учиться в ФРГ, где после смерти отца по завещанию в банке на имя сына была очень приличная сумма денег. Поэтому жил Ян все студенческие годы безбедно, обучаясь в Боннском университете на медицинском факультете. Он вел достаточно замкнутый образ жизни, тратясь, главным образом, на книги и уроки живописи у хороших учителей. Пирушки и донжуанские похождения были не для него, хотя в физическом плане желания у него были, как у каждого нормального молодого человека, но он умел совладать с собой, переключая всю энергию на учебу, занятия большим теннисом и конным спортом. Ян Соколовский жил по размеренному графику, где все было расписано по часам и минутам. Девушкам оставалось только вздыхать, глядя на высокого и стройного красавца. Ян стал одним из лучших выпускников этого престижнейшего университета, в стенах которого обучались: Ницше, Гейне, Бетховен, а также Карл Маркс и Йозеф Геббельс и много других известных миру личностей. Прекрасно разбиравшийся в точных науках, Ян хотел стать математиком, но именно пастор Вавери настоял на медицине, объяснив молодому человеку, что так он при помощи своих неординарных способностей сделает гораздо больше для людей. Ян послушался ни разу не пожалев, что выбрал медицину и только после случая с Евгенией в его душе закралось сомнение в правильности своего выбора. Обо всем этом он и хотел поговорить с пастором и своим наставником.

Зигмунд Вавери жил в небольшом домике при церкви, где ему было удобно принимать людей. Все его жизненное пространство умещалось в четырех небольших комнатах со скромной, даже аскетичной обстановкой. Семьей пастор не обзавелся и Ян был его единственным родным человеком на Земле.

После обеда по случаю приезда приемного сына Вавери, удобно расположившись в своем кресле, произнес:

– Рассказывай, сын мой, что привело тебя ко мне, заставив оставить свои дела и обязанности в клинике. —

Ян, склонив голову и немного помолчав, ответил:

– Мне нужно разобраться в своей душе, святой отец. В последнее время в ней творятся вещи, непостижимые для меня, как для врача и человека. Может Вы, как служитель церкви, поможете мне понять, что со мной происходит. Я часто слышу внутри себя непотребные голоса, которые призывают меня к действиям, несовместимым с моими чувствами и нравственностью. В своих снах и наяву я вижу ужасающие-непристойные картины, которые гоню от себя, а они все не уходят. Я пощусь, не ем мясо уже почти год, не пью спиртного, не имею женщин, а наваждения все не проходят. Как врач, я могу сам себе поставить диагноз, но и, как врач же, знаю, что моя осознанно-критическая оценка своей личности, дает мне основание быть уверенным, что я абсолютно здоров психически. Что со мной, святой отец? – В серых глазах Яна была неподдельная боль. Он ждал, что ему ответит приемный отец и служитель церкви. Зигмунд Вавери долго сидел, погрузившись в себя, в свой внутренний мир, где пытался найти ответ. Наконец, он поднял свой ясный взгляд на Яна:

– Это плата, Ян. Плата за твой Дар, который и Крест. Бог выбрал тебя, но и Сатана не дремлет. В твоей душе идет постоянная битва Добра со Злом. А ты сам – Воин. Если бы ты знал, что творится в душах святителей Церкви, какие они проходят испытания, особенно монахи в монастырях, то не стал бы спрашивать у меня. Я и сам небезгрешен. И мое самое большое испытание – это ты, Янис! Когда я впервые увидел тебя, маленького мальчика – белокурого Ангела, в мою душу Сатана не упустил возможность посеять свои семена. Ты стал моим вечным искушением. И я принял вызов, отдал тебя в пансион, где мог лишь навещать тебя и только лицезреть твое прекрасное лицо, золотистые локоны, к которым я за всю жизнь, так ни разу не прикоснулся. Ты рос, а с тобой росло и мое искушение. Когда ты уехал в Германию и я не видел тебя год, в моей душе все утихло, я успокоился, но стоило тебе вернуться на каникулы и все вспыхнуло с новой силой. Говорю тебе, как говорят перед смертью или перед неизбежными трагическими событиями: – Ни к кому в жизни я не испытывал того, что чувствовал и сейчас чувствую к тебе! Ты – мой главный Грех и моя великая Радость! Я смог обуздать своих Демонов и вышел из боя Победителем. Что я могу тебе еще сказать? Ешь мясо, пей в меру спиртное и люби женщин! Ты не монах, Янис! Не надо в себе подавлять человеческие чувства. Помни, что я тебе сказал. —

Пастор Вавери устало откинулся на изголовье кресла, закрыл глаза, его рука, держащаяся за сердце, обмякнув, упала. Ян взял руку, пульс не прощупывался. Пастор Зигмунд Вавери был мертв.

Глава 30 Компаньоны

Мысли о Лизе не покидали Анатолия Звонарева: – Сколько на бедную девочку свалилось за последнее время! Хозяин счет предъявил не известно за что, а попросту развел на деньги. Матвей уехал не попрощавшись, пусть и не по своей вине. А теперь она и без работы осталась. —

Такие времена настали, что даже в Москве, кроме как на рынках или в торговых палатках, работы не сыскать, тем более для девушки без образования. И тут Анатолию пришла идея: – А, что, если предложить Лизе работать у него на складе, отпускать оптовикам товар, а он лучше ездить почаще будет, глядишь и дело быстрее пойдет. Теперь он арендатор на законных основаниях, а не на птичьих правах у Арика. Ассортимент значительно расширился, Лиза, что ни говори, опыт продавца имеет, да и в товаре разбирается. —

Анатолий этим же вечером позвонил Лизе домой. Когда он предложил девушке пойти к нему работать, она очень обрадовалась и сразу согласилась, добавив, что так ей будет легче рассчитаться с ним.

– А то я всю голову сломала. – сказала она.

– Да не о том ты голову ломаешь. Считай, что ты моя компаньонка, вместе работать будем. —

Лиза приехала к нему на склад на следующий день. Оптом работать гораздо легче чем в розницу, да и выгоднее. Лиза быстро вошла в курс дела и Анатолий уехал в Грецию за шубами, на которые начался бешеный спрос. Так уж устроены русские женщины – если нет шубы или дубленки, считай разута-раздета. Займет-перезаймет, но купит. А тут и осень подошла. Из Турции Анатолий привез кожаные пальто и куртки, а также дубленки, пользующиеся спросом. Он быстро вернул долг Данилову и дела пошли в гору. У Звонарева, как предпринимателя, образовались свои постоянные покупатели и товар уходит слету. На складе теперь Лиза – главнокомандующий, а он опять собрался в дорогу. Не зря в 90-е годы в народе таких бизнесменов называли челноками. Нинель дома теперь все чаще одна, но материальный достаток, позволивший им сделать ремонт в квартире, а также пополнить ее гардероб песцовой шубой, каракулевым пальто и многим чем еще из предметов одежды, сделал Нинель Звонареву если не счастливой, то довольной жизнью. Наконец, в дом пришло материальное благополучие, а она и не думала, что ее Толя способен стать коммерсантом. Нинель успокоилась, стала вновь регулярно посещать косметолога и парикмахера в салоне, а также вынашивать мечту об автомобиле. Сын присылал письма и иногда звонил по телефону. Говорил, что все хорошо, он учится на компьютерных курсах и с удовольствием вникает во все новое.

О том, что он работает с Лизой, Анатолий ничего не сказал ни жене, ни сыну и Лизу просил пока не сообщать об этом Матвею.

Как-то перед его очередной поездкой за товаром Лиза подошла к Звонареву: – Анатолий Дмитриевич, на складе пусто, весь товар распродан. Возьмите и меня с собой. —

Анатолий, недолго думая, согласился: – Поехали! Заодно и страну посмотришь, отдохнешь. Ты ведь нигде не была? Не куда-нибудь, в Китай полетим! – обрадованно сказал он.

Прибыв в Пекин после долгого перелета, Анатолий решил в этот раз не просто затовариться ширпотребом, но и отдохнуть, показать Лизе китайскую столицу. Быстро закупив товар у знакомой китаянки-оптовика и оформив грузовую доставку товара, Анатолий стал показывать Лизе Пекин: Запретный город, Храм Неба и многие другие достопримечательности. Конечно, сходили в Зоопарк полюбоваться пандами, съездили на экскурсию: прошлись по Великой китайской стене. Заходили в многочисленные китайские ресторанчики, ели утку по-пекински. Анатолий, видя счастливые глаза девушки и сам был счастлив вместе с ней. Даже как-то во время прогулки сказал: – Я всегда мечтал о втором ребенке – дочери, но жена не хотела. – Услышав это, Лиза смущенно опустила глаза.

Уже в гостинице, прежде чем разойтись по номерам, она сказала: – Спасибо Вам, Анатолий Дмитриевич! Мне так понравилась поездка, я буду помнить ее всю жизнь! —

– Ну, не в последний же раз. Еще съездим. Теперь в Турцию, Грецию, Польшу, Италию. – отозвался довольный Анатолий.

При упоминании Италии девушка покраснела. Посетить Рим, Италию было ее главной мечтой после Парижа, но она только опустила глаза:

– Это дополнительные расходы: перелет, гостиница, а Вы еще и экскурсии мне устраивали… дорого все это. —

Анатолий поразился ее скромности, но нашелся, что ответить:

– Считай, что мы совместили отдых с работой. Нельзя кроме ангара и дома ничего не видеть. А работой твоей я доволен. С твоим приходом выручка значительно возросла, да и покупатели хвалят тебя. Завтра последний перед отлетом день. Нужно еще купить сувениры родственникам. – И он достал из нагрудного кармана юани и протянул их Лизе. Она не хотела брать, но он положил купюры в карман ее кофточки. После этого, пожелав друг-другу спокойной ночи, они разошлись по своим номерам.

Глава 31 Магда

Клиника на берегу альпийского озера Фушль-Зее, что всего в получасе езды от Зальцбурга, музыкальной столицы Вены, напоминала больше SPA-отель со множеством приятных и полезных процедур, благотворно влияющих на весь организм. Присутствие медперсонала было совсем не заметно для пациентов и общение с ними носило скорее дружеский характер. Конечно, лечение проходило по четкой схеме, подобранной индивидуально к каждому пациенту, но свободные прогулки по живописным окрестностям, чистейший горный воздух, делали лечение больше похожим на отдых.

Евгения обрела здесь если не покой, то смирение. Она начала много читать, особенно заинтересовалась Шопенгауэром, книги которого видела в кабинете Яна. Стала углубленно заниматься немецким языком, рисовала акварелью. По совету доктора Клауса Майера начала вести дневник, но записей в нем было немного и они носили скорее информативный, а не эмоциональный характер. Описывался быт клиники и характеристики немногочисленных пациентов, с которыми близко знакомиться у Евгении не было никакого желания. С матерью Евгения общаться совсем не хотела, доктор Майер посоветовал той уехать в город и навещать дочь не чаще одного раза в неделю. Алевтина послушалась и поселилась в одном из отелей Зальцбурга. Времени свободного у нее было много и она стала посещать концерты, фестивали, а больше ходила по магазинам или просто гуляла по городу. Немецкого языка она не знала, учить не желала и скука одолела Алевтину Данилову. Вернуться домой без согласования с мужем она не могла, да и дочь, с которой ей доводилось видеться раз в неделю, она все же не решалась оставить лишь на попечение врачей и персонала клиники. Осознавая всю свою никчемность и беспомощность перед дочерью, а также их весьма прохладные отношения, Алевтина находила оправдание этому ее болезнью, но не собственной пустотой и отсутствием интересов. О безответной любви дочери к Яну Соколовскому мать и не ведала, объясняя нервный срыв Евгении проявлением ее непростого характера и потаканиями отца с его извечным желанием побаловать дочурку:

– Сам дочь испортил, а теперь майся с ней. Его подарки – всего лишь отмашки, задабривание, плата за охлаждение к семье, его фактический уход из нее. Вот и свел все к материальному обеспечению. —

Как-то прогуливаясь по берегу озера и любуясь пышным началом осени в Альпах, внимание Евгении привлекла молодая блондинка с мольбертом, делающая этюд с натуры. Не желая мешать художнице, Евгения присела в сторонке на высокую густую траву. Погода была еще по-летнему теплой, на голубом небе ни облачка. Художница повернулась и сделав ей знак, чтобы она подошла, произнесла на немецком с акцентом, выдававшим в ней славянку: – Хочешь посмотреть? —

Евгения кивнула и быстро спустилась со своего возвышения вниз по тропинке. Художница улыбнулась и на ее розовых щеках появились глубокие ямочки. Она обтерла платком, затем протянула руку, пальцы которой были испачканы краской и представилась: – Магдалена Василевски или просто Магда. —

– Евгения Данилова или просто Женя. – ответила Евгения.

– Я сразу поняла, что ты не немка, – славянка, хоть и брюнетка. У тебя очень интересное лицо. Хочешь напишу твой портрет? —

– Хочу, – не раздумывая согласилась Евгения. – только я не люблю долго сидеть без движения. —

– О, этого и не нужно. Всего несколько минут и будет готово! —

Магдалена уже делала наброски углем по бумаге. Буквально несколько штрихов и портрет был готов. Ей удалось самое главное – выделить индивидуальные черты девушки. Глаза с портрета смотрели и поражали своей живой неподдельной грустью.

– Ты из санатория? – (так здесь было принято называть клинику).

– Да, – отозвалась Евгения.

– Как давно прибыла? —

– Недавно. —

– Я тебя не видела, даже странно. Я ведь работаю в санатории. Веду занятия по живописи с гостями, иногда подрабатываю, продаю свои этюды или экспресс-портреты —

В клинике не принято и даже запрещено было называть находящихся на лечении пациентами или, чего еще хуже – больными.

– Я стараюсь не общаться с постояльцами и часто обедаю в своем номере или в местном ресторанчике. – пояснила Евгения. Она достала из маленькой сумочки с ремешком через плечо кошелек и спросила: – Сколько за портрет? —

– Нисколько. Это подарок на память о нашей встрече. – улыбнулась Магда.

– Тогда приглашаю тебя в ресторанчик, который я облюбовала, – с радостью предложила Евгения Магде. – там очень вкусный местный сыр и вино, надеюсь, тебе придется по вкусу. —

– Спасибо, с удовольствием. Хоть и не люблю я русских, но ты мне понравилась! —

– Наверное, как и все поляки, не может простить за изгнание их из Кремля или за Суворова. Сколько веков прошло… – догадалась Евгения – у нас, русских, память короче. —

– Скоро занятие по живописи в санатории. Погода хорошая, будем учиться писать с натуры. Приходи. – Магда стала собирать этюдник.

Занятия проходили после небольшого дневного отдыха по установленному распорядку дня, соблюдать который было одним из непреложных правил санатория. В хорошую погоду уроки велись на природе, а в дождливые дни, что бывало здесь весьма редко, на застекленной веранде, где в вечернее время крутили кино или устраивали танцы.

С тех пор Магда и Евгения стали встречаться каждый день и проводить вместе время, что было совсем несложно для обеих, потому что жила Магда там же где и работала – в санатории, только в комнате на нижнем этаже, отдельно от постояльцев.

Как-то, во время одной из их пеших прогулок по окрестностям они присели передохнуть на ствол упавшего дерева, Магда, вглядываясь в даль, спросила:

– Почему ты здесь? —

– Меня прислали сюда лечиться от любви. – После небольшой паузы тихо отозвалась Евгения.

– Странно, зачем лечить человека от любви? Во всех книгах люди ищут любовь, а если находят, то это – счастье. – недоумевала Магда – Вот я никогда не любила и знаю, что никогда не полюблю. —

– Он не любил меня. Моя любовь осталась безответной. —

Магда пристально посмотрела на Евгению, затем сказала:

– Странно, как можно не любить такую, как ты? Ты почти совершенство. Твои волосы, глаза, фигура… Если бы я была мужчиной, влюбилась бы в тебя с головой! —

– А говоришь, что не можешь никого полюбить! – Евгения, заметив грусть в глазах Магды, сорвала и воткнула ей в волосы полевой цветок. – Это мы еще на твоей свадьбе погуляем! —

Магда помрачнела:

– Нет, я никогда не выйду замуж, потому, что после замужества нужно заниматься противными для меня вещами. —

– Ты это о чем? О сексе? – удивилась Евгения – Так, что же в нем такого противного? —

– А у тебя был секс? – спросила Магда.

– Нет. —

– А ты хотела его со своим возлюбленным? —

– Да, очень! Больше всего на свете и именно с ним! —

– А у тебя? Было? – поинтересовалась Евгения, на что Магда не ответила, а встав с поваленного дерева, лишь сказала:

– Нам пора возвращаться. —

Всю последующую дорогу она молчала и не проронила ни слова.

Магда почти ничего о себе не рассказывала, все что удалось от нее узнать Евгении – это то, что рисовать ее научил отец, польский художник-эмигрант. Мать Магды умерла, когда дочери было пять лет и ее могила осталась в Польше. В Германию она с отцом переехала на жительство, когда ей было десять лет. Дальше этого периода жизни в ФРГ разговор не шел и что было с Магдой, в какой школе она училась, есть ли у нее друзья, эта сторона жизни была закрыта, как обратная сторона Луны. Если Магда не хотела на что-то отвечать, она просто замолкала или говорила, что не помнит.

Евгению удивило, что на вопрос сколько ей лет и когда у нее день рождения, девушка ответила: – Не помню, я забыла. —

На вид ей было немногим больше двадцати, а иногда, казалось, и того меньше. Но события, предшествующие их переезду в Германию, по времени указывали на то, что ей около двадцати трех лет. Хрупкого сложения, со светлыми, тонкими волосами, она казалась невесомым Эльфом. С походкой, едва касающейся земли, Магда Василевска была полупрозрачна и для Евгении стало загадкой, как такая хрупкая девушка в поисках натуры таскает за собой по горам мольберт и небольшой складной стульчик. Иногда Магда, надолго замолкала, но Евгения не старалась ее разговорить, а лишь молча наблюдала за ее работой. Магда никогда не приглашала Евгению в свою комнату и лишь однажды сказала:

– Как-нибудь я позову тебя к себе, ты посмотришь картины из моих путешествий. Когда Евгения поинтересовалась в каких странах она побывала, девушка неопределенно произнесла:

– Не помню. Ты сама увидишь. —