Текст книги "Крест короля"

Глава 6
Подвиг рыцаря Тельрамунда

Толстые, покрытые лишайниками грабы расступились, за темной зеленью и алыми цветами шиповника блеснуло серебро, и могучий Рейн дохнул в лицо прохладой.

Двое молодых людей подошли к берегу. Два друга, два рыцаря, столь же несхожих меж собою, сколь несхожи густой летний вечер и прозрачная утренняя заря. Граф Фридрих Тельрамунд, статный, темноволосый, с карими пронзительными глазами под шелковистыми крыльями густых бровей. И рыцарь Лоэнгрин – гибкий, белокурый и синеглазый, с румянцем свежим, будто у девушки.

– Ну, показывай своего стража! – улыбаясь, проговорил Фридрих, окидывая взором пустынные воды реки.

Лоэнгрин приложил к губам по-особому сложенные пальцы и тонко засвистел. Тотчас в воздухе захлопали крылья. Появившись словно бы ниоткуда, на светлую водную зыбь опустился и поплыл громадный, белый, как снег, лебедь. В великолепных очертаниях его тела, в круто изогнутой шее и удивительном, почти человеческом взгляде виделась сверхъестественная красота, и одновременно ощущалось нечто грозное.

Лебедь подплыл вплотную к берегу и спокойно положил голову в подставленную ладонь Лоэнгрина.

– Совершенно ручной! – изумленно воскликнул Тельрамунд.

– Только для нас, рыцарей Грааля, – возразил его друг. – Не пытайся его погладить, Фридрих – он так клюнет, что останется рана! Этих лебедей специально выращивают и воспитывают. Когда бывает нужно, они являются и без зова. Если б ты не покинул наш орден, то был бы посвящен и в эту тайну.

– Потому и покинул! – с добродушной усмешкой отозвался темноволосый рыцарь. – Слишком много тайн. Не обижайся, Лоэнгрин! Ведь твой отец не рассердился и легко отпустил меня когда-то. Великий Парсифаль понял, что я не предназначен для столь высокого служения.

Как бы Тельрамунд ни относился к Парсифалю и к ордену, но сын Парсифаля был ему другом.

Белокурый похлопал лебедя по приподнятому крылу и повернулся к Фридриху.

– Да. Ты прежде всего воин.

– А еще – гуляка, любитель охоты, вина, женщин, покровитель миннезингеров. Да, да, да! И здесь, в Брабанте, при дворе герцога Готфрида, я мог наслаждаться всем этим вдосталь. Однако герцог умер, и трудно сказать, останутся ли нравы двора прежними при его дочери. Знаешь, Лоэнгрин, я всерьез увлечен ею.

Сказав это, Фридрих улыбнулся, и светлая, юная улыбка сразу преобразила его лицо: чеканные, почти суровые черты сделались мягче, глаза засияли. Все, кто хорошо знал знаменитого рыцаря, удивлялись его умению так радостно, по-детски улыбаться.

Лоэнгрин удивленно присвистнул.

– Ты?! Ничего себе! Но ты же эту Эльзу знаешь лет этак десять.

– Десять лет назад она была семилетней толстушкой с потешными косицами и веснушками во всю рожицу. А теперь… Больше всего мне бы хотелось к ней посвататься! И ведь старый герцог, умирая, завещал мне по-прежнему защищать пределы Брабанта и быть опорой для его дочери. Он явно хотел завещать мне и ее руку, да вот беда: у бедняги отнялся язык, и старик испустил дух, не успев сказать всего, что хотел. А Эльза… Она властолюбива, своенравна, упряма – ей едва ли захочется потерять свободу, по крайней мере так скоро.

– Хотел бы я посмотреть на грозную валькирию, пленившую могучего Тельрамунда! – воскликнул рыцарь Грааля.

– Посмотришь, – продолжая хмуриться, сказал Фридрих.

– Это невозможно! – пожал плечами юноша. – Ты знаешь наши обеты. Я никому не имею права назвать своего происхождения. Только имя, а одного имени мало, чтобы быть представленным ко двору герцогини.

– Будущей, будущей герцогини, Лоэнгрин. Присягать Эльзе Брабантской мы будем завтра. А сегодня она охотится в этом лесу и, если я не ошибаюсь, из чащи уже раза два доносился звук рога. Мне кажется, дичь скачет сюда.

Едва он сказал это, как рог прозвучал уже почти рядом, и лебедь, не ожидая приказа хозяина, проворно отплыл, скрывшись в камышах. А в просветах между древесными стволами, уже окрашенными зарей в веселый янтарный цвет, появилась темная фигура оленя. Он летел во весь опор, но еще быстрее мчались, настигая его, три узкомордые красавицы-борзые. Следом за ними показался угольно-черный конь под алым седлом и попоной с герцогскими гербами, а на нем – всадница. Белое атласное платье, белая вуаль над островерхой шляпой, волна черных, как полночь, волос, яркий румянец на мраморных щеках. И гибкая рука в белой перчатке на спусковом крючке арбалета. Свист стрелы – олень взлетает в прыжке и падает.

– Боже мой! – прошептал Лоэнгрин. Вся краска отхлынула с его лица, будто ее впитал багряный разлив рассвета. – Боже мой, Фридрих, кажется, я пропал…

Темноволосый рыцарь глянул на юношу и добродушно усмехнулся.

– Так понравилась? За чем же дело стало? Подари ей парочку таких вот ручных лебедей, увидишь – не устоит. Больше всего на свете женщины любят, когда им дарят что-то такое, чего ни у кого нет.

Фридрих хотел продолжить, но умолк. Выражение лица юноши отбило у него охоту шутить.

– Послушай… – голос Лоэнгрина задрожал. – Она… Это она! Это ее я видел во сне, помнишь, я тебе рассказывал? Только она еще прекраснее! Ты же знаешь: я, как будущий хранитель Грааля, давал обет безбрачия и нарушить его могу только с разрешения отца и только, если совершу подвиг. И даже тогда не должен открыть жене, кто я. И про орден. Поэтому я избегал женщин. Зачем из-за кого-то страдать? А тут… Это не безумие, и я не внушаю себе, что влюбился. Я действительно полюбил. Помнишь старую колдунью Ингрид? Она мне именно это когда-то и нагадала. Встречу в лесу, один-единственный взгляд и любовь на всю жизнь.

– Вот такие из вас, храмовников, христиане! – засмеялся темноволосый рыцарь. – Вместо святых молитв – какие-то талмудические заклинания, вместо исповеди у священника – хождения по гадалкам! Да я и сам бывал у этой старой ведьмы! И знаешь, что она мне напророчила? Изгнание и позор! Спасибо ей за это! Если все тамплиеры обращаются к ее услугам, я понимаю, отчего вы такие мрачные. Не помню, когда ты в последний раз смеялся!

Лоэнгрин опустил голову. Звуки охотничьего рожка затихли в чаще. Слышались только шелест листвы и тихий плеск волн у берега. Широкая гладь Рейна была пуста – огромный ручной лебедь не спешил возвращаться. Возможно, звуки охоты испугали его, или он ждал нового зова хозяина.

Тельрамунд заговорил уже серьезно:

– Вот что, друг мой. Не представляю, как тебе помочь. Не знай я твоего отца, посоветовал бы поговорить с ним серьезно и объяснить, что тебе вовсе не хочется блюсти все эти дикие обеты и становиться хранителем Грааля, которого на самом деле нет.

Лоэнгрин вздрогнул:

– Фридрих, да как ты…

– Как я смею вслух говорить о том, что знает всякий, у кого есть хотя бы капля разума? Грааль – отличная старая легенда, не более того. В Священном Писании, которое я, как и ты, читал вдоль и поперек, о нем нет ни слова. И епископ, с которым я однажды беседовал, сказал мне то же самое: легенда, красивая, поэтичная, но и только. Верить в нее и искать этот самый Грааль очень даже красиво. Многие из-за этого и стали рыцарями, и слава Богу! Но вот врать, будто вы храните Грааль, когда его у вас нет, и собирать пожертвования на его защиту, – это уж откровенно по-тамплиерски! Ну что ты так смотришь? Скажи, что я неправ, и что вы не делаете деньги из всего, к чему прикасаетесь? Даже из веры в Бога вы их делаете! Так брось все это, Лоэнгрин! Пойди к отцу и попроси отпустить тебя. Меня же он отпустил.

Но светловолосый юноша покачал головой и побледнел еще больше.

– Ты не проходил посвящения, Фридрих. Ты был лишь среди младших братьев. А я посвященный, и никто не даст мне нарушать обетов.

– Убьют? – Фридрих, сощурившись, глянул на друга.

– Думаю, да, – честно ответил тот.

– Верю. Ну а жениться? Ведь это же разрешено. Какой такой подвиг тебе нужен, чтобы можно было посвататься?

До Лоэнгрина вдруг дошло, к чему клонит Тельрамунд, и он изумленно спросил:

– Ты что же, советуешь мне посвататься к Эльзе Брабантской? Но… Ты же сам ее любишь!

Темноволосый рыцарь весело прищелкнул пальцами.

– Полно! Разве есть на белом свете такая женщина, которую нельзя было бы позабыть ради друга? Уж если во имя нашей дружбы я терплю твою причастность ко всем бесовским бредням тамплиеров… Не хмурься, не хмурься: шучу! А Эльза… Да, она мне нравится. Очень. Но, кажется, тебе она нужна больше. Я-то уж всяко без нее не умру. Женщин много.

Светловолосый вспыхнул, в порыве благодарности схватил руку товарища, но тут же и выпустил.

– Спасибо, Фридрих. Только твоя жертва напрасна. Говорю же тебе: чтобы посвататься, я должен сделать что-то необыкновенное. Жизнь спасти этой Эльзе, что ли! И все равно смогу назвать только свое имя. Ни рода, ни родителей… Разве такая, как она, потерпит сватовство безродного, никому не известного человека?

Тельрамунд присвистнул:

– Она и знатных-то держит за слуг! И любит, знаешь ли, только себя одну. Хотя, если бы ты и впрямь ее спас, то, думаю, тотчас бы влюбилась. Любая женщина хочет либо сама спасти мужчину, либо чтоб он ее спас. Но одни оставляют это в мечтах, другие всю жизнь этого ждут. Эльза – из последних.

– Значит, мне надеяться не на что! – юноша отвернулся и долго наблюдал медленное движение темных струй Рейна. – Хотя бы уж отец позволил мне поехать куда-нибудь! Куда-нибудь, где можно погибнуть в сражении. Простые братья ордена бывают в боевых походах. Почему я не могу?

– Брось! – рассердился Фридрих. – Сражаются не чтобы погибать, а чтобы побеждать. И куда тебе в сражение! Ты же, наверное, подзабыл, как это делается.

– Зато ты совершаешь подвиг за подвигом! – глухо бросил Лоэнгрин. – О тебе только и слышно во всех краях. Великий рыцарь Тельрамунд!

Некоторое время оба молчали. Из камышей вновь показался и подплыл к берегу лебедь. Вытянув свою сказочную шею, он тянулся алым клювом к блестящей пряжке на высоком сапоге Фридриха. Тот, презрев предостережение друга, нагнулся и погладил шелковистую голову птицы. И лебедь не клюнул его – лишь удивленно поглядел круглым глазом.

– Вот! – воскликнул Лоэнгрин. – Никто не отваживается тронуть тебя! Все знают, что ты не проиграл ни одного поединка, ни разу не отступил в битве. Вот за тебя Эльза и пойдет. А мне остается только умереть.

– Из-за юбки? Славное решение!

И вдруг лицо Фридриха приняло странное выражение.

– Слушай… А эта птичка может что-нибудь везти? Вот, скажем, лодку она везти сможет? По течению, конечно!

Лоэнгрин пожал плечами:

– А почему нет? Это очень сильные птицы. Но к чему ты..?

– Так. Ну а мечом ты владеть не разучился?

Белокурый вспыхнул.

– Послушай!..

– Значит нет. Ну что же! Кажется, я знаю выход из положения. Вот только это может плохо закончиться… – И, отвернувшись, Тельрамунд добавил совсем тихо: – Для меня!

Старый император Фридрих уже в который раз посещал Брабантское герцогство. Прежде он очень дружил со старым Готфридом Брабантским, и они немало часов провели в дружеских беседах, а еще больше – на охоте и рыцарских пирах. Известие о смерти герцога было первой печальной вестью, достигшей ушей короля. И еще печально ему было узнать, что дочь и наследница Готфрида благородная Эльза призывает его на помощь: один из рыцарей отказался ей присягать! Более того – в письме она писала, что он незаконно требует ее руки…

– Клянусь тебе своим мечом и своей честью, мудрый император, что перед смертью старый герцог обещал мне руку Эльзы! – воскликнул Фридрих Тельрамунд.

– Клянусь моим славным именем и подвигами моего отца, этот человек лжет! – крикнула черноволосая Эльза и гневно топнула ногой.

Барбаросса насупился. Только этого не хватало! Либо один из славнейших рыцарей, либо герцогиня Брабанта… Кто-то из них запятнал себя ложью.

– В таких случаях спор решает только Божий суд! – произнес император, вставая с походного кресла, покрытого пышной медвежьей шкурой. – Ты согласен с этим, могучий Тельрамунд?

– Согласен, – Фридрих нагло усмехнулся. – Вот только кого изберет прекрасная Эльза себе в защитники? Едва ли кто-нибудь из рыцарей Брабанта, да из каких угодно земель, решится скрестить свой меч с моим!

Юная герцогиня вспыхнула. Она знала, что рыцарь говорит правду: в последние годы он не знал себе равных во всех сражениях.

И вдруг в толпе собравшихся воинов, рыцарей и слуг произошло замешательство, послушались изумленные возгласы: «Смотрите, смотрите!»

По светлым водам Рейна, будто белоснежное облако, плыл огромный лебедь. Он влек за собою ладью, и в ладье стоял воин – белокурый, в белом с алыми крестами плаще, в кольчуге, сверкающей серебром.

– Прекрасная герцогиня Эльза! Я – рыцарь Лоэнгрин. Я пришел вступиться за твою честь. Признаешь ли ты меня своим защитником?

Синие глаза юноши лишь на миг встретились с глазами Эльзы, и надменная дочь герцога Брабантского почувствовала, как дрогнуло ее сердце.

– Признаю!

– Тогда коня мне! Если он падет, я за него заплачу!

Трижды сшибались в страшном поединке рыцари. Трижды сталь высекала искры, кони с громким храпом взвивались на дыбы. Наконец они зашатались, и противники спешились.

– Еще один такой удар, и я не выдержу! – прошептал в лицо Фридриху Лоэнгрин.

– Я же предупреждал, что не смогу драться «понарошку»! – выдохнул Тельрамунд. – Руби, не бойся – мой шлем крепкий, а голова еще крепче!

И тотчас рухнул под могучим ударом белого рыцаря. Божий суд совершился.

– Как мне отблагодарить тебя, отважный витязь? – прошептала, подходя к Лоэнгрину, Эльза.

– Я люблю тебя, герцогиня! Но знай: орден, которому я служу, запрещает мне открывать свое происхождение и имя моего отца. Станешь ли ты женой того, кто не может назвать себя при всех? Поклянешься ли до венчания не спрашивать, кто я, а после, когда я тебе это скажу, никому этого не открывать?

Девушка подала ему руку.

– Мне кажется, я знаю о тебе достаточно!

Фридрих Барбаросса смотрел на них, качая головой. Как легко сдалась неприступная Эльза!

– Что с рыцарем Тельрамундом? – спросил император, – Он убит?

– Да жив я! – приподнимая голову и отирая кровь со лба, прохрипел барон. – Не повезло, что поделаешь…

– Ты не выдержал Божьего суда! – воскликнул, гневно сдвигая брови, Барбаросса. – Поражение доказывает, что ты солгал. Солгал, поклявшись своим мечом, а оскорбление меча недостойно рыцаря. Прочь с моих глаз, клятвопреступник! Если захочешь в боях искупить свой позор, я буду рад. Но тебе больше нет места ни на ристалищах, ни при дворе. Прочь!..

– Вот так и стал самый знаменитый рыцарь Германии, герой стольких баллад и преданий, изгнанником и бродягой, – помолчав, закончил Эдгар, поймав в ладонь мелькнувшего перед ним светящегося жучка и тут же снова его выпустив. – Правда, многие, кто знал Тельрамунда, все равно сохранили к нему уважение. И тот же император Фридрих, спустя восемь с половиной лет, рад был узнать, что воин, которому у него в стране нет равных, присоединился к Крестовому походу германской армии. Правда, они так и не поговорили меж собой – Тельрамунд шел с войском и сражался как самый обыкновенный рыцарь, не знакомый с императором. Тем не менее после Барбаросса передал барону через своих придворных, что прощает давнюю вину и вновь признает его своим вассалом. Однако, как я понимаю, Тельрамунд и по окончании похода не вернулся в родные места.

– Еще бы! – воскликнула Мария. – После такого незаслуженного позора.

– Да, – кивнул Эдгар. – У настоящих рыцарей это считается несмываемым. Опять же, сама видишь, жена, как благородно он себя ведет: его гонят из родных мест, предают позору, а он, позабыв зло, идет со своими в поход во славу Креста. Ведь он не мог быть заранее уверен, что император тоже проявит благородство и объявит ему прощение. Удивительный человек!

– И удивительный друг! – Мария сморгнула слезинку с пушистых ресниц и шмыгнула носом. – Кто бы еще ради друга отказался от любимой женщины? А он не просто отказался, а еще и унизить себя дал! И какая же дрянь этот его Лоэнгрин!

– Тамплиер, что с него взять? – Эдгар пожал могучими нагими плечами и отмахнулся от того же светлячка, который упрямо вился возле лица. – Храмовники привыкли ко лжи.

– Послушай, – спохватилась Мария, – а ты-то откуда узнал правду? Если Тельрамунд так никому и не признался, что нарочно затеял всю эту историю?

Молодой рыцарь рассмеялся.

– Это – один из тех случаев, что бывают раз лет этак в сто… Незадолго до Крестового похода в Лионе объявили турнир. Знатный турнир, на него съехалось множество рыцарей. Луи тоже в нем участвовал, а я тогда только смотрел да втайне завидовал, хотя и сам себе в том не признавался. Да еще работы у меня в те дни хватало! Представь: понаехала куча рыцарей – дерутся, доспехи портят, мечи ломают, шлемы проламывают. И всем им говорят, что лучший кузнец в Лионе – мастер Эдгар. Ну что ты усмехаешься? Знаешь ведь, что я такой и был.

– Я усмехаюсь оттого, что ты мне рассказываешь про турнир, точно я его не видела! – проговорила Мария. – «Малыш Ксавье» три раза отпрашивался у барона в город, чтобы посмотреть на рыцарей и их битвы. Я даже на дерево залезала! И тебя видела, как ты сидел сбоку, среди ремесленников. Смотрела и представляла, что ты тоже – рыцарь, тоже бьешься на турнире, побеждаешь и награду даришь мне… представляешь? А ведь потом так и случилось!

– Да, – он опустил подбородок на ее худенькое плечо и прижался щекой к щеке. – Но я ведь не о себе хотел рассказать. На третий день турнира, вечером, ко мне в кузницу пришел молодой рыцарь, белокурый, красивый. Говорил с немецким акцентом. И я еще подивился его щиту: никогда не видел, чтоб на щите рисовали лебедя… А один из моих подмастерьев возьми да скажи мне, что этот парень – известный рыцарь Лоэнгрин, герцог Брабанта. Ему, подмастерью, на турнире это кто-то рассказал. У Лоэнгрина этого щит был продырявлен в двух местах, ну а шлем впору было просто выкидывать! Видать, не очень ему на турнире везло. Ну, пока я работал, он вытащил бутылку рейнского портвейна. Предложил мне. Я говорю, что у меня еще работы полно, какая выпивка? Стакан выпил… А он прикончил все остальное. И его развезло. В кузнице-то жарко! Разболтался тамплиер вовсю. Нет, тамплиерских тайн выдавать не стал – побоялся. Зато взял вдруг и по пьяному делу рассказал мне всю историю своей женитьбы на Эльзе Брабантской и как ему все это устроил Тельрамунд. Я, признаюсь, не выдержал: «И как, – говорю, – вам, мессир, не стыдно? Я – человек простой, но никогда бы такого не сделал!» А он мне в ответ: «Значит, ты никогда с такой силой не любил!» Вот что правда, то правда: тогда я вообще не знал, что значит любить.

– А теперь? – тихо спросила Мария.

– Что теперь?

– Теперь, когда знаешь? Ты бы предал друга из-за любви? Принял бы такую жертву?

Эдгар поцеловал ее в шею и осторожно повернул к себе мокрое от слез личико.

– Теперь? Теперь и подавно не сделал бы так! Разве ты, узнав об этом, простила бы меня? Думаю, Эльза Брабантская, если узнает, тоже не простит.

– Дура она, эта Эльза! – вдруг сорвалась Мария. – Дура и пустышка! Как можно было выбрать Лоэнгрина, когда рядом с ней столько лет был Тельрамунд?!

Эдгар снова засмеялся:

– Я знал в своей жизни трех умных женщин. Первой была моя матушка. Вторая – королева Элеонора. Эта не просто умна, она, пожалуй, поумней любого мужчины. Третья – ты, малыш Ксавье. А все прочие – дуры. Им так положено. И нечего на это обижаться!

Глава 7
Кормчий Вилли

Если что и сохранилось от прежней роскоши, к которой привык в своих французских замках и владениях богатый граф Анри Шампанский, ставший бедным королем Иерусалимским – так это красота и быстроходность его кораблей. Он перевел из Франции весь свой небольшой, но надежный флот – четыре большие, недавней постройки галеры, которые могли ходить и под парусами, три галеры поменьше, зато куда быстроходнее да еще четыре когга1818
  Когг – тип торгового и пассажирского судна. Впервые начали строиться в Германии в начале XII века. Когг обладал высокими кормовой и носовой надстройками и нес один большой прямоугольный парус. Быстроходные и достаточно маневренные, эти корабли могли при попутном ветре легко уходить от пиратских кораблей, что и побудило судостроителей к их созданию.


[Закрыть], заказанных и славно сработанных в Германии.

На одном из этих коггов год с небольшим назад граф Анри и прибыл к берегам Палестины, привезя в лагерь под Птолемиадой свою юную родственницу принцессу Алису, на которой обещал жениться, но затем так и не женился Ричард Львиное Сердце, а также молодого графа Луи Шато-Крайона, за время морского путешествия окончательно плененного рыжеволосой красавицей-принцессой.

То памятное путешествие, как потом оказалось, стало роковым не только для Луи. Вместе с Алисой плыла ее служанка Эмма. И ничего в ней, вроде, не было особенного, и ее, возможно, никто бы на корабле вообще не заметил, но в один из дней налетел страшный шторм – и обнаружилось, что из всех участников путешествия только трое совершенно не страдают морской болезнью: граф Шато-Крайон, принцесса Алиса и в первую очередь кормчий когга, немец Вильгельм, прозванный Вилли Морским или Вилли Рыжим, хотя волосы у него были вовсе не рыжие, а золотистые. Вилли отстоял у руля когга целые сутки, несокрушимый и неустрашимый, совершенно спокойный среди страшной неистовой бури. Разбушевавшаяся стихия мотала судно из стороны в сторону, вскидывала с одной огромной волны на другую, чтобы затем низринуть в черную пропасть меж водяных гор и снова вздыбить к рваным густо-синим тучам, а пенные валы хлестали через борт и порой перекатывались по палубе. Однако кормчий ни на мгновение не усомнился ни в своем корабле, ни в твердости своей руки. Он умело перекладывал руль, маневрируя среди окружавшего их дикого хаоса, и шторму не удалось справиться с упрямым коггом.

Матросы, по приказу кормчего привязавшие себя к единственной мачте, мучились морской болезнью, как и большинство пассажиров. Что же касается Луи и Алисы, то они не испытывали ничего, кроме страха перед бурей, который граф, разумеется, стыдился выказать, а принцесса сумела подавить, видя рядом отважного, невозмутимого на вид рыцаря. Они вдвоем вышли на палубу и невольно залюбовались Вилли Рыжим, который был великолепен в мокрой насквозь одежде, с головой, окруженной золотым венцом вьющихся волос, и с руками, будто приросшими к рулевому веслу. Любовалась красавцем-моряком и юная Эмма: служанка принцессы хотя и мучилась морской болезнью, но тоже выбралась на палубу – в каюте ей было еще страшнее…

На бедняжку Эми жалко было смотреть. Но, когда кормчий попросил зачерпнуть ему воды из привязанной к мачте бочки, именно Эмма отважилась подняться с ковшиком по лесенке на кормовую надстройку. Казалось, Эми вот-вот смоет по дороге одной из сумасшедших волн. И Вилли оценил мужество хрупкой девушки, равно как и прелесть ее фигурки, которую прилипшее к телу мокрое платье сделало очень соблазнительной…

Словом, шторм соединил не только сердца Луи и Алисы. Но если графу Шато-Крайон трудно было надеяться получить руку принцессы, сестры французского короля, то храбрый кормчий быстро смекнул, что вполне может посвататься к хорошенькой служанке. Через какое-то время он так и поступил. Благо Алиса довольно долго прожила в лагере крестоносцев под Птолемиадой, и к тому же у нее была вторая служанка, которую принцесса потом увезла с собою во Францию, оставив Эми славному немцу.

Нынче у Вилли, продолжавшего служить королю Анри Иерусалимскому так же честно, как он прежде служил графу Анри Шампанскому, уже подрастала двойня – два мальчишки, в которых и он, и Эми не чаяли души. Впрочем, Вилли, с истинно немецкой трогательностью привязанный к своей семье, продолжал большую часть времени проводить в море. Его когг доставлял в Палестину различные товары с Кипра и Сицилии, раза два побывал и у берегов Франции. Судно все так же трепали шторма, и его единственный большой парус порою бывал оказывался бурей. Но судно слушалось своего кормчего, а тот, выросший среди волн и штормов, знал, как с ними ладить. Тем более что теперь Вилли было куда и к кому возвращаться.

Преданность и мореходное искусство Вильгельма стали причиной выбора, который сделал король, решая, какое из своих судов снарядить для путешествия Эдгара и Фридриха в Англию. Рыцари спешили, и поэтому отвергли путь посуху. Правда, Эдгар отважился взять с собою жену и маленького сына, и мысль о возможности угодить в шторм очень его пугала. Но Вилли уверил: в это время года сильные бури маловероятны, ну а если и случится ураган, то когг его выдержит.

– Пускай вас не будет испугайт, што с вами етет малэнький ритцарь! – твердо заявил капитан. – Отшень часто детки не так боятся буря, как фсрослый, и у деткоф часто нет морской болеснь. А если нет у вас и нет у ваша жена, то отшень фосмошно, таже скорее всего, што нет и у ваш сын.

В плавание они отправились спустя два дня после приезда в Птолемиаду Фридриха Тельрамунда. Барон, который проделал перед тем длинный, опасный и утомительный путь, не пожелал отдыхать дольше, зная, как ждут их приезда в Англии. Он лишь попросил лишь помочь подыскать ему нового оруженосца взамен убитого ассасинами Юргена, и Анри Иерусалимский исполнил эту просьбу в тот же день. Эдгар и Мария тоже не задерживались со сборами.

Сильнее всего их отъездом (вернее – отъездом крошки Анри) была опечалена королева Изабелла, которая и вправду любила малыша, точно родного ребенка. Она горько плакала, узнав, что мальчика увозят во Францию скорее всего навсегда. Бедняжка Изабелла! Разведенная решением вождей Крестового похода с любимым мужем1919
  Изабелла – сестра короля Балдуина IV, в возрасте одиннадцати лет была выдана замуж за семнадцатилетнего Годфруа де Торона, которого потом страстно полюбила. Однако из политических соображений ее родители спустя семь лет расторгли этот брак.


[Закрыть] и потом выданная замуж два раза подряд (сперва за маркиза Конрада Монферратского, а после его убийства – за графа Анри Шампанского), она привыкла к мысли, что служит чем-то вроде венца, который возлагают на голову избранного, не интересуясь, хорошо ей от этого или плохо. И вся-то ее вина была в том, что Изабелла родилась сестрой ныне покойного короля, последнего из правивших в Иерусалиме Балдуинов. А значит, к ней перешло право на трон.

Впрочем, в отличие от грубого, невоздержанного Конрада, король Анри был ровен, спокоен и добр, любил пошутить и посмеяться, и все это быстро расположило к нему королеву. Она не любила его, и он не любил ее, оба отлично это знали, а потому решили стать друзьями и поддерживать друг друга, неся нелегкое бремя власти в такой неспокойной стране. Но Изабелла оставалась женщиной, ей все равно хотелось счастья и нежности, хотелось любить. И она всей истосковавшейся душой привязалась к сыну Эдгара и Марии, внушив себе, что поможет молодым неопытным супругам его воспитать.

И вот теперь ребенка увозили. Королева испытывала отчаяние, понимая, что ничего не может изменить.

Сперва она пробовала уговорить Марию, чтобы та оставила малыша на ее попечение: ведь брать с собой в далекий и небезопасный путь полугодовалого грудничка – сущее безумие. Возможно, Мария и согласилась бы оставить ребенка в более спокойном месте, но Иерусалимское королевство, окруженное свирепыми сарацинами и живущее в постоянном ожидании их нападения, представлялось молодой матери опаснее моря и тревожных дорог Европы. Покуда рядом (или по крайней мере поблизости) был ее Эдгар, Мария не боялась ни за сына, ни тем более за себя. Но раз уж мужу приходится уехать, то надежнее всего, чтобы и сын, и она поехали вместе с ним. А там как Бог сподобит! Мария была искренне набожна и не раз убеждалась, насколько молитва сильнее железа и крепостных стен…

– Што я вам говориль? Море спокойний, как ладошка! И будет такой на весь наш путь. Я только молю Господа Иисуса Христа, штоб не бил софсем-софсем штиль, не то нам будет дольго плыть, а вы говорили, што нато спешить.

Вилли Морской сказал это Эдгару на второй день пути, когда они, пройдя несколько лье вдоль берегов Палестины, вышли в открытое море.

– Да, погода стоит на удивление! – отозвался молодой рыцарь, любуясь игристой гладью воды, которую солнце то там, то здесь зажигало сотнями разноцветных искр.

Эдгар подумал, что совершает морское путешествие далеко не в первый раз, но впервые видит море абсолютно безмятежным. Самый легкий ветер, которого едва хватало, чтобы наполнять большой квадратный парус когга, почти не поднимал волн. Они переливались по громадной изумрудной поверхности легко и незаметно, а если где-то и возникало облачко курчавой пены, то его блеск казался одной из солнечных вспышек. Небо, чистое и прозрачное, тоже было напоено покоем, и лишь синяя черта его слияния с морем, густая, туманная, напоминала, что за пределами этого, видимого с корабля мира, есть еще мир, а там где-нибудь может уже зарождаться более сильный ветер и ожидаться шторм, который вдруг да доберется и сюда.

– Кароший погода карашо тля ваш путешествий, – кивнул кормчий, как бы отвечая мыслям рыцаря. – Тля путешествий карашо, но плехо тля того, што вы хотийт нахотить.

– То есть? – не понял Эдгар.

– То есть, штобы нахотить, где мог расбиваться корапль король Ричард.

Слова Вилли повернули мысли молодого человека совершенно в другую сторону: это ему как-то не приходило в голову…

– Ты хочешь сказать, – воскликнул он, – что если бы в море начался шторм, то нас могло бы отнести именно туда, куда отнесло корабль Ричарда Львиное Сердце? Но разве шторма одинаковые? Разве ветер дует в одну и ту же сторону? И разве в разных частях моря все это не по-разному влияет на движение судов?

Вильгельм слушал, кивая и улыбаясь в свою короткую светлую бороду. Когда Эдгар умолк, кормчий проговорил:

– Шторм быфайт разний, да. Но в этот время года он бывайт отшень ретко, я вам говориль. Король отпливаль год назад, но чуть пораньше, когта еще ветер бывайт чаще, и буря мошет прихотить вот оттуда… – он махнул рукой в направлении востока. – И всегда шторм в этот время тует с восток на запат. Я много-много раз бываль в такой шторм. И мой корапль, где бы он ни плыль, талеко ли от берег или близко, несло пошти одинаково. И сейчас, когта шторм нет, я би мог только отшень неточно просчитайт, кте могло прибить корапль короля. А если бы мы попадаль в шторм, то просчитали бы точнее.

– Но послушай, Вилли! – Эдгар заволновался и даже схватил кормчего за руку. – Выходит, ты уверен, ты тоже уверен, что король Англии не утонул, а добрался до берега?

– Затшем же ему было тонуль? – возмутился Вильгельм. – У него тоше быль кароший корапль, и кормчий там быль не турак, я немношко с ним говориль до того. Я помню, какой тогта быль буря. Сильный, плехой, но не такой, штоб тонуль кароший корапль с кароший кормчий. Лефиафан2020
  Левиафан – в представлениях средневековых моряков и путешественников – страшное морское чудовище, которое нередко нападало на корабли. Довольно часто с левиафаном отождествляли кита.


[Закрыть] пусть меня слопай, если это не так!

– Тонут всякие корабли и всякие кормчие, – раздался снизу, с лесенки, ведущей на кормовую надстройку, голос Фридриха Тельрамунда, и барон поднялся к Вилли и Эдгару, держа в руке медную тарелку с парой ломтей хлеба, куском сала и кожаной кружкой.

Первую фразу Фридрих произнес по-французски, поскольку важно было, чтобы ее понял и Эдгар, но затем обратился к своему соотечественнику на немецком, протягивая ему тарелку. Вилли засмеялся и взял угощение, безо всякого опасения передав руль барону.