Текст книги "Крест короля"

Пять лет спустя Ричард Львиное Сердце во главе войска крестоносцев выгнал мусульман почти со всех занятых ими христианских земель, но из-за распрей в собственных войсках вынужден был пойти на мирный договор с султаном. Дольше всего тогда обсуждалось, кому надлежит занять иерусалимский трон. Сам Ричард, узнав, как мужественно вел себя в плену обычно робкий Гюи, склонялся к тому, чтобы в Иерусалим вернулся именно он. К тому же Ричард опасался сильнее разжечь вражду между вождями Крестового похода: как бы там ни было, а Гюи оставался законным королем. В этом деликатном вопросе стоит посягнуть на закон – и новым тяжбам, притязаниям, соперничеству не будет конца.

Однако французский король Филипп-Август, с которым Львиное Сердце старался по возможности не ссориться, был против Люсиньяна, так же, как и другие предводители войска крестоносцев. И потому Ричард – при всей своей пылкости достаточно разумный и, когда нужно, даже уступчивый – предложил иное решение: пускай Гюи станет королем незадолго перед тем завоеванного Кипра, а короля Иерусалимского изберет совет христианских вождей.

Выбор пал на бесстрашного Конрада Монферратского, маркиза Тирского99
  Конрад Монферратский, маркиз Тирский (умер в 1192 г.) – один из героев и вождей Третьего крестового похода. Был избран королем Иерусалимским 5 апреля 1192 г., но короноваться не успел: 28 апреля его убили ассасины по приказу Старца Горы.


[Закрыть]. Но короновать избранника крестоносцы не успели. Мусульмане помнили подвиги и отчаянное мужество, проявленное маркизом при обороне Тира, и не допустили его возвышения: Конрад Монферратский был зарезан двумя ассасинами, слугами загадочного и страшного Старца Горы.

Крестоносцам ничего не оставалось, как сделать новый выбор. И на этот раз было названо имя графа Анри Шампанского, героя длительной осады и взятия Акры, а главное – племянника обоих великих королей – и Филиппа-Августа, и Ричарда Львиное Сердце, так что ни один из них никак не мог высказаться против. Что верно, то верно – граф Анри, внук Элеоноры Аквитанской1010
  Элеонора Английская, в истории чаще называемая Элеонорой Аквитанской (1122—1204 гг.), дочь герцога Аквитании, супруга короля Франции Луи (Людовика) VII, затем, после развода с ним, – супруга наследного принца, а впоследствии короля Англии Генриха IV. Мать Ричарда Львиное Сердце. Одна из самых ярких женских фигур мировой истории.


[Закрыть], приходился двум королям именно племянником, хотя Ричард был старше его всего на два года, а Филипп – и вовсе пятью годами моложе.

Что было делать отважному рыцарю? Отказаться от великой чести? И это в то время, как жители Тира и Акры оплакивали погибшего Конрада и в тревоге ждали, кого судьба и воля вождей похода сделает их королем? А ведь откажешься – еще подумают, что испугался ассасинов: а ну как и его достанут их вездесущие кинжалы! Нет, граф Анри их не боялся. Он доказывал это не единожды. Словом, Анри Шампанский посчитал невозможным отвергнуть решение двух королей и всех предводителей крестоносцев.

Под торжественное пение женских и детских голосов, в облаках разожженного в глиняных сосудах фимиама, новый король въехал в древнюю Птолемиаду, которую крестоносцы звали Сен-Жан д’Акрой, в свою новую столицу. Въехал с тяжелым сердцем и с душой, полной сомнений. Но выбора у него не было.

Глава 3
Злоключения барона

– Однако что же ты встал, будто прилип к полу? Садись! Да-да, прямо в мое кресло, мне сейчас принесут еще одно. Во дворце душно, и я велю подать обед и вино прямо сюда. Ты, судя по пыли на плаще, – прямо с дороги, а стало быть, голоден, как охотничий пес после гонки за оленем.

– Так и есть, Анри, – кивнул, тоже улыбаясь, Фридрих Тельрамунд. – Однако, если уж ты мне настолько рад, окажи сперва королевскую милость: позволь помыться. Я много дней провел в пути, иногда почти сутками не слезая с седла, и конский пот въелся мне в шкуру, а не то что в одежду. Я – бродяга, но по старой привычке моюсь, едва подвернется такая возможность. Таз и губка ведь не роскошь в королевском дворце?

– Таз и губка? – присвистнул его величество. – Все же ты не знаешь Востока! У меня тут даже бассейн с теплой водой имеется. Можешь влезть туда хоть вместе с конем. Снимай с себя все и вперед!

– Прямо здесь и снимать? – расхохотался Фридрих, однако тут же скинул на перила террасы свой белый, но посеревший от пыли плащ, на котором теперь обнаружился черный равносторонний крест – знак Тевтонского ордена. – Ты не меняешься, Анри де Труа, и это, честное слово, здорово! Даже обидно, что я приехал к тебе по делу, а не просто как к старому другу.

Анри Иерусалимский махнул рукой:

– На то я и король. К королям ездят всегда только по делу. Но все это потом. Лезь в бассейн, а слуги покуда соберут на стол лучшее, что у меня тут есть. Скарлет! – он обернулся к опахальщику. – Быстрее на кухню и скажи, что я оторву ноги повару, если через полчаса не будет готово. Накрывают пускай на террасе, а на вечер приготовят факелы. И еще: притащи-ка в зал с бассейном лучшую из моих рубашек, камзол и какие-нибудь штаны. Только не шальвары, не то барон тебя убьет – он не выносит восточного тряпья!

Малыш невозмутимо уложил опахало на балюстраду террасы, поклонился, аккуратно сложив ладони под подбородком, и чуть вразвалку кинулся исполнять приказ. Когда он обернул к приезжему лицо, Фридрих приметил, что слуга короля – вовсе не мальчик, а карлик, и ему, верно, уже лет сорок.

Полчаса спустя Фридрих Тельрамунд возвратился на террасу и остановился на пороге, зажмурившись на миг от удовольствия. Под тем же полосатым навесом, где недавно король Анри нежился, лакомясь виноградом, теперь был установлен стол, накрытый с роскошью, достойной прежних пиров графа Анри Шампанского.

Кипрское вино, которое сюда исправно доставляли, и вино местное, темное, как камень гранат, посверкивали в стеклянных графинах, а на полу стояли три или четыре больших глиняных бутыли, из которых можно было тотчас долить вожделенные напитки. Жареный гусь, обложенный дольками апельсинов и фигами; баранина, сваренная в масле, с приправой из острых трав; печеные голуби, рыба в винном соусе, виноград и маслины, персики, готовые лопнуть от собственной спелости, – все это, поданное на серебряной посуде и нарядно расставленное, могло бы возбудить аппетит и у человека, поевшего не так давно. Барон же утолял голод более суток назад, да и завтраком ему послужила последняя из припасенных на оставшийся переход лепешек, сухая и твердая, как деревянная подошва. Поэтому он, осенив себя крестом, живо уселся за стол и принялся за еду с аппетитом и рвением, достойными молодого здорового мужчины. Однако король Анри, тоже отдавший должное трапезе, заметил, что пьет его гость мало, чаще наливая себе воды из серебряного кувшина, нежели вина.

– Вижу, – проговорил он наконец, – что у тебя ко мне действительно очень важное дело. И притом неотложное, если ты стараешься остаться трезвым, чтобы приступить к нему сразу же после обеда. Я прав?

– Прав, – кивнул Тельрамунд, отбрасывая доглоданную гусиную кость. – Дело и важное, и срочное. Но не думай, что рассказывая тебе о нем, я не буду пить вина. Как раз буду! Я ведь пьянею, если помнишь, куда медленнее тебя.

– Мне казалось, ты вообще не пьянеешь! – рассмеялся Анри. – А ты так мало изменился за те пять… да нет, уже шесть лет, что я тебя не видел… Сказать по правде, я был уверен, что ты примешь участие в крестовом походе, и когда тебя не оказалось ни среди германцев, ни среди англичан, ни среди французов, мне ничего не оставалось, как поверить, что тебя уже нет в живых.

Тевтонец чуть приметно улыбнулся, задумчиво склонив голову, и король Иерусалимский заметил на его правом виске, в густой массе коротко остриженных каштановых волос, белые искры седины.

– Ты ошибаешься, – произнес Фридрих, наливая себе наконец полный кубок кипрского вина, но не торопясь его осушить. – Ты ошибаешься, Анри. Я участвовал в последнем крестовом походе. Я дрался в войске Фридриха Барбароссы, а после его смерти дошел с Генрихом Швабским почти до самой Палестины. Но за пару переходов до нее на наше войско напал большой отряд сарацин. После гибели императора Фридриха они вообще нападали непрерывно. Сперва очень слаженно и очень точно атаковали наши фланги и отсекали по частям отстающие отряды. Можно было подумать, что они наверняка знают, куда мы пойдем, где будем останавливаться, сколько людей в том или ином отряде. Да и проводники вели нас то по высушенной пустыне, где не было ни одного колодца, то по дороге, на которой колодцы почему-то оказывались пустыми. Лошади пали очень скоро. И люди гибли сотнями. Герцог Швабский решил отправить часть войска через Антиохию, уверяя, что там они пополнят запасы провизии и соединятся с основными силами возле Палестины. Но в Антиохии была эпидемия чумы! Почти никто не спасся… Возле самой Птолемиады, когда от стотысячного войска германцев оставалось не более пятнадцати тысяч, сарацины хлынули на нас потоком. Их было тысяч шестьдесят. Они кричали, чтобы мы сдались, тогда всех пощадят. Не сдался никто. Я получил не меньше пяти ранений, но упал лишь тогда, когда сарацинский меч доконал мой шлем и рассек затылок. Потом можешь посмотреть – волосы у меня густые, но полоска на затылке видна даже сквозь них… Я свалился наземь, а на меня сверху все падали и падали убитые… Видел бы это покойный император! И дернуло же его утонуть в какой-то проточной канаве!1111
  Германский император Фридрих I, прозванный Барбаросса, по-итальянски «рыжебородый» (1128—1190, император Священной Римской империи в 1152—1190 гг.), погиб по пути в Палестину, утонув в водах реки Салеф.


[Закрыть]

Гость умолк, неторопливо опрокидывая кубок, и оторвал его от своих губ, лишь когда проглотил последнюю каплю. Анри тоже молчал, не желая торопить старого приятеля и переживая его рассказ. Он неплохо знал историю страшного похода германской армии, когда вначале доблесть и мудрость великого Фридриха Барбароссы обеспечили ей стремительный бросок и успешное преодоление тяжкого пути почти без потерь, а затем гибель императора разом обрекла германцев на поражения и гибель.

– Один из моих друзей, молодой франкский рыцарь, утверждает, будто бы Фридрих Барбаросса не утонул в Салефе, – наконец проговорил король. – Он сказал мне, что императора убили ассасины.

– Правда? – Тельрамунд бросил на хозяина быстрый взгляд, и Анри заметил в его темных глазах гневный блеск. – А ведь и я так думал… Но каким образом, дьявол их забери!? Рыжебородый на наших глазах погрузился в воду, и мы своими руками его вытащили.

– А мой друг при этом успел заметить на его шее красное пятнышко – будто укус насекомого.

Анри налил вина и себе, и товарищу и продолжал:

– Рыцарь не придал этому значения, но потом я рассказал ему о тайном оружии ассасинов, которое некогда видел, – о трубках с отравленными шипами. А на Кипре этот рыцарь сумел убить одного из этих шакалов, когда тот готовился из такой вот трубки пустить отравленную колючку в шею короля Ричарда. И тогда мой товарищ вспомнил о пятнышке на шее императора и связал все воедино. Жаль, не могу тебя познакомить с этим человеком, ты бы ему поверил, потому что это – славный малый и отважный рыцарь. Его зовут граф Луи Шато-Крайон.

Фридрих опустил кубок, который поднес было к губам, и с сомнением взглянул на короля. Потом расхохотался:

– Ну до чего же тесен наш просторный мир! Ты никогда не сможешь познакомить меня с графом Луи, потому что я давным-давно знаком с ним. И вскоре тебе это докажу. Странно, что при нашей последней встрече он мне не рассказал о своем предположении. Хотя у нас было мало времени… Но если можно, я закончу рассказ о себе, поскольку без этого сложно перейти к делу.

– Давай, давай! – король оторвал часть виноградной грозди и кинул в рот несколько виноградин. – Ты остановился на таком месте, что пока не закончишь, я ни о каких делах слушать не хочу. Что же было с тобой после того, как тебе рассекли затылок, и ты упал?

– Очнулся я ночью. Очнулся от того, что кто-то лижет мне лицо. Это был шакал – он слизывал кровь и, скорее всего, уже подумывал вцепиться в меня. Но я живо разъяснил ему разницу между покойником и живым человеком. Кругом пировали три-четыре сотни таких же тварей, но им хватало добычи. Я сумел перевязать свои раны обрывками одежды и потащился через равнину к горам. Там светились огни селения, однако кто же не знает, что попавшего в плен христианина мусульмане продадут в рабство? У меня было одно желание – уйти подальше от места бойни и либо умереть в одиночестве среди леса и скал, либо как-нибудь добраться до своих. Я верил, что кто-то да уцелел. Иду мимо селения, вдруг слышу отчаянный женский крик. И я, как последний осел, не смог отвернуться и уйти. Оказывается, стая бездомных псов напала на девушку, что шла к колодцу. Собаки – не шакалы: людей не боятся. Меч был при мне, и я отдал этим псам все долги, что не успел отдать сарацинам.

А девушка не убежала. Она подошла ко мне и заговорила. Но я тогда по-арабски почти ничего не понимал. Понял только, что она меня благодарит. И упал без сознания: крови я потерял уйму, а тут еще – эти собаки. Девушку звали Зухра. Она как-то умудрилась притащить меня в свою хижинку и вдвоем с матерью стала приводить в чувство. Но у меня началась лихорадка. Словом, я провалялся у них около трех месяцев. Пока выздоравливал, научился понимать их речь, и мои спасительницы рассказали мне, что множество германских воинов в том страшном сражении были ранены и уведены в плен, а потом проданы в рабство. В их селении таких невольников не оказалось: все здешние жители очень бедны. Зухра с матерью не выдали меня. Наоборот – дали одежду покойного отца девушки, и я в новом наряде вполне сходил за сарацина: лицо загорелое, глаза темные… От этих женщин я узнал, что около пяти тысяч наших во главе с беднягой-герцогом дотащились до лагеря крестоносцев под Птолемиадой. Это было уже не так далеко, и я решил туда добраться. Зухра очень не хотела меня отпускать, но у меня и в мыслях не было… Она, конечно, очень славная девочка.

– Но, надеюсь, девочкой не осталась? – с усмешкой спросил король.

Ответом тоже была усмешка:

– Ты всегда пытаешься казаться хуже, чем ты есть, дружище Анри! Думаю, и ты бы не стал губить шестнадцатилетнюю девчонку за то, что она спасла тебе жизнь. Ведь ничего серьезного там быть не могло. А все, чего мне не хватало, возместила ее матушка. Что так смотришь? Ей было чуть за тридцать, и груди пышнее свежего хлеба. Зухра об этом так и не узнала. Я ушел от них, едва ко мне немного вернулись силы. Шагал два дня, потом почувствовал, что возвращается лихорадка. А тут на дороге – караван. Сарацины везут в Дамаск всякие товары, и среди прочего – шестерых пленных германцев. Оказалось, парни были ранены в том самом сражении, и их, полумертвых, держали несколько месяцев в каком-то селении, в зиндане1212
  Зиндан – на Востоке – городская тюрьма, зачастую – просто яма, закрытая решеткой.


[Закрыть]. Из расчета: умрут – собакам, не умрут – на невольничий рынок. Трудно сказать, что хуже… Семь узников умерли. Эти шестеро выкарабкались. Ну, увидав их, я про лихорадку забыл. И едва кинулся с поднятым мечом на псов-сарацин, как пленники (даром что были в цепях!) тоже на них набросились. Девятерых мы прикончили, человек пять удрали. Кругом – мусульманские селения, полно их воинов. Куда нам деваться? Я сумел разбить цепи на освобожденных германцах. Они были не рыцари, простые ландскнехты1313
  Ландскнехты – в Германии наемные солдаты.


[Закрыть], однако в один голос заявили, что умрут в бою, но в плен больше не желают. И мы бы умерли скорее всего, как подобает христианам, однако Господь этого не захотел – решил, видно, что еще пригодимся. Показался другой караван, вернее отряд, притом немаленький. И оказалось, что это возвращаются из плена четыре десятка германских рыцарей, которых жители города Тира выкупили у сарацин.

Тельрамунд на мгновение умолк, вспоминая пережитое. Но тут же продолжил:

– Почти все эти люди были ранены или заболели в неволе, поэтому не могли больше участвовать в Крестовом походе, да у них и не оставалось для этого ни оружия, ни доспехов. Их сопровождала охрана – совсем небольшая группа воинов, а во главе ее был… как думаешь, кто? Французский рыцарь Луи Шато-Крайон! Епископ Вильгельм благословил его сопроводить германцев до христианских земель. Я и шестеро отбитых мною пленников попросили позволения присоединиться к отряду. Луи позволил, не раздумывая, хотя продовольствия у них было немного и вблизи не предвиделось места, где бы он мог эти запасы пополнить. Удивительный парень, скажу я тебе, друг мой Анри! Он видел, что мы, все семеро, еле живы от ран, голода, лихорадки, и приказал своим воинам на первый переход отдать нам лошадей. Потом ухитрился купить у сарацин мулов. А по дороге раздавал из своего кошелька золото, что дал ему в награду за подвиги и доблесть герцог Швабский. Осторожно расспрашивал наших рыцарей, ждет ли их дома родня, да есть ли им, на что жить дальше. И одаривал деньгами. Да как! Со словами: «Не погубите душу бедного рыцаря, дозвольте заслужить Царство Небесное!» Ну как тут не возьмешь? В благодарность за все это я научил его тому искусству, которому так и не сумел обучить тебя: метанию ножа. Это не всем удается. А у него – просто Божий дар!

– Еще бы! – воскликнул, невольно прервав рассказчика, король Иерусалимский. – Думаю, ты порадуешься, узнав, что с помощью этого искусства Луи и сумел спасти Ричарда Львиное Сердце. Он метнул кинжал в ассасина, когда тот уже готов был дунуть в короля своей ядовитой колючкой.

Фридрих глотнул вина и улыбнулся.

– Он говорил, что мои уроки ему пригодились, но не рассказал, каким образом. Или поскромничал, или просто не успел. Когда я оказался снова на христианской земле, передо мной опять встал вопрос – куда ехать. Ты же знаешь – я нигде не живу подолгу. И в Германии предпочитаю не появляться. Даже к армии Барбароссы присоединился уже в Венгрии. Кстати, старик меня вспомнил и страшно обрадовался… Бедняга! Но я не об этом. В конце концов мне пришло в голову податься во Францию – там и по сей день живет одна вдовушка, с которой я нет-нет да проводил свой редкий отдых. Смеешься? Ну, не мог я еще сражаться – видел бы ты, каким я вернулся… Только вот на вдовушку и хватало. Ну, пожил у нее немного, потом завербовался в войско герцога Анжуйского. Он как раз вернулся из Крестового похода, в котором ухитрился не разориться, а разбогатеть, и собирался, покуда все добрые христиане воюют за Гроб Господень, потеснить немного соседей. А я хотел только заработать на новые доспехи и коня, чтобы опять отправиться сюда, к Святой земле. В конце концов Германия оставила здесь десятки тысяч не самых худших своих рыцарей и воинов, да и цель, скажу тебе, посерьезнее крысиной грызни французского герцога с соседним бароном!.. Не обижайся. Ты-то был здесь! На доспехи я заработал. Но в битве меня снова ранили. Под колено. В седле не мог держаться месяца два, думал уже, что останусь без ноги. Ничего, прошло. Дальше было еще несколько приключений, о которых рассказывать не стану – у нас с тобой такие случались без числа. Одно слово – меч из ножен и вперед… Ну, услышал, что здесь уже мир. Снова отправился странствовать. Аж до Гардарики1414
  Гардарика – средневековое европейское название Древней Руси. В переводе – «страна городов».


[Закрыть] добрался. Представляешь? До чего там интересно! Об этом как-нибудь потом расскажу, не то вино у тебя крепкое, а дело еще впереди. Вернулся во Францию. И тут же встречаю… Правильно – нашего общего друга графа Луи Шато-Крайона. Встречаю и узнаю, что ему нужна помощь. Впрочем, не то, чтобы ему самому, но он ведь жить не будет, если не сумеет помочь тем, кто ему дорог. А теперь скажи: ведь при твоем дворе (если только его можно так пышно называть) служит молочный брат Луи – рыцарь Эдгар Лионский?

– Служит, – кивнул Анри. – Только не при дворе. Он – воин и во дворце сидеть не станет. У нас тут – драка не на жизнь, а на смерть, милый Фридрих. Сарацины наглеют с каждым днем, и на мир, заключенный Салах-ад-Дином и королем Ричардом, им ровным счетом наплевать. Тем более что Саладин, говорят, при смерти…

– Так и есть, – кивнул Тельрамунд. – Я только что из Дамаска. Султан почти не встает с постели. Кстати, у меня к тебе письмо от него. Вон, в сумке. Но там просто сетования на превратности судьбы, да еще уверения, что в наскоках его непокорных подданных на твои владения нет его вины. Тем более что Саладин владеет Святой землей как бы пополам с христианами… Словом, хочешь читай, хочешь нет. Может, там и еще что-то есть, я ведь говорю по-арабски неплохо, а читаю скверно. Не хмурься: Саладин сам давал мне заглянуть в свое послание.

– Да я не потому вовсе нахмурился, – отмахнулся король. – Думаю, что если султан отправится к своим курдским предкам, то нам здесь, пожалуй, станет еще тяжелее. Саладин, спору нет, – хитрый мерзавец: ни своих, ни чужих ему не жаль, была бы выгода. Но всю жизнь играет в высокое благородство. Думаю, и перед самим собой тоже. Привык до того, что чуть ли не сам верит! А вот его братец Малик-Адил – тот просто зверюга и не желает быть чем-то иным. А власть-то наследует он. Другое дело что Малик – и полководец никудышный, не в пример Саладину. Да только, чтобы устраивать набеги на наши города и порты, великим полководцем быть не обязательно. А каким образом ты добрался до султана? К нему ведь не всех пускают. И главное – для чего он тебе сдался?

Тевтонский рыцарь поудобнее устроился в кресле и, взяв с блюда персик, осторожно надкусил, наслаждаясь нежным соком, струйкой потекшим в рот. На его лице впервые появилось выражение блаженства.

– Когда кусаешь спелый персик, ощущение такое, будто целуешь женщину. Правда, только в первое мгновение. Для чего мне сдался Саладин? Да уж не для того, чтобы пойти в армию к сарацинам! Даже если я буду подыхать с голоду, я скорее наймусь к кому-нибудь чистить хлев и конюшню, чем стану заодно с этими… Нет, просто у меня было к нему письмо. Его прислал со мной император Генрих. Воспользовался тем, что я так и так сюда еду. Не знаю уж, что за дела у него с мусульманами: письма я не читал, а Саладин не дал мне ответа. По крайней мере, письмо это до поры помогало мне без особых приключений ехать по сарацинским владениям. Но за три дня пути до Птолемиады на меня напал отряд человек в двадцать. Мне даже показалось, что я узнал наших с тобою общих знакомцев.

– Ассасины? – весь подобравшись, король Анри так и впился взглядом в своего гостя.

– Думаю, они. Все их поганые замашки. Напали на рассвете – когда, по их расчетам, я и мой оруженосец должны были еще спать. Перед тем дня два за нами ехали, не показываясь. Но я-то видел по реакции лошадей, что неподалеку всадники. И одежда – как обычно у них бывает: никакая, нипочем ее не запомнишь. И рожи закрыты до самых глаз. (В пустыне все прикрывают лицо, но не так, чтобы даже щек не рассмотреть…) Да и выучка отменная. Как ни быстро я соображаю, а едва не попался. Мы сумели занять оборону возле горного распадка, так, чтобы прикрыть себе спину. Однако пришлось туго. Оруженосец погиб. Мне немного задело руку и бедро. Да не бойся, уже затянулось. На мне ведь, что на собаке…

– А сарацины? – небрежно поинтересовался Анри. – Те, что нападали?

– А что сарацины? Четверо удрали, к сожалению. Остальных, уверен, давно уже доели шакалы. А на что еще они годятся?

Тевтонец нахмурился, еще раз куснул персик и запил глотком вина.

– Плохо, что похоронил я Юргена прямо там, у пригорка. Завалил камнями и на одном из них выцарапал крест. Шакалы не доберутся, а так… что это за могила! Но сюда все равно не довез бы. Кто-то очень не хотел, чтобы я до тебя доехал.

– Но почему? Что за тайну ты мне сейчас откроешь? Тайну, из-за которой могут убить?

Барон пожал плечами:

– Да в том-то и дело, что это на самом деле не тайна. И совершенно непонятно, кто этого так уж боится. Но, как бы там ни было, меня просил об этом Луи Шато-Крайон, а для него я бы сделал и много больше. Ладно, смотри сам! А то я что-то слишком много болтаю…