Текст книги "Нарциссы в терапии и в жизни. Взгляд психолога"

Глава 5

На вторую сессию Тимур пришел почти с улыбкой.

– Мы помирились с Леной.

– Как вам это удалось?

– Я сказал, что готов поговорить, извинился, обещал снова начать о ней заботиться. Ну и цветы, конечно, – неизменный спутник мужских подлизываний.

Я улыбнулась.

– По крайней мере, мы вроде уже не разводимся, и она больше не против моих походов к вам.

Помириться с женой было самой маленькой и легко решаемой из проблем Тимура. Лена быстро пошла на контакт, всячески помогала ему и неизменно занимала его сторону. По всей видимости, она очень любила его, и хотя не понимала, что происходит, обладала редким даром слушать и вникать в суть проблемы.

Когда я думала про Лену, меня удивляло, что она совершенно не похожа на нарцисса. Я задавалась вопросом, как ему удалось избежать сценарного выбора партнера? Однако Лена, как и мама Тимура, иногда устраивала сцены, была сильной и упорной, любила внимание и признания. В конце концов я успокоила себя мыслью, что, наверное, Лена истероидного типа по классификации Н. Мак-Вильямс, а психика Тимура просто выбрала наилучший вариант из тех партнеров, что ему были доступны.

Как только в доме Тимура наступил относительный покой, обсуждение отношений с мамой стало все чаще выходить на первый план.

– Я сегодня снова про маму.

– У вас с ней что-то происходит?

– Вроде нет. Скорее, у меня что-то происходит. Может, и не происходит, просто я раньше старался не обращать внимания на свои чувства. А теперь из-за нашей терапии я начал их ощущать. Как будто не могу больше их игнорировать.

– Расскажешь поподробнее? Что у тебя происходит? Какие чувства?

– Да. Произошел один инцидент, а потому меня начали всплывать разные воспоминания…

Мы были в гостях у мамы: я и Даша. Отпустили Лену в магазин, а сами пошли в гости к бабушке, потому что давно не виделись и обещали навестить. Для начала надо объяснить, что такое мамина квартира. У нее не квартира, а дворец. Каждая вещь – очень дорогая и на своем месте. Каждый стул – почти трон. Там только обои стоят, как крыло от самолета… В общем, когда мы с Дашей приезжаем, это целая история. Тут не трогай, здесь не лезь. Поэтому Даша обычно или мультики смотрит, или просто бегает со своими игрушками. Потому что рисовать, лепить и играть опасно для маминой квартиры и нашего здоровья.

В том числе у мамы есть встроенный шкаф. Он огромный, там вся одежда и еще куча места. Это даже не шкаф, а гардеробная комната. В ней можно включить свет, но Даша до выключателя не дотягивается, да он ей и не нужен. Ей нравится заходить в эту комнату, оставлять маленькую щелку между дверью и косяком и наблюдать за нами, а потом выскакивать и пугать. Иногда она просто там прячется. А мама очень нервничает, когда Даша в этой комнате, потому что у нее там туфли дорогие, шубы и все такое, за что она трясется.

В общем, Даша в очередной раз побежала в эту гардеробную. Я по телефону говорил и услышал звук – дверь в гардеробную закрывается. Я пошел Дашу выковыривать и не успел. Мама дождалась, пока Даша там закроется, и как закричит в эту темноту. Такой страшный рык, я сам чуть не помер со страха. Она просто взяла и специально напугала ребенка в полной темноте. Даша начала орать, плакать, ее начало трясти. Я просто в шоке был. Говорю: «Мама, ты что творишь? Хочешь, чтоб она заикалась?» Я старался не сильно ругаться при Даше, ее нужно было успокоить, но мне хотелось маму просто прибить. Из-за своих чертовых вещей такое вытворять!

Она, конечно, своего добилась, Даша больше в эту комнату не пойдет. Но это что, нормально, что ли? Короче, я больше ей ничего не сказал, мы просто ушли.

– Что ты чувствовал?

– Недоумение.

– А злость? Хотел прибить – это же про злость?

– Слово «прибить» сейчас появилось, тогда я не злился. Хотя, наверное, должен был.

– А что ты чувствовал тогда?

– Это была беспомощность. Беспомощность перед матерью. И вину перед Дашей. Могли бы дома остаться, и чудесно провели бы время. Зачем я ее потащил к матери?

– Наверное, ты надеялся, что у Даши будет бабушка, с которой ей будет тепло.

– Наверное. Но лучше бы я разозлился. Может, кстати, поэтому я и начал вспоминать всякое. Пытался разозлиться, искал аргументы, что я прав, что имею право злиться.

– Что вспомнил?

– Например, однажды была такая ситуация. Наша няня заболела, Лене нужно было к врачу, а у меня была очень важная встреча по работе. В общем, так получилось, что нужно было Дашу перехватить на пару часов. Я спросил маму, может ли она посидеть с ней. Мама согласилась.

Я тысячу раз уточнил, согласна ли она и все такое: сказал, что теоретически, если ей неудобно в это время, Лена может попытаться записаться на другой день. Она сказала, что все нормально, что она будет рада повидать внучку.

Мы договорились, что я завезу Дашу в ю: оо и приеду за ней в 12:оо. Я специально попросил время с запасом – вдруг пробки или встреча затянется. Я приехал в 11:40, на 20 минут раньше. Позвонил в дверь, мама открыла и начала с порога на меня кричать. Я так и не понял, в чем была суть претензии. Собственно, претензии не было, только крик. Что-то типа «кому рожали», «других дел у меня нет что ли» и все такое. Даша на заднем плане плакала, видимо, и ей досталось. Я разорался, что ни о чем попросить нельзя, что все бабушки как бабушки, а она как всегда. Но она вообще не слушала, кричала, что больше в жизни не возьмет Дашу. Я схватил дочь и уехал. Потом еще успокаивал ее долго. А самого трясло от злости и обиды. И главное, даже Лене не пожалуешься, у нее и так по жизни зуб на маму.

А потом, некоторое время спустя, мама как ни в чем не бывало говорит: рожайте, дескать, второго, пока молодые. Это было еще до того, как Лена к ней устроилась. А я, помню, на нее смотрел и думал – она вообще нормальная или нет?

– Вы как раз тогда думали про второго, насколько я помню? Больная была тема?

– Да. В целом мы хотели. Но родители Лены далеко, я работаю, Даша маленькая, няня не робот, может заболеть или устать, а на мою маму вообще положиться нельзя.

– Ну да. Если вы решите рожать второго ребенка, вряд ли стоит рассчитывать на помощь твоей мамы.

– Дело даже не в помощи. А в том, чтобы она хотя бы не усугубляла то, что есть. Например, когда Даша была совсем маленькая, мы очень уставали. Она плохо спала, мы вставали к ней постоянно. Лена была с Дашей днем и ночью, дергалась, жаловалась, постоянно хотела спать. Я старался, как мог, но у меня же нет груди, я не мог успокоить Дашу так же хорошо, как Лена с грудью. И мы решили начать давать ей смесь, чтобы Лена хоть иногда могла пропускать ночные подъемы. Черт меня дернул рассказать об этом маме. Она так мне выговаривала, вы бы слышали. Что смесь рано, что я должен соображать, что я слишком рано женился, что мы тупые эгоисты, что мы угробим ребенка, что она не позволит издеваться над внучкой. Я тогда тоже с ней разругался, но потом, когда Лена пошла укладывать Дашу, я расплакался.

– А Лена присутствовала при этом разговоре?

– Нет, это было по телефону. А когда я понял, к чему все идет, я ушел на второй этаж и орал на маму шепотом.

– И потом Лене не рассказал?

– Нет. Да ей не до того было. На нее тогда смотреть больно было. Еще моих проблем ей не хватало.

– То есть ты берег Лену и поэтому был в той ситуации совсем один? Ни Лене, ни коллегам, ни друзьям не расскажешь, отца нет… Никакой поддержки, ни от кого?

На глазах Тимура блеснули слезы.

– Да. Я был один. Я всегда один в этой дурацкой войне.

– Мужчинам тоже иногда нужно на кого-то опираться.

– Только мне не на кого. Почему у других матери пирожки пекут и по головке гладят? Все нормальные мамы за своих сыночков горло перегрызть готовы! А моя только гадости говорит, унижает и критикует. Вечно недовольная. Как будто я ей не сын, а мерзкое недоразумение. Мне кажется, она вообще жалеет, что меня родила. Потеряла годы, которые могла на бизнес потратить. Купила бы себе еще больше шикарных платьев и квадратных метров. Я ее иногда просто ненавижу. И себя ненавижу, потому что нельзя ненавидеть мать.

У Тимура выступили слезы. Я молчала. Он сжимал кулаки и тихо плакал, глядя в пол. Мне очень хотелось обнять его, но я знала, что нельзя. Не сейчас. Ему не нужны объятия, ему нужна опора. Я должна просто выдержать его боль, его слезы, понять его, принять и быть сильнее него.

– Знаешь, я могу быть твоей опорой, когда тебе это нужно.

Тимур услышал. Он расслабил плечи, выдохнул, разжал кулаки, вытер слезы и прямо посмотрел на меня.

– Да, я знаю, Кристина. Я знаю. И спасибо тебе за это.

Он немного подумал и спросил:

– Получается, я буду постоянно к тебе ходить, пока мне нужна будет опора?

«Испугался новой зависимости», – поняла я.

– Не совсем так. Зигмунд Фрейд говорил: «К концу терапии мы сами себе должны стать и отцом, и матерью». Я – твой временный спутник. Наша основная цель – вырастить опору в тебе самом. Но пока она еще растет, пока мы в процессе, я готова быть рядом с тобой в любых передрягах.

Тимур откинулся в кресло и задумался.

– Такая цель мне нравится, – произнес он.

Мы снова помолчали.

– Тимур, у меня к тебе еще один вопрос.

– Какой?

– Почему ты не бросил трубку?

Тимур посмотрел на меня так, будто я спросила, как поживают инопланетяне.

– Не бросил трубку?

– Ну да. Когда ты понял, что она говорит обидные вещи, что она не понимает, в каком вы с Леной состоянии, не поддерживает тебя. От одной брошенной трубки она не перестанет быть твоей мамой. Но ты же знаешь, что иногда ей нужно время, чтобы остыть. А ты вполне имеешь право защищаться любым законным способом. Ты имеешь право не слушать гадости, даже если их говорит твоя мама.

– Бросить трубку, – Тимур явно смаковал эту идею. – А что, так можно было?

Я неопределенно пожала плечами и улыбнулась.

– А что, действительно. Я гадостей не наслушаюсь. Она остынет. Я не разозлюсь, не буду потом мучиться чувством вины. Пожалуй, так и сделаю в следующий раз. А если будем лично ругаться – уйду, да и все. Вот уж действительно, все гениальное – просто! – Тимур рассмеялся. – Почему эта простая мысль не пришла мне в голову?

– Потому что ты привык направлять злость на себя.

– Как это?

Я поерзала в кресле. Похоже, пора прочитать ему небольшую лекцию на тему агрессии. Потом еще сотню раз к этому вернемся.

– Как ты думаешь, зачем в нашей психике существует агрессия?

– Не знаю. Чтобы убивать и грабить?

– Это скорее про насилие. Давай с начала начнем. Ты же наблюдаешь за Дашей? Видишь, что она маленькая, умненькая девочка, живет в нормальной семье, хорошо питается и гуляет, но ей регулярно что-то не нравится, что-то ее злит.

– Это точно. Мы иногда с Леной шутим между собой, что в Даше живет мини-танк, который иногда просыпается.

– Ну вот. Агрессия есть у всех живых существ, и у людей в том числе. И поднимается она в двух случаях: если необходимо защищаться и если что-то в мире не нравится. Например, если на меня бежит собака с недобрыми намерениями, то агрессия мгновенно поднимается на защиту моего тела от зубов собаки. На этой агрессии я или убегаю со всех ног или готовлюсь драться, когда бежать некуда. Если на меня наезжает тетка в автобусе, я огрызаюсь – это тоже про защиту. Другой пример – я лежу на диване, качаю ножкой и вдруг замечаю, что картина на стене покосилась. Меня это раздражает. Не приводит в ярость, не злит, только раздражает – агрессия в малой дозе. Раздражение дает мне силу, чтобы встать и поправить картину. Как только дело сделано, раздражение уходит, и я радостно возвращаюсь на диван. Мораль: агрессия нужна для защиты или изменения того, что не нравится; ее поднимается ровно столько, сколько требуется на задачу; она уходит, когда дело сделано. Понятно объяснила?

– Да. Я все понял.

– Тогда вопрос. Как можно защититься от маминых нападок?

– Как? Бей или беги?

– Это ты уже отвечаешь? Или встречный вопрос задаешь?

– Это ответ. Бить в ответ или бежать.

– А что будет с тобой, если ты «ударишь» маму в ответ? Например, так остро ответишь, что она расплачется?

– Буду чувствовать себя очень виноватым. Сожру себя заживо.

– Что же остается?

– Бежать. Но куда я от мамы убегу? Она уже у меня в голове живет. Я начинаю что-то делать и слышу ее голос: не так, не получится, плохо, некрасиво, глупо…

– Согласна, чтобы избавиться от ее голоса в твоей голове, нам потребуется время.

– С другой стороны, от реальной мамы, которая мне регулярно выговаривает, я точно могу удрать – выйти из комнаты, из дома, положить трубку… Эта мысль такое облегчение приносит…

Мы завершили нашу встречу на теплой ноте. Я проводила Тимура, села в кресло, прикрыла глаза и попыталась сосредоточиться на себе. Мне сегодня еще предстояла встреча с Натальей – психологом, с которой мы недавно начали работать…

Глава 6

Наталья смотрела на меня, тщетно стараясь скрыть недоумение. В принципе, этим она мне очень нравилась – я понимала, что она чувствует в ответ на мои рассказы. Благодаря этому на наших сессиях было тепло и уютно.

Ее недоумение было связано с тем, что я рассказывала про свою первую психотерапию у Полины Борисовны. Не знаю, что ее больше впечатляло – сам факт того, что эта женщина поглотила все сферы моей жизни или то, что я говорила о переживаниях в терапии.

– Сколько лет вы ходили к ней на терапию?

– Пять лет. Очень долго. Думаю, слишком долго.

– Эта терапия вам помогала?

– Первые два года – вполне. А потом все стало странно: деньги платила я, а рассказывала о своей жизни она. И у меня до сих пор нет ощущения, что я с этим покончила.

Я чувствовала, что открываюсь Наталье медленно и с опаской. Я легко предоставила все биографические сведения, но с трудом раскрывала свой внутренний мир. Я готова была говорить о ком и о чем угодно, только не о своих чувствах. Факты – пожалуйста: зовут Кристина, работаю психологом, свой центр, защитила диссертацию. С детства люблю всякое творчество: петь, рисовать, писать тексты. Отец ушел из семьи, вскоре снова женился, есть сестра по маме и брат по отцу. Родственники со стороны отца часто помогали, звали в гости, каждое лето ездила к бабушке. С отцом виделись редко, но когда мне было 17, я решила сама к нему ходить в гости, и с тех пор видимся примерно раз в месяц. Отец всегда говорил, что очень меня любит, что не приходил, потому что было стыдно идти с пустыми руками, а денег на подарки не было. Со студенческих времен живу отдельно от мамы. Но чувства…

– Почему вы обратились к психологу в первый раз?

– Я жила с мамой до окончания школы, потом поступила в вуз и переехала в отдельную квартиру. Конечно, у меня постоянно были гости – то одноклассники, то одногруппники. Потом случилась большая любовь по имени Стас, и мы довольно быстро начали жить вместе. Но мне все время было страшно, что он уйдет. Мне казалось, что я его недостойна, что он точно найдет более стройную, красивую, умную. И я поняла, что не знаю, чего больше боюсь – потерять его или остаться одна. Обе мысли казались мне ужасными. И я пришла к психологу, чтобы разобраться во всех этих чувствах.

– И что происходило дальше?

– А дальше началась терапия. Хотя Полина Борисовна постоянно заявляла, что она психоаналитик, прием она вела довольно директивно. Она была очень харизматичная, яркая, умная. Она все понимала с полуслова, могла легко проникнуть в самую суть каждой моей проблемы, и, что было тогда для меня самым главным, – она всегда знала правильный ответ. То, что она говорила, реально работало. Например, у меня был конфликт на работе – она мне в три счета рассказала, в чем там проблема, чего хочет каждый участник конфликта и как мне добиться того, чего хотела я. Она продиктовала мне под запись, что сказать каждому человеку, объяснила, какой выбрать момент и в каком стиле поговорить. Я сделала так, как она говорила, и получила отличный результат. Конфликт был исчерпан, все довольны, а я получила все, что хотела. Я и до этого случая верила ей на юо %, а после него она и вовсе начала казаться мне богом психологии. Она не участвовала в ситуации, но с моих слов разобралась. Все это выглядело, как какая-то магия. Иногда мне казалось, что она может мысли читать.

– Что же произошло потом?

– Потом было по нарастающей: иногда она меня ругала, иногда уговаривала, иногда просто командовала.

– Командовала – это как?

– Ну, например, она говорила: «Я положу все силы, чтобы ты не рожала от этого человека. Я знаю, что это не тот человек, который тебе нужен. Я не дам тебе испортить твое будущее и будущее твоего ребенка».

– Это она на сессии говорила?

– Нет, на даче.

– На даче?

– Ну да. Я часто ей помогала – косила газон, вешала шторы, убирала в квартире, клеила обои, двигала мебель; если она болела, я приносила ей пакеты с едой.

– Она платила вам или как-то благодарила?

– Нет, не платила. И она не из тех людей, которые легко говорят спасибо. Она всегда говорила: «Я все вижу и очень благодарна, но мне легче отплатить добром за добро, чем говорить спасибо».

– Какое добро она делала вам?

– Она мне помогала жить, учила меня.

– На сессиях? То есть тоже не бесплатно?

Я помолчала. Эта мысль никогда не приходила мне в голову. Действительно, я платила ей за все не только деньгами, но и разными другими вещами. Ответить было нечего.

– Я правильно понимаю, что вы уже стали скорее друзьями, чем психологом и клиентом?

– Друзьями – нет, это не то слово. Дружба предполагает некое равноправие. Стас называл ее «гуру». Думаю, это самое близкое понятие к тому, что я чувствовала.

– Почему закончилась эта терапия?

– Под конец с ней было довольно тяжело. Она уже почти не слушала меня. Она хорошо меня знала и просто говорила, что мне делать. И не терпела никаких возражений. На сессиях мы поменялись местами. В основном говорила она – о своих детях, о муже, о других своих клиентах, о разных своих проблемах. Иногда мне казалось, что я плачу деньги, чтобы послушать новые сплетни. И мне становилось все страшнее – а вдруг она и про меня так же всем рассказывает? Все это было тягостно, но я чувствовала, что не могу просто уйти. Боялась, что сама не справлюсь, что потеряю очень важного для меня человека, предам ее. Поэтому я продолжала ходить к ней на сессии и помогать в ее делах.

– Так что же вас подтолкнуло уйти?

– Есть, так сказать, официальная версия, а есть неофициальная. Официальная – она подняла мне оплату, и я не смогла тянуть цену.

– А неофициальная?

– Все дело в том, когда и почему она подняла оплату. Дело не в самих деньгах.

– Расскажите, как, когда и почему?

– За год до того, как я окончательно сбежала, она предложила написать совместную статью. Мне эта идея очень понравилась. Я начала писать и так увлеклась, что перерыла кучу литературы. Я писала эту статью три месяца: вечерами, ночами, в выходные и праздничные дни. Стас ворчал, но не слишком, а она меня подбадривала – давай, пиши, я потом ее переделаю и опубликуем.

Когда я закончила, то отдала эту статью ей. Она прочитала и сказала, что все не то, нужно будет ее полностью переписать, и попросила электронный вариант. Предложила опубликоваться в журнале, довольно престижном, но очень дорогом. Я была готова оплатить пополам, но она сказала, что статья ни о чем, поэтому я должна оплатить гоо %, так как она по сути полностью перепишет мой текст, но моя фамилия будет там стоять.

Я была шокирована таким подходом. И дело не в деньгах, а в том, что я три месяца не спала, не отдыхала и не видела Стаса. Но я, конечно, оплатила. Вскоре наша статья вышла в свет.

Однажды, на одной из наших сессий, она вручила мне копию статьи и рассказала, как много получила хороших отзывов. Кстати, мы тогда уже работали вместе, но она предпочла отдать статью не на работе, а на консультации. Ладно, это не так важно. Интересно другое: на той сессии она сказала, что повышает мне оплату за терапию. Я спросила, почему именно сейчас? Она ответила, что благодаря ее идее и ее статье я повысила свой научный статус, и будет справедливо, что оплата ее работы со мной тоже возрастет. Моя зарплата при этом осталась прежней.

Когда я пришла домой, я была в ярости. Я достала копию статьи, которую она мне дала, открыла электронную версию, которую я ей отправляла, и начала сравнивать. Я проверила каждое слово, каждую букву и каждый знак препинания. Подчеркивала расхождения. Четыре слова. «Ее» и «моя» статьи отличались ровно на четыре слова. И ее фамилия стояла в статье первой. Она главный автор.

Я была в такой ярости, что не могла говорить. Стас сначала спрятался в ванной, потом перемыл всю посуду и наконец тихо лег спать. Думаю, он понял, что лучше меня не трогать. А утром я написала ей сообщение: «Мы со Стасом обсудили наши расходы и планы на бюджет. К сожалению, я не смогу оплачивать терапию дальше, поэтому больше не приду». На сообщение она не ответила, но потом еще долго отыгрывалась на мне по рабочим вопросам и делала едкие замечания вроде: «Вот закончила бы терапию как человек, и вопросов не было бы. А теперь – очевидно, что ты сырая».

– Как же вам удалось уйти от нее совсем?

– Я просто написала заявление и принесла ей на подпись. Она подписала, а потом сказала: «Никогда не думала, что ты станешь таким гнильем и предателем». Я ответила: «Что ж поделать, видимо, стала».

– И она просто отпустила вас?

– О нет! Она еще долго поливала меня грязью за спиной, просила забрать заявление, кричала. А в мой последний рабочий день при всем честном народе рассказала проникновенную притчу. Смысл притчи был в том, что учитель изгнал своего самого лучшего и талантливого ученика, а когда его спросили, почему, он ответил: «Он слишком мало любил меня». И дальше была мораль про то, что нужно укротить свою гордыню, склонить голову и следовать за учителем, верить ему до самого конца, несмотря ни на что. Тогда она меня пробила, и я расплакалась. А сегодня я думаю – зачем я все это слушала? Надо было встать посреди притчи и уйти. Все равно рабочий день был окончен.

– Что вы почувствовали, когда она рассказывала притчу?

– Мне было стыдно. И чувство вины появилось. У меня было огромное желание прибежать к ней, упасть в ноги, просить прощения и снова быть рядом с ней.

– Почему не побежали?

– Не знаю. Но дома Стас меня «полечил». Я ему рассказала, думала, он поймет мои чувства, скажет, мол, действительно, нехорошо получилось. А он начал орать, что она совсем обнаглела, сколько можно терпеть ее замашки и прочее. Он как-то заземлил меня, что ли. Но я не понимала, кто из нас прав – он со своими криками или я со своей кучей чувств. Я просто решила пока ему поверить, а потом заказать сон.

– Заказать сон?

– Ну да, есть такая техника. Я часто ее использую, если не могу принять решение головой. Перед тем как лечь спать, нужно проговорить вопрос и попросить, чтобы приснился ответ. Еще ни разу бессознательное меня не подводило.

– Что вам приснилось?

– Мне приснилось, что я стою во дворе, бегают соседские дети, а по земле разбросаны большие красные яблоки. Я говорю детям: «Почему вы не едите эти яблоки, они же хорошие?» Дети смотрят на меня с большим сомнением. Я поднимаю одно яблоко, ополаскиваю его под краном и говорю: «Вот, их просто помыть надо». Дети смотрят на меня, я откусываю яблоко, а оно водянистое, невкусное, гнилое внутри. Я проснулась, и меня тут же одолели сомнения: что именно является гнилым искушением – вернуться или не возвращаться? Поэтому следующим вечером я снова заказала сон. Я задала бессознательному тот же вопрос и попросила более конкретный ответ.

– И что вам приснилось?

– Мне приснилась моя дача: такая, какой она была вначале – кусок леса, маленький домик и забор. Ничего не посажено, только папоротник и подлесок. И я иду в гости к соседке, которой оказывается Полина Борисовна. У нее на участке все цветет и пахнет. Яблони, ягоды, цветы, одним словом – изобилие. Она улыбается и угощает меня малиновым вареньем со своего огорода – наливает мне в банку. Малиновое варенье такое красивое, почти искрится на солнце. Я хватаю эту банку, бегу на свой участок, открываю крышку и начинаю пить прямо из банки. А варенье на вкус оказывается никаким – чуть подслащенная вода. Я отрываюсь от варенья, смотрю на свой заросший участок и говорю: «Нет, надо выращивать свое». Ну куда конкретнее, согласитесь?

– Соглашаюсь. Как вы переживали сам уход?

– Мне кажется, я отгоревала его заранее, потому что понимала, что в момент ухода надо будет просто собраться и действовать. За полгода до нашего расставания я сбежала от нее, меня ломало, как будто умер кто-то родной и близкий. Я страшно тосковала, страдала, боялась, что у меня ничего не получится. Я не могла понять: чувство, будто кто-то умер, связано с тем, что умирают наши с ней отношения, или это умирает какая-то часть меня самой…

В то время мне часто снились кошмары, сначала каждую ночь, потом реже, сейчас уже не снятся. Мне снилось, будто я снова в научном центре, она рада меня видеть и приветливо улыбается, а у меня внутри тоска и желание лечь и помереть, потому что я понимаю, что снова буду марионеткой – жить по ее указке, выбирать людей, по ее мнению, мне подходящих, и так далее.

– Нам пора заканчивать, как вы сейчас?

– Как я? Полина Борисовна при расставании сказала мне: «Ты без меня сопьешься». А я сижу тут, трезвая и живая, руковожу центром и нашла нового психолога. Будем считать, что я неплохо справляюсь…