Текст книги "Чаепитие с пяткой"

Уханье роз

Из музыкальной школы я вернулся домой мрачный. Когда у меня такое настроение, даже с Загогулькой стараюсь не разговаривать. Зачем зря настроение человеку портить? И поплёлся на кухню к маме.

– Как дела? – спросила она.

– Ничего, – буркнул я.

Мама знала, что «ничего» могло означать только одно – «двойку».

– И за что тебе «ничего» поставили?

– Мы писали сочинение по опере Верди «Травиата».

Поразмыслив, мама сказала:

– Помню-помню, у Травиаты была неизлечимая болезнь.

– Ага, тАберкулёз, – с местью в голосе сказал я. – Так Вовка Макаров написал. Вероника Самуиловна в его тетрадь заглянула и говорит громко, чтобы все слышали: «Болезнь героини пишется через “у”. Вот я и написал “чУхотка”».

Поразмыслив, мама перестала смеяться и сказала:

– Что тАберкулёз, что чУхотка – диагноз один: безграмотность. Мы тебя в музыкальную школу отдали, потому что надеялись: там грамотность не на первом месте.

В этот момент из командировки в Болгарию вернулся папа с чемоданом подарков. У меня настроение сразу же поднялось. И Загогулька тут как тут. Мы с ней перетащили чемодан в мою комнату и принялись его потрошить. А чтобы ещё веселее было, включили на полную громкость зажигательные болгарские танцы.

И вдруг Загогулька замерла.

– Слышишь? – У Загогульки глаза засияли розовым светом.

Я музыку выключил, но услышал только, как за стенкой мою одноклассницу Светку Парамонову родители ругали за четвёрку. По рисованию.

– Наверное, это невозможно услышать, когда кого-нибудь ругают, – огорчённо сказала Загогулька и топнула тремя ногами. С загогулек на её голове искры зелёные посыпались. Ещё немного – и все подарки сгорят.

Я испугался и как крикну:

– Загогулька, не гори порячку!

За стенкой даже родители Светки замолкли. А Загогулька смеётся.

– Я порячку не горю! И горячку не порю! А также морячку, дачку, тачку, водокачку! И тебя тоже! Хотя ты это заслужил! – хохочет. Успокоилась немного и спрашивает озабоченно: – А теперь слышишь?

– И что такого-разэдакого я должен услышать?

– Уханье роз.

– Такое только в сказке бывает!

– Не в сказке, а в мыле, – говорит Загогулька и коробочку с мылом мне протянула, которую папа из Болгарии привёз. Действительно, на этикетке синим по розовому было написано: МЫЛО С УХАНЬЕМ РОЗ.

– Понятно. Мыло по нанотехнологиям сделано, – догадался я. – Это когда что-нибудь такое крошечное-крошечное делают, что и рассмотреть без микроскопа нельзя, а польза от него большая. Так в мыло и ухи роз затолкали.

– Надо говорить не ухи роз, а уши роз, – сказала Загогулька.

– А ты думаешь, у роз есть уши?

– Конечно. Иначе, чем бы они ухали?

Я помолчал.

– А какое оно, уханье роз? – спрашиваю.

– Уж не такое, как у филина в лесу! – сказала Загогулька и в филина превратилась. Взгромоздилась ко мне на плечо и прямо в ухо как гукнет: – У!У! – потом опять в себя превратилась и говорит: – У роз должно быть уханье не мохнатисто-шершависто-пугательное, а летуче-поюче-радовательное.

– Дурочка ты, Загогулька, – говорю. – Это какой-то грамотей, как Вовка Макаров, забыл про частичку БЛАГО. На этикетке должно быть написано, – и я по слогам сказал: – мы-ло с благо– ухА-нием роз. Понятно?

– Понятно, – согласилась Загогулька. – Когда ребёночек проголодался, он кричит благим матом. А когда роза чему-нибудь радуется, она благо Ухает.

– Ну и чем ты розу в мыле обрадовать можешь? – спрашиваю.

– Розы и мыло воду любят.

И мы с Загогулькой пошли в ванну и стали под водой руки болгарским мылом намыливать.

– Ой, – закричала Загогулька. – Я слышу! Я слышу уханье роз!

Тут у меня в носу что-то запело. Совсем тихо и радостно. На душе стало так хорошо, как в день рождения. И аппетит сразу разыгрался, захотелось откусить кусочек мыла, в котором розы так вкусно ухали. И я догадался:

– Уханье роз можно услышать не ухом, а носом!

– Послушай, – говорит Загогулька, – мыло одно, но уханья в нём много. Прямо хоть нос затыкай. Давай с кем-нибудь поделимся!

– Пошли к Светке Парамоновой. Поддержим человека.

Дверь открыла зарёванная Светка.

– Чего припёрлись? – спрашивает басом, будто у неё ангина. Но Загогулька, у которой проблемы со слухом, нисколечки не обиделась. А мне одному обижаться скучно, поэтому я тоже не стал этого делать.

– Мы тебе мыло с уханьем роз принесли, – объясняем. – Сейчас кусочек на две части поделим. Одна – тебе.

Светка ничего не поняла, но всё равно обрадовалась. Мы вначале мыло попытались распилить. Светка и Загогулька кусочек в двадцать пальцев держали, а я его – хрясть-хрясть ножом для разрезания сыра – такой, с дырочками в лезвии. Мы не учли, что мыло-то ещё не совсем высохло, оно выскользнуло рыбкой и на пол – шлёп. А я не ожидал этого и как рубану ножом по пустому месту… Правда, оно не совсем пустым оказалось. Светкин дневник на две ровные половинки распался.

– Вот здорово! – утешила Светку Загогулька. – Зачем круглой отличнице дневник с четвёркой! Четвёрка и тройки притянуть может!

Светка улыбнулась и положила мыло на стол: – Режь.

Я хорошенько прицелился и всем телом снова на нож навалился. А мыло из-под него опять – прыг – и в фарфоровую девушку, которая на Светкином столе зачем-то стояла. Она тут же в обморок упала и у неё руки отвалились.

Тут на шум Светкина мама прибежала.

– Живые? – кричит.

Ну, мы с Загоголуькой ей всё и объяснили. Она даже ругаться не стала, а принесла толстую нитку и с её помощью сама тихонечко мыло на два кусочка распилила. Потом и говорит:

– А в моём детстве были необыкновенные яблони сорта «игруши». На них росли яблочки-игрушки. Когда они созревали, то превращались в мячики, куколки или воздушные шары. И песня про них есть!

Я потом весь день из-за стенки её голос слышал: – Расцветали яблони-игруши, поплыли туманы над рекой…

И больше никто в тот день ни на кого не ругался.

Откровенный урок

– Они не придут, – сказал я Загогульке и надул щёки, чтобы не расплакаться.

– Неужели? Даже хоть кто-нибудь не придёт? – спросила она сочувственно.

– Угу.

– Это нечестно с их стороны, – сказала Загогулька. – Кто-нибудь один всё-таки мог бы заявиться!

– Ко всем придут, а ко мне – никто.

– А кто эти ОНИ и куда ОНИ не придут?

– В пятницу у нас в классе будет для родителей открытый урок, – вздохнул я. – А папа уезжает в командировку. А у мамы – годовой отчёт. Если она его не сдаст, тогда её уволят, а вместо неё назначат главным бухгалтером молодую и пронырливую выскочку. Поэтому я буду совсем один, как казанская сирота.

– Не переживай, – сказала Загогулька. – Ещё неизвестно, чем ты блеснёшь на этом откровенном уроке. А вдруг отсутствием дисциплины? Вряд ли это понравится твоим родителям. Уж я-то знаю.

Это меня слегка утешило.

На следующий день все мальчики явились в класс в белых рубашках, а девочки с белыми бантиками, как будто было не 13 марта, а 1 сентября. Да и родители выглядели не лучше – на папах красовались строгие галстуки, будто они на похороны собрались, а мамы так пахли духами, что у меня голова закружилась. Расселись на стульях возле стенки, как на концерте. Я решил весь урок молчать: пусть другие перед своими родителями выпендриваются.

– Ребята, сегодня нам предстоит увлекательное путешествие в мир сказок Александра Сергеевича Пушкина, – сказала Елена Сергеевна и покраснела.

Дело в том, что опоздавшая мама Светы Парамоновой прокралась на свободный стул и стала ей громко шипеть, будто та была слепая: «Я тут! Я тут!» А папа Вовки Переверзева кулак ему показал, чтобы тот тихо сидел, и для наглядности другим кулаком по лбу себе постучал. Все девчонки завертелись и тоже зашипели своим мамам: «Я тут!» А мальчишки кулаками по лбу принялись стучать – друг другу. Елене Сергеевне было неудобно перед родителями кричать на нас, как обычно. Поэтому она только пятнами покрывалась от едва сдерживаемых эмоций.

И тут чья-то бабушка как рявкнет басом ведущего передачи «Поле чудес»:

– Тишина в студии!

И мне подмигнула. Весёлая старушка. Волосы в три цвета выкрашены – рыжий, розовый и оранжевый. Только старенькая очень: всё время головой как-то странно трясёт. Болеет, наверное.

Когда все просмеялись, обстановка в классе уже не такая напряжённая была.

– К сегодняшнему уроку вы должны были узнать, какие произведения написал Пушкин, – напомнила Елена Сергеевна.

– Пушкин написал «Евгения Телегина»! – сказала Света Парамонова.

– И «Сказку о бобе и работнике его везде»! – сказал Вовка Переверзев.

Елена Сергеевна не стала Светке и Вовке ставить двойки. Догадалась: просто они не очень расслышали, что им родители через два ряда подсказывали.

– А я «Сказку о рыбаке и рыбке» наизусть выучил, – похвастался Миша Зайцев.

– Вот и хорошо. Сейчас мы с вами начнём читать эту сказку вслух, а Миша станет на доске записывать слова, глядя на которые, потом будет легко восстановить сюжет.

И Елена Сергеевна с выражением начала:

 
– Жил старик со своею старухой
У самого синего моря;
Они жили в ветхой землянке
Ровно тридцать лет и три года…
 

Мишка строчил вовсю. На доске появились такие слова: старик со своею старухой, 30+3, землянка, рыбка (красная), выкуп, дурачина, корыто…

В этот момент в класс вошёл Боря Морозов. На родителей он посмотрел как на группу поддержки: может быть, хоть при них ругать не будут?

– Так, Боря, опаздывать ты мастер. А к уроку приготовился? – сказала Елена Сергеевна почти ласковым голосом, а не своим обычным.

– Угу, – ответил Борька.

– Тогда, глядя на выписанные на доске слова, расскажи нам сюжет сказки, о которой мы сейчас ведём речь.

– Жили-были старик со старухой. И было у них… – Борька немного задумался и продолжил отчаянным голосом: – тридцать сыновей и три дочки. Однажды нашли они в лесу землянку. А там сидит чудо морское. Старик со старухой подслеповаты были и говорят чуду добрым голосом: «Рыбка ты наша красная!»

– Ничего не понимаю, – Елена Сергеевна растерянно на доску посмотрела. – Миша Зайцев, объясни, почему ты золотую рыбку назвал красной?

Я-то сразу понял, что Мишка не знал, как правильно написать: «залатая» или «золатая». Интересно, как выкручиваться будет? А он спокойно так заявляет:

– Елена Сергеевна, в сказках если говорят «красна девица», это не значит, что она вся красная. Просто красивая. И ещё премудрая. А золотая рыбка тоже не дурочка! И красивая!

– Красивая, – не очень уверенно подтвердила Елена Сергеевна.

– Вот! Значит, и про неё можно сказать: красная. Это такой… как его… Собирательный эпитет!

Что на это счёт думала Елена Сергеевна, мы не узнали, потому что Светка Парамонова вдруг спросила:

– Елена Сергеевна, а старуха была китаянкой?

У Елены Сергеевны синие глаза помутились.

– Ну почему сразу китаянкой? – взволнованно спросила она. – Старуха была русской. Наверное.

– Позвольте, – встрял Светкин папа. – Ребёнок поднял интересный вопрос. Из песни слов не выкинешь: самое синее море – Чёрное море моё. В таком случае старуха на самом деле могла быть русской. Или турчанкой, например. Но не будем забывать, что именно вытащил старик неводом. В нём, между прочим, была трава морская. Не о морской ли капусте здесь говорится? А она растёт только в Охотском, Белом и Карском морях. И ещё в Японском. В таком случае старуха на самом деле могла быть китаянкой.

И Светкин папа гордо вытянулся на стуле, как восклицательный знак. Он стал выше остальных родителей на целую голову. У Елены Сергеевны брови вздулись сердитыми волнами.

Светка испугалась, что Елена Сергеевна обидится на неё из-за папы, и начала оправдываться:

– Я спросила, потому что у старухи имя какое-то смешное!

Елена Сергеевна издала странный звук, похожий на сдавленный вой. Она на родителей с бабушкой покосилась. Ате сидят с любознательными лицами. Им тоже интересно про старуху послушать – зря, что ли, в класс пришли? Елена Сергеевна страницами томика Пушкина зашелестела, пытаясь незаметно подсмотреть, как эту сварливую бабу звали.

А тут опять весёлая бабушка голос с места подала:

– Страница 323, пятая строчка сверху.

И мне подмигнула. Я ей тоже по-дружески подмигнул. Бабушка после этого ещё сильнее головой затрясла.

Елена Сергеевна полистала томик и смеяться начала. Мы её поддержали. И родители тоже. Даже парты запрыгали. А над чем смеёмся, не знаем.

Елена Сергеевна слёзы вытерла и с чувством прочитала:

 
– Говорит старик своей старухе:
«Здравствуй, барыня сударыня дворянка!
Чай, теперь твоя душенька довольна…»
 

– Чай! – закричала Светка. – Старуху звали Чай!

– Нет, Светочка! Чай – это не имя, – сказала Елена Сергеевна и мстительно бросила в сторону её папы взгляд-молнию. – И даже не напиток в данном случае. Это устаревшее слово поэт употребил в предположительном смысле. Наверное, теперь твоя душенька довольна.

– Моя довольна! – заверила Светка.

И звонок зазвенел.

Вдруг весёлая бабушка встаёт и говорит:

– Дорогая Елена Сергеевна, от всех родителей, бабушек и дедушек нашего класса большое вам спасибо за такой откровенный урок. Мы обязательно напишем благодарность в книге жалоб и предложений.

Только тут я понял, что это моя бабушка, то есть Загогулька переодетая. Я её под ручку схватил и из класса потащил, чтобы об этом никто не догадался:

– Ты что, не знаешь: книги жалоб и предложений только в гастрономах и ателье бывают!

А Загогулька опять головой затрясла – оказывается, это она так беззвучно хохотала, чтобы её из класса раньше времени не выставили. Но на бабушку Загогулька уже совсем не была похожа – парик стащила и загогульки на её голове распушились.

Три кролика и верблюд

Однажды наш класс повели в милицию. Не арестовывать, а знакомиться с работой правоохранительных органов. Больше всего мне понравилась комната с решёткой, за которой ходил угрюмый человек, как тигр в зоопарке, и строил нам страшные рожи. Даже самому за решётку захотелось.

А потом нас познакомили со следователем Ерошкиным.

– Следователь Брошкин – наша гордость, – сказал милицейский начальник. – Он все преступления раскрывает.

От удовольствия у Брошкина даже замочек на портфеле засиял.

– Расскажи-ка нам, Брошкин, как тебе удаётся преступников изобличать, – потребовал милицейский начальник.

Брошкин вытянулся по струнке и рапортует:

– Вначале надо определить, кому выгодно было преступление совершить. А потом найти правильный подход к преступнику, чтобы он сам во всём сознался.

И тут в комнату вбежал взъерошенный дядечка с усами.

– Грабёж среди бела дня! – кричит. – У меня трёх кроликов и верблюда похитили!

Нас сразу из кабинета удалили, чтобы мы не мешали следователю Ерошкину раскрывать преступление.

Я домой пришёл и говорю Загогульке:

– Надо одному человеку помочь. У него трёх кроликов украли и верблюда. Давай преступника найдём, как следователь Брошкин!

– Давай! – обрадовалась Загогулька.

– Для начала надо понять, кому выгодно такую кражу совершить, – говорю. – Вот тебе, Загогулька, какая от этого выгода?

– Никакой. Я вегетарианка. Кроликов и верблюдиков в рот не беру.

– А я уже объелся этими кроликами. Мама каждую неделю в сметане их жарит, с луком. А верблюда – куда поставишь? Не на балкон же!

И вдруг мне в голову пришла мысль:

– Это выгодно только одному человеку в городе – бомжу Васе! Он вечно голодный. Ему кроликов съесть – пара минут. А живёт он на свалке. Там есть место, где верблюду разгуляться!

И мы отправились к Васе. На подступах к свалке карманы уликами набили – пухом, кусочками меха и другим мусором. Неизвестно, что ещё пригодиться может.

И следы какие-то странные заметили.

– Точно верблюжьи! – говорит Загогулька.

– По-моему, это следы от лап с когтями. А у верблюдов разве есть когти?

– Жизнь полна неожиданностей. Вдруг этот верблюд – мутант?

– В таком случае у него и зубы могут быть, как у крокодила. А плюётся он, наверное, ядом.

Откуда-то как раз какие-то подозрительные звуки раздались. То ли хрип, то ли храп. «Точно мутант», – одновременно подумали мы с Загогулькой.

– Знаешь что, – говорю, – давай не будем тратить время на этого верблюда. Никуда он не убежит. Ему с когтями, наверно, ходить всё-таки не очень удобно. Мы потом придём за ним. С ветеринарами. А вот Вася скрыться может.

Загогулька только обрадовано головой закивала, и мы быстро-быстро побежали в другую сторону от подозрительных звуков.

Бомж Вася спал, сидя на ящике. Хотя стояла жара, на нём было зимнее пальто и шапка-ушанка. «Он её из наших кроликов сшил – и щеголяет в мае зимней обновкой», – подумали мы с Загогулькой.

– Главное, – поучаю Загогульку, – подход к преступнику найти.

– Лучше два подхода, – заявила Загогулька. – Надо его окружить!

Мы с двух сторон как крикнем:

– Вася, мы всё про тебя знаем!

– Ох! Ах! – Вася с ящика упал и за сердце схватился. – Как вам это удалось?

«Ага, – подумали мы с Загогулькой, – эти слова можно считать за чистосердечное признание».

– Разговор предстоит долгий и обстоятельный, – сурово продолжает Загогулька.

– Это вы так много обо мне узнали? Хорошие дети!

«Задобрить нас хочет! – решили мы с Загогулькой. – Известный приём опытного рецидивиста!»

– Сам-то я про себя ничего не помню, – сказал Вася.

«Дурочку валяет, в несознанку уйти хочет! – переглянулись мы с Загогулькой. – В центр имени Сербского везти придётся, на психиатрическую экспертизу!»

– Беседовать мы будем только в милиции, – я постарался его напугать.

Но Вася только разулыбался:

– Может быть, мне там паспорт выдадут? Домой поеду.

«Приговор тебе вынесут, а не паспорт, – подумали мы с Загогулькой. – А для преступника тюрьма – дом родной. Сам понимает, что не увильнёт от справедливого наказания».

По дороге в милицию мы продолжили расследование дела. Я начал издалека.

– Вася, ты животных любишь?

– А что, они хорошие люди! – рассудительно сказал он.

– Конкретно к верблюду как относишься? – решил я брать быка за рога.

– Он тёплый, – погладил пальто Вася, – с ним и минус двадцать градусов как плюс пятнадцать.

«Точно, ворюга, – подумали мы с Загогулькой. – Зимой Вася заберётся верблюду под брюхо – никакой мороз не страшен».

– И кроликов уважаешь?

– Ушастых этих? – просветлел лицом Вася, наверное, вспоминая сворованных. – Кто же их не любит. Особенно, когда они по барабану стучат.

«Он кроликов своровал, чтобы на бедных животных зарабатывать, – догадались мы с Загогулькой. – Хороший цирковой номер: бьющие в барабан кролики на спине верблюда-мутанта с когтями».

– И часто ты грабежом занимаешься? – спросил я напрямик.

– Я? – обиделся Вася. – Никогда! Беру только то, что плохо лежит!

Тут мы как раз к зданию милиции подошли.

В кабинете следователя Ерошкина всё ещё сидел усатый человек. А Ерошкин протокол составлял.

– Мы грабителя нашли! – заявил я громко, чтобы на нас внимание обратили.

У Ерошкина лицо вытянулось. Сразу было видно – расстроился, что кто-то раньше него преступника поймал. Но я на Васю невозмутимо показал и продолжаю:

– Это он кроликов и верблюда умыкнул. Верблюд на свалке пасётся. А кроликов Вася съел.

– Как съел? – испугался усатый мужчина. Подскочил к Васе и стал его ощупывать, как врач больного. – Съел и не подавился? Они же игрушечные!!!

Тут уже мы с Загогулькой опешили:

– Как игрушечные?

– А какими ещё они могут быть, если я – директор игрушечного магазина? – возмутился мужчина с усами.

Мы с Загогулькой покраснели – стыдно перед Васей, зря про него плохо подумали. У Ерошкина, наверное, таких осечек не бывает.

– Такие хорошенькие игрушечки были, – заплакал усатый директор магазина. – Кролики в барабан стучали. А у верблюда глаза как живые были. Я на этих игрушках столько хотел заработать! А он их съел! У-у-у, ворюга!

– И вовсе я не ворюга! – обиделся Вася. – Возьмите своих кроликов и верблюда тоже! – Вася распахнул зимнее пальто. Из кармана выглядывали три пары пушистых ушей и улыбающийся верблюжонок. Без когтей.

– Ага, значит, ты их всё-таки своровал? – закричал следователь Ерошкин.

– Я беру только то, что плохо лежит, – гордо ответил Вася. – А они плохо лежали. Даже не лежали, а на полу валялись. Все по ним ходили. Я их пожалел, в химчистку отнёс. Хотел потом в магазин вернуть, а меня охранник не пустил. Говорит, нечего делать взрослым дяденькам в игрушечном магазине.

Усатый директор магазина игрушки сграбастал и на грудь к Васе кинулся. «Согласен быть сторожем в магазине?» – кричит. А следователь Ерошкин отправился за милицейским начальником, чтобы он нам с Загогулькой грамоту выдал – за помощь в раскрытии преступления.

Но мы его ждать не стали, повели дядю Васю домой – чай пить с вкуснятиной.

Кому улыбнётся удача

– А-а-апчхи! Добрый день, мой ненаглядный и во всех смыслах выдающийся друг, – мрачно сказала Загогулька.

Над головой Загогульки хищно летал носовой платок. Каждую минуту он набрасывался на её нос – и в этот момент раздавался оглушительный чих.

– Как дела, Загогулечка?

– Худо-бледно, – пробубнила Загогулька. – Сегодня у меня гнусавое настроение!

– Обычно говорят грустное или гнусное.

– Кое у кого настроение бывает исключительно гнусным, – хмыкнула Загогулька, – но у меня иногда случается ГНУСАВЫМ! Когда нельзя погулять, то от скуки начинается насморк. Ч-пхи!

Я выглянул в окно. Тучи над городом нависли, как беспросветные неприятности. По крышам уныло гремели струи дождя. Вихри из газет и шляп носились по улицам. Прохожие вскидывали руки вверх и подпрыгивали, как будто их кто-то дёргал за верёвочки. А под скамейкой на остановке прятался белый пёс. Ветер крутил его хвост, как пропеллер. Пёс мотал головой и тявкал на небо.

– У ветра одни проделки на уме! – буркнула Загогулька. – Прямо как у папы-Загогульки. Так и жди – чего-нибудь этакое выкинет. Однажды папа-Загогулька выкинул в окно маму-Загогульку, а потом выбросил и меня. За нами вылетела кастрюля с борщом. А следом за ней и сам папа. Тарелки с ложками нам уже бабушка-Загогулька кидала. И мы отлично пообедали бы на свежем воздухе, да очень некстати поднялся ветер – маму унёс в Париж, папу – в Лондон, а меня – в Рио-де-Жанейро.

– Меня никто никогда из окна не выкидывал, – сказал я. – И сегодня тоже ничего хорошего не предвидится. Так и жди беды!

– Вот уж нет! Беде я всегда предпочитаю удачу.

– Только она приходит, когда ей взбредёт в голову!

– Враньё! – заявила Загогулька. Золотистые спиральки на её голове распушились, глаза разгорелись. – Будем её приманивать научными методами! Эх-х-х!! – И Загогулька хряпнула об пол мою любимую кружку с красным котом-бандитом. Животное и мяукнуть не успело, как рассыпалось на мелкие кусочки!

– С ума сошла! – завопил я.

Но Загогулька действовала невозмутимо. Жираф с маминой чашки повторил участь кота: рожки – под стол, хвостик – под диван.

– Народная мудрость: посуда бьётся на счастье, – пояснила она задушевным голосом и по плечу меня похлопала. – А банки в этом доме имеются? Трёхлитровые! Или хотя бы одна китайская ваза ручной работы с тебя ростом? Удача терпеть не может скупердяев!

Я притащил из кухни три сковородки, пять кастрюль, ложек и вилок – без счёта.

– Нельзя построить счастье на несчастьи других, – говорю. – Давай выбросим небьющиеся вещи – чтобы потом никто не порезался!

Загогулька охотно согласилась, и мы пять минут наслаждались грохотом. Бам-бах-бур – подпрыгивала на тротуаре сковородка. Курлым-тулым-бурым – рокотала кастрюля, крутясь, как юла. Дзинь-дзинь – смеялись над нами ложки и вилки. Наконец всё было выброшено, даже маленькая кастрюлька с остатками манной каши.

– В чём теперь мама будет готовить ужин? – приуныл я.

– Ужин – не нужен! Будем питаться по самой полезной в мире диете! Называется «Плоды счастья»! Так древние люди называли персики, апельсины, гранаты, хурму! А пока твои родители не закупили всё необходимое, надо срочно поднять жизненный тонус! Как только удача увидит людей с опущенным носом, на её щеках сразу же набухают чёрные бородавки в килограмм весом, и она отправляется на больничный.

Загогулька принялась с шумом вдыхать и выдыхать воздух. Вслед за ней запыхтел и я. Из меня получился бы отличный насос. Голова закружилась – сейчас взлечу. Я встал на руки и зашагал в ритме марша «Прощание славянки». Болтать ногами было так же приятно, как языком!

– Один мой знакомый гений штангу 10 раз поднимет или 100 приседаний сделает, – рассказывает Загогулька. – А потом как крикнет: «Эврика»! И получает премию, все его поздравляют и говорят: «Это большая научная удача»! А он отвечает: «Это заслуги моей Музы (его жену Музой зовут). Она уже пятьдесят лет утверждает, что у меня золотая голова». Ты тоже говори: «У Загогулечки голова золотая»! Может, и к нам придёт большая научная удача!

– Нам с тобой в школу ходить ещё 10 лет, поэтому научная удача к нам ни за что не придёт! Это НЕ-ВОЗ-МОЖ-НО!

– Тс-с-с! – зашипела Загогулька. – Как только удача слышит слова «никогда, невозможно, ни за что и не знаю», она тут же забывает адрес тех, к кому шла!

– Хорошо-хорошо, – испугался я. – Лучше я буду говорить: «У Загогульки золотая голова»! А ты говори, что у меня золотые руки!

Мы разошлись по углам и стали бубнить: «золотая голова», «золотые руки». Но у меня как назло получалось: «золотые ноги» или «молодые муки», а иногда «холостые внуки».

«Нет, – думаю, – так еще неизвестно, что получиться может». И побежал в другую комнату.

Возвращаться было труднее. На ногах хлопали мамины туфли – розовые, с белыми бантиками, на каблуке в двенадцать сантиметров. Медвежий тулуп тоже был не с моего плеча. Половина его волочилась по полу, и туда набилось всё, что встретилось мне на пути: портфель, клюшка и пальма в горшке. При этом передвигаться я мог почти вслепую, потому что на глаза то и дело съезжала бабушкина бордовая шляпа, украшенная букетом искусственных астр.

– Эй-эй! – возмутилась Загогулька. – Надо было предупредить, что мы будем играть в маскарад!

– Это не маскарад, а правда жизни! Эти вещи приносили в наш дом только удачу и счастье. Может, и сейчас помогут? Стоило маме надеть розовые туфли, как она тут же сломала ногу.

– Удача ей улыбнулась! – развеселилась Загогулька.

– Именно так! Хирург вначале пришёл в восторг от её сложного перелома, а потом его восторг перекинулся и на саму маму. И она тоже быстро сообразила, что, если у них появится ещё и сын, то им скучать никогда не придётся!

Загогулька тут же прыгнула ножками в туфли, там вполне хватило места для нас обоих.

– И шляпа приносит удачу?

– Если её использовать как весло. Эта счастливая мысль пришла моей бабушке в голову, когда её надувной матрас уносило в открытое море. И только загребая шляпой, ей удалось повернуть назад. Потом дедушка с гордостью говорил: «Она не прошляпила свой шанс на спасение!»

Загогулька заёрзала, завертелась. Ей быстрее хотелось примерить чудесную шляпу, но и расставаться с туфлями было жаль. Я присел на корточки, чтобы помочь Загогульке. И укутал её в тулуп. «Ух, хорошо!» – говорил дедушка, когда возвращался в нём из леса. «Ух, хорошо!» – отвечал я, прижимаясь к нему, холодному сверху и тёплому изнутри. Тулуп похрустывал старой кожей, будто кряхтел: «Ух, хорошо!» Мы сидели в нём с Загогулькой, как в домике, и пропитывались медвежьим духом, теплом и счастьем.

– Я уверена, удача уже на пороге! – прошептала Загогулька.

Мы замерли – вот-вот раздастся звонок в дверь. Загогулька перестала даже дышать…

Но тут я сказал:

– Загогулька, пойдём гулять!

Я распахнул окно, и в него хлынули ветер, листья и дождь.

– Может быть, встреча с нами для кого-нибудь станет удачей!

И мы перелезли через подоконник и спрыгнули на асфальт.

Дождь молотил по домам и дорогам, наводя чистоту и блеск. Тучи летели парусами, а город был кораблём. Дул ветер, прохожие вскидывали руки вверх и подпрыгивали, как будто у них это был такой обычай здороваться.

– Привет! – кричали им мы с Загогулькой и махали руками.

А рядом по ручью мчалась бордовая шляпа, а в ней сидел и помахивал хвостом счастливый белый пёс.