Текст книги "Пристрели меня, крошка!"

9. Беспризорница

А как же я? Меня нельзя оставлять без присмотра. Я легкомысленная, дунет ветерок – и улечу.

…Ураган бушевал в Анапе, а мусор приплыл в Туапсе. Пляж завален буреломом. Мелкие ветки ломаются под ногами. Да что ветки? Принесло даже тяжелые стволы, выдранные с корнем. Все высохло за два дня – можно поджигать.

Как только стемнело, у воды поднялись костры, пыхнули в небо высокими острыми лепестками. Огонь бесновался, как в языческий праздник. И море было страшное, глухое. Смотришь в черноту, и кажется – нет никаких берегов, сейчас войдешь в воду и зависнешь навсегда.

Искры летят, дрова стреляют, струны рвутся, народ танцует и отбегает кучками под сваи. Там припрятаны банки с дешевым сладким вином. Закусившие хохлушки прыгают у костра. Дикие мальчики из Уфы воют свою бесконечную «Все идет по плану-у-у-у-у». Моя подружка Наталья ушла на дискотеку с новым поклонником. Я – в пролете. У меня с рождения одна и та же проблема – нет своего стада. Я стою одна на деревянной террасе, хищники могут легко подкараулить меня в темноте.

На пляже ко мне подкрался голодный ящер с видеокамерой. Тогда я считала мэтра старым. Сейчас бы подумала – самое то.

– А вот и она, – Полуянов улыбнулся в предвкушении хорошей охоты, – ученица средней школы № 3 уездного города Н…

– Я надеялась, никто не узнает тайну моего происхождения… – Ну вот, я уже поддерживаю его театральный тон.

– Да что вы! – Он положил руку на перила и заговорил тихо, нагнувшись ко мне, как делают обольстители и менеджеры по продажам. – Я заглянул в документы. Узнал, что ваш папа журналист… Мне это было интересно.

Я не успела ничего съязвить, он взял меня под руку.

– Сонечка… Пройдемся. Не возражаешь? Разве тебе самой не хочется оказаться в обществе взрослого мужчины, который способен по достоинству оценить тебя? Такая женственная… Мальчикам этого не понять.

Как свободный таксист, я поперлась с ним на площадь, по узкой аллейке мимо круглых фонарей с обгоревшими мотыльками.

– Почему нас волнуют одни женщины и совершенно не волнуют другие?.. – Мэтр брезгливо покосился на проскакавшую мимо тетеньку из администрации. – Нет, эти зрелые дамы… носятся со своим опытом… Женщина должна быть наивной… трогательной… И ножку ставить вот так вот легко… как Сонечка…

Он замолчал, видимо, забыл текст. Я ему подсказала:

– Какие перышки, какой носок…

– Ну что ты! Откуда это у тебя? Если мужчина говорит комплименты, надо принимать. И ничего не бояться. Нам сюда.

Ну, вы знаете, что потом было. Нет, обошлись без вина и без яблок. Порезали дыню. Поклевали виноград. Вспомнили Лолиту. Потом я услышала про яхту. Мне стало скучно, но я не уходила. Со мной такое потом случалось, когда я творила непотребное. Знаю, что могу остановиться, но все равно прыгаю с вышки. Не пойму до сих пор – почему.

Тонкие влажные губы потянулись к моему лицу. Я увидела шею с глубокой поперечной полоской. Шея как шея, длинная, слегка поношенная, почему-то вдруг она стала покрываться мелкими красными пятнами. Ничего страшного – всего лишь возбужденный мужчина с бесом между ребер. Но рядом с ним мне показалось, что весь мир превратился в одно гигантское кладбище, а я сижу голая на свеженькой могилке.

С улицы послышался мужской смех, громкий и тяжелый. Грубое холодное «ха-ха-ха». Потом поднялось окно, пролезла черная лапа, на пол шмякнулась спортивная сумка, рука исчезла.

– Что ты? Что ты, испугалась? – спросил Полуянов, его светлые глаза стали выпуклыми, как у ящера. – Что случилось? Что ты плачешь?

Он хотел погладить. Я оттолкнула его руку. Подняла свою одежду. Одевалась быстро. Спешила уйти. Если быстро убежать, то можно представить, что ничего не было.

Я стояла у двери. Он шарил по столу. Искал ключ.

– Сейчас найду. – Мэтр запахнулся полотенцем. – Знаешь… у Набокова, кажется, есть такое место… когда мужчина, весь еще горячий и восхищенный, смотрит на свою любимую крестьянку, и она вдруг спрашивает его: «Вы не знаете, почем в городе цыплят продавали?»…

– Поросят.

– Что?

– Это у Бунина… – Я автоматически поправила, глядя, как он поворачивает ключ. – Продавали поросят.

– Прости меня.

Мэтр наклонился поцеловать. Я отвернулась.

– Подожди! – закричал он в темноту. – Что я сделал не так?

Я бежала не оглядываясь. Срочно в душ! Все смыть! Я зверски натирала себя мочалкой и говорила: «Спокойно. Я никого не убила. Не ограбила. Я просто поиграла в большую девочку». Но нервишки детские, слабенькие, не слушались, слезы катились… И казалось – все-таки убила, как раз убила и ограбила.

«Не так! Со мной не так все должно быть. Это не я!» – сказала я себе сто раз и уснула. На груди у меня лежала свинцовой плита, даже во сне я никак не могла ее спихнуть.

А утром – опять включили латино. Опять я вышла на песок. И море было голубое, с мягкой белой пеной, и облака летели высоко… Какое счастье! Если проснуться пораньше, кажется, что темноты никогда не было и перспективы еще есть.

10. Секс для сна

Вот так вот все ругают Еву: «Ах, какая бессовестная, яблоко она съела!» А вы спросите, где был Адам в это время, когда ее змей искушал? Следить надо было лучше. А то дела у него вечные, некогда ему…

– Так, быстро покормите меня – и я пошел, – как обычно, говорит мой муж.

Заскочил на минутку. Сейчас поужинает, дочку поцелует, сыну что-нибудь для мотивации внедрит, и опять в офис. Его тело сидит за столом, его зубы жуют мой лагман, а глаза где-то в бухгалтерии, глаза до меня еще не дошли. Он ест как в незнакомом ресторане: «Да, все вкусно, но с поваром у нас ничего личного».

– Устал как собака. – Он вздыхает. – Все забываю.

– Ты же записываешь…

– Да. Но я забываю посмотреть, что записал. Не знаю, за что хвататься.

– Что ж твоя помощница? – Извините, я не удержалась.

– Пока нормально, – говорит и не может притушить предательские огонечки в глазах. – Клиенты в экстазе. Телефончик выпрашивают. Натыкач сбесился – от нас не вылезает. А этот еще… Помнишь… ну тебе понравился… Казак, длинный, с усами, фамилия смешная…

– Помню, Титяк.

– Ага. Сегодня никак проводить не могли. Уселся перед ней и давай ля-ля-ля…

Титяк! Мой Титяк! Первый раз он вломился к нам вечером, когда мы уже сворачивали лавочку. Прошастал ко мне семимильными шагами и протянул на огромной лапе сломанный подшипник.

– Есть, – говорит, – у вас такая железяка?

– Есть, – отвечаю и глаз не свожу с бандитской рожи.

– Скорее! У нас сеялка стоит! Щас же ж ливанет!

Скорее так скорее. Прогуляюсь, думаю, с ним на склад. А там помпуха наша вокруг него запрыгала:

– Ой, да че ж вы волнуетесь-то так. Все же ж сеют, ото ж и вы, даст бог, посеете.

А он тогда на небо посмотрел, там как раз тучки собирались, ручищи кверху поднял и как зарычит:

– Ну, Бог! Ну, дай посеять!

Все теперь, отсеялся. Прощай, Титяк!

Пять минут я слушаю сводку о какой-то левой бабе. Пять минут в разгар сезона. Смотрю на своего мужа – жду, когда он замолчит и улыбнется. У меня же ж юбка новая! В красных розочках! Пусть улыбнется, гад! Пусть формально, пусть не от души, а мне эта ваша искренность до фени. Пару раз через силу улыбнется, потом, глядишь, и рефлекс появится.

Нет, это не лицемерие, это первое правило королей: увидел жену – улыбайся. А не захочешь напрягаться, помни: ведь придет, придет тот день, когда я отправлюсь делать репортаж с чемпионата по греко-римской борьбе…

– Все, – пан директор вытирает руки салфеткой, сминает ее в шарик и прицельно бросает в центр стола, – все, я побежал. У меня дел еще херова туча.

Пусть уходит. Пусть проваливает! Все равно ничего интересного сегодня не случится. Он вернется уставший. Я приползу из детской и упаду в кровать без сил. Он начнет отламывать от меня по кусочку, молча, лениво, без смака, как жевал сегодняшний ужин. Потом еще допытываться вздумает:

– Где страсть? Где твоя страсть?

Намекает, чтоб я вколола ему что-нибудь остренькое, потому что и сам засыпает.

А что я могу ему вколоть? Сейчас? Когда на ходу отключаюсь? Мне совсем не до фристайлов, я могу исполнить только обязательную программу.

Главное – ни в коем случае нельзя лежать на спине, а то уснешь. Нажимаем только на самые важные кнопочки. На периферийные не отвлекаемся, сил уже нет. Опять, да, опять, а куда деваться, включаем автопилот. Кружочек прокатились, бомбы на город сбросили – и можно отрубиться с чистой совестью. Но совесть отчего-то не чиста.

Мой утонченный муж встал с кровати. Тяжело шагнул, открыл шкаф. Что-то ищет. Нет, не носки. Трусы или майку? Посмотрел на себя в зеркало. Вздохнул:

– Я толстею. Я ужасно толстею.

О! Он еще тот эстет. Он ревнивец и охотник. А сейчас его лучшие опции в отключке. Мы смотрим друг на друга с такими мордами, как будто гамбургеров на ночь нажрались.

Тигр упал на свою половину кровати, завернулся в свое одеяло и решил меня пристрелить, чтоб не мучилась.

– Нам срочно нужно машины поменять, – говорит, – мне и менеджерам.

– Да? Я думала, у тебя хорошая машина…

– Ты что, не видела, на чем клиенты приезжают?

Люди, скажите, кто это? Кто лежит рядом со мной? Скажите этому человеку, чтобы потом он у меня не спрашивал: «Зачем тебе любовники?» Как не врезать ему? За его нежные слова. Я сейчас врежу.

– Раньше у тебя не было таких примитивных комплексов, – говорю.

Это мой дротик, я знаю, директор терпеть не может слово «комплексы».

– При чем тут комплексы!

Он сразу обиделся и откатился на нейтральную полосу. «Комплексы» всегда безошибочно действует, как противный укус комара.

– И вообще… Мы купим машины на деньги фирмы, можешь не волноваться, – кидает он в меня камушек. – Машина – это имидж, это наша реклама. Мы вышли на новый уровень…

– Да… да… уровень… понимаю… не соответствую… – Я засыпаю, укатившись за пограничные столбы.

А какие надежды у меня были на эту спальню! Захотела покрасить ее в розовый. Малярши перепутали и погнали зеленым, а я им: «Перекрашивайте, сучки!» Думала, он будет швырять меня в подушки, набросится, покусает, отлупит ремнем… Я ошиблась, ошиблась с цветом.

Так, все! Хватит ныть. Надо срочно подумать о чем-нибудь приятном.

11. Перекресток

Да! Мы все-таки пересеклись. Все случилось само собой – как и положено. Мы с Антоном тут ни при чем.

Выборы президента устроили в открытом кинотеатре. Впереди белый экран, перед ним деревянные лавочки, на сцене прозрачная коробка, в ней – голоса избирателей, все как у людей. Тут же в офисных креслах сидят кандидаты и ждут, кто из них победит. И Антон, конечно, там. Опять серьезный. Не цветет, не излучает, не раскрывается. Что-то ему не хватает… Меня! Конечно, меня. Я опять гляжу на него из толпы.

– Девчонки, – толкаю я своих соседок. – Что ж вы не видите, какой вон там вон мальчик обаятельный?

– Кто? – встрепенулись.

– Вон! На сцене, черненький…

– А… Ничего так… Прикольный пупс, – они мне отвечают.

– Какой он пупс? Это легкая склонность к полноте. Ему идет.

Опрокинули урну. Посчитали бумажки. Хохлушки завизжали от радости – киевский крендель победил. На сцену вышли неизвестные барды, затянули забубень. Нет, думаю, я такие напевы не вынесу, пойду лучше на песочек, прогуляюсь. И вообще, мне уже надоело в этом царстве малой прессы. Я хочу в свою личную кровать, в свою личную комнату, свой личный стаканчик мороженого и вишневый компот из своих личных вишен.

Выйти из кинотеатра я не успела. По рядам ко мне пробирался голодный телевизионщик.

Как и положено режиссеру, господин Полуянов срежиссировал себе романчик с юной нимфой и стал повсюду выслеживать меня. У входа в столовую, на скамейке у моего домика, на пляже, на тропинках… И вот сейчас поймал. Сел рядом. Недовольный, без парфюма, растрепанный.

– Я бегаю за тобой, как мальчик! – сказал он так громко, что некоторые перестали смотреть на сцену и навострили ушки.

Я не хочу с ним разговаривать. Не собираюсь я ему объяснять, что мне пятнадцать лет. Ухожу, перешагиваю чужие кроссовки, поднимаюсь на склон, выбегаю по горе на аллейку. Полуянов догнал меня в зарослях и взял за руку.

– Мне ничего не нужно от тебя, – говорил он быстро и нервно. – Только смотри на меня. Улыбайся мне по утрам. Это же так легко… всего лишь выпить со мной чашку кофе…

– Все! – Я дернулась слишком резко, поскользнулась и села на отрытую трубу теплотрассы.

Горячо! Я вскочила. Даже смешно стало: голой попой на утюг – так мне и надо, бесстыднице.

– Не обожглась? – Он потянулся ко мне, проверить, что там под юбкой, не обожглась ли, но опомнился, отдернул руки и быстро зашипел: – Ах да! Я знаю, в чем дело. Может быть, ты думаешь: «У тебя, дяденька, уже лысина появилась…» Может быть, я просто не нравлюсь тебе?!

Хватит! Я вырвалась от него и побежала вниз, на аллейку. Пригорок был усыпан сосновыми иголками. Босоножки скользили. Полуянов выскочил за мной на асфальт. Здесь ему пришлось притормозить, а я, наоборот, сделала несколько быстрых шагов, потому что по дорожке шел Антон.

У него был шанс отвернуться, не заметить меня и спокойно пройти мимо, но он замедлил шаги.

Антон вышел прошвырнуться после этих игрушечных выборов один, в спонтанном направлении, по большой аллее, заранее никого не предупреждая. И на мою узкую тропинку повернул случайно.

– Привет, – он сказал и посмотрел мне за спину.

– Гуляешь? – Я спросила и показала глазами, как тяжела моя жизнь.

– Да… – Он ответил, глядя на отступившего мэтра. – Пойдешь со мной?

Я пошла.

Антон спросил своим настоящим голосом, мягким, уже почти совсем взрослым, со смешным северным «о».

– Что это он за тобой бегает?

– Да, ерунда… – говорю. – Хочет, чтобы я ему по утрам улыбалась…

– Ничего себе! Я думал, у вас чисто деловые отношения. Я сначала хотел к нему на спецкурс записаться, но потом смотрю, там народу слишком много…

– Только не говори, что ты тоже мечтаешь работать в Москве, в какой-нибудь крутой телекомпании.

– Нет, – ответил Антон, – у себя, в Костроме. Вообще-то я собираюсь поступать на истфак. Мне нравится история…

– Мне тоже нравится, – брякнула я, не подумавши.

– Да? А мы сейчас проверим. – Он прищурился. – В каком году было Ледовое побоище?

Детский сад! В такую жару, на Черном море, я должна вспомнить Ледовое побоище!

– Так, понятно… – Он поглядывал хитренько сверху вниз. – А Куликовская битва?

Я сама была в шоке! Не думала, что у меня такая проблема с цифрами и датами.

– Забыла, – я призналась, – забыла Куликовскую!

– Позор. Это уже стыдно не знать. В тыща… триста…

Антон ждал, пока я вспомню, а я иду и думаю: «Какие мальчики серьезные бывают, а мне лишь бы только хвостом вилять»… Нет! Вспомнила!

– Восьмидесятом.

– Так… – Антон снисходительно улыбнулся и опять притворился серьезным. Смеялся надо мной, артист. – А скажи-ка… – Он начал опять, но вдруг подобрел. – Ладно, – говорит, – хватит, не буду тебя мучить. Ты на пирсе не была? Пойдем.

Взял меня под ручку. И тут же смутился:

– Так идти удобнее.

Пирс – условная цель. Час туда, час обратно, чтобы идти рядом поздним вечером, под белыми фонарями, похожими на старые одуванчики. У моего домика Антон спросил:

– Хочешь, завтра опять погуляем? – Этот вопрос он тащил уже метров сто.

– Хочу. – Я ответила и убежала к себе, чтобы в темноте улыбнуться.

Все! Гора с плеч! Теперь все как надо. Так и должно быть в этом мире: небо, море, земля и посередине мы с Антоном, гуляем.

12. Сарафан

Хочу, хочу сейчас прошвырнуться с ним за ручку, вдоль волны… Не получится. Каждое утро у меня променад с коляской. В этом железобетонном царстве есть маленький оазис. Кусок газона вдоль дорожки за домом, фиолетовые ирисы, арка из плетистых роз и беседка с виноградом.

Сегодня я не просто нюхаю цветочки. Из своего укрытия, сквозь лозу, через листья, я наблюдаю, как одна за другой на базу заезжают новые блестящие машины сотрудников. А это кто ж там из такси выходит? Голливуд? Или Большой театр?

Сарафан – цвет морской волны, летящий, с открытой спиной, желтая сумка через плечо – и она почесала! Не на работу двигает барышня – на охоту. Меня не обманешь, сама так умею, как пантера перед прыжком.

Жаль, сейчас я не пантера. Я белая мышь в майке с надписью «Одна на трассе». Опускаю темные очки и лечу на эти сладкие духи. Ах! Что там директор?! Мне самой хочется провести языком по ее загорелой сильной спине. И Максик мой, предатель, уже обслюнявил ей коленки.

– Ко мне! – Я кричу. – Ко мне, песья морда!

Колобком сто двадцать на сто двадцать прикатилась наша веселая кладовщица. Начинает сразу с доклада:

– Муж ее привез. Он у нее в такси работает. Устроиться ж нигде не может. Ревнивый. Звонит же ж ей все время. Чи проверяет? А она ж со всеми мужиками глазки строит. И с клиентами ж со всеми. А Натыкач ото ж этот, так и крутится у нас. Каждый день заезжает, каждый день! С твоим… не очень… Не замечала. Но бегает ото ж к нему все время. Все ж так и бегает. Чи по компьютеру спрашивает, чи кофе носит? Морожено ему привозит… Подрастаете? – Добрая тетя наклонилась в коляску и тут же потеряла к нам всякий интерес. – Кажись, клиент, я побежала.

И я побежала. Домой. Рвать на тряпки все свои безобразные майки.

До обеда меня крутило. Потом уснула дочка, и, позор мне, я не выдержала – кинулась проверять. Как там мой деловой партнер возле нового сарафана себя чувствует? Гляну разочек. Интересно посмотреть, как в моем муже просыпается мужчина, я не могу такое пропустить. Мне это любопытно как журналисту.

Резко открываю дверь – и вот они! Мой муж и Красота. Одни в пустом зале. Стоят – благоухают. Почему так близко?! Ой, вздрогнули! Антон отступил в сторону. Ее голое плечо, кокетливо поведенное, еще продолжало траекторию… Любезности прервались на вздохе. Улыбнулись смущенно, друг другу, не мне. У нее ресницы опустились и язычок по губам пробежал. Антон посмотрел на меня с сожалением. Рыбка сорвалась! У него было только одно алиби – факсовый листок, который он прихватил у Оли со стола.

«Шалава!» – говорю я про себя и прохожу в его кабинет.

По пути заглядываю в открытые двери. Да, офис совершенно пустой. Все разъехались. Я беру пачку пустых бланков и начинаю подписывать. У меня осталась почетная обязанность – подделывать подписи генерального.

– Какой красивый сарафанчик! – Я давлю на стерженек. – Просто невозможно работать.

– Да… – улыбается мой тигр. – Во мне борются муж и мужчина…

– Зачем же им бороться? – Я выписываю размашистый автограф. – Один другому не мешает.

– Опять ты… – Он спохватился. – У меня работы вагон! Мне некогда отвлекаться на ерунду.

– Да? А что же вы, Антон Сергеич, не барским делом занимаетесь? Сами изволите факсы принимать? Скажи ей, пусть научится нажимать на зеленую кнопочку.

Антон перестал улыбаться и раздраженно гавкнул на меня:

– Ты еще будешь мне указывать, что делать персоналу?! – Ну, точно! Так огрызаются молодые кобели, когда к ним в миску лезут.

– Это итальянцы прислали. – Он объяснил про факс. – Мне в Милан лететь. Собери, кстати, вещички.

– Мне плевать на твой персонал. – Ручка и бланки сами полетели в сторону. – Я тебя ненавижу! Ты мне надоел!

– Ты специально пришла, чтобы спровоцировать меня и выпить моей крови!

Антон еще держался из последних сил, но смотрел на меня с презрением. Холод и раздражение – больше ничего не осталось от моего галантного кота.

– Я тебя ненавижу! – понесло меня. – И жить с тобой не собираюсь!

– Давай, давай! К маме! К ма-ме.

Ага! «К маме» – его обычная страшилка. На десятый год уже не действует.

Минуты две я колола Олю кинжалом, как пирожок из песка. У себя в спальне, в подушках. Пришел сын, принес маленькую, пришлось остановиться. В конце дня, когда сотрудники разъезжались по домам, я, как параноик, снова шпионила из своей башни. Мне нужно было выяснить, уедет Оля в пять или задержится.

Красавица спустилась к воротам. И сразу поехали вниз боковые стекла, мальчики хором предложили подвезти. Она выбрала самую крутую тачку – домой ее повез Натыкач. Мой муж тоже все это видел, он наблюдал за ней из своего окна, спрятался за мои веселые салатовые жалюзи и облизывался, мерзавец.

Ко мне он поднялся в полночь. Точнее, не ко мне, а к телевизору. Растянулся в зале в своем любимом кресле. Высокое кресло, тяжелое, раскидистое, в народе именуется трон. Я жмусь к нему поближе, на край. Он разливает вино, вдыхает аромат и задумчиво изрекает:

– Надо бы тебе активность повысить.

– Ой! У нас же мороженое есть! – Я вспомнила.

Мой муж обожает мороженое. А мне теперь сладкое нельзя. Я худею, готовлюсь к обороне Сталинграда. Отдаю ему две вазочки.

– И чем мы сегодня занимались? – Он приподнял подбородок и насмешливую правую бровь.

Опасный вопрос. Ночью, да еще при полной луне, я очень легко возбуждаюсь.

– Как обычно… – Я отодвинулась, пихаться начала. – Ты что, думаешь, у меня тут солярий?

– А что ты сразу в штыки? Я просто спрашиваю, как ты тут без меня, одна с нашими детьми… – Он уплетал фисташковый пломбир и оглядывался. – Где у нас пульт? Опять потеряли?

Он поставил вазочку и как-то странно посмотрел на меня, как на старый абажур, который жалко выбросить, а куда пристроить – непонятно.

– Надо бы тебе волосы перекрасить, – говорит. – Может, светлее попробовать…

– Светлее? Ты имеешь в виду блондинистый?

– Да… Можно. А еще… тебе не хочется линзы цветные? Классно смотрится.

– Как у Оли? – Я заворочалась, мне стало тесно на его троне.

– При чем тут Оля?

Он скорчил морду, и я опять не удержалась, спросила его:

– Объясни мне, что ты так мучаешься? Понравилась тебе девушка – пойди трахни ее и успокойся.

– Ты говоришь глупости и сама об этом знаешь… Пульта не вижу. – Он завертелся. – Где пульт?

– Почему глупости? Ты ей очень нравишься… Она таких мужиков и не встречала.

– Да? – Тигр шевельнул ушком и покраснел.

– Да. Я заметила, как она смотрела на тебя. – Я вытянула ножки вдоль трона, маловато он мне местечка оставил.

Антон допил вино, откинул голову, замечтался о своем, а потом и говорит:

– Крошка, пощелкай там по каналам… пожалуйста… – Я подошла к телику, пощелкала. – Вот, вот, футбольчик оставь…

Да пожалуйста! Под футбольчик я сразу отрубаюсь. Я бросила на пол свой несвоевременный пеньюар и напялила любимую мужскую майку 56-го размера с надписью «Ищу спонсора». Плевала я на ваш дресс-код!

Из своей тошнотворной розовой спальни я слушала, как эротично мой тигр орал на футболистов. Ну, заори, заори так на меня, противный! Я пыталась вспомнить, когда, в какой момент он первый раз поленился оторвать свою жопу и начал использовать меня как пульт от телевизора? Когда это случилось? Где я прохлопала? Не знаю… Не помню… Заказываю себе сладкий сон.

Пусть мне приснится море… Я валяюсь на песке… Пальцы гладят блестящую черную шерсть… Тяжелая лапа опускается мне на живот… И он облизывает мое лицо теплым языком…