Текст книги "Ворожба (сборник)"

Снегурочка для Черной Козы

Клавдия Егоровна, незамужняя пенсионерка шестидесяти семи лет, сидела в парке на зеленой лавочке, тоскливо наблюдая за падающими редкими декабрьскими снежинками. Размышления ее были мрачными. В канун нового года она осталась без праздничной ежегодной бутылочки «Массандры», маленькой курочки, начиненной яблоками, со сказочным ароматом и хрустящей золотой корочкой… Да что там! Даже елки, приносящей праздник в ее однокомнатную хрущевку, не было в этом году… Эх, саму бы клетушку-хрущевку сохранить. Времена-то какие. Квартплату повысили, две трети пенсии уходит, а дому-то уж под сорок лет. Его на капитальный ремонт ставить надо, все разваливается, осыпается. Благо, что дом в центре города, в престижном месте, свет, вода горячая, отопление. А на окраинах как? Замаешься… Вот и облюбовали дом те, кто побогаче. По две – три квартиры скупают, перегородки ломают, хоромы делают. Жилконтора уж давно дело это просекла, что называется. Ремонт делать отказываются, зачем, когда богатеи все за свои кровные делают, да по высшему классу. Теснятся старички, сопротивляются, но в итоге не выдерживают натиска и продают свои квартирки, уезжая на далекие, холодные окраины.

На лестничной площадке Клавдии Егоровны, кроме ее однокомнатной, раньше были еще три двухкомнатные квартиры, с веселыми соседями. В соседней квартире жила ее старая подруга Анна Николаевна, которая сейчас переехала в улучшенную бетонную клетку на окраинке, холодную и неуютную. В былые времена подруги вместе справляли праздники, да отяжелела Анна, ноги поотнимались. Это уж не то, что раньше, когда из одной квартиры вышел да в другую дверь к себе домой зашел. Теперь Анне не под силу было добраться к Клавдии. Она хоть и деньги-то немалые за свою двушку получила, и на квартиру и на лекарство хватило, да вот немоглось все же по-прежнему.

А квартиру Анны, как и двух других соседей, купил один богатый пройдоха. Первый раз его Клавдия Егоровна увидела и обомлела: да это ж вылитый актер Рыбников, недосягаемый кумир ее молодости! Да только «кумир» этот притеснять стал Клавдию, ее квартирка однокомнатная аккурат между его квартирами находилась посередке – не обойдешь, не перепрыгнешь.

– Слышь, Егоровна, – как-то заявил ей «Рыбников», остановив на лестничной площадке, – ты бы продала мне коморку свою, а я тебе не то что квартиру классную подкачу, но еще приданого для дедка какого-нибудь подкину? Тяжело-то в старых девах, да и подруга твоя, Анна Николаевна, опять с тобой рядом будет.

– Буржуй, недобитый, – обиженно огрызнулась Клавдия.

– Старая плесневелая дева! – не остался в долгу «Рыбников» и рассмеялся, вслед за ним загромыхали его «бычки», так Клавдия Егоровна про себя окрестила рыбниковских телохранителей.

– Не продам, обойдешься!

– Посмотрим, чья возьмет!

И вот потом случилась та неприятность, которая сводит на нет все усилия справедливых людей в погоне за правдой. Водопроводные трубы времен царя Гороха в квартирке Клавдии Егоровны прорвало, бурным фонтаном горячей воды. Пока жэковские сантехники, которым уже было не открутиться от своих обязанностей перед водопроводной стихией, пришли да поменяли треклятые трубы, нижний этаж затопило основательно. Второй этаж, монопольно принадлежавший какому-то преуспевающему бизнесмену, с евроремонтом и дорогушей мебелью, был просто обречен на увечье от горячей воды, хлынувшей из многочисленных щелей, так мастерски (по-европейски), но естественно халтурно замаскированных.

Клавдия Егоровна зажмурилась от ужаса, вспоминая пурпурную от гнева физиономию нижнего соседа и бумагу, сунутую ей под нос юрким адвокатом, с нарисованной на ней страшной цифрой… В тот же вечер «Рыбников» не преминул появиться вновь. Его смазливая молодая физиономия сияла, словно начищенный пятак советских времен. Клавдия Егоровна было свирепо засопела, собираясь отчихвостить гаденыша, но вспомнив напоминавшую бесконечность цифру, устало вздохнула и, махнув «Рыбникову» рукой, позволила войти.

– Ну что, аспид, радуешься? – грустно полюбопытствовала Клавдия, ставя на старую двухконфорочную плиту чайник со свистком, подаренный ей Анной по случаю шестидесятилетия.

– Ага! – весело отозвался буржуй, – чаем угощать будете, Егоровна?

– Куда ж от тебя, окаянного, деться, ты в комнату проходи, сейчас я приду.

– А это что за фифа? – раздался голос «Рыбникова» из комнаты.

– Какая еще фифа? – переспросила Клавдия.

– Да блондиночка у вас тут в синей рамочке на стенке висит, сахарная такая! – пояснил аспид.

– Тебя зовут-то как, оккупант? – ухмыльнулась сама себе Клавдия.

– Меня Игорем зовут, Клавдия Егоровна, Игорем, а не оккупантом, аспидом или буржуем. Так кто это?

– То, Игореша, фотография тридцатипятилетней давности, моя фотография.

– Да ну? – и «Рыбников» присвистнул.

За чаем, сдобренным мятой и зверобоем, облагороженным неким заморским печеньем, принесенным Игорем, они побеседовали о «деле». Оккупант Игорь предложил Клавдии большую улучшенку на одной лестничной площадке с Анной Николаевной, стиральную немецкую машину, четырехконфорочную плиту с вытяжкой, мягкий уголок и тысячу баксов в придачу. Взамен Клавдия уступала ему свою клетушку в старинном центре города, со всеми долгами в придачу.

– Не топят там… – попыталась Клавдия выстроить слабую оборону.

– Ничего, Егоровна, – не растерялся аспид, – я тебе два обогревателя в придачу подарю. А чегой-то ты, Егоровна, при такой красоте в девках-то осталась? – неожиданно поинтересовался Игорь.

– Времена другие были, – неохотно пояснила Егоровна, – я комсоргом в институте была, затем парторгом на фабрике, всегда на виду – образцово-показательная. Да и мамаша у меня правил строгих, из дворянского рода, блюла я себя, Игореша, а потом поздно стало, да и не нужно…

– Глупо как! – констатировал Игорь. – Ну, я пойду, Егоровна, все-таки через шесть часов новый год в силу вступит, Год Черной Козы!

– То-то и оно, что Черной, – вздохнула Клавдия, провожая веселого гостя.

Теперь, сидя на скамейке в парке, Клавдия Егоровна грустно думала, что грядущий год, который предстоит ей встретить в одиночестве, в будущем ничего хорошего не принесет. Хотя вспомнив, что наряду с неудобствами рядом с ней, как и прежде, будет Аннушка, Клавдия слабо улыбнулась.

– Ну и чего, мерзнем, красавица? – раздался голос над задумавшейся Клавдией.

Егоровна встрепенулась и подняла глаза. Перед ней стоял красивый мужчина лет сорока пяти с золотыми вьющимися волосами и такой же бородой, прям бог греческий, только добрее.

– Вы что-то хотели? – пролепетала Клавдия, отчего-то теряясь до дрожи в коленях.

– А чего б я тут стоял, если б не хотел? – рассмеялся древнегреческий бог.

– Я вас знаю? – голос Клавдии был тихим.

– Да кто же меня не знает. Но для тебя, красавица, представлюсь еще раз. Лорд Тримури, Святой Николай, он же Угодник, ну и Дед Мороз само собой!

– Шутите, значит, – заключила Клавдия.

– Да какие тут шутки! – Лорд Тримури опять рассмеялся и, протянув к Клавдии руку, раскрыл ладонь, на которой неожиданным образом возник большой шоколадный заяц в сверкающей цветной фольге.

Обомлевшая Егоровна машинально взяла подарок.

– А зачем я вам? – недоумевая, спросила она.

– Снегурочку я ищу, для Года Черной Козы.

– Кого?!?

– Снегурочку, – весело повторил Лорд.

Клавдия непроизвольно хмыкнула и, не сдержавшись, рассмеялась мелодичным, чуть хриплым смехом.

– Рассмешили, – сквозь смех проговорила Егоровна, – только Снегурочке под семьдесят. И красивой она была тридцать лет назад.

– Ты, Клава, не греши, – серьезно заметил Тримури, – человек таков, каким себя видит и представляет. И ты для Снегурочки больше, чем можешь представить, подходишь! Уж мне-то виднее.

– Да кто такой Снегурочке обрадуется? – Егоровна продолжала смеяться, – вот быть бабушкой Снегурочки другое дело!

– До бабушки еще дожить надо, – Лорд был серьезен, – поедем в костюмерную, а потом на Бал.

– На какой Бал? – увидав серьезное лицо Лорда Тримури, Егоровна перестала смеяться.

– На Бал Богов. Богам тоже праздники нужны…

Задул сильный ветер, снежный и колючий, реальность словно заволокло белоснежной шалью, на миг Клавдии показалось, что ее укачивает морской бриз, но сквозь заснеженную стену просунулась рука Лорда, крепко ухватила Егоровну за запястье и дернула на себя. В неожиданной тишине, вдруг окружившей Клавдию, почувствовалось нечто величественное и необъяснимое. Егоровна оглянулась и, поняв, что находится в огромном бескрайнем зале с теряющимися в снежных облаках зеркалами, сообразила, что роли Снегурочки ей не миновать.

– Вот и девушка, Кали, – раздался голос Лорда, и Клавдия обернулась.

Перед ней стояли прежний Лорд и девица невообразимой красоты, которую, видимо, и звали Кали.

– Ничего материальчик, – Кали оглядела Егоровну с головы до ног, – на Ладу смахивает.

– Во всех бы ты Ладу видела, сестра моя тебе покоя не дает, – упрекнул Лорд Тримури и, видя немой вопрос в глазах напуганной Клавдии, пояснил:

– Сестру мою так зовут у вас, Леда, Лада, Лебедь. Славянка она, вот и Снегурочка ей не чужая должна быть – родненькая!

– Да уж, – красивый ротик Кали скривился.

– Ну вот, что, – обратился Лорд к Кали, – в Год Черной Козы – Год Великого Перемирия, должна быть земная Снегурочка, ты уж постарайся, милая… – и Лорд Тримури растаял в воздухе, изрядно изумив Клавдию.

– Ну, пошли краситься, девонька, – совершенно серьезным тоном сказала Кали, удивив Клавдию таким обращением сильнее, чем исчезновение Лорда.

Кали и Клавдия стояли перед большой мраморной ванной, размером со стадион. В ванне пузырилась, словно кипя, насыщенно-синяя вода, было тепло и томно, по краям ванна была усеяна розовыми и пурпурными лепестками цветов, источавшими диковинный расслабляющий аромат.

– Выпьешь эти лекарства и лезь купаться, – сказала Кали, протягивая Клавдии цветные пилюли на одной ладони и чашу с ароматной жидкостью на другой.

– Что это? – Клавдия завороженно смотрела на цветные пилюли, мерцающие изнутри синим пламенем.

– Элементарная генотерапия, – пояснила Кали, – красная вернет твои клетки в двадцатилетний биологический возраст, синяя поможет генам энергией фотонов, зеленая остановит навсегда процесс одряхления клеток, вызовет своеобразную генную амнезию. Остальные, так от меня просто. Эта для цвета кожи, вот эта для волос, эта для зубов, длинная для яркого цвета глаз, твои синие станут ярко-синими с искорками, ну и прочая мелочь из моей косметички… выпьешь и лезь в ванну для завершения процесса.

– Не отравлюсь, милая? – недоверчиво поинтересовалась Клавдия.

– Ох, люди! – вздохнула Кали, – не отравишься. Зачем мне неприятности нужны?

Почему-то последние слова сильно убедили Клавдию, и она выпила все пилюли, запив их сладковатой жидкостью с сильным привкусом мандаринового сока. Затем, немного стесняясь, Клавдия разделась, и чтобы не смущать великолепную Кали своей «постаревшей красотой», шмыгнула по-быстрому в горячий бассейн. Ее окутала вязковатая уютная жидкость. «Как в утробе матери, – отчего-то подумалось Клавдии, – такой же сумрак и покой».

Тьма над бассейном сгустилась, по густой воде и по телу Клавдии запрыгали голубые искорки. Маленькие иголочки приятно покалывали тело, осторожно пробираясь к мозгу и сердцу. Мягкий круговорот закружил Клавдию, казалось где-то высоко под невидимым высоченным потолком запели райские птички. И странное осознание захлестнуло Клавдию. Она вспомнила, как величественна красота, как велика ее сила и сколь необозримы возможности ее…

– Ну-ка, русалка, вылазь, – разорвал тишину насмешливый, но добрый голос Кали, – уже четвертый час бултыхаешься…

– Четвертый? – не поверила своим ушам Клавдия и замерла, услышав собственный изменившийся голос. Ровный, томный, низкий, с едва заметной хрипотцой.

– Да, голос у тебя волнующий, – подтверждая ее мысли, отозвалась из рассеивающегося мрака Кали, – давай посмотрим, что мы сделали в целом.

Клавдия вылезла из воды, оглядываясь в поисках полотенца, но Кали, потянув ее за руку, подвела к исполинскому зеркалу.

На его безупречной поверхности появилось отражение ослепительной белокурой красавицы с длинными, до пят локонами. Идеальная фигура, скульптурные формы, светящаяся кожа, перламутровые розовые губы, огромные сияющие синие глаза с золотыми искрами, опахала черных ресниц. И ни одной морщинки…

– Колдовство… – прошептала Клавдия, – это не я.

– Ты! – заверила Кали, – да и не колдовство это, а наука, элементарная генетика, девочка.

Клавдия недоверчиво взглянула на Кали.

– Привыкнешь! – сказала та, накручивая смоляной локон на изящный пальчик…

С Клавдии не взяли обет молчания, нет, она просто начисто забыла промежуток времени между взглядом на смоляной локон Кали и моментом, когда оказалась опять в парке на скамейке в обществе Лорда Тримури и Кали. Бал она не помнила. Она словно очнулась ото сна. Сидевшая слева Кали аккуратно заплетала в толстую льняную косу волосы Клавдии.

– Эх, девочка, – с чувством сказал Тримури, – праздник-то как удался. Будет счастливым Год Черной Козы, чувствую, будет…

– Вашими бы губами, Милорд, да мед пить, – улыбнулась Кали.

– Не язви! – отмахнулся Тримури, – а ты, деточка, возьми это, – и Лорд протянул Клавдии пузатое портмоне из крокодиловой кожи, – здесь новые документы на твое имя, несколько пластиковых карточек – с ними потом разберешься, деньги ваши, то есть не совсем ваши, но тебе нужные. И белая бумажка там, чек, отдашь своему нижнему соседу, пусть еще этаж купит, если так они ему нравятся.

– А это от меня, – и Кали протянула легкий сверток в золотой бумаге, – тут новогоднее платье – счастливое, сама шила. И пузырек для Анны твоей. Божественно красивой, конечно, не станет, но вновь молодой и здоровой будет, это я обещаю.

– А теперь нам пора, – вмешался Тримури и погладил Клавдию по голове большой теплой рукой.

Кали еще раз улыбнулась Клавдии и, поцеловав на прощание, поднялась со скамьи вместе с Тримури.

– Да, вот! – Лорд Тримури протянул Клавдии корзинку, накрытую белой шалью, – чуть не забыл! До вашего Нового Года еще два часа, в корзинке вино и фрукты, в квартире ремонт и тепло… Прощай, девочка! – и Лорд, взяв Кали под руку, зашагал прочь.

Клавдия наблюдала, как две высокие фигуры исчезли за белой пеленой снега. Затем, запахнувшись в голубую песцовую шубку, которой тут же удивилась, направилась, к дому.

Сосед со второго этажа, собственноручно открывший дверь в новогоднюю ночь, растерянно смотрел на незнакомку с иконописными чертами, протянувшую ему какой-то чек. Повнимательней взглянув в него, он раскрыл рот в немом вопросе. Но Клавдия ответила и так:

– Это компенсация за ущерб, нанесенный вашей квартире.

– Вы Дед Мороз? – нашелся сосед.

– Нет, я его Снегурочка, – ответила Клавдия, и, подумав, добавила, – я теперь живу над вами…

В квартире Клавдии было чисто, уютно, свежевымыто и свежеотремонтировано неведомыми молниеносными мастерами-умельцами. Клавдия накрыла на стол, включила старенький телевизор. Развернув золотой сверток, она извлекла голубой пузырек для Анны и спрятала его до завтрашнего дня. Вот будет подарок так подарок! Затем Клавдия взяла полупрозрачное светло-голубое платье, отделанное лебяжьим пухом, и, покрутившись перед зеркалом, одела его, сразу почувствовав себя принцессой из сказки. Она хотела сесть за стол, когда в дверь постучали. Клавдия пошла открывать дверь…

– А-а-а, Игореша! – протянула она, увидев «аспида», у которого медленно округлялись глаза, – да заходите вы, не стойте, Новый Год все-таки.

– Я, я шампанское принес Клавдии Егоровне, – пролепетал Игорь.

– Да? – Клавдия задумалась, – а она уехала…

– Куда? – ахнул Игорь.

– На родину… – самозабвенно солгала Клавдия, – а я ее внучка Снегурочка.

– Кто?

– Ее внучка и тезка… Я теперь здесь буду жить.

– Просто, замечательно, – выдохнул Игорь, – давайте, Клавочка, выпьем за такое волшебное знакомство!

– Волшебное? – улыбнулась Клавдия.

– Для меня – да!

– Кого-то вы мне напоминаете, – проговорила Клавдия, пытаясь вспомнить, – как ваша фамилия, Игореша?

– Моя? Пташников.

– Чудесная фамилия, – с чувством сказала Клавдия и подняла бокал с шампанским, – ну, за Новый Год?

– За Новый Чудесный Год Черной Козы! – провозгласил Игорь Пташников.

– Просто замечательно, – прошептала Клавдия, – просто замечательно…

P. S. Моей неугомонной и неунывающей, даже в самые тяжелые минуты своей жизни, бабушке посвящается…

С любовью, где бы ты сейчас ни была…

Королевна

Какое небо дивное, морозное, легко-легко теплыми разводами весны тронутое, красивое, как никогда. Как же дышать хочется, глубоко, и глаза закрыть, выйти из терема душного, да в морозное утро, что за окном ранним мартом расцвело. Хороша воля, да хороша Королевна земель бескрайних, собой прекрасна, да свежа и чиста, как холодный ключ, из-под земли и снега стаявшего бьющий.

Лишь пятнадцать годочков минуло Королевне, а слава о красе ее по миру уж разошлась, словно птицы перелетные вместе с весной молву несли в края дальние. Уж и женихи приезжали свататься к батюшке венценосному, да не простые, один другого славой да богатством, удалью да знатностью превосходят. Да только Королевне все нипочем, волосы льняные холодной водой ниспадают, глаза прозрачным янтарем блестят, да не греют, губы спелые манят, да усмехаются презрительно. Нет достойного сердцу ее, пересмешница, да и только, не солоно хлебавши, женихи возвращались, да всяк на молодость ее списывал причуды и насмешки колкие да холодные.

Вон и Иван, дружинник батюшкин, удалой, да пригожий, глаза у него будто темно-синий омут мерцают. Сам статен да силен, равного на поле брани нет, весел да удал – девкам в ночи одна маята да слезы в подушку пуховую по нему. Уж сколь Иван крепок душою да хладен сердцем был, а не устоял пред красою Королевны. Челом бил, родом древним хвалился, казною большою в доме своем, да все не так. Смотрела Королевна насмешливо и холодно, силу свою чувствовала да горделиво несла красу свою недоступную. Уж и не знал Ваня, чем же взять-то еще, то подарки, то сласти, то сказы неслыханные, и нет! Подарок возьмет, рассказ услушает, усмехнется да уйдет. Отчаялся было Иван, да мрачнее день за днем, а тут сенная девушка Королевны – Алена – пожалела да приголубила. День за днем Ванечку лелеет да восхваляется им. Прислушался Иван, вроде как и сердце откликнулось, да глядь, от тоски-то по Королевне изболевшееся до того – к Алене-то и потянулось. Так месяц минул, спокойно Ване на сердце, Алена рядышком, такая родная, теплая, ласковая. Да призналась Алена Ване, на сносях она, что дитя ждет. Обрадовался Иван, все хорошо, значит, в жизни все правильно идет!!

Прознала Королевна, ничего не сказала, а лишь велела Ивану себя в прогулке утренней мартовской сопровождать.

Вот и леса согревшиеся и бесшумные синей стеной стоят, луга изумрудные от растаявшего снега блестят, скачет Королевна, под Ивановой охраной любуется, да Иван далек мыслями, об Алене думает, руки ее просить собрался.

Спешилась Королевна в поле холодном, Иван с коня соскочил, да пальцем манит к себе его Королевна, зовет, улыбается, а улыбка холодная на губах сочных играет.

– Поцелуй меня, Ванечка, – попросила Королевна.

Опешил Иван, вот тебе на, то отворот да поворот, а тут просьба такая. Заколебался, шаг назад сделал, а Королевна знай свое:

– Велю тебе поцеловать меня, Алену-то пожалей, накажу ведь, – а сама незаметно из-под под накидки белой пушистой пузырек извлекла, палец смочила, по губам мазнула. Кровь алая на губах каплей недоброй блеснула…

Подошел Ваня, склонился к губам ее, прильнул, да голова его кругом пошла. Королевна лишь довольно улыбалась, пока Ваня в те часы целовал ее жарко, да согреть тело ее, с которого платье парчовое с соболиной отделкой словно само сползло, пытался. Довела Ивана, да оттолкнула, опять словно обезумел он. Спать – есть перестал, про Алену и не думает, о Королевне грезит, да вновь неприступна она.

– Да почто ты Ваню мучаешь? – вбежала Алена в горницу Королевны.

– Да не нужен мне Иван твой, – рассмеялась Королевна, – забирай его.

– Не хочет видеть он меня, – расплакалась Алена, – бессердечная ты! Ни себе, ни мне!

– Я не бессердечная, – усмехнулась Королевна, – недоступная я, как Хозяйка всего Севера нашего.

– Та Хозяйка Севера-то и то весной с девками хороводы водит, любовь в край наш зазывает!

– Чушь это, – отмахнулась Королевна, – неприступна она и холодна. Как все Повелительницы мира нашего.

– Зачем ты так со мной, – прошептала Алена.

– А что мне ты? – засмеялась Королевна, – девка ты простая, а я Королевна! Не видать тебе Ивана, а ему меня не видать!

– Злая ты, беспощадная, люблю я его…

– А мне-то что с того? Поди прочь, надоела ты мне…

Вечером дня того же на закате, сказывали, бросилась Алена с высокой скалы в море северное холодное, да боле ее и не видели, сгинула девка, а Королевне и это нипочем…

Неделю спустя у терема Ваниного невиданная шестерка лошадей белогривых остановилась, сани, соболями белыми да черными украшенные. Вышла из них девица красоты до того в мире невиданной. С глазами цвета самой сочной травы, бровями как крылья чайки вразлет, губами коралловыми да пышными, коса у нее, словно живая, до пола, трубчато вьется, да цветом снега самые чистые напоминает. Как во двор Иванов зашла, так вся челядь и смолкла. Мужики да бабы, девки и парни молодые, даже дети смотрели на нее, и дух хватало от красы такой невиданной. Через двор шла, плыла павою, стан стройный да тонкий, грудь высокая, руки белые, не померещилась ли…

Ваня в горенке своей сидит, в потолок глазами невидящими смотрит, все Королевну и поцелуи жаркие забыть не может, совсем извелся.

– Ну что, Ванечка, – голос нежный да вкрадчивый раздался, обернулся на него Ваня, да замер, словно ветер свежий в душу влетел да порывом одним всю печаль-тоску изгнал, повымел!

– Ты кто будешь, девица-красавица?

– Знать пригожа я тебе, Ванечка, – сладко улыбнулась девица.

– Пригожей некуда, – шепчет Ванечка.

– Просьба у меня к тебе, молодец.

– Для тебя и за звездой в небо отправлюсь, волшебница.

– Молод ты Ванечка, горяч, – рассмеялась девица, да словно осветил тот смех горницу, – мне сила твоя богатырская ох как надобна! Есть у меня бел-горюч камень из хрусталя, две версты в даль, да полторы в высь, хочу из него дворец построить себе. Мастера не найду – да человеку бессильному, обычному, на любовь не способному, не под силу сие будет, твердый камень не поддастся.

– Сделаю, все для тебя сделаю, голубка белая, – завороженно Ваня на девицу смотрит.

– Вот и порешили, – улыбнулась красавица.

С тех пор и Ваня сгинул, следа его не нашли – искать кинулись, а и нету нигде, лишь мартовские метелицы легкие с первоапрельскими ветрами теплыми воюют. Загрустила и Королевна, не ест, не пьет, ни на кого не смотрит, чахнуть стала. Батюшка клич кинул по стране огромной северной, кто, мол, Королевну вылечит, тому воз злата да серебра отсыплется из казны. Многие пытались, и эскулапы заморские, и знахари свои, да толку никакого – чахнет Королевна день за днем, покуда не явился в терем державный невеликий человечек, ахнули все, никак из Чуди волшебной человек тот. Из народа древнего, давно потерянного.

Насторожился батюшка самодержавный, да все ж дитя сердцу опасности любой дороже. Не прогнал, велел впустить. Да странные слова сказал чудинец, когда осмотрел Королевну, запястья ее тонкие в руках держал, в глаз глубину заглядывал.

– Любовь это. Любовь Королевну мучает. Да почти недосягаема любовь та. Есть лишь одно средство любовь ту найти.

– Говори, – с мольбою прошептала Королевна.

– Коли не побоишься в даль неизведанную пойти, в лед непроходимый, через ночь полярную, страшную, через боль и непокой. Коли справишься с месяцами пути, то вернешь утраченное сердцем, что чрез гордыню да погибель человечью от тебя ушло.

Ахнула челядь, нахмурился батюшка, Королевна горько вздохнула.

– Не побоюсь, если вернуть смогу, то не побоюсь. Босая, через топи, сквозь ветра да дойду.

– Только реши, девушка, – заговорил опять чудинец, – твоему сердцу это надобно, или гордыне твоей и самолюбию?

– Сердцу, сердцу надобно!

Долго ли коротко ли, а катится время клубком по дорогам нехоженым, за ветрами пряными…

– Какое дивное морозное утро, Ванечка? – белой вьюгой обернулась от окна Хозяйка Севера на мужчину, темноволосого и темноглазого, теплым взглядом ответившего на ее восторженный искристый зеленый взгляд. – Собрался куда, соколик наш? – улыбнулась Хозяйка.

– На охоту схожу, снега спокойны, воздух колен! Колыбель всю ночь мастерил золотую, ныне за зверем неосторожным пойду, праздник всем нам устрою!

– Иди, Ванечка, уж и дитя скоро появится, – улыбнулась Хозяйка Севера, и дивный белый узор зацвел на хрустальных стенах палат работы рукотворной, лишь любящему сердцу доступной мастерством своим…

– Хозяйка, – в горницу хозяйки постучался крохотный слуга, взятый на службу из Чуди, – к вам там Королевна пожаловала.

– Королевна? – встрепенулась Хозяйка, – неужто дошла? Неужто придти смогла в лед мой непроходимый, через ночь полярную, страшную, через боль и непокой?

– Да, Хозяйка, – отозвался слуга.

Хозяйка задумалась на миг, но через краткое время встала на ноги, хлопнула в ладони и горница преобразилась в огромный ледяной зал, мерцающий и неприступный в своем холоде. Хозяйка изменилась. Словно эмоции стерли с лица ее, зеленые глаза льдинами переливались уж, белая коса снежным дождем струилась по спине, серебряному платью.

– Зови Королевну.

Теплая девушка с волосами цвета меда и губами-вишнями, измученная и замерзшая, шагнула в зал.

– Отдай мне Ваню, – прошептала она. – Отдай, постылая.

Ничто не дрогнуло на лице Хозяйки.

– Почто он тебе, Королевна?

– Люблю я его.

– Царевичей тебе мало?

– Я Ваню люблю, – повторила Королевна.

– Но он же тебя не любит, – спокойно ответила Хозяйка.

– Ведьма ты, ты его заворожила своей неживой красой, своими льдами и богатствами. А он живой, он к людям тянется, он меня любит.

– Любил, – поправила Королевну Хозяйка, – больше не любит. Много ты зла ему принесла, много горя и бед сделала, да погибель Алене чрез то вышла… И не привораживала я его, он сам меня о любви своей просил.

– Врешь! – со слезами кинулась на Хозяйку Королевна, но тихая вьюга отшвырнула ее в сторону, она упала на пол, – отпусти! Не смогу я жить без него, ты погибели моей ищешь, ведьма!!

– Зачем же? – спросила Хозяйка в ответ. – Но чтобы он полюбил тебя, девочка, мне надо именно чары свои испробовать на нем, сердце его забыть заставить!!

– Так испробуй! Верни мне его! Я люблю его, – кричала и кричала Королевна.

– Так плохо от этого ему будет, ты же насильно любить его заставляешь.

– Он любил же меня!

– Сердце человека переменчиво, – развела белоснежные руки Хозяйка.

– Я не буду жить без него, слышишь, ведьма! – прошептала Королевна, – я с ледяной скалы твоей, самой высокой, в океан промозглый брошусь!

Подошла Хозяйка к Королевне, присела перед ней, пристально смотрела в глаза ее янтарные льдом зеленым.

– Что смотришь? – с ненавистью прошептала Королевна.

– Страх читаю, боль, отчаянье, ужас, и… смерть. Уж и вправду ты помереть собралась?

– Люблю я его, ведьма проклятая! Не буду жить без него, сказала и сделаю так!!

– Ивана свободы и воли лишу или тебе погибнуть дам, – Хозяйка опять задумалась, решая. – Хорошо, будь по-твоему! Царство северное за откуп отдашь??

– Отдам, – не раздумывая согласилась Королевна.

Вьюга со свистом пронеслась по залу, ахнула Королевна, когда огромная белая сова взметнулась ввысь и, разбив окно, унеслась в серые снежные небеса.

Пуржило, вьюжило, колдовство вершилось, заснула измученная Королевна, а проснулась на холодной земле, едва заметной травой покрытой, рядом сидел Иван. Исчез рукотворный хрустальный дворец, как и не было.

– Ванечка! – Королевна кинулась на шею Ивану, – Ванечка родименький! Что с тобой эта ведьма сделала?

– Какая ведьма, любимая? – спросил Иван, обернувшись на Королевну.

Заглянула она в глаза его и отшатнулась. Холод и мрак, глубина и бездна смерти в темных синих омутах любимых глаз.

– Любишь ли ты меня? – дрожащим голосом спросила Королевна.

– Конечно, люблю, – ответил Иван, погладив Королевну по голове, – на Лето жаркое ты похожа.

– Отчего же такая тоска в глазах твоих, Ванечка?!? – прошептала Королевна.

– Да так, замечтался я что-то, – рассеянно ответил Иван. – Зима мне привиделась, снега захотелось что-то, – и Иван внезапно разжал кулак, в ладони лежали два белых перышка, – совиные, – улыбнулся Ваня, – покой да бархат, метель напоминают, шелк снежный…

– Ой, Ванечка, – разревелась Королевна, – что же я наделала!!

– Успокойся, любимая, всяка минута и твоя, и моя.

– Наша? – с надеждой переспросила Королевна.

– Твоя и моя, – не меняясь, ответил Ваня, а в глазах его все отражалась странная тоска, – домой нам пора, не наши это земли, не наши!

– Хозяйка! – проворный слуга взобрался на высокую вершину, где устроилась Хозяйка, ее волосы развевались на ветру, вместо лент в них вплетены были зеленые листочки. Платье Хозяйки Севера стало нежно-изумрудным, глаза более яркими. – Хозяйка! Я вам отвару принес, ну что вы так высоко-то взобрались!

– Так солнце всходит, смотри… – Хозяйка взяла чашу с отваром и указала на горизонт.

Огромное прекрасное солнце, красное и плавящееся, восходило, разукрашивая хрусталь северных просторов всеми оттенками ярких красок.

– Да неужто!?! – воскликнул слуга.

– Да-да, весна наступила, – Хозяйка Севера улыбнулась.

– Так зачем же вы любовь отдали? – возмутился слуга.

– Королевна могла восхода не увидеть, – ответила Хозяйка, – а у нас их еще очень-очень много.

– Эх, Хозяйка, – покачал головою чудинец, – а что теперь Алене скажем?

– Да не глупая девка-то Алена, – усмехнулась Хозяйка Севера, – вон скоро богатыря нам родит, править он в местах этих будет, державу великую северную построит, трон державный его ждет, достоин он его. А любовь–то… любовь, она началом была, знать, с нами навеки и останется…