Текст книги "Невыносимые. Дорога до чужих миров"

– Ладно, – неохотно согласился маг. – Все – значит, все. Хотя я ж вижу, что тебя эта история смущает.

– Ну, смущает. Я понимаю, что не все на свете мне известно, так что, быть может, и есть что-то такое, от чего десятигранники становятся мукой и водой. Но я даже этих записей не видела, так что сей вздох я совсем ничего не могу добавить, а посмотреть на списку мне едва ли дадут. Так что давай на этом и остановим лошадей.

– На всем скаку?

– Нет, бдыщевый хвост, в прыжке! Хочешь залезть среди ночи в заколдованный ларец, чтоб унять свое любопытство? Вот рассыплешься пылью – будешь знать, до чего доводит неуемная пытливость и дурацкие идеи.

Друзья добрели до дома Ал еры, остановились у калитки. Тахар дернул лист с выбившейся за ограду ветки смородины, растер пальцами.

– Аль. Суджам просил один десятигранник.

Девушка откинула засов – массивный железный крюк. Калитка скрипнула.

– И чего?

– Ну, как бы там его ни трясло – для слияния нужно два. Раз он спросил не про пару, то с чем-то же собирался соединять твой?

Алера задумалась, покачивая дверцу калитки. Та смиренно поскрипывала.

– У Суджама может быть свой десятигранник, из его собственных путешествий. Или он мог купить один Кристалл когда-то раньше – да хоть сегодня, у любого другого путешественника, или не сегодня, а двадцать лет назад. Тахар, ну что ты, как дитя – Суджам полвека держит лавку и кузню, полвека покупает Кристаллы и прочие мирские штучки… Что у него нет пары десятигранников – это куда страннее, чем то, что у него есть один!

– Или Суджам не мог надеяться, что у кого-то есть сразу два таких камня.

– Да не важно, – раздраженно ответила Алера и нетерпеливо толкнула дверцу калитки, – пусть один камень у него есть, или он знает, где его можно взять, какое нам до этого дело?

Тахар не успел ответить: из темноты донеслись звуки размашистых шагов, а потом в лунном свете возник взъерошенный Элай.

– Ты чего тут? – удивилась Алера.

Эльф глянул на нее дикими глазами и выпалил:

– Рань пропал.

* * *

Беспокойным было не столько известие, сколько встрепанный и встревоженный вид Элая.

Этого эльфа, всегда говорил Тахар, ничто не способно выбить из состояния умиротворенного равнодушия, ну а если вдруг что-то такое и найдется – так будет размером по меньшей мере с дракона. Никак не с Раня. В самом деле, мало ли куда тот мог запропаститься? С утра, кажется, рванул к Суджаму, а потом друзья привычно нигде его не увидели и отправились в Мир втроем.

Так ведь в последние дни лишь так и получалось: если они замечали Раня – то обычно это была его удаляющаяся спина; все они знали, что эльф занят в кузнице, ну или чем он там занимается в последние дни, что даже дома появляется лишь глубокой ночью. Да мало ли чем. Может, Суджам находит ему столько занятий, что ни передохнуть, ни выругаться. Теперь еще – даже не ночь, в Лирме никаких угроз нет, самое страшное, что тут может случиться, – это какой-нибудь призорец со скуки разыграет селянина. И отчего так вскидываться, спрашивается? Из-за чего вскидываться Элаю, который вообще ни о чем никогда не переживает, настолько не переживает, что друзья даже подшучивают над ним: дескать, никакой это не эльф, это вовсе даже орк в шкурке эльфа.

Тем не менее Элай был встревоженным, бледным, сжимающим кулаки и переминающимся с ноги на ногу, и этого было достаточно, чтобы друзья встревожились тоже.

– Элай, – заговорила Алера, успокаивая то ли его, то ли себя, – ты что всполошился? Куда ему деться-то? Что с ним может случиться?

– Его с утра дома нет. – Медленно, сдавленным голосом проговорил эльф. – Сразу после рассвета ушел – и все. Мы его в кузнице видели?

Тахар покачал головой:

– Нет, не видели. Ну так что из этого? В прошлые дни мы его тоже там не видели. Поздно уже, кто в такое время работает? Может, он гуляет.

– Один?

– С подружкой.

– Нет у него никакой подружки.

– А ты почем знаешь, если только спину его видишь уже сколько дней?.. Ну, может, он по Мирам шляется.

– Ночью?!

– Да хвостяра ты божинин, ну в таверне сидит! Решил высосать весь запас эля, что там скопился! Чего ты взвился вообще, тебя Анаэн покусала?

Элай раздраженно дернул плечом, но объяснять про чутье нутра не стал. Он вообще не любил что-либо объяснять, считая, что кто не дурак – тот без пояснений все должен понимать, а теперь вот он сам ничего не понимал и, значит, был дураком, но… Но как объяснить, что, когда тетка сказала: «А Раня-то с рассвета не было», – у Элая что-то оборвалось в груди, ухнуло в живот и стало там леденеть? Засмеют же…

Алера сердито захлопнула калитку и решительно пошла обратно по дороге, по пути подхватив друзей под руки:

– Ла-адно, давайте мы сей вздох вернемся к Суджаму и все там выясним! Да, мы приведем рехнутого эльфа к свихнутому гному, и в этой истории тут же появятся новые краски, смыслы и толки!

Алера действительно разозлилась на дурацкое поведение Элая и на то, что ей никак не дают уйти домой спать, но по дороге тревожность эльфа как-то передалась и ей, и Тахару, вечер действительно стал казаться зловещим и странным, ночное небо – слишком темным, и луна в нем перемигивалась со звездами издевательски, и шорохи вокруг множились мурашечно и слишком громко, и все больше хотелось ускорить шаг, закричать, побежать – и бежать быстро-быстро, не смея ни оглянуться назад, ни посмотреть вперед, потому что когда добежишь… Друзья все прибавляли шаг, пока он не стал походить на рысь.

Уже перед крыльцом дома Суджама Алера вдруг остановилась, поняв, о чем они забыли узнать у односельчан и что чутьем нутра сложил в своей голове Элай, услышав историю о списке магистра Дорала. И еще Алера поняла: все эти дни ее саму скребло и царапало то же самое чутье нутра, только она не обращала на него внимания, поглощенная своим бурным летом и близостью друзей… Нет, не так – оно начало скрести и царапать загодя, еще до того, как все начало случаться, еще до того, как в поселке прозвучало первое слово о магистре Дорале!

– Кого. у Ал еры пересохло в горле, она кашлянула. – Кого выделили в сопровождающие этому магу?

– Что? – глупо переспросил Тахар.

– Хобур говорил, мы должны были дать магистру сопровождающего. Чтобы водил его по окрестностям и…

– Вот где носило Раня! – воскликнул Элай, длинно выругался, взлетел на крыльцо и пнул еще незапертую дверь.

Но пинать двери было уже поздно.

Когда они взбежали по лестнице на второй этаж, на звук зычной ругани Суджама, в комнате обнаружились только сам кузнец и маг – долговязый темноволосый мужчина, молодой, растрепанный и похожий скорее на ученика Школы, чем на магистра. Чуть вытянутое лицо придавало ему немного изумленный вид, но глаза полыхали сердитым синим огнем.

В комнате пахло горелым.

Магистр дергал за цепочку медальон со знаком Школы– полуразвернутым Трифоновым крылом, словно призывая его в живовидцы, и тщетно пытался переорать Суджама:

– Нет, я не виноват, что ваш парень был тугоумным! Школа не в ответе за тугоумных!

– Нет, ты виноват, бдыщевый хвост, троллий брат, ты виноват, жопа дохлого осла! – заходился Суджам и махал руками, становясь похожим на полевика, бешеного и кусачего.

– Вовсе нет! Я говорил ему, что ларец защищен заклятием! Я всем это говорил! Если он не понял – он идиот, а идиотов вы не должны были подпускать к представителю Школы!

– Это ты его убил, скотина магическая, тварь патлатая и… и жопа дохлого осла! Чумного, мать твою, дохлого, вонючего осла!

На крышке сундука стоял небольшой ларец из черного дерева.

На полу перед сундуком высилась горстка пепла.

Глава 5

К организации похорон в Ортае подходили со всей серьезностью и торжественностью. В прежние времена, до того как Предания Божинины были найдены и явлены миру, у каждого народа существовали свои традиции и обряды, но за истекшие с тех пор триста лет почти везде они пришли к единообразным, Божине угодным.

Следоуказательные тексты (а исходные списки сохранились только в библиотеках Магических Школ и в государевых канцеляриях) говорили: после того, как душа покинет тело, ей требуется дать ночь на размышления, чтобы без гнева и сожалений принять прожитую жизнь, тем самым преисполниться исконной мудрости и привольно полететь к порогу Божини, дабы праздновать небытие до тех пор, пока не захочет постичь новую мудрость, воплотившись в новом теле. И поскольку душа после смерти не улетает далеко от тела, – важно беречь ее покой, а не смущать плачем и воплями, отвлекая от дороги просветления. Потому умерших как можно скорее перевозили в божемольню, где жрецы читали над ними отходящие молебства, должные направить душу на путь мудрости, а родню и друзей покойного в это время нужно было держать подальше, потому как проявления скорби душу тревожат, смущают и отвлекают, а отвлекшись, может просветлеть недостаточно и потом не суметь отыскать путь к обители Божини, остаться вечность блуждать в Холодном Нигде, а то и забрести ненароком на берега медовых рек, где бдыщи мучают грешников.

Родня покойного в это время занималась приведением его дома в порядок. Надлежало убрать все старые и сломанные вещи, починить поддающееся починке, навести чистоту и напечь пирогов. Родня и друзья умершего появлялись лишь на поминках, на похороны их тоже не допускали: им надлежало запомнить умершего таким, каков он был при жизни, потому все погребальные хлопоты брала на себя община.

Корни всех этих традиций были, если присмотреться, человеческими: в свое время люди так много сделали для распространения Преданий Божининых, что и сама вера считалась немного их, людской, хотя до Божини и Преданий человеческие верования были совсем другими, так же, как оркские, гномские, эльфийские. Правда, люди, в отличие от всех других рас, теперь толком и не помнили, во что они тогда верили. В любом случае, теперь обычаи были именно такими почти повсюду в четырех краях Идориса, а что до остальных двух краев – кто и что может сказать точно о Недре и Даэли? Но случалось и так, что гном выражал желание после смерти быть преданным камню, орк – воде, эльф – духу предков.

И всем было понятно, какой обряд погребения выбрал бы для себя эльф, не потерявший связи с исконцами.

– Я везу его в Эллор, – очень спокойным голосом произнес наконец Элай.

Друзья сидели на крыльце дома кузнеца, бессмысленными взглядами таращась в ночь. Уже довольно долго сидели, молча, погрузившись в свои мысли, хотя мыслей, кажется, и не было – только звонкая пустота в голове. Алере казалось, что она вообще не сможет больше говорить, потому что слова стали такими маленькими, жалкими, в них не было никакой нужды и не было того, в чем нужда была. Несколько раз, чтобы проверить, она пыталась что-то сказать и не могла себя заставить издать ни звука.

И вообще, сей вздох слово было за Элаем, хотя ни Алера, ни Тахар не сомневались, что он захочет отвезти прах в земли исконцев, но все же, когда эльф подал голос, друзья вздрогнули.

Тахар провел ладонями по лицу и повернулся к Алере. Она, задрав голову, глядела на ущербную луну, а та с приклеенной улыбкой перемигивалась со звездами, ненастоящая и неправильная, как очень усталый ярмарочный потешник, мечтающий лишь о том, чтобы добраться до дома, смыть с лица мел, упасть на кровать и больше никогда в жизни не рассмеяться.

Алере казалось, что с той же легкостью, с которой смывается мел с лица, смывается сей вздох какой-то яркий налет со всей ее жизни, и под этим налетом она оказывается вовсе не такой веселой, как только что казалось, и теперь удивительно: как можно было так обмануться, чтобы принять нарисованное – за искреннее?

Но разве могло на самом деле произойти то, что произошло?

Разве могло случиться что-то столь непоправимое и окончательное? Не когда-нибудь потом, когда настанет нарочно назначенное кем-то время, когда все станет чувствоваться совсем не так – а теперь, сей вздох? Разве могло?

«Вы не будете вместе всегда. День вам остался, месяц или год… Так должно быть! Так всегда бывает!»

Вот это оно, да, то самое, что должно быть?

– Значит, на рассвете выдвигаемся в Эллор, – сказал Тахар тоже очень спокойным и ровным голосом, словно не было в такой поездке ничего особенного, и словно он ни на вздох не усомнился, что Элай собирается взять друзей с собой.

Сердце Алеры заколотилось, как ненормальное, и она удивилась, почему оно так ужасно стучит.

Элай кивнул и отвернулся.

* * *

Выехать на рассвете не получилось: почти всю ночь друзья так и просидели молча на крыльце, обхватив плечи руками, придвинувшись друг к другу. Казалось, что стоит им расстаться хотя бы на вздох – обязательно случится еще что-нибудь непоправимое.

Никто из троих не посмел бы сказать об этом вслух.

Они вообще не разговаривали. Переваривали произошедшее молча, ожидая, когда оно уляжется в голове, осознается до конца, затопит все сознание пустотой. Хотелось лишь быть рядом, цепляясь друг за друга взглядами, слыша дыхание, ощущая тепло. Сидя вместе на крыльце кузни, прижавшись друг к другу и думая о своем, они почти не замечали, как, словно в рваном тумане, проходит эта ночь.

Тахар еще помнил свои чувства в то утро, когда обнаружил пропажу родителей. Теперь ему казалось, что он какой-то частью себя вернулся на три года назад и вновь испытывает нечто схожее: рядом был кто-то привычный и близкий – настолько, что оставался близким, даже когда был далеко, и в голову не приходило, что может быть иначе. А потом вдруг снова оказалось, что очень даже могло, что от тебя ничего не зависит, и ты не можешь быть готовым к подобному, просто наступает какой-то вздох – и ты узнаешь, что человека подле тебя больше нет.

Только Раня не стало насовсем, а что до родителей… Тахару хотелось думать, что они теперь живут в каком-то ином месте. Почему бы не думать именно так, ведь никто не может утверждать, что они погибли!

Их исчезновение наделало невероятного шума: все-таки оба были обученными магами, выпускниками Школы, а она всегда следит за судьбами своих воспитанников – когда меньше, когда больше, за гласными магами – пуще, чем за другими. А обстоятельства их исчезновения были такими, что переполошили всех магов, до которых дошли слухи, а дошли они до многих.

Несколько месяцев в Лирму ездили представители Школы, наместничьей стражи, государевой канцелярии, жрецы, маги, летописцы, астрономы, еще Божиня знает кто, и каждый приезжий непременно хотел услышать именно от Тахара, что же произошло в тот вечер и в то утро.

Сам Тахар сразу, когда все случилось, пересказал все события Хобуру, голова же долго думать не стал: отправил голубя в Школу, как надлежало поступать, случись что с магом-гласником. Тахара отослал к Ориму и велел «сидеть на заднице тихо, пока шумиха уляжется», а дом магов накрепко запер и приставил местньгх молодцев сторожить. Жителям же сказал настрого: кто сболтнет приезжим лишнего – будет до самой осени без замены и продыху горбатиться на общинных работах, рыть колодцы, рубить дрова, пасти стада, стелить крыши и всякое такое. К Тахару Хобур допустил только представителей Школы и государевой канцелярии, потому как попробовал бы он их не допустить.

Иногда все-таки прочим приезжим как-то удавалось выведать, что Тахара можно найти в доме Орима, но тот встречал чужаков такими словами и посулами, что они предпочитали убраться поздорову. А паре смельчаков, что попытались проникнуть в запертый дом магов, крепко досталось на орехи от сторожей, потом даже пришлось месяц продержать в общинной избе одного ретивого мага, пока у него срасталась сломанная рука.

Тахар помнил, что тогда ему становилось немного легче просто оттого, что друзья рядом, а они были рядом, молча и ненавязчиво маяча рядом с ним. И он был благодарен за это молчаливое участие, хотя в первые дни не находил в себе сил говорить с ними.

И в эту ночь ему тоже было легче от присутствия друзей, пусть даже они растеряны и ошарашены не меньше его самого, пусть даже они молчат. Достаточно было просто находиться рядом, чтобы облегчить друг другу эту ночь.

Все они в конечном счете пытались прыгнуть выше головы, подумал Тахар. И вовсе не обязательно при этом сознавали, на что замахиваются и какими могут быть последствия в случае неудачи. Кто думал об успехе или неудаче, у кого был запасной план? У родителей, которые дурачились с какими-то заклинаниями, как подлетки безголовые, и случайно сделали нечто новое и непонятное, став жертвами своего же открытия? Или глупый Рань, который услышал про десятигранники и решил, что уж онто сумеет совершить нечто особенное, что ему лишь посмотреть на таинственные списки – и тут же окажется, что он всегда был умнее прочих.

Впрочем, Рань-то, наверное, думал. Взвешивал что-то. Может быть, отговаривал себя.

Тахар представил Раня, стоящего перед ларцом в полутемной комнате, чутко прислушивающегося, не поднимается ли кто по лестнице, не скрипит ли дверь, не раздаются ли снизу голоса. Тахар почти видел, как эльф раз за разом протягивает и отдергивает руку, как уговаривает себя: уйти, развернуться и уйти, не трогать ларец, нельзя, нечестно, опасно – нет же, нет, он не защищен, заезжий маг просто пугал поселковых жителей, нужно посмотреть, узнать, понять…

Потому что не будет другой возможности, другого мага, другой списки!

И, перестав метаться, Рань делает глубокий вдох и решительно шагает к ларцу. Протягивает к нему руку со слегка дрожащими пальцами, кладет ладонь на прохладную, тускло поблескивающую крышку – и осыпается кучкой праха, не успев даже понять, что происходит.

Или успев.

Цепенея в тщетной попытке отдернуть ладонь, в последний вздох своей жизни желая только одного – выбежать из комнаты, отчаянно обещая себе, что больше никогда, никогда он не станет вести себя так неосмотрительно…

Алера, прислонившись боком к спине Тахара, наблюдала, как медленно переползает по небосводу луна. Словно нехотя, временами прячась за облачко, лениво разливает мутный желтоватый свет на улицы ночного поселка.

Где-то хлопали двери, слышался стук и приглушенные голоса. Многие односельчане не спят, обсуждают случившееся. Вроде бы Суджам тоже куда-то умчался, пробежал мимо них, оступился на ступенях и вперевалку порысил по улице, прижимая руку к груди.

Магистр Дорал, не дожидаясь утра, отбыл в Школу, до того успев переговорить с Хобуром. Слов друзья не слышали за прикрытыми ставнями, но тон был возмущенный, причем с обеих сторон. Хобур после этого вылетел из дома как ошпаренный, споткнулся об ноги Элая (Алера и Тахар успели отодвинуться) слетел с крыльца, назвал эльфа ослом и понесся куда-то по улице.

Алере казалось, что Рань, припозднившийся к общему сбору, вот-вот выскочит из кузницы или из-за угла, примется сбивчиво и увлеченно рассказывать, какой удивительный меч он почти выковал сегодня, что осталась совсем небольшая последняя доводка, а потом можно будет продать этот меч охотнику на кикимор, что направляется прямиком в тролий лес Пизлык, и охотник непременно купит этот меч, не торгуясь, и убьет им много-много кикимор, а потом поведает всем своим друзьям про мастерство Раня, и тогда…

Алера улыбнулась, почти увидев, как эльф будет все это рассказывать, горячиться и обиженно сопеть на перемигивания и усмешки друзей.

Алера прикрыла глаза, прижалась к плечу Тахара щекой, поежилась, то ли от ночной прохлады, то ли еще отчего.

– Аль, я не понимаю.

– Здесь начало сердцевины. Осторожней, расколешь!

– Я не вижу.

– Конечно, не видишь, это шестигранник или что? Его чувствовать нужно!

– Во, теперь надпил, да?

– Рань!

– Ой.

– …

– Аль?

– Четвертый Кристалл, Рань. Ты не чуешь их. Ну вот хоть тресни.

– Да просто рука дрогнула!

– Чушь собачья! Брось эту затею, не работать тебе с Кристаллами, не ломай ни их, ни себя, ладно?.. Рань, ты слышишь меня вообще?

Когда над домами легли первые солнечные проблески, Элай поднялся.

– Давайте собираться. Встретимся у конюшни.

* * *

Привалившись к дверному косяку, Орим смотрел, как внучка бегает по комнате, а хатник бегает за ней. Казалось бы, какой-никакой опыт странствий у нее есть, пусть и ограниченный Мирами и двумя ближними городами, но сей вздох она носится туда-сюда, бестолково выгребает из сундука вещи, тут же запихивает их обратно, скомканными, никак не может сообразить, что нужно взять с собой. А Истри – нет бы помочь – еще больше мешает, путаясь под ногами и причитая:

– Смертоубить ребенка насмерть! Да как такое можно сделать и не утопиться!

– А ну-ка, оба сели! – гаркнул Орим и шагнул в комнату, как герой из детской сказки: «Расступитесь, воды синие!»

Внучка и хатник где были, там и замерли, дико таращась на деда.

Орим покачал головой. Новость, конечно же, с вечера разлетелась по Лирме, до рассвета во многих домах горели лучины, звучал встревоженный шепот. Изредка хлопали двери. Иногда кто-нибудь скребся к Ориму. Он, однако, до утра пробыл с Анаэн: как услышал от Суджама новость – так сразу и отправился к эльфийке. Элаю-то в голову не придет никогда тетку поддержать – та, прямо скажем, не из нежных барышень, которые чуть что – валятся лапками кверху и беспомощно ждут, кто их спасет, но в такой день любому нужно опереться на чье-то плечо. Вот Орим свое и подставил. Внучку он до утра не ждал: понимал, что не отойдет от друзей. Им троим такие же плечи для опоры нужны нынче не меньше, чем эльфийке. А то и больше.

Анаэн, надо сказать, держалась крепко. Впрочем, эльфы к своим детям относятся совсем не так, как люди, у которых дитя не считается полностью взрослым, пока не заведет своей семьи, и уж подавно не так, как гномы, у которых и сорокалетние дети могут сходить за малюток.

Эльфы же считают, что самое главное – не мешать ребенку расти, учить всему, что он пожелает взять, и отпустить, как только начнет проявлять малейшую самостоятельность. И Анаэн, по меркам эльфов, была даже немного клушей, потому как продолжала по-своему опекать Элая и Раня, хотя в возраст первой взрослости они вступили еще два года назад.

Орим понимал, что эльфийке не так легко дается внешнее спокойствие, что на самом деле она не спокойна. Но Анаэн вроде как ждала от Раня чего-то похожего, она не говорила этого вслух, но у нее был в точности такой вид, какой бывает, когда приходит давно и смиренно жданная дурная весть. Если уж Орим видел желание Раня выделяться, то воспитавшая его тетка не замечать этого и подавно не могла.

И понимала, до чего это желание может довести совершенно обычного, но упрямого и беспокойного парня, не желающего радоваться малости, которую имеет, стремящегося к каким-то вершинам, что вроде бы мельтешат неясно вдалеке… хотя, быть может, это не вершины вовсе, а грозовые тучи или пыль столбом.

– Ты куда собралась, ясочка? – строго спросил Орим.

– В Эллор, – скупо бросила Алера.

Зачем ей ехать в Эллор, Орим спрашивать не стал, и так ясно, с кем она поедет и что туда повезет. О-ох, не надорвались бы! Ну и пусть, не дети уже, но ведь хоронить близких им не доводилось, а уж друзей-то, с которыми выросли в связке, переплелись корнями и побегами, вросли друг в друга так, что попробуй раздели…

Впрочем, не сам ли Орим давеча объяснял Алере, что разделять придется? И разве не потеряли они все родителей? Хотя, конечно, все это – не то же самое, что гибель близкого друга, прах которого тебе нужно доставить в жуткие дали… ну, положим, не в такие уж жуткие, но им предстоит проделать путь в десятки переходов.

Втроем. С прахом в котомке.

Бдыщевый хвост.

Известная поговорка, конечно, уверяет, что трудности, не сломавшие человека, делают его крепче, и Орим знал, что друзья не сломаются – но ему много раз доводилось видеть, как люди, крепчая от трудностей, становятся вместе с тем еще и злее, и грубее, и развязней, и вовсе он не желал Алере обрести бравую бесчестность вместо той немногой доброты, что в ней была.

– Отпустить ребенка в странствия! – зашелся Ис-три. – Да как у тебя духу хватает, пень замшелый! Ах ты, дите мое малое, как же ты одно там справишься, пропаде-ешь, костей не собере-ешь, сожрут нашу ясочку тролли ненасытные, погубит ее поветрие беспощадное, по кусочкам растащат нашего ребенка лиходеи дорожные, бесстыжие!..

Орим цыкнул на хатника, взял внучку за руки, заставил сесть. Подцепил пальцами за подбородок, посмотрел в глаза. Выругался. Вздохнул.

– Одежда. Деньги. Повтори.

– Одежда. Деньги, – послушно отозвалась Алера. Моргнула. Встала: – Спасибо.

– Сиди, – рявкнул Орим. – Одеяло. Кресало. Нож. Теперь вставай и собирайся.

Проверил, чтобы все перечисленное оказалось в котомке. Остановил от попыток затолкать в несчастную торбу толстое одеяло, нашел в сундуке другое, из козьего пуха– тонкое, как паутинка, и теплое, словно печь. Поднял руку.

– Стоять. Теперь мелочи всякие. Кружку, ложку, гребень. Что там у тебя еще. Баклагу возьми. И воды набери. Соль есть? Если Тахар котелок забудет – возьмете в таверне, скажете, я велел.

Алера затолкала последние мелочи в раздувшуюся котомку, затем, порывшись в сундуке, достала небольшой холщевый мешочек. Подкинула на ладони, кивнула каким-то своим мыслям.

– Если Суджам будет спрашивать про Кристалл – скажешь, я с собой увезла. От бдыщева веленья подальше.

Орим кивнул. Подумал.

– Денег хватит?

– Хватит.

– Алера?

– Да?

Дед помялся.

– Чуйка у меня. Странная. Если через семь дней к дому не повернете – пусть Тахар птаха пришлет.

Девушка кивнула, крепко обняла деда. Тому в голову лезли всякие дурацкие наставления вроде «В тавернах не напивайся, у самого костра не засыпай, на драки не напрашивайся». Говорить всего этого Орим не стал: в самом деле, дите она, что ли? А даже если бы да – глупых детей в этой семье не растили.

Петри, причитая вполголоса, взобрался Алере на плечо, обхватил ручонками за шею.

– Мое дите-е! – и зашелся ревом.

– Прекрати сей вздох, – прошептала Алера. Глаза ее наполнились слезами. – А то я тоже сяду и буду реветь. А мне нельзя реветь, мне в Эллор ехать надо!

– Не блажи, – строго сказал хатнику Орим. – Случись что – друзья ее рядом будут, и нечего мне дом слюнявить, не на войну они уходят, всего-то в Эллор съездят. Эльфы вон сколько уже туда-назад катались – с ними разве чего случилось?

– А может, случилось, – плаксиво пререкался Ис-три. – Душу они тебе открывали, что ли?

– Не открывали, но домой всегда возвращались целыми, а вовсе не по кускам. Да и Раня смерть нашла в родном поселке в мирное время, а вовсе не в эльфийских далях!

– Пень ты старый, бездушный, вот чего!

Может и бездушный, мрачно подумал Орим, только в Ортае опасностей поменьше, чем в некоторых других краях, а внучка с друзьями свои годы прожили, вовсе не сидя с семечками на плетне! Сколько сотен переходов они за пять лет по Мирам намотали – одной Божине ведомо. И всякое там бывало, всякое из того, что можно представить. Справлялись и дальше справятся, потому как они уже взрослые и потому как есть они друг у друга.

Только на душе все равно погано и тревожно.

– Доброй дороги, ясочка.

– Спасибо, дедушка.

Алера повесила котомку на плечо и вышла из комнаты.

Орим и хатник смотрели в окно, как Алера выходит со двора. Истри шмыгал носом. Сердце Орима легонько щемило. Он готов был спорить, что через несколько дней прилетит птах.

А потом он подумал о Ташуе. Может, сей вздох и начинается то, что семнадцать лет назад предвидела дочь?