Текст книги "Клятва золотого дракона"

Гном скинул с плеча торбу, уселся на ковер мха, скрестив короткие ноги, и принялся выкладывать всякую снедь.

– Давай пожрём, что ли. И побеседуем, да.

При виде еды глаза у дракона стали жадными, а выражение лица – удивленным, и гном решил, что этот балбес в своих странствиях проголодался до полусмерти, но умудрился забыть об этом.

– Так отчего ты попёрся в Гимбл, дракон? – требовательно вопросил Конхард, утверждая на мягком мху флягу с водой.

– Подумал, что тут меня точно искать не будут. – Илидор с этой своей эльфйско-кошачьей грацией тоже опустился на мшистый ковер перед разложенной снедью, и крылья плаща легли вокруг него, словно королевская мантия. – Но теперь тут тоже будут, наверное.

Конхард отломал ногу от половины гусиной тушки и назидательно помахал ею перед носом Илидора.

– Вот именно что будут! Ты думаешь, мы захотим проблем с эльфами из-за тебя? Ты думаешь, тебя вообще кто-то ждет в Гимбле? Ты что, больной?

Дракон рассмеялся, отломал от гуся крыло, с интересом оглядел его и, мыча от удовольствия, захрустел, пережевывая мясо вместе с костями.

– Мы вытурили вас из подземья пропасть времени назад, – продолжал гном, – нет вам пути обратно! Нет там ничего для тебя, дракон!

– Есть, – мимолётно блеснул зубами Илидор.

Конхард выплюнул хрящик, проследил, как тот летит вниз с уступа.

– Как ты собираешься пройти в Гимбл? Я тебе не помощник, имей в виду, хоть ты меня и спас и всё такое, но я за тебя не поручусь. На кой ты там нужен? Ты ж дракон, твою мать нелюдскую, я с тобой и говорить-то не должен, вражина змееглазая!

– Нихахая я не вважина, – невнятно возмутился Илидор, набивший рот пирогом с печенью. – Это вы нас выжили с наших вековых жилищ в подземьях и в горах Такарона, а не мы вас! Эта ваша магия…

– Ма-шины! – отчеканил Конхард.

– Называй как хочешь, – Илидор отмахнулся от гнома куском гусятины, и на того брызнули хлопья жира, – но ваши машины – это магия подобия и ничто иное! Благодаря ей вы оказались сильнее нас, вы победили – выходит, это вы мне вражины, вы для меня опасны, а не я один, такой весь дракон, угрожаю целому Гимблу!

– Гм, – Конхард потупился, чуть сбитый с толку словами Илидора про магию и такой точкой зрения на героическую историю своего народа. – Допустим, но как ты туда пролезешь? Я говорил тебе: только король может…

– Я дам ему Слово, – Илидор совершенно по-эльфски шевельнул бровями, и вид у него сделался такой благородный и гордый, несмотря на блестящий от жира рот и усыпанную крошками рубашку, что Конхард даже не ухмыльнулся. – Дам ему Слово не причинить вреда намеренно и принести Гимблу ту пользу, которую король сочтет достаточной, чтобы позволить мне пройти через ваше обиталище дальше.

– Еще дальше? – гном медленно отер рукавом враз пересохшие губы. – В глубину подземья? Ты рехнутый, что ли, дракон? Ты от эльфов утёк для того, чтобы сдохнуть? Там, в дальнем подземье, живёт пропасть знает кто, какие-то чудища жуткие, даже не так далеко от Гимбла знаешь сколько пропадает добытчиков, камнеделов, рудокопов, а сколько народу вступает к грядовым воителям, которые лазят там, вдалеке – вот что-то назад потом мало кто возвращается! Там старые города, из которых вы нас вытурили, когда еще жили в подземье, там теперь лава льется, камень пенится, города и выработки полнятся призраками гномов и машин, а еще там живут гигантские черви-хробоиды и…

Конхард умолк, отвел взгляд.

– А-рао, – проговорил Илидор медленно, будто пробуя слова, как гусиное крылышко. Румянец на его щеках разгорелся еще ярче, не то от возбуждения, не то от сытной еды. – Ваш отрезанный ломоть а-рао. Мне не они нужны, Конхард, и ваши старые города мне без надобности, вместе с призраками ваших жителей, вашей магии, ваших тайн!

Дракон вскочил, и гном отъехал на заднице чуть дальше, дернулся было за молотом: на миг показалось, что Илидор хочет его пнуть, а то и скинуть вниз, но тот даже не смотрел на Конхарда, только расхаживал туда-сюда по уступу, размахивал руками и говорил, говорил, говорил, движения его были порывисты, а голос крепчал и делался глубже, звенел и вился вокруг скал, и казалось, будто скалы на него отзываются.

– Горы Такарона огромны, Конхард! Я могу слышать в них то, чего никогда не уловите вы: голос камней, голос воды, голос костей моих предков – всё это там, внутри, в глубине, и я смогу услышать всё это, если окажусь еще ближе! Но я не могу пройти подземья один, ведь после войны там осталось множество…

Илидор прикусил язык, но гном понял.

– Машин, – бросил он, обгрызая кость. – Ты не пройдешь один там, где есть машины. Только знаешь, дракон, по слухам, это – самая ерундовая ерунда из тех, которые есть в нынешних подземьях…

– Я знаю, – перебил Илидор, – я знаю, что подземье таит опасности, камень и лава извращают многое, несть числа чудовищам, которые народились в толще Такарона, когда её покинули мы! Но в Донкернасе ведь есть драконы, которые помнят времена до исхода из подземья, и говорят, что далеко-далеко в горах, у моря, отделенные хребтами северного Такарона от всех других подземий, раньше жили другие драконы, небольшое племя, отколовшееся от угольных семейств. Ты понимаешь?

– Совсем ку-ку? – гром покрутил у виска гусиной костью. – Это ж байки!

– Быть может, – Илидор прищурил потускневшие золотые глаза, упрямо вздернул подбородок, – а может быть, нет. Наверняка это знали только угольные драконы, и вы их всех перебили.

Еще некоторое время они просидели на уступке, только теперь уже ни один из них не смотрел на торговую площадь и на врата Гимбла – оба глядели в небо. Илидор – с мечтательной улыбкой, точно видел там, среди пушистых облачных обрывков, нечто необыкновенное и очень хорошее. Он снова напевал, как и прежде – без слов, себе под нос и едва слышно, на самом-то деле, но Конхард чувствовал в этом голосе жуткую скрытую мощь, куда жутче и мощнее собственного боевого вопля, и гном знал: голос дракона только и ждет, когда у него появится причина зазвучать во всю свою силу. И еще Конхард как-то понимал, о чем мурчит себе под нос Илидор: об упоительных странствиях, вековых лесах, подернутых туманной дымкой, о свете солнца, которое рождается из-за горизонта, и о том, что самое лучшее на свете – быть драконом, который летит туда, навстречу огромному лесу, шёпоту тумана в росистой траве и рыжему рассветному солнцу, которое отражается блестками в глазах.

Какой кочерги Илидор прется в подземье, если он так любит всё, что над ним, если он может лететь куда угодно? Почему сразу после Донкернаса ему было не улететь от эльфов за горизонт, за вековые леса, в это бесконечное небо, напоенное ветром, который так жадно ловят крылья драконского плаща?

Конхард перевел взгляд на врата Гимбла, и его лицо расплылось в улыбке. Вот почему Илидор не улетел. За годы, прошедшие с первого выхода наружу Конхард тоже всей душой полюбил надземный мир, особенно солнце и небо, благодаря которым наконец понял, что именно происходит наверху, когда сменяется время дня. Гномы просто чувствуют наступление утра и ночи своим особым врожденным чутьём, а оказывается, в это время наверху происходят настоящие чудеса! Полюбил Конхард города и посёлки верхнего мира, и туманы, и леса, и дороги, и даже, чтоб он рухнул в пропасть, величественный вид Шарумара, вечно тонущего в цветочной вони. Да, за десять лет Конхард полюбил это всё так сильно, что иногда у него даже в груди кололо и перехватывало дыхание, и гному подчас тоже хотелось распахнуть объятия этому надземному миру и упасть в него, до крошки раствориться в его огромности. Но Конхард всегда возвращался в Гимбл, потому как город был ему родным. Потому как не может гном не любить Гимбл больше всего прочего, разве что не гном он вовсе, а вершинник паршивый, так-то.

– А что эти эльфы из Донкернаса могут тебе сделать? – вслух подумал вдруг Конхард. – Ты ж дракон. Ты просто улетишь от них или огнем их спалишь, или…

Гном нахмурился.

– Погоди, как они вообще удерживают твоих родичей в Донкернасе? Замурованными в стены, что ли? Так нет, я видал раза два, как драконы летали, только не тут, на юге… как раз неподалеку от Донкернаса… Это как так? И почему другие драконы не бегут, как ты? Почему ты не помог сбежать остальным, как это так: сам сбежал, а их оставил? У тебя там что, друзей не было?

Дракон энергично помотал головой.

– Пожалуй, единственный, кто мог стать мне другом – это Йеруш Найло, только он эльф и мой враг. Точнее, он стал бы моим врагом, будь мне до него чуть больше дела или, – дракон вдруг расхохотался, – или чуть меньше. Наверняка сейчас он до смерти меня ненавидит, как всегда. Слушай, нет, не в этом дело, просто… – улыбка сбежала с лица Илидора, как и не было, он прищурился на солнце, и глаза его вспыхнули, – другие драконы не могут сбежать из Донкернаса. Их держит Слово.

Конхард принялся заталкивать в котомку остатки еды.

– Слово, – ворчал он, – ну, ясное дело, теперь-то я всё понял. Тьфу на вас, умников, вечно делаете важные лица и говорите какую-то чушь с таким видом, точно…

– Ты должен знать про Слово, – перебил Илидор. – Ты же гном! Ведь не так много времени прошло с тех пор, как мы жили в подземье!

– А, – только что Конхард сердился, а теперь смутился так, что аж щекам погорячело, – ты про то, что вы даете слово что-то сделать или не сделать и…

Он опустил котомку и уставился невидящим взглядом на торговую площадь. Что же там дальше?

– Если дракон дает Слово, то не может его нарушить, не потеряв свой голос. А дракон без голоса лишается магии и, вообще, как бы… – Илидор пощелкал пальцами, – становится не драконом, а чем-то вроде шкурки перед камином – такой же боевитый и живучий.

Он наконец снова уселся, и теперь Конхард смотрел на него сверху вниз.

– Когда ваши магические… машины едва не одолели драконов подземья, тем пришлось, как это сказать, просить пощады. Пришлось дать гномам Слово, чтобы вы позволили им просто выбраться наружу. И старшие драконы дали вам такое Слово за себя и за род каждого из них. Они ушли наружу, но там… вскоре связались с эльфами, и поначалу всё выглядело хорошо, драконы поверили, будто нашли свою новую жизнь в солнечном мире, но эльфы не так просты, и безобидные обещания обернулись для нас… как бы помягче? зависимостью, неволей, эльфы перехитрили их и обманом выманили еще одно Слово, и с тех пор драконы, – Илидор ударил кулаком по уступку, но мох лишь мягко спружинил, и получилось вовсе не грозно, хотя голос Илидора звенел вовсю, и глаза сверкали яростно, – с тех пор драконы служат эльфам. Потомки тех драконов не могут сбежать, их держит Слово старших, данное за весь род.

– Прям-таки никто не убегал? – не поверил Конхард. – Никто не разменял…

– Вечность? – изогнул бровь Илидор, и гном вдруг с удивлением понял, что брови у него темные.

Конхард даже помотал головой от удивления. До сих пор он видел лицо дракона эдаким равномерно-телесным с яркими-яркими глазами.

– Прям-таки вечность, – только и ответил он.

– Нет, – согласился Илидор, – мы не бессмертные. Но всё равно у нас очень много, очень-очень много времени в запасе – достаточно, чтобы дождаться, пока эльфы Донкернаса исчезнут, как исчезают все, живущие кратко. Некоторые драконы все-таки сбегали, но без голоса становились просто людьми, а эльфы очень упорно охотятся за теми, кто их обманул, так что…

– Но ты не стал человеком навсегда, хотя сбежал, – проявил наблюдательность гном.

– Точно, – Илидор улыбнулся солнцу, потом рассмеялся, а потом его смех перешел в неостановимый хохот, и гном расхохотался вместе с ним – невозможно оставаться серьезным, когда дракон вот так заливается, даже если сам ты ничего веселого не видишь.

Они смеялись и смеялись, не в силах уняться, и казалось, будто их голоса докатились уже до самого подножия горы и сорвали торговлю на площади, потому как теперь там тоже все хохочут и не могут остановиться. Уже дышать становилось трудно, и животы сводило, но Илидор и Конхард смеялись и смеялись, запрокидывая головы, утирая слезы, колотя ладонями по ляжкам.

– Ф-фух, – в конце концов всхлипнул в последний раз гном и отер глаза, с трудом переводя дух. – И чего веселого-то?

– Ничего, – согласился Илидор, и они снова расхохотались, но уже потише.

– Словом, ты такой весь из себя особенный, – отдуваясь, заключил Конхард. – Никто тебе не указ, даже старшие драконы.

– Точно, – с удовольствием подтвердил Илидор. – Я особенный.

Конхард смотрел на него, ожидая продолжения, но дракон молчал. Гном почесал подбородок и принялся думать. Можно было, конечно, спросить, но Илидор этого явно ждал, хотя и не смотрел на Конхарда, а смотрел в небо, жмурился и напевал.

Гном принялся ворошить в памяти всё, что знал про изгнание драконов из подземья. Конечно, векописцы про это много говорили, но они всегда что-нибудь говорят, да и кто ж слушает этих запыленных занудников? Никто их не любит, говоря по правде, поскольку каждый праздник, любая добрая всегимблская пьянка, каждый большой поход во глубины подземья начинается с бубнежа векописцев. Кто-нибудь из них, в чистеньких белых одежках, выпирается, значит, на Громкий Камень перед другими гномами и давай бухтеть: откуда пошли истоки этой славной традиции или чего там еще, что происходило в это время пропасть лет назад, кто кого встретил, кто кому чего сказал, как это отразилось в векописях, бу-бу-бу, гу-гу-гу. Конечно же, векописцы очень много занудничали и про изгнание драконов, благодаря которому теперь все мы, могучие гномы, имеем в своем распоряжении весь Гимбл и здоровенный кусок гор Такарона, а если там, в глубине, еще больше осталось потерянных городов и вообще творится не пойми что, так это тут ни при чем.

И, конечно, векописцы частенько вспоминали про данные драконами Слова, это верно, как и то, что славный Югрунн ведет род от короля Ёрта Слышателя, который во время той войны командовал победоносной гномской армией и который услышал драконью клятву. Сами-то по себе истории о драконьих войнах, конечно, все гномы знали и любили, но подробности изгнания драконов… да кому может быть интересно, кто там кому чего сказал в покрытые пылью годы?

Вот кто кому снес башку – это да! Все известные Конхарду гномы обожали сказания о битвах гномских армий, усиленных машинами, с драконами. Любой мог пересказать истории про драконьи наступления и потерю городов в далёком подземье, и даже ребенок мог перечислить названия этих городов: Вулбен, Масдулаг, Ардинг и другие. И кто же не знал о сражении отряда Гильдри Восьминогого с ледяной драконицей! И о том, как Тандри Бешеная, единственная выжившая из всего Стального Крыла, прорвалась на своей змее-камнеедке в тыл врага и обрушила своды пещеры, откуда отдавал приказы своей команде ядовитый дракон… как там его звали?

– А! – Конхард хлопнул себя по лбу. – «И тогда за ядовитых драконов дал Слово Вронаан, и за снящих ужас сказал Слово Оссналор, и за ледяных драконов Слово Ёрту дала Хшссторга».

Гному показалось, что сияние золотых глаз Илидора потухло совсем, и всякий след воодушевления исчез с его лица, но уже через миг всё стало как обычно: довольный непонятно чем дракон и ощущение звучащей внутри него песни, от которой он, кажется, всё время пританцовывает и напевает, даже когда сидит спокойно и молча. Впрочем, он, кажется, никогда не сидит спокойно и молча – заноза та еще, похлеще Конхарда.

Илидор кивал и улыбался, глядя вдаль, ожидая от гнома еще какого-то продолжения, но тот уже совсем не понимал, какое еще умственное усилие должен совершить, чтобы докопаться до сути.

– И чего? – спросил он, отчаявшись понять.

Дракон откинулся назад, опершись на ладони, подставил лицо солнечному свету, и свет погладил его щеки.

– Ни гномам, ни эльфам никто не давал Слова за золотых драконов, – с удовольствием проговорил Илидор. – Потому что золотых драконов не было в подземье. Их вообще не бывает.

* * *

У Конхарда в груди неприятно царапало, он отчего-то чувствовал себя подлецом, хотя разве он сделал Илидору что-то плохое, разве хоть на миг пожелал ему зла? Но сияющий улыбкой дракон, размашисто и доверчиво шагающий в сопровождении стражников по каменным плитам гимблского привратья, выглядел таким одиноким, несмотря на свой радостный вид. Таким маленьким и наивным, таким доверчивым и беспомощным среди громад гномских построек, в подземье, откуда гномы изгнали его предков – точнее, откуда его предки сбежали, пока гномы и гномские машины не перебили их всех до последнего. Когда особенно ярким становилось желтовато-зеленое сияние воздуха, исходящее от текучей лавы, дракон делался похожим на собственный призрак.

Илидор, окруженный стражниками, не был узником этих величественных каменных сводов, но выглядел он, на взгляд Конхарда, еще хуже, чем узник – энергично шагающий в неведомое, положившийся лишь на удачу и шальную звезду, что должна хранить это чудо, золотого дракона.

Сам Илидор, кажется, ничем таким не забивал себе голову, с превеликим любопытством разглядывая привратье: каменные мосты над горячими камнями, то и дело вырывающиеся снизу гейзеры, от которых исходил серный запах, и воду, которая там-сям стекала со стен, срывалась вниз, к горячим камням, и превращалась там в пар. Вертел головой, пытаясь отыскать воздуховодные шахты: понимал, что если наверху, на мостах, воздух прохладный, то откуда-то же он берется! Едва удостоил жгучим не-Илидороским взглядом единственную машину привратья, старую сторожевую змею-сороконогу, которая стояла на хвосте в начале соседнего моста и следила за драконом злыми красными глазами.

Конхард тоже смотрел на дракона, и тяжесть давила ему на грудь.

Разве здесь он должен быть, Илидор? Разве не должен он в этот миг свободно лететь над буйными лесами к бесконечному морю, подальше от всех, кто живет в этих землях и подземьях, в другие места, где никогда не слышали про драконов, навстречу солнцу, ловя распростертыми крыльями мощный ветер и распевая вместе с ним?

– Имей в виду, – бросил Конхард резко, заглушая тягучее чувство тоски в груди, – если король решит сбросить тебя в лаву – он будет в своем праве.

Илидор рассмеялся, но по кислому лицу гнома понял, что тот не шутит.

– Да ты что, Конхард? – дракон отбросил за спину блестящие волосы, и те хлестнули по лицу стражника, шедшего слишком близко. – Ваш король – Югрунн Слышатель! Ты и вправду, что ли, думаешь, будто он не умнее домашней кошки?

Конхард, совсем растерявшись, замотал головой.

– Я пригожусь ему, – медленно проговорил Илидор совсем другим голосом, шипяще-раздумчивым. – Есть многие вещи, нужные и важные для Гимбла, которых не могут сделать сами гномы, вы ведь не знаете камень так хорошо, как драконы… мы первыми были рождены от камня, Конхард.

Гном лишь рукой махнул. Одна его часть горячо желала утвердиться в мысли, что дракон понимает, о чем говорит, что дракон выживет и принесёт тут какую-то пользу, а почему так сложилась – не его, Конхарда, ума дело. Другая часть гнома возмущалась самим существованием в Гимбле чего-то такого, в чем Илидор мог разбираться лучше него, а потому эта часть Конхарда почти желала, чтобы самоуверенного дракона всё же сбросили в лаву.

– Нет, мой друг, – своим прежним задорно-звучным голосом заявил Илидор и простер ладонь вперед. – Этот прекрасный и величественный мост над гейзерами – начало пути к большим свершениям, к удивительным открытиям, славным деяниям и множеству древних тайн, и ты вспомнишь еще моё слово!

Глава 2

«Как видите, даже старшие драконы, прожившие сотни лет, не всегда способны отличить ситуации, в которых необходимо дать Слово, от ситуаций, в которых стоило бы зашить себе рот».

Оссналор, старейший из снящих ужас драконов

Гимбл, девятнадцатый день сезона свистящих гейзеров

– Наша жизнь стала похожей на кисель, который стряпала моя бабуля, – изрёк Кьярум Пеплоед и плохо гнущимися пальцами отер с усов пивную пену.

Тут же всё уважительное внимание гномов за соседними столами обратилось к Кьяруму – он был весьма известен в Гимбле: как же, один из немногих гномов, бившихся в глубинах подземья вместе с грядовыми воителями и умудрившийся вернуться назад! Пеплоед провел в глубине два года, обзавелся целой коллекцией шрамов, один из которых уродовал его висок и щеку, придавая и без того сварливому лицу совсем уж неприветливый и устрашающий вид. Пыль подземья навсегда въелась в его кожу, сделав её сероватой, глаза глубоко запали и приобрели неистребимый тревожный прищур, на лбу прорезалась вертикальная складка, губы Кьярума были вечно стиснуты, а челюсть – чуть выдвинута вперед, отчего казалось, будто густые усы с проседью пытаются лечь на подбородок. В подземьях Пеплоед добыл множество драгоценных каменьев, которые все два года после возвращения целеустремленно пропивал в харчевне «Дохлый лучник».

Непонятно, отчего он выбрал именно эту, весьма оживленную харчевню на Перекрестке. Слухами и новостями Кьярум, кажется, совсем не интересовался, общаться с другими гномами обычно не желал, приходил и забивался с кувшином пива в угол потеплее, да так и сидел там, думая о чем-то своём и спокойно наблюдая за течением харчевенной жизни. И хозяин, хромой Тисалги, и посетители привыкли видеть Пеплоеда в одном и том же углу, вечно сидящего перед кувшином пива, вечно погруженного в какие-то свои мысли, в извечном плотном жилете и темной рубахе с широченными рукавами, из-за которых гном, когда ему случалось вставать из-за стола, казался квадратным. Он везде и всюду таскал с собой огромный молот по имени Жало, которым, если верить Кьяруму, его прадед «гнал из подземья сраных драконов». Вид у молота и вправду был довольно истрепанным, хотя одна пропасть знает, как можно истрепать гномский молот. Иногда Кьяруму случалось перебрать пива и пробираться к выходу из «Дохлого лучника», запинаясь о столы и пытаясь небрежно помахивать Жалом, но на самом деле в такие вечера скорее Жало помахивало Кьярумом, и тогда не было в харчевне гнома, у которого не проносилась перед глазами вся его жизнь.

Говорил Пеплоед редко, лишь изредка на него нападала охота пообщаться с другими посетителями харчевни, да и тогда он больше любил слушать, чем «трепаться», а уж чтобы он заговорил сам, ни к кому не обращаясь и о чем-нибудь сложнее пустячных повседневных новостей!

– Да-а, – повторил он медленно и раздумчиво и уставился на свою кружку, и нахмурился, и как-то весь подобрался, распрямился, резким злым движением отодвинул пиво. – Что сделалось с нами, гномы, а?!

Он обвёл взглядом сидящих вокруг, и каждому вдруг стало неловко, точно его застали за мелким и недостойным занятием, хотя выпить крепкого пива в харчевне – самое что ни на есть гномское дело.

– Кем мы стали? – требовательно спросил Кьярум, положил ладони-лопаты по разным сторонам своего кувшина и подался вперед, словно собирался кувыркнуться через стол. Взгляд его, замутненный от пива, с каждым мигом делался яснее.

– Так известно кем, – примиряюще забормотал хромой Тисалги и стал нервно протирать стойку краем замызганной тряпки, которую носил на поясе вместо передника. – Гномами мы стали, как и раньше были. Гномами, Кьярум, кем же еще, пивоварами, рудокопами, камнеделами, а еще оружейными мастерами и плавильщиками, механистами и торговцами, и…

– Говно всё это, – Кьярум отмахнулся, сшибив свою кружку, и по столу потекла лужица пива, но никто не обратил на нее внимания, – мы не торговцы и не пивовары, Тисалги, мы воины! Воины, пропасть раздери!

Он вскочил, схватил Жало двумя руками и с рыком воздел его над головой, словно призывая удары молота и потоки лавы на голову любого, кто осмелится ему возразить. Загрохотали стулья: гномы отодвигались подальше от стола Кьярума, хотя едва ли было в харчевне место, куда тот не мог бы добросить свой молот, если бы пожелал.

– Мы, гномы, сражались с самыми страшными тварями, которых видел Такарон и мир вокруг него! – провозгласил Кьярум. – Гномы сражались и победили, потому что оказались умнее, сильнее, храбрее этих сраных драконов! Мы – плоть от плоти камней Такарона и Гимбла, наши предки появились на свет здесь и вытурили отсюда монстров, которых боялись все прочие! Наши машины оказались крепче их магии, наша отвага – сильнее их ярости, а боевое безумие – мощнее их изворотливости! Верно я говорю?

– Верно, верно! – закричали гномы и застучали кружками – каждый ощутил настоятельную потребность выпить во славу собственной могучести.

– Сотни сотен наших предков навеки остались в глубинах подземья, чтобы дать нам новую жизнь! – надрывался Кьярум. – И род каждого нынешнего гнома Гимбла восходит к роду героя, который дрался с драконами сам или помогал другим их сразить! В каждом из нас должна бурлить их кровь! Бурлить, вашу кочергу! Но что я вижу перед собой?

Стук кружек и одобрительные возгласы обескураженно затихли. Кьярум с устрашающим «бум-м!» опустил Жало на пол и покрепче перехватил его рукоять.

– Я вижу перед собой стайку канареек! – рявкнул гном и потряс кулаком. – Мышиное гнездо! Кучу хлама! Разве вы, ленивые жирные черви, достойны своих предков? Для этого они сразили драконов? Чтобы вы целыми днями только жрали и пили, забыв, что кости ваших прадедов глодают прыгуны в дальних подземьях? Что потерянные города наших предков засыпает пепел? Что где-то в глубине копят силы а-рао и что когда-нибудь они придут сюда, чтобы изгнать нас, как мы изгнали драконов?

– Ну а сам-то ты что делаешь, хотел бы я знать? – Тисалги в сердцах сорвал с себя передник-тряпку и швырнул его на стойку. Другие гномы одобрительно загомонили. – В твоём прошлом – славные деяния, Кьярум – мы так думаем, хотя наверняка ничего не знаем про твою жизнь с грядовыми воителями. Но там ты провел всего два года из своих… сколько тебе лет, друг мой? Сорок? Пятьдесят? И ты тоже целыми днями просиживаешь штаны в моей харчевне, где я тебя, конечно же, уважительно рад видеть, но… имеешь ли ты право судить других, если сам делаешь то же самое?

Кьярум отвёл взгляд, плечи его поникли, а пересекающий щеку шрам в этот миг стал выглядеть особенно глубоким и страшным, будто всё лицо гнома затерялось, поблекло на фоне этого шрама.

– Ты прав, Тисалги, – глухо произнёс Кьярум, медленно поднял руку и плохо гнущимися пальцами вытер с усов несуществующую пивную пену. – Я так же, как все прочие… канарейки, просто сидел тут на жопе последние два года. Я всё ждал, ждал, пропасть… Чтобы случилось что-нибудь. Я всё думал, кто-нибудь придет, как прежде приходили вербовщики грядовых воителей. Я ожидал! Я ожидал, что… кто-то позовёт меня на новые подвиги, всех нас позовёт к великим свершениям, но никто не приходит, наши дни всё полней заливаются пивом и наполняются мышиным пометом, и этого больше терпеть нельзя! Нельзя, вашу кочергу! Мы сами знаем дорогу в глубинное подземье! Мы сами пойдём туда на поиски славы и достойных деяний!

Кьярум стукнул кулаком о ладонь, теперь его взгляд горел ярким голубым пламенем, но другие гномы всё отводили глаза и не смотрели на него, только друг на друга поглядывали искоса, а некоторые зыркали с надеждой на Тисалги: дескать, подсунь ты этому буяну новый кувшин пива, авось уймется!

– Кто пойдёт со мной в неизвестность ради новых побед? – орал Кьярум, словно не замечая кислых лиц прочих гномов.

Дверь в харчевню открылась, с Перекрестка ворвался уличный гам, крики торгашей и пахнущий серой воздух, просунулась было чья-то голова, но тут же исчезла, и дверь закрылась.

– Кто готов променять сытое пузо и тёплый камин на буйство лавы в глубоком подземье, на битву с невиданными в Гимбле тварями, на сражения с вероломными а-рао? На возможность найти самые красивые драгоценные камни и когда-нибудь добраться до наших утерянных городов? И пусть взамен вам никогда больше не придется набить пузо вкусной жратвой и залить зенки ледяным пивом? Кто готов? Ну? Кто со мной? Кто из вас?

– Я! – в наступившей оглушительной тишине поднялся на ноги Гилли Обжора, едва не свалив стол объемным брюхом, которое нависало над веревкой, подпоясывающей вишнёвую мантию. – Я пойду с тобой! Уж сколько лет я жажду знатных дел и добрых свершений!

Вмиг развеялось звеневшее в воздухе величие, пропало в груди гномов ощущение своей ничтожности перед этим величием. Харчевня содрогнулась от хохота, аж камень загудел, и огонь в камине испуганно присел, звонко отдалось эхо от тонкостенных эльфских кувшинов, там и сям расставленных на полках для красоты.

Сильно пошатнувшись, Гилли нетрезво икнул и вдруг выхватил из ножен за спиной длинный изогнутый клинок. Сидящие поблизости шарахнулись с негодующими возгласами, но Обжора, не обратив на них никакого внимания, вскочил на стол с неожиданной ловкостью, даже не запутавшись в полах своей дурацкой мантии, и мощно пнул кружку. Та ударилась в стену и разлетелась на обломки, жалобно хрупнув.

– Думаете, я ничего не стою, да? – взвизгнул Гилли, взмахнул мечом, и ближние к нему гномы вскочили, уронив табуреты, отбежали подальше.

Что за день буянов сегодня? Может, Тисалги подливает в пиво мочу бешеных крыс?

А Обжора принялся вертеть в руках клинок, выкрикивая что-то пылкое и неразборчивое – гномы так и ахнули в один голос, и Тисалги аж рот открыл, и Кьярум так высоко вскинул брови, что глубокая складка на его лбу стала почти незаметной.

Клинок в руках Гилли танцевал и, казалось, извивался, как извиваются глубинные черви хробоиды, случись им упасть на горячие от лавы камни. Обжора легко и ловко перехватывал меч – одной рукой, другой, и всё его грузное тело стало продолжением этого клинка, оно танцевало вместе с оружием, вместе со струистыми складками вишнёвой мантии, вместе с отблесками огня из камина на клинке.

– Я – Гилли! – кричал Обжора. – Я Гилли из рода воинов!

Клинок сверкал и мелькал в его руках, выписывал восьмерки и немыслимые загогулины, рукава мантии хлопали, как крылья птиц, которые водятся наверху, за пределами Гимбла, как крылья драконов, которых воины из рода Гилли выгнали когда-то из глубин подземья.

– Я – не канарейка! – орал он. – Я не мышиный помёт! Я пойду в подземье! Пойду!

Никто потом не мог сказать, сколько длилась эта пляска стали – вечность или миг, но, когда Обжора наконец остановился, его квадратное пухлое лицо покрывал пот, капли стекали по вискам с вытатуированными на них наковальнями, и даже стянутые в хвост пегие волосы потемнели от влаги у корней.

– Ну что? – с вызовом спросил он Пеплоеда, с трудом переводя дыхание и глядя на него сверху вниз. – Возьмешь меня с собой? Туда! – он махнул рукой с зажатым в ней клинком, и Тисалги нырнул под стойку. – К бурлящим пропастям и стынущим в недрах костям предков! А? К городам в руинах, к а-рао во мраке!