Текст книги "Клятва золотого дракона"

– Однако всё находилось в каком-никаком равновесии, ведь незыблемы были две вещи: никто из драконов не может нарушить Слова, не потеряв своей ипостаси, и мы нужны эльфам. Во многом они возвысились благодаря нам, они привыкли пользоваться нашей силой, строить планы, опираясь на нас, и волей-неволей они заботились о нас и берегли наших драконышей.

– Выходит, вас осталось немного?

– Совсем мало. Почти все погибли здесь, в Такароне: кого убили ваши машины, а многие просто перестали быть, потратив в борьбе всю магию… все жизненные силы. Из тысяч драконов разных видов, что жили под землей, наверх ушло несколько десятков, пять семейств: снящие ужас, ледяные, эфирные, слышащие воду и ядовитые. Не все пережили первые недели под солнцем, а потом эльфы едва не угробили оставшихся, вынуждая делать так много, что мы снова стали гибнуть, полностью истощенные. Мы не плодимся быстро и продолжаем подчас гибнуть в Донкернасе, так что…

– Но когда ты появился, всё переменилось, – подсказала Нелла.

Ей до смерти хотелось узнать эту историю – как же получаются золотые драконы?

– Когда я вылупился на свет, эльфы пришли в большой восторг: они быстро обнаружили, что я умею слышать драгоценные камни и руды. Но никому из этих умников не пришло в голову, что золотой дракон не принадлежит ни к какому другому роду. На самом деле, наверняка этого не знали и сами драконы. Они не знали и они меня сторонились, даже остерегались – ведь меня не бывает, и они не очень-то понимали, чего ждать от того, чего не бывает. Только одна старая драконица, Хшссторга, она называла идиотами тех, кто смотрел на меня искоса и говорила: «Не стоит бояться золотого дракончика. Золото самодостаточно». Но она тоже не рвалась со мной общаться. Словом, я сам, без всяких подсказок понял, что меня не связывает Слово эфирных драконов, в кладке которых я появился на свет. Довольно быстро понял, надо сказать.

Гномка вздохнула.

– Эфирные драконы… у них ужасно косное мышление. Наверное, так нужно, чтобы уравновешивать исчезающую сущность их магии. Для эфирного дракона все вещи, кроме магии, одинаковы раз и навсегда, потому они даже не думают о побеге, а драконыши даже не начинают летать, пока эльфы не скажут им, что теперь можно. В детстве эльфы связывают им крылья – драконыш хочет взлететь, но не может. И потом, когда он становится достаточно большим, чтобы его не могли удержать веревки, когда их уже давно нет – дракон не пытается взлететь: он знает, что не может.

А я взлетел, как только с меня сняли веревки. Я был совсем маленьким, но мне хватило ума, чтобы не делать этого на глазах эльфов или других драконов. Но я понял, что отличаюсь от них и не принадлежу к эфирному роду, что моя чешуя – не просто цвет, а знак чего-то большего.

Дальше было много всякого. Я осторожно, понемногу убеждался, что свободен в своих действиях, в отличие от остальных, но не был в этом уверен абсолютно до того дня, когда покинул Донкернас. Я сделал это немного раньше, чем планировал, потому что… ну, драконица, с которой я был… был близок… и оттого немного откровеннее, чем надо, Даарнейриа – она оказалась шпионкой, а я оказался болваном, который не понял, почему это такая прекрасная драконица не сторонится меня, как все остальные. Она меня здорово надурила, конечно, из-за этого мне пришлось не просто бежать из Донкернаса, а бежать быстро.

Гномка сидела, комкая на коленях полотенце, смотрела на дракона, не моргая, ее лицо было залито слезами.

– О камень, – всхлипнула она, – до чего ж тебе досталось! Как ты сумел всё это пережить? Как ты можешь быть таким, таким, – её лицо исказилось, новый поток слез побежал по щекам, – таким светлым, так всему радоваться, так…

– Почему же не радоваться? – улыбка озарила лицо Илидора, и стало невозможно поверить, что он совсем недавно орал и колотил кулаками по столу, а под его крыльями расползалась мгла. – Я выбрался оттуда! У меня теперь есть целый мир, и он прекрасен! Я смог вернуться в родные горы, я чувствую дыхание подземий, а Такарон отзывается на моё дыхание! Где-то там, в глубинах, есть ответы на все мои вопросы, а на севере, быть может, ждут меня другие драконы! Как этому не радоваться, Нелла?

Она махнула на него кухонным полотенцем, другой рукой отерла слезы со щек.

– Всё это… неволя, предательство, одиночество. Ты хороший человек, Илидор, то есть хороший дракон, если всё это не озлобило тебя. Если всё это не продолжает болеть у тебя внутри, разъедать тебя, убивать тебя и отравлять тех, кто рядом с тобой!

Илидор отвернулся.

– Боль есть всегда, Нелла. Но Донкернас, он… не приучает драконышей к мысли, будто всё должно быть в порядке. Я видел такое представление у эльфов, когда шел к Такарону, я вижу его у вас. Вы с чего-то взяли, будто всё должно быть хорошо, а когда становится нехорошо, вы начинаете бурно возмущаться, на всех орать и пьянствовать вместо того, чтобы просто сосредоточиться и убрать плохое. Но это такая глупость. Неудачи, потери, смерть, предательство – часть любой жизни, их не нужно бояться. Нужно только научиться их выносить и не позволять им разрушать тебя.

Нелла уткнулась лицом в полотенце.

– Какой ты умник, – порадовался Конхард, который, оказывается, опирался на косяк в дверях, ведущих в комнаты. – Прям душа радуется от того, какой ты умник, но только скажи: отчего тебя так переворачивает, когда король просит найти в подземьях одну маленькую машину?

Илидор вздрогнул при первом звуке голоса Конхарда, потом поморщился, поднялся из-за стола, принялся расхаживать туда-сюда, то и дело натыкаясь на углы мебели, ящики и корзины.

– Когда я улетал из Донкернаса, мне дважды едва не оттяпали ногу, один раз чуть не сожгли и один раз зарядили булыжником в бок, еще немного – сломали бы крыло. Разумеется, всё это сделали при помощи машин. А если я примусь рассказывать, как драконышей дрессируют, используя машины, как с их помощью обездвиживают, наказывают, удерживают взрослых драконов – мы проторчим за этими историями до ночи. Словом, я просто не люблю машины, Конхард, и, заметь, это я еще и слова не сказал о том, как из-за них погибли почти все драконы, а выжившие сбежали из подземий!

Двумя кулаками Илидор ахнул по столу, и звон от подпрыгнувшей посуды прокатился по дому.

– И вот теперь, ты понимаешь, теперь ваш король хочет, чтобы я нашел ему машину! Не камни! Не металлы! Не короткий путь в пропасть! Машину! Серьезно?

Нелла швырнула в Конхарда полотенце.

– Я не умею не бояться машин! – припечатал Илидор, и его крылья снова развернулись, а клубки мглы под ними стали похожи на грозовые тучи. – Это самое злобное зло для драконов, это единственное, чего мы не могли победить, и мы с машинами ненавидим друг друга, но я не умею бороться с ними, а они умеют бороться со мной! Я ничего не могу им противопоставить! Это единственное, что продолжает меня разрушать! Ты доволен?

2.3

Как можно выносить тишину векописных архивов, эту особенную тишину, абсолютную, не нарушаемую, а только дополняемую шорохами, бесконечную и гулкую, неустанно напоминающую о том, какой долгий путь проделал народ гномов лишь для того, чтобы теперь кто-то мог прийти в архивы и послушать это молчание?

Правда, почти никто и никогда не приходил в архивы, обиталище векописцев.

Длинные ряды стеллажей, пахнущих каменной крошкой и пергаментом из кожи горбачей, пылью и чернилами. Черные в серых прожилках плиты пола, которые глушат шаги, и кажется, будто векописцы передвигаются по архивам беззвучно, лишь изредка можно уловить шорох мантий или хриплое дыхание старейших. Мерцающий желто-зеленый свет из окон на северной стене: стена выходит к пропасти, за которой вдали – бесконечно высокие стены подземий с текучей лавой.

Иган Колотушка любила смотреть на медленно текущие лавовые реки (чего еще ждать от Иган, она же чудачка!), а остальные векописцы говорили, что от их сияния становится больно глазам. Другим векописцам лучше думалось, когда они перебирали пергаменты или в тысячный раз сортировали записи и каменные таблички, когда дополняли и переписывали каталоги – словом, взаимодействовали с чем-то неподвижным, молчаливым, безопасным.

Иган любила эту тишину архивов, оттеняемую, как музыкой, шорохом мантий или скрипом пера. Этот запах пыли, камня и глубины веков, торжественный и вечный, это ощущение собственной малости и быстротечности перед ликом минувших и грядущих лет. Всё это дышало умиротворением и даже просветлением. Конечно, то же самое чувствовали все прочие векописцы, ибо мог быть только один способ смириться с атмосферой архивов – полюбить её, только один способ примириться с собственной ничтожностью перед ними – принять её как должное. Но едва ли кого из векописцев обуревала такая страсть, какая наполняла дни Иган. Она отличалась от них: и от тех, кто выполнял свою работу спустя рукава, не имея никаких надежд стать чем-нибудь большим, чем переписчик, и от тех, кто мог существовать только в ритме и гармонии покрытых пылью преданий, становясь тенью событий прошлых веков, не способных говорить и помышлять о чем-то ином… о жизни за пределами архивов и даже самого Гимбла, о живой, а не пергаментно-каменной истории, застывшей где-то там, в глубине гор, о нераскрытых секретах и нерассказанных историях дальних подземий, до которых теперь, спустя столько времени, можно добраться лишь двумя способами: совершенно случайно или очень хорошо зная, где нужно искать.

Потому, мечтая о старых тайнах глубинных подземий, Иган продолжала всей душой любить архивы: она была уверена, что только вместе они, глубины и архивы, могут дать гномам их подлинную и полную историю. Словом, Иган Колотушка была чудачкой.

Да, почти никто не приходил в обиталище векописцев, потому всем надолго запомнился день, когда застывшая тишина этого места была разрушена старшим стражем Приглубного квартала Йорингом Упорным.

– Что значит: вы не подготовили списки? – донесся до Иган чужой голос, низко-рокочущий, и она оторвалась от созерцания лавовых водопадов, не веря собственным ушам.

Никто и никогда не разговаривал в архивах таким тоном, с такой страстью и столь громко! Даже старший векописец Брийгис Премудрый куда сдержанней распекал переписчика, залившего мраморный стол чернилами! А кто, спрашивается, осмелится звучать в архивах громче Брийгиса? Разве что Югрунн Слышатель!

– Давайте-ка еще раз! – бушевал незнакомый голос (нет, он совершенно точно не принадлежал королю!). – Вам вчера направили запрос: так и сяк, почтенные, поднимите-ка жопы и распишите нам все места, где мог быть утерян бегун! У вас же всё записано!

– Но ведь только вчера… – начал было голос Брийгиса, однако незнакомец не дал ему договорить:

– Вас тут прорва! И все грамотные! Да пусть меня покрасят! Чем вы занимались целый день? Почему до сих пор…

Иган оставила свой пост у окна и поспешила на звук: мимо полок и стеллажей, мимо мраморных столов, сбивающихся в кучки векописцев, вслед за некоторыми, кто тоже несся на звук ссоры, чтобы узнать, кто это смеет повышать голос на Брийгиса Премудрого, и выразить всяческое порицание такому поведению.

Брийгис, в своей всегдашней серо-черной мантии, стоял прямо в арке, отделяющей зал от привходья, стоял боком к залу, и свет лампы освещал профиль старшего векописца, его лысый череп, крупный нос, кустистые брови, под которыми едва видны были глаза, вытатуированную на виске чернильницу с пером. Его собеседника, точнее, того, кто так возмутительно кричал на весь архив, Иган не видела: его заслоняли другие векописцы.

– Да ведь только на поиски источников по каталогам… – Брийгис отер лоб, обернулся в поисках поддержки к залу, и лицо его просияло при виде Иган. – А вот и та, кому виртуозно удается систематизация множества данных в сжатейшие сроки, верно, дорогая?

Иган, чуть порозовев щеками от такой щедрой похвалы, подошла. Конечно, ей виртуозно удается систематизация, но это не потому что Иган особенная, а потому что добросовестная и еще молодая. Векописцы старой школы, ровесники Брийгиса, давно утратили ловкость пальцев, остроту взора и цепкость памяти, а среди молодых – множество нерадивых. Многие искренне болеют душой за собственную историю, но немногие понимают, как великие деяния предков связаны с необходимостью снова переделывать списки табличек и пергаментов.

Возмутителем архивного спокойствия оказался гном возраста Иган или чуть старше: юность давно осталась позади, но про старость еще можно всерьез не задумываться. Был он одет в доспехи стража, кожаные с пластинчатыми вставками, с перевязью без ножен на поясе – значит, страж из приглубных кварталов, который ходит в дозор по ближайшим подземьям. А его оружие – видимо, топор, снятый, конечно, только по необходимости: было бы страшным неуважением прийти в архив вооруженным. Обычно-то гномы таскали топоры и молоты всегда, даже если собирались в харчевню, в лавку или за водой к реке Галан: уверяли, что без оружия ощущают себя, во-первых, голыми, а во-вторых, такими легкими, словно того и гляди свалятся вверх и убьются о каменные своды.

Лицо у стража было хмурое, резко очерченное, складки между бровями и привычно выдвинутая челюсть давали понять, что упрямство – самая главная черта нежданного гостя, и проявляет он её направо и налево очень охотно, постоянно и без всяческой оглядки на действительность. И словно со стороны Иган увидела стоящую перед ним себя: коренастую гномку в серой мантии, с вечно торчащими во все стороны темными волосами, с вечной полуулыбкой на губах. Как раз такую, какую этот стражий гном просто сожрет в следующий миг, если только Брийгис отойдет хотя бы на шаг.

– Иган, дорогая, – старший векописец положил руку ей на плечо. – Вчера Жарбей и Ролли каталогизировали ряд источников, где может быть информация, необходимая для поисков в подземьях. Списки оставили на главном столе северной комнаты Камня. Я прошу тебя к завтрашнему дню приготовить по ним выписку для стража Йоринга.

И, отечески улыбнувшись, Брийгис с редкой для него поспешностью исчез в зале. Иган испуганно оглянулась, но остальные векописцы тоже отвернулись от нее и торопились скрыться с глаз. То есть заняться своими очень важными делами, конечно же. Шуршали мантии, тихо постукивали башмаки по плитам пола, слышалось хриплое дыхание кого-то из старших, скрипели невидимые за стеллажами перья, молчал страж Йоринг, видимо, опешивший не меньше Иган.

Значит, подземья.

Губы гномки дрогнули в неуверенной улыбке. Что же, возможно, это и к лучшему, что ее бросили на растерзание Йорингу – значит, никто из векописцев не услышит ничего, слишком для себя удивительного.

– Итак, вы отправляетесь в подземья, – поняв, что Йоринг злился только на Брийгиса и больше кричать вроде бы не собирается, Иган улыбнулась смелее.

Он молча смотрел на нее и ждал продолжения, но гномка тоже всё молчала и молчала, потому в конце концов страж ответил:

– Планируется вылазка неопределенной длительности в составе группы для изучения путей ближайшего подземья, которые могут определить последующий путь к основной цели.

Бр-р, какие жуткие и явно чужие слова, наверняка из какого-нибудь внутристражьего распоряжения, из тех, что зачитываются вслух. Говорят, стражи должны заучивать такие распоряжения наизусть, ведь обычные гномы почти не обучены грамоте.

– А что будет этой основной целью? – деловито спросила Иган, изо всех сил надеясь, что это нечто, требующее серьезных и обстоятельных поисков.

– Бегун.

– Ох! – вырвалось у нее.

Да уж, куда обстоятельнее! Экспериментальная машина то ли была, а то ли нет, то ли сгинула под завалом, то ли утонула в лаве, а может быть, ее разорвало взрывом на маленькие деталюшки. И совершенно неясно, где это произошло: в средних подземьях или в дальних, под стенами одного из потерянных городов. Ко всему прочему, толком неизвестно, как выглядел бегун, то есть существует три более-менее подробных описания, но совпадений между ними – одно лишь название.

«И на площади Вулбена предстала передо нами машина бегун, что была чернее ночи и тяжелее статуи, поскольку почти целиком состояла из обсидиановых пластин, она была о сорока подвижных ногах с двумя коленями и с глазами, мечущими пыль. Голова её срощена с телом, а ростом она невелика, хотя и способна везти седока, но вышагивает вместе с механистом, очень послушная его командам, которые он подаёт, касаясь обсидианового тела, поскольку у бегунов нет ух. Куда потом делась машина бегун с площади Вулбена, мне неизвестно».

«Позднее мне сказали, что эта машина, не похожая на машину, а похожая на огромную кошку, только вместо ног имеющая ползучие цепи и седло на спине, на такой высоте, что приходится задирать голову, если желаешь рассмотреть седока, называется бегуном, поскольку быстра, словно бег или ветер, реющий на огромной вышине или в глубях. Было это на дороге, что соединяла Ардинг и его восточный пригород, где богатейшие залежи обсидиана соперничают с редкостью синекаменных драгоценностей, для добычи которых обыкновенно отряжают множества горняков».

«Промчавшийся мимо меня бегун имел вид восьминоги и на круглых шариках в конце ног, утопленных в держатели. Прямо в его спину было вделано седло в форме кресла. Внутри этого кресла сидел механист, он кричал что-то в большие, словно тарелки, уши машины и еще при том всё время хохотал, направляя бегуна туда, куда у него было желание двигаться. Наблюдал я это незадолго до последней битвы за Масдулаг. Некоторые гномы, встреченные мною впоследствии, упоминали, что до самого падения города на бегуне привозили питьевую воду тем доблестным защитникам, которые прикрывали последний отход наших войск…»

А вдобавок к этим упоминаниям, есть еще множество обрывочных намеков, которые указывают куда попало, и которые нельзя игнорировать, если заниматься поисками всерьез. Так что искать эту машину можно всю жизнь и еще немножко.

Ох, да ведь потому бегуна и не искали: это полностью безнадежно! До того безнадежно, что гномы пытались придумать другой транспорт, но никак это у них не выходило: гимблские механисты славились разве что боевыми машинами. Сторожевых вот еще научились делать с горем пополам, да и то они жили вдвое меньше расчётного срока, а ресурсов потребляли в два раза больше, и никак не выходило устранить эти недочеты, не наплодив других. Но транспорт – нет, головы гимблских мастеров не умели думать так, чтобы его придумать.

Только скорее уж гимблский механист создаст транспорт, чем кому-то удастся найти одну-единственную машину в гигантских подземьях Такарона!

Разве что ситуация отчего-то вдруг стала иной, сообразила Иган, но задать вопрос не решилась. Кто знает, как Йоринг воспримет такое любопытство, а раздражать стража ей было вовсе ни к чему.

– Что же, – со всей возможной невозмутимостью проговорила гномка, – раз с каталогом уже поработали – полагаю, завтра, до второго звона, я составлю для вас список всех упоминаний бегуна, которые у нас имеются.

– А про драконьи сокровищницы у вас тут что-нибудь есть? – быстро спросил Йоринг и невинно пояснил: – ну, если вдруг нам всё равно придется идти в дальние подземья…

– Драконы не создавали сокровищниц, – ответила Иган добрым голосом, и Йоринг понял, что он не первый гном, задавший этот вопрос. – Драконы не испытывали нужды забирать камни оттуда, где они лежат, ведь весь Такарон и так был их домом вместе со всем содержимым. И уж конечно драконы не носили никаких драгоценностей в бой!

При этих словах Йоринг сперва вскинул брови, потом сильно наморщил лоб, и было почти видно, как ворочаются в его голове сложные мысли.

– Тогда почему ж те, кто вернулся от грядовых воителей, говорят, будто находили камни вокруг драконьих костей?

Настал черед Иган морщить лоб. Гномка честно пыталась представить, зачем подобное могло случаться, но хорошего объяснения в голову так и не пришло, потому она лишь махнула рукой:

– С большой вероятностью, эти рассказчики просто набивали себе цену или хотели отвадить других гномов от подобных вылазок.

– Да они и так не больно-то рвутся, – вздохнул Йоринг, словно ежедневно мечтал сопроводить в подземные вылазки весь Приглубный квартал от мала до велика. С домашними питомцами и утварью.

Гномка промолчала.

– Ну, значит, до завтра, – решил страж и погупал к двери.

– Да, я подготовлю список мест, – быстро проговорила Иган ему в спину: – и пойду с вами.

– Че-го? – уже приоткрывший дверь Йоринг едва не выпал на улицу Познания, но тут же резко качнулся назад и с оттяжкой захлопнул дверь. – Куда с нами, в подземья?

Иган стиснула зубы.

– Разумеется. Ведь кто-то должен…

– Что? – голос Йоринга снова загремел на весь архив, и Иган представила, как векописцы оборачиваются на звук, делают осуждающие лица. – Что должен? Задерживать движение отряда? Скормиться хробоидам? Сорваться в озеро лавы?

– Кто-то должен заполнить пробелы на картах подземий! – вознегодовала Иган. – Хотя бы ближних! Если бы наши карты были подробнее, полнее, то, знаете, мы многое в векописях могли бы понять лучше, и… и в том числе мы бы сузили число мест, где мог быть утерян бегун!

Йоринг запыхтел и не нашел, что возразить.

– И еще, скажите пожалуйста, что вы собираетесь делать под землей со списком и без гнома, который умеет читать?

Страж выпучил глаза.

– Описания слишком сложные, разрозненные и неточные, к тому же указывают на разные места в ближних и дальних подземьях, – напирала Иган, – а по некоторым описаниям вообще непонятно, о чем идет речь, нужно разбираться на месте! Я не смогу просто поставить вам точки на картах, потому что и карт половины тех мест просто нет!

– Да пусть меня покрасят, – пробормотал Йоринг и закрыл глаза ладонью.

– Я не стану обузой, – пообещала Иган.

Страж испустил долгий вздох, отнял ладонь от лица и с большим недоверием оглядел гномку, такую кругленькую, чистенькую, в дурацкой обуви на мягкой подошве и с открытыми пальцами.

– Ну ладно, может, и стану, – она топнула ногой. – Но я принесу пользу! Не только отряду, всем гномам, какие будут ходить в подземья после меня! Всем, кто изучает векописи, ведь… ведь мы наверняка обнаружим неизвестные места и тропы, не обозначенные на картах! Да я всю жизнь мечтала восполнить пробелы в наших знаниях, хотя бы самые малые, самые ближние! Да вы только попробуйте не взять меня с собой! Кроме того, – она чуть повысила голос, увидев, что Йоринг собирается что-то сказать, – кроме того, вы же не читали векописей… не тех, которые касаются бегуна, а других, которые сумеют помочь сориентироваться там, в глубине! А я их сколько изучила! Если вы будете бродить там одни, то можете упустить нечто важное, а я как раз могу припомнить: о, ведь я читала про похожий разлом! Или: о, некое иносказательное описание подходит к тому, что я вижу перед собой!.. Ну? Ответьте! Даже если у вас лучший в мире поисковый отряд – подземья огромные, бегун мог быть утерян в десятке мест, вам нужен кто-то, способный задавать направление! Ну, признайте! Вы ведь на самом деле не думаете, будто векописец только и может, что свалиться в лавовое озеро?!

– И впрямь, не думаю, – удивился Йоринг. – Только это не мне решать, брать вас с собой или нет, но меня вы немного убедили. Это странно. Мне это не нравится. Я приду завтра за списком… и с ответом.

Когда Йоринг вышел из архива, Иган утерла со лба пот и спиной сползла по стене – ноги подогнулись.

Она не стала сразу огорошивать стража, что желает не только дополнить карты подземий, но и найти место, где принял последний бой отряд Грульда Кулака. В этом отряде были прадед и прабабка Иган, и всё, что семье осталось от них – рукоять молота.

Иган с детства так завораживали истории про войну и драконов, так восхищала эта оставшаяся от предков рукоять, местами гладкая и местами шершавая, с отверстиями, чтобы уменьшить ее вес, со рваным косым сломом в том месте, где откололась верхняя часть. У Иган была даже специальная перевязь, чтобы носить рукоять, и гномка всегда ее надевала на праздники и в дни чествования предков. И мечтала найти где-то далеко в подземьях то самое место, где бился отряд Грульда. И, быть может, Иган обучилась грамоте и стала векописцем только потому, что это был единственный способ узнать что-то о предках, а если повезет – дождаться того дня, когда можно будет самой спуститься в подземья.

Да, Иган Колотушка была той еще чудачкой.

2.4

двадцатый день сезона свистящих гейзеров

По Топазному залу разливалось тепло, трепетными сполохами отражался на желтых стенах такой же желтый свет многочисленных ламп: фигурные кованые подставки со сложным кружевным плетением, колпаки из стекла – прозрачного, вершинного, не местного. Блестели огоньки на оградках трехрядного амфитеатра, на мозаичном полу: вкрапления черного мрамора на желтом. Возвышение с троном-креслом, сплетенным из лозы, оставалось пустым. Торжественными стражами подпирали потолок колонны с лицами предков, выложенными камнями: серыми, черными, белыми.

Король Югрунн Слышатель, славный потомок Ёрта, и восемь его советников шествовали к центру зала, к большому кругу, выложенному крупнейшими и желтейшими топазами, которые когда-либо находили в горах Такарона. В кругу уже стоял Илидор, стоял и задорно сиял золотыми глазами – казалось, они состоят из горстей начищенных монеток, что ярче и драгоценней любых топазов. Зрачок, расширенный, едва заметно вытянутый кверху – вкрапление черного мрамора в золоте. Глаза улыбались, дракон улыбался, тихонько мурлыкал себе под нос, разглядывая приближающихся гномов. Его вид, его поза, его мурлыканье были одним сплошным нарушением этикета, разумеется, но откуда дракону знать про этикет?

«И тогда души тех, кто пал в бою, не осенив себя славой, съел Брокк Душеед, – звучал в ушах Илидора голос Неллы, – Брокк – самое жуткое создание, когда-либо обитавшее в этих горах. Он похож на чернильную кляксу размером с полдома и может принять любую форму. Но в любой форме он останется леденящим ужасом, воплощенной безысходностью».

– Дракон, – советники остановились за границей выложенного топазами круга, внутрь ступил только король Югрунн Слышатель.

Илидор помедлил, с интересом разглядывая гнома. Немолодой, с лицом чисто выбритым, смелым и властным, морщинистым, словно кора дерева бубинга, седые волосы стянуты в хвост, на висках татуировки в виде трона и той же формы крупная пряжка на поясе, за которым он держит большие пальцы рук. Югрунн стоит, распрямив плечи, едва заметно отставив правую ногу. На нём бледно-желтая рубаха из шелка, свободные штаны, наверняка скрывающие деформированное колено, и башмаки с толстой мягкой подошвой.

В ближайшем ряду амфитеатра возник лысый векописец с чернильницей и свитком пергамента, возник почти беззвучно, если не считать шороха черно-серой мантии.

Приветствуя короля, Илидор медленно и едва заметно наклонил голову. В ушах его продолжал звучать голос Неллы, и дракон не собирался ничего делать с этим:

«Брокк Душеед ползёт по полю битвы, как мохнатая гусеница, обросшая клоками тьмы, и собирает свою жатву. Брокк Душеед приходит в мирные дома, в шахты, в сторожевые башни и собирает, собирает там свою жатву. Брокк Душеед приходит за душой каждого гнома, который жил мелко и умер трусливо».

– Я готов услышать и с уважением принять твоё Слово. – Мощный голос короля едва заметно подрагивал. – Когда ты его выполнишь, взамен я дам тебе возможность пройти дальше через горы Такарона, поделюсь картами и знаниями про всё, что встречалось нам в дальних подземьях. А также запасами и сопровождающими, я выделю для тебя столько гномов, сколько потребуется, чтобы ты смог преодолеть подземья до северного выхода на поверхность.

«Но Брокк Душеед – не дух Такарона, не его дитя и не чуждая суть, приходящая извне. И он не появится, пока его не позовут».

Илидор снова слегка наклонил голову. Лицо Югрунна посуровело, точно кора дерева бубинга вмиг иссохла без влаги.

– Даёшь ли ты мне Слово приложить своё драконье чутьё гор для поисков утерянной нами машины-бегуна? Даёшь ли Слово пройти так далеко вглубь подземий, как потребуется, плечом к плечу с нашими стражами, воинами, учеными, делить с ними еду и воду, сражаться с ними, когда это потребуется? Даёшь ли Слово не искать обманных путей и оставаться верным своей цели, пока она не будет выполнена, или пока ты не поймёшь, что достичь её невозможно?

С каждой фразой короля губы Илидора сжимались всё сильнее, ярче разгорались золотые глаза, бледнее становились щеки. В опустившейся на камни тишине он сделал короткий быстрый выдох и с расстановкой проговорил:

– Я, Илидор, золотой дракон, даю тебе такое Слово, Югрунн Слышатель, и пусть я утрачу свой голос, если нарушу его.

«Брокк Душеед – такой неумолимый, такой страшный и могучий – всего лишь порождение нашего собственного страха. Каждый, кто живет мелко и умирает трусливо, своим же последним вздохом и порождает Брокка Душееда. Порождает и призывает по свою душу собственного, могучего, неумолимого Брокка Душееда!»

Восемь советников стояли за кругом, едва дыша, поедая глазами дракона и своего короля. Тишину нарушал только лихорадочный скрип пера векописца.

– Я ценю твоё упорство и отвагу, дракон, – тепло произнес Югрунн, улыбнувшись настолько дружелюбно, насколько способен дружелюбно улыбаться немолодой гном с лицом морщинистым, словно кора дерева бубинга. – Я знаю, драконы храбры, многие твои сородичи не убоялись бы встретиться лицом к лицу с опасностями нынешнего подземья. Но мало кто из них отважился бы искать машину, даже будь его выбор столь мал, как твой.

Гномы разом выдохнули и отвернулись, пряча ухмылки, но некоторые неодобрительно покачали головами. Ближайший советник Ндар едва заметно нахмурил брови: он непременно сообщит потом королю о своём мнении по поводу этой гадкой шпильки, которую вовсе не обязательно было втыкать в дракона. Что поделать, таким уж был Югрунн Слышатель: способным поссориться со всем миром за право благородно подставить плечо поверженному врагу – и способным с разбега сигануть ему прямиком на любимую мозоль.

К величайшему изумлению почтенных гномов, совершенно вразрез со всяческим представлением об этикете и с самим духом этого величественного зала, Илидор громко рассмеялся и с резким хлопком наполовину развернул крылья плаща, вынудив почтенных гномов отшатнуться. Только Югрунн не двинулся с места, и ничто не дрогнуло в его лице.

– Ведь мы и представить себе не можем глубины того ужаса, который ты испытываешь перед машинами, – упрямо закончил король.

Дракон мотнул головой, враз сделавшись серьезным, золотые глаза его блеснули упрямо.

– Испытываю, – легко согласился он и тут же снова улыбнулся так открыто, что король помимо воли едва не заулыбался в ответ. – Но важно не это, важно – что я знаю, как перестать бояться: повернуться к своему ужасу лицом, рассмотреть его. Вытерпеть, не отвернуться, не дрогнуть, не сбежать. Распахнуться навстречу тому, что пугает.