Текст книги "#на_краю_Атлантики"

Глава пятая

2020 год, апрель

А затем объявили чрезвычайное положение и карантин. Все немыслимое стало мыслимым, небывалое сбылось, а невозможное обратилось явью: хмурой, тревожной, ненадежной, каким ненадежным становится человек, то и дело опасливо озирающийся по сторонам и весь пронизанный, словно иглами, преувеличенным страхом.

Объявили во многих странах, но не во всех, и везде на разных условиях. Где-то вводили штрафы в размере ежемесячного пособия, где-то ниже этой цифры, где-то штрафы вводили, но не выписывали, где-то разрешались каждодневные прогулки, а где-то нельзя было выйти из дома ни под каким предлогом, кроме как для похода в близлежащий магазин.

Где-то ввели чрезвычайное положение, а где-то – нет. Беларусь и Швеция отказались от столь жестких мер, ограничившись переводом тех компаний, какие можно было перевести, на удаленную работу. При этом инициатива исходила от самих собственников, и почти не было принуждения. Их опыт показал, что никакие меры не могут сдержать распространения вируса – уровень заболеваемости в этих странах был не выше, чем в других.

Перелеты в большинстве своем были отменены, и при всем желании невозможно было никуда улететь. Однако оставались еженедельные или ежемесячные вывозные рейсы, на которые допускались резиденты той страны, куда направлялся самолет.

Были и до сих пор остаются люди, утверждающие, что их никак не коснулась пандемия – не коснулась ни в работе, ни в личной жизни. Жизнь их не замедлила и не ускорила свое течение, словно то бурление и брожение, что возмутило воды всех прожилок рек и озер мира, миновало их, словно их судьбы были не реками, а отдельными неприхотливыми, но независимыми водоемами, никак не связанными с кровеносной системой планеты, – отдельными, а оттого менее уязвимыми. Случилось это по ряду причин, соединенных вместе.

Во-первых, многие предприятия как работали, так и продолжили работать без перевода на удаленный график, потому что они относились к реальному сектору экономики. Во-вторых, так вышло, что из близких этих людей никто не болел коронавирусом. В-третьих, относительная свобода перемещений в некоторых странах и регионах осталась. В-четвертых, что касается путешествий, то у многих и раньше не было финансовой возможности поехать в другую страну или на курорт. И такое возможно и вполне допустимо, особенно если понимать, что уровень жизни в каждой стране отличен, и иметь представление об уровне жизни в регионах России в частности.

К моменту введения столь жестких мер многие уже прочли специальные статьи, содержавшие в себе множество графиков и статистических данных, целью которых было подготовить население к грядущему карантину и следующей за ним цифровизации общества, когда большинство сервисов перейдет в режим онлайн: курсы, спортивные занятия, школы, институты, даже детские праздники и фотосессии. Многим компаниям и частному бизнесу суждено было разориться, но далеко не всем, как это всегда бывает при любом мировом кризисе.

Дошло до того, что большинство людей не только не были против карантина, но поддерживали его – они сами же призывали запретить свободу перемещений, сами же просили запереть себя и других по домам, перекрыв кислород частному бизнесу, системе образования, туризму, сфере культуры и развлечений. Все почему-то поверили, что вирус удастся остановить, и не было понимания, что меры эти и ограничения были не чем иным, как ношением воды в решете: вирус распростер свои длинные руки по всей планете, заглянув в самые ее отдаленные деревушки и закоулки, добравшись до всех и до всякого. Он проникал в частные дома, закрытые квартиры и даже запертые виллы, его не пугали ни маски, ни перчатки, ни антисептики. Он словно незаметно проливался на землю вместе с дождем, а затем, испаряясь, растворялся в воздухе. И так, разносимый влагой, был неуловим, необъясним, непредсказуем.

Действительно, кто-то, живя в регионах России, считал, что ограничения никак их не коснулись и не ухудшили качество их жизни… Слишком однообразной, монотонной и без вируса. Но Марина не была в числе этих людей.

К марту 2020 года она уже полтора года была матерью – взяла под опеку двоих детей: брата и сестру пяти и десяти лет. Оба они были с серьезным заболеванием и каждый день должны были принимать дорогостоящие лекарства. Этими препаратами их обеспечивало государство. И все бы ничего, и лекарства всегда были в наличии, и дети их пили безотказно, почти не задавая вопросов, и болезнь никак не проявляла себя, можно было забыть о ней, не думать, что у Марины вполне получалось, но…

Если бы не одно «но». Андрей и Аня, дети неглупые, в чем-то даже милые и добрые, однажды уже были в семье. Всего несколько дней, но какой след в душе остался после столь кратковременного счастья! И счастья, и ужаса предательства одновременно. Когда Андрею было три года, а Ане восемь, их взяла под опеку семья, где уже был ребенок четырех лет. Родители были подготовлены, прошли обучение в школе приемных родителей и знали, что ни Андрей, ни Аня не представляли угрозы для их кровного сына и не могли его заразить своей инфекцией.

Но когда спустя несколько дней Андрей подрался с их сыном и укусил его, взрослые забыли обо всем том, чему их учили в школе приемных родителей. Обезумев от страха, они забыли, что укус мальчика не опасен. Они забыли о том, что Андрей и Аня такие же дети, как их собственный, и ничем не хуже его. Они заперли сирот в детской и не выпускали даже в туалет, соблаговолив только поставить им ведро в комнату для того, чтобы они могли справлять нужду. Одновременно с этим приемные родители стали звонить в органы опеки, требуя, чтобы их представитель немедленно забрал детей обратно.

Но так вышло, что представитель органов опеки приехал слишком поздно, когда Аня и Андрей уже спали. Их просто перенесли спящими в машину, а они даже не поняли, что их куда-то увозят.

Утром следующего дня, когда брат с сестрой проснулись и вдруг увидели, что они уже не в семье, их крошечный мир, и без того склеенный по кусочкам из руин, окончательно рухнул и рассыпался в пыль. С детства никому не нужные, рожденные мамой-наркоманкой и ею же брошенные после рождения Андрея, они стали не просто ненужными, а бракованными, неисправными до такой степени, что приемные родители не готовы были их терпеть и несколько жалких дней.

А хуже всего, как было выдержать сравнение с кровным ребенком приемных родителей? Чего стоил один факт осознания того, что существовали дети хорошие и любимые, за которых родители могли уничтожить других ребят, а они – Аня и Андрей – чем-то отличались от этих детей, безусловной, всепрощающей любви не заслуживали и никогда не могли стать бесценными сокровищами для новых родителей, как бы они того ни загадывали. Для этого нужно было переродиться, перевоплотиться, дождаться следующей жизни, а в этой… ничего нельзя было изменить.

Марина, много лет общавшаяся на форумах с другими мамами детей с патологиями – бывших сирот, – все это знала сама. Она знала, что ребенок, которого возвращают в детский дом повторно, получает психологическую травму, еще более сокрушительную, чем травма при первом помещении в детский дом. Она знала, что Андрей и Аня перестали разговаривать, когда их вернули. Упорное и безрадостное их молчание, сопровождавшееся полной утерей интереса к происходящему, длилось более полугода. Именно поэтому, когда в органах опеки ей предложили отказников, она инстинктивно почувствовала, что это ее дети. Ей до дрожи в жилах необходимо было исправить ту чудовищную несправедливость, то духовное насилие, которое совершили над детьми приемные родители и биологическая мать.

Но что Марина знала тогда? Что могла понимать? Она, женщина, избалованная мужским вниманием, обласканная нежным и доверчивым мужем, до тридцати семи лет не знавшая тягот материнства. Даже то, что она помогала когда-то Юле, ездила в больницу к Кате, прошла курсы приемных родителей, – что это дало ей? Она все равно оказалась не готова.

Дети с первого дня безумно хотели поверить ей и Виталию, но одновременно души их разрывались от невозможности веры. Раннее предательство запрограммировало их сознание на неуспех. Андрей и Аня знали: что бы они ни сделали, как бы себя ни вели, – все закончится одним. Их вернут в детский дом. И оба они, еще совсем маленькие, но уже обозлившиеся и на Марину с Виталием, и на себя за то, что позволили чужим взрослым вновь забрать себя и играть с собой, испытывали тихое бесконечное отчаяние. Отчаяние это было неосознанным и не обрисованным в их умах. Чем хуже они себя вели, тем отчетливее понимали, что положение их безысходно, а конец неумолимо близок. И это заставляло детей вести себя еще хуже и доводить и Марину, и даже Виталия до исступления.

Они устраивали истерики по любому поводу. Стоило только Марине отказать им в чем-то – излишних сладостях, мультфильмах, – как они кричали и падали на пол, пиная ногами игрушки, диван, столы, стулья. Если она пыталась наказывать их за такое поведение, забирая игрушки, планшеты, то Андрей бросался на нее с кулаками, вырывал ей клоки волос, а Аня кидала в нее стулья. Синяки потом долго гудели от боли.

Каждое утро Андрей отказывался идти в детский сад, а Аня в школу, и они с Виталием волокли их до самой группы и класса. А затем каждый вечер Марина, свесив послушно голову вниз, выслушивала претензии воспитателей и учителя. Лишь изредка она теряла терпение, вспыхивала и осаживала педагогов. Так случалось не потому, что она считала их неправыми, нет. Она прекрасно знала, что человек не в силах справляться с тридцатью детьми одновременно, если хотя бы один из них такой же сложный и агрессивный, как Аня или Андрей. Но как же они не понимали, что она не могла повлиять на них за один день, у нее не было волшебной таблетки, в конце концов. Труд ее и Виталия был незаметным и каждодневным. А выслушивать намеки, что лучше бы она отдала детей, психически более-менее здоровых, в коррекционные заведения, Марина не собиралась.

Если бы Виталий был более строгим, если бы сразу стал авторитетом для детей, но ведь нет! Он был столь же мягким с детьми, как и с ней самой. Тогда только она поняла, что его слабость, которой она всегда пользовалась, пренебрегая мужем, теперь стала недостатком, которым будут пользоваться и их дети.

– Я зарежу тебя ножом, пока ты будешь спать, – говорил Андрей. – Тебя и папу.

– Я толкну тебя под автобус, – сообщал он в другой раз, – и он переедет тебя пополам.

– Я зарежу себя, а потом Аню.

И все это с такой злостью и ненавистью, как будто полчаса назад он не обнимал и не целовал ее, не называл мамочкой, как будто не помнил, что уже успел полюбить ее.

При этом каждую ночь Марина оставляла включенным свет в их комнате, потому что Аня и Андрей боялись спать в темноте. Они боялись, что проснутся утром, но уже в детском доме. И маленькая лампа в виде совы всю ночь освещала комнатку и спящих на выдвижной кровати детей, их добрые и казавшиеся испуганными лица. И желтое неровное пятно чуть дрожало над ними, расплываясь грозным ореолом в темноте, словно пытаясь укрыть их от всего, что было вне комнаты, вне квартиры.

Именно в этот непростой период, когда Алина бесконечно ссорилась с мужем, а Юля переехала в Германию, Марина, к своему удивлению, сблизилась с Женей. Сблизилась с той, кого она считала ненастоящей подругой, догматичной, упрямой, твердолобой, не умеющей прощать тогда, когда только прощать и нужно. Кто знает, быть может, их сближение стало возможным, потому что к тому моменту Женя во многом изменилась: отдала своих троих сыновей в детский сад и оставила мечты о десятке детей, устроилась на работу и стала чаще прислушиваться к мнению других людей.

К тому же она знала все о трудностях воспитания детей с органическими поражениями мозга, гиперактивностью, неразвитыми лобными долями. Когда они встречались, Женя наблюдала за Андреем и Аней и не осуждала Марину за их поведение, далекое от прилежного. Именно эта ее нейтральная оценка действовала на Марину успокаивающе, потому что она так разнилась с мнениями других людей, то и дело бросающих осудительные взгляды на нее, а порой и открыто упрекающих ее в том, что она избаловала детей. Такие родители или бабушки демонстративно уводили детей с площадки со словами: «Пойдем, не будем играть там, где этот мальчик». Все это слышать и видеть было невыносимо, но еще невыносимее было то, что она не могла оправдываться перед каждым встречным, который, не зная ситуации, спешил наступить ей на больную мозоль и высказать свое бесценное мнение.

Как-то женщины нашли время, чтобы встретиться и погулять в парке вместе с детьми. Пока те резвились на детской площадке, а Аня качалась на большой круглой сетчатой качели, две подруги разговаривали.

– Только теперь я поняла, что материнство – это героический поступок. У меня совершенно нет времени на себя! А ведь мои дети довольно взрослые. Совершенно никакой личной жизни. Либо работа, либо дети.

– Жалеешь, что ввязалась во все это?

– Нет! Все одно: с детьми горе, а без них вдвое, – сказала Марина. А потом, спустя паузу, добавила, словно решилась признаться наконец в давних своих соображениях, которые все время жили в ней и не отпускали ее: – Я так восхищаюсь тобой, Женя.

– Да что ты! Все когда-нибудь становятся родителями, – ответила Женя, краснея от смущения. Было странно слышать комплименты от человека, с которым они раньше часто ссорились. Она еще не могла забыть той взаимной неприязни, что была между ними когда-то.

– Меня никто не предупреждал, что приемные дети – это настолько сложно, – продолжала Марина. – Все-таки не зря я мечтала о грудном ребенке. Его хотя бы можно воспитать под себя. Дитятко что тесто: как замесил, так и выросло. А с моими уже поздно все.

– Ты правда думаешь, что все проблемы из-за того, что твои дети приемные? – не выдержала и рассмеялась Женя. Марина с некоторым удивлением посмотрела на нее. – Это неправда! Я тебе говорю: у тебя обычные дети. Ну, немного хуже ведут себя, чем другие. Они, скорее всего, тоже чуть гиперактивные, как и мои мальчики, вот и все. Ты считаешь, мои никогда не валились на пол, не устраивали истерики без повода? Не ломали технику, мебель, не крушили все подряд? Не калечили меня, не били по лицу? Не говорили, что ненавидят меня? Ты правда так думаешь?

– Я никогда этого не видела, – сказала Марина, которая не могла так просто поверить Жене. Ей казалось, что та придумала это теперь, сильно преувеличивая недостатки своих сыновей, чтобы обнадежить ее, помочь ей нести свою нелегкую ношу. – Не верю я, чтобы твои мальчики так себя вели. Да, они немного сумасшедшие, конечно, но…

– А я тебе говорю, – возразила Женя с жаром, – что они это делают до сих пор. Младший чуть лучше себя ведет, у него легкие роды были, гипоксии не было. А старшие – это что-то с чем-то! Послушай, Марина, ты все время пытаешься сосредоточиться на том, что они у тебя приемные и оттого плохие. Но это не так. Со своими детьми можно так же мучиться. И даже больше. Ведь есть более тяжкие дети.

– Детки деткам рознь. Как же Алина, как же Юля? – вздохнула Марина, немного с завистью вспоминая подруг. – У них такие спокойные дети, и я не видела ни разу, чтобы их приходилось наказывать.

– Да у них были нормальные роды, вот и все, – сказала Женя, которая тоже немного завидовала подругам. – Но у каждого свои проблемы, – тут же заметила она, словно боясь притянуть к себе несчастья подруг. По крайней мере, у них с Мариной был счастливый брак, а дети были в целом более здоровы, чем Катя. Ни за что на свете она не променяла бы непослушание детей на болезнь.

– Да… Больному и мед не вкусен, а здоровый и камень ест.

Так они поддерживали друг друга и тянулись друг к другу, потому что имели похожие трудности. Женя уже не узнавала в Марине бывшую ветреную знойную женщину. Марина поправилась: по ночам она заедала стресс, – отчего стала выглядеть старше, лишь большие красивые глаза ее горели все тем же бойким, жизнерадостным и немного лукавым огоньком, будто она даже свои переживания могла перехитрить. И когда она жаловалась, Женя тем не менее знала, что та со всем справится, все перенесет, да еще другим поможет, и эта внутренняя сила подруги притягивала ее.

– Ты, главное, думай о семье, – сказала как можно деликатнее Женя, – и не обращай внимания на других мужчин – они будут отнимать твою энергию, которая тебе нужна для воспитания детей.

Марина вспыхнула. Она всегда что-то подобное ждала от Жени, та никогда не следила за словами, но в этот раз она сказала все не столь грубо, как раньше, поэтому, поколебавшись, она все-таки подавила в себе обиду.

– Какие мужчины? Вот мои мужчины: Виталий и Андрей, – да девочка Аня, мои драгоценные. Изба детьми весела. А вообще, кто старое помянет – тому глаз вон. Нет, друг мой, это пройденный этап. У меня не то что интереса к мужчинам больше нет, у меня и к Виталию интерес почти пропал. Если раньше он меня почти не удовлетворял и мне самой приходилось соблазнять его, то теперь я не вспоминаю о супружеском долге. Просто не вспоминаю, и все. Мне кажется, мозг настолько перестроился, что вся энергия, весь смысл моего пребывания на земле – совсем в другом. Да и усталость, ведь после всех этих ссор с детьми, выяснений, криков – просто хочется лечь и лежать и ничего не нужно, хочется тишины и покоя, и все. Воспитать ребенка – не выпустить цыпленка… Я сама этого в себе не понимаю и удивляюсь, ведь раньше казалось, что сексуальная жизнь – это что-то настолько неотъемлемое, что это такая огромная часть меня и что я никогда без этого не смогу, я как будто вся была соткана из секса… проклятая физиология, сколько раз я задавалась вопросом, зачем человек – почти что животное? Зачем он не исключительно духовное существо, зачем в мысли вклиниваются какие-то нелепые фантазии, не дают работать, спать по ночам, зачем ждешь этих горячих бессмысленных прикосновений, жгучих ласк, грязных слов? В чем тут подвиг, в чем порыв, в чем сила воли? А теперь это больше меня не волнует, и я так рада этому новому состоянию – хотя оно поначалу казалось ущербным и сейчас иногда таким кажется, будто я обделена из-за детей… А все-таки я, наверное, начала понимать других людей лучше, поняла Виталика, тебя, Юлю – всех вас.

Она не заметила, что Женя уже мысленно проклинала себя за вопрос – так ее смутили откровения подруги. Она поджала тонкие губы, надеясь, что та поймет ее недовольство. Но Марина не поняла, и Женя все-таки выслушала ее, радуясь только тому, что подруга наконец перестала грешить и теперь им легче будет находить общий язык.

Так Женя поддерживала Марину – возможно, не совсем бескорыстно, возможно, получая удовлетворение оттого, что не одной ей было сложно. Тогда она еще не предполагала, что очень скоро поддержка понадобится ей самой. Во всем непогрешимая и возвышенная, как и ее муж-ученый, терпеливая и стойкая, никогда ни на что не жалующаяся, привыкшая во всем себе отказывать и уверенная в собственной силе духа, она должна была постигнуть, как это бывает порой больно упасть с небес на землю, почувствовать себя частью толпы, одной из смертных. И как эта пресловутая сила духа порой оборачивается против тебя самого.

Началась пандемия, закрылись школы и сады, дети перешли на онлайн-обучение, а родители – на удаленную работу. Марина и Виталий должны были работать и при этом воспитывать Аню и Андрея. Та же нелегкая участь ждала Эдуарда и Женю. Они оказались совершенно не готовы к такому злосчастному повороту событий и не знали, как все это совместить и сохранить здравость ума. Дети боялись Марину, но между тем все равно подходили к ней во время работы и всячески мешали ей – дергали за рукава, стонали, жаловались, что им скучно, требовали планшеты, она пыталась прогнать их, но они не выходили – или убегали только для того, чтобы через пять минут снова вбежать в комнату и мешать ей. Марина часто срывалась на детей и на Виталия, порой кричала так, что голос потом долго хрипел. Однажды она подслушала, как на маленькой старой кухне Андрей говорил Ане взволнованным и испуганным голосом:

– Не говори только маме, что я рассыпал здесь соль, я сейчас все уберу. Я боюсь маму.

Эти слова ошпарили Марину, и чувство ненависти к себе начало подниматься внутри нее. Вместе с тем она ощутила всю тошнотворность своего сжатого в тиски быта, когда она разрывалась между работой, готовкой, стиркой, уборкой и детьми. Как она жаждала просто любить своих детей и отдавать им все свое время, делать уроки вместе с ними, воспитывать их, потому что они и были смысл ее биения сердца. И как это каждый день не выходило, не сбывалось! Она разрывалась на части от задач.

Маленький тоненький мальчик, так и не набравший достаточный вес за два года, он боялся ее, бесился, все крушил, изводил ее… но при этом боялся. Как же она могла довести своих детей до такого? Слезы навернулись на глаза от жалости и к ним, и к себе за свою беспомощность. Неужели она была совершенно несостоятельна как мать?

В этот самый момент, когда она не знала, что делать, куда идти, как поступить, зазвонил телефон. То была Женя. Голос ее звучал как-то странно: отстраненно и при этом чуть лукаво, словно она звонила не по своей воле, а ее принудили позвонить ей.

– Марина, я… мне нужно… понимаешь, в чем дело… Эдуард съехал от нас.

– Что?

– Он собрал все вещи и уехал в другую квартиру, которую снял для себя. Боже мой, хоть бы кто-нибудь смог приехать ко мне! Как же это несправедливо, я схожу с ума одна с детьми, а из-за вируса ты не можешь даже приехать ко мне. Что это за проклятая жизнь, люди умирают, семья рушится… И все это нужно перенести в одиночку… Как не сойти с ума в таком положении?

– Стой, Женя, как это возможно? – Марина не могла поверить, ей казалось, что она спит и видит фантастический сон. Кто угодно мог развестись: она, Алина, Юля, – но только не Женя и Эдуард. Это были последние люди на земле, от кого она ждала развода. – О чем ты? Почему он съехал? Как он мог съехать? Разве он способен на такую подлость? – Но Женя молчала, и оттого Марина продолжила говорить: – Семья сильна, когда над ней крыша одна. Да ты не молчи, скажи, в чем дело? Мальчики довели его? Он не может работать из-за них? Для этого он съехал? Для тишины?

– Да нет же! Я сама его выгнала! – Женя злилась на нее так, будто это была именно Маринина вина, что она не могла угадать смысла случившегося.

– Как выгнала? Но почему? Как ты могла выгнать этого тихого, спокойного человека? Да что он сделал, в конце-то концов?

– О, он сделал, он такое сделал! Мы все это время не знали его, не знали его истинную личину. А вот заточение вывело его на чистую воду. Он для меня не человек больше.

– Но как же он уехал? Ты сказала ему «уезжай!» – и он уехал? Не уговаривал тебя, не сказал, что останется, несмотря на твой приказ?

– Да нет же! Конечно, он не хотел уезжать, стоял на своем, сказал, что я не смогу ничего сделать, что он такой же хозяин в квартире, как и я, а нас не бросит… О, это было ужасно, мы так ссорились и кричали, дети забились в комнате и плакали. Я упала без сил, он затих. Эдик решил, что я смирилась и прощу его, но я так не могу. Один день мы молчали, он пытался мне что-то говорить, а я не отвечала, как будто его нет для меня больше. И тогда я сказала ему, что вызову полицию, если он не подчинится. И он съехал. В тот же день.

– Да что он такое сделал, в конце концов? Изменил? Но как, вы ведь не выходили из дома?

– Не спрашивай меня, я никогда никому не скажу, что он совершил, – жестко сказала Женя, и Марина опешила от того, насколько железным был ее голос. Они почему-то всегда считали Женю почти за несчастную, в чем-то обделенную, беспомощную и безответную, а она могла быть иной, совсем иной.

– Да ты простишь его со временем. Вот увидишь!

– Никогда не прощу. Это исключено.

– Неужели Эдик мог сделать что-то настолько низкое, что ты не сможешь забыть? Все правда так плохо? Скажи же мне. Шила в мешке не утаишь.

– Настолько плохо, что ты и представить себе не можешь. Никто не может. Его поступок за гранью всего доброго и честного, всего человеческого. Невозможно описать всю его низость, таких слов нет на свете. Но главное не это. Я не смогу жить с ним, не смогу уважать его, он для меня теперь чужой.

– Но, Женя, я все понимаю, мы все люди, и порой оступаемся, и ведем себя так, словно это не мы… Знаешь, как говорят – во всяком хлебе есть мякина: бывает добр и худ детина. Например, я так кричала на детей на днях, будто это не я, а разъяренная фурия, ну просто ведьма. Но ведь это не я была, я все равно остаюсь собой, я одумалась, я изменюсь, я буду лучше, сдержаннее. Это ведь надо понимать, нельзя так вычеркнуть человека из жизни, тем более своего мужа.

И тут Женя, которая была на пределе всех чувств, натянута, как струна, не выдержала и сказала неожиданно низким мужским голосом:

– Марина, я думала, что из всех людей ты меня поймешь, а ты, оказывается, не можешь. Ты так изменилась!

– Почему именно я должна была тебя понять? – поразилась Марина, не узнавая этой новой Жени.

– Потому что ты всегда раньше поддерживала других, когда они хотели разойтись и начать жить самостоятельно. Ты не пыталась внушить женщинам, что они приросли к своим мужчинам и зависят от них, что их счастье зиждется на мужьях. Извини, но мне такая «поддержка» сейчас не нужна. Мне и так плохо, и не нужно меня добивать. Я работаю, моей зарплаты на детей хватит и без Эдика. Он для меня конченый человек теперь. Пока.

– Постой, я к тебе приеду, плевать на запреты!

Но Женя уже не слышала ее.

Лишь только она бросила трубку, как Марина поняла, насколько неуместны и бестактны были все ее слова и расспросы. Она ничего в Жене не поняла, не поняла ее трагедии, ее горя, столь сильного, что даже она, православная, венчанная с Эдуардом в церкви, уходила от мужа без оглядки. Марина сжала голову руками, чувствуя, как бешено пульсирует кровь над висками. Она чуть покачнулась, стены коридора поплыли перед глазами. Но усилием воли Марина удержалась на плаву и впилась глазами в овальное зеркало с медным обрамлением, которое светилось на пестрых полосатых обоях. Она вцепилась в него так, словно оно одно могло вернуть ее к действительности. Из зеркала на нее смотрела женщина среднего возраста, полная и непривлекательная, без талии, в широкой тунике, с отекшим от духоты квартиры лицом, без косметики. Неужели это была она, Марина? Бывшая когда-то самой обаятельной и привлекательной, душой компании, любимицей всех мужчин. Как она могла так потерять себя?

Мысли, словно стрелы, пронзали ум. Все переворачивалось с ног на голову, семьи распадались, родственники и коллеги умирали, дети не слушались, сады и школы не работали, пандемия и не думала завершаться, а из зеркала на нее смотрела неузнаваемая постаревшая женщина, и всей этой лавине поражений не было конца. Она сгребала все на своем пути. Разочарование, точечное и обширное, повторяющееся и единичное, стало заголовком их дней. Оно насыщало все вокруг бесцветной серостью, отнимая запахи и вкусы, волю к действиям… и лишь одна мысль могла вытянуть ее из состояния упадка, лишь одна.

– Это испытание для всех нас. Да-да, испытание, еще какое, – сказала Марина громко, словно не себе, а кому-то еще. – Мне не нужен мир, в котором Женя в разводе! Я не хочу такой реальности! – на этих словах глаза ее увлажнились. – Что, что такого страшного мог совершить этот безобидный недотепа?